Текст книги "Пробуждение"

Автор книги: Михаил Герасимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

– Ну а какие здесь орудия? – осторожно спросил я, надеясь услышать в ответ, что орудия двенадцатидюймовые по крайней мере.

Ответ канонира окончательно разбил мои мечты.

– Будете изучать сорокадвухлинейную пушку и сорокавосьмилинейную гаубицу, – хладнокровно пояснил наш учитель, – а также трехдюймовки...

Конечно, ничего героического с такими маленькими орудиями не сделаешь, но приходится покориться. Изучим то, что есть.

Наверно, пушкинский Гринев, въезжая почти полтораста лет назад в Белогорскую крепость, не испытывал такого разочарования, как я в Гродно.

26 февраля

Сегодня во время обеда распространился слух, что нас, новобранцев, отправят в Новогеоргиевскую артиллерию. Взводный подтвердил, что так говорят, но за достоверность не ручался.

27 февраля

Сегодня первый раз ходили в форт на батарею. Все, что говорил наш учитель, оправдалось: батарея стоит в лесу, орудия в окопах, стенки которых сделаны из жердей. Для прислуги неглубокие укрытия. Кругом песок и песок. На нем телефонные провода на небольших колышках. В некоторых местах видны проволочные заграждения, но рассмотреть их не удалось.

Знакомились с сорокадвухлинейной пушкой. Она мне понравилась своим изяществом и простотой. Да и стреляет она, оказывается, не так-то близко – на двенадцать верст. Все мы с большим вниманием слушали объяснения младшего унтер-офицера, или по-артиллерийски – фейерверкера. Это название не давалось многим новобранцам. Наш учитель удовлетворился, когда мы хором ответили: «Февекер». Занятие не было утомительным, младший фейерверкер объяснял сжато и очень толково. Занимались все с большим интересом. В перерывах боролись, возились – энергии у всех много.

28 февраля

Милый «солдатский вестник» не обманул: утром нам объявили, что в три часа отправляемся на погрузку и едем в Новогеоргиевск. Мы здесь уже привыкли, и покидать Гродно никому не хотелось.

Сегодня наблюдали очень интересный случай. Над городом на небольшой высоте появился аэроплан. Когда он пролетал над площадью, где находилась наша казарма, обучавшиеся там «крестики»[20]20
  «Крестиками» звали ополченцев, носивших на папахе медный крест с надписью: «За веру, царя и отечество».


[Закрыть] начали его обстреливать. Поднялась страшная трескотня, и площадь заволокло дымом («крестики» стреляли из берданок). Попали они в аэроплан или нет, но он стал снижаться и сел на площадь. С торжествующими криками «ура» ополченцы бросились к аэроплану. Из него вылез летчик, снял шлем, обнажив лысую голову, и в воздухе прозвучал наикрепчайший русский мат. Оказалось, что ополченцы обстреляли свой, русский аэроплан.

2 марта

Около 8 часов утра проехали Варшаву, или, вернее, мимо Варшавы, так и не повидав этого города, который считается одним из красивейших в Европе.

10 часов утра. Стоим на станции Новогеоргиевск.

Предстал он перед нами в пасмурную погоду, закрытый завесой тумана, серый и неразличимый. Команда: «Выходи из вагонов строиться».

3 марта

Вчера, когда мы маршировали от станции в крепость, но дороге видели форт с кирпичными стенами, массивными воротами и даже широким рвом, наполненным грязной водой. Я ничего не понимаю в фортификации, но читал про оборону Порт-Артура. Там говорилось, что форты сделаны из бетона. Почему же здесь форты кирпичные? По всей вероятности, эти форты построены при царе Горохе. Если они все такие, то едва ли Новогеоргиевск может считаться первоклассной крепостью[21]21
  По настоянию военного министра Д. А. Милютина в конце XIX века на западных границах велось усиленное строительство крепостей. Однако затем военные министры Редигер и Сухомлинов в целях экономии средств добились упразднения ряда крепостей как «излишних». Было предписано взорвать и срыть крепости Иван-город и Варшава на Висле, Зегрж и Ломжа на Нареве, форты, соединявшие Зегрж с Варшавой по восточному фронту Висло-Наревского укрепленного района (Варшава – Новогеоргиевск – Зегрж) и укрепленные мостовые переправы через Нарев (Пултуск, Рожаны, Остроленка). Но из-за недостатка ассигнований на уничтожение крепостей и вследствие глухого сопротивления местных властей к августу 1914 года были взорваны лишь боевые казематы в фортах Варшавы, остальные же сооружения сохранились, хотя были неспособны противостоять новым средствам осадной артиллерии.
  Такое решение царского правительства выражало намерение отнести развертывание и сосредоточение армии назад, в глубь страны. Но какой-либо ясности в стратегических планах не было, и крепость Новогеоргиевск сохранялась на передовом театре лишь потому, что ее «жалко» было уничтожать. Ей было поставлена задача: «сохранить переправы на Нареве и Висле». Эта крепость, по отзыву военного инженера К. И. Величко, «не только не уступала, но технически была сильнее французской крепости Верден и имела полные продовольственные запасы и огнестрельные на наличные 1680 орудий разного калибра». Начальник инженеров Новогеоргиевской крепости, которому было поручено уничтожение укреплений Зегржа, сохранил к началу войны и их, затягивая под разными предлогами уничтожение. (См. Энциклопедический словарь Русского библиографич. института Гранат, изд. 7, том 46, стр. 215–220, 268.)


[Закрыть]. Подвели нас к длинному ряду массивных зданий – казарм и заставили долго ждать. В это время нас обозревали старые солдаты, не стесняясь делать свои замечания о нашей внешности.

Нельзя сказать, чтобы Новогеоргиевск принял нас особенно приветливо. После посредственного ужина нас разместили на ночлег в огромной комнате, посреди которой стояло несколько умывальников с массой медных сосков. Пахло прачечной. Видимо, здесь не только умываются, но и стирают белье. Слово «разместили» надо понимать очень условно – просто привели в комнату и гостеприимно сказали: «Размещайтесь». А где и как можно размещаться на мокром полу? Некоторые из наших товарищей пренебрегли этим и расстелили на полу, что у кого нашлось, и скоро уже храпели. А мы с Малышевым устроились спать возле огромной холодной унтермарковской печи, где после долгих поисков нашли более или менее сухое место.

4 марта

Сегодня утром, после супа с чаем, нас снова построили и куда-то повели по вязкой, мокрой от дождя дороге. Шли по щиколотку в грязи, из которой нелегко вытаскивать ноги. Пройдя версты две, я в своем теплом полупальто взмок. Хорошо еще, что наши вещи везли за нами на повозке. Шли мы не более полутора часов, а измучились страшно: и от вязкой грязи, и от раздумий о всевозможных неприятностях, ожидающих нас. Наконец подошли к некоему подобию казармы. Под нее была приспособлена конюшня немецкой фермы, как словоохотливо сообщил наш проводник.

– Почему немецкой? – удивились мы.

– Да здесь их невпроворот. Кругом всей крепости немецкие фермы. Только теперь их выселили, немцев-то, – удовлетворенно закончил он, потом добавил: – Дождемся фургона с вещами и пойдем. А пока отдыхайте.

Но фургона мы не дождались. Примерно через час проводник подал команду строиться.

– Вещи ваши привезут, никуда не денутся.

Теперь мы шли фруктовым садом, увязая в грязи уже не по щиколотку, а почти по колено. Наконец подошли к халупе, вокруг которой валялись части сельскохозяйственных машин и даже вполне сохранившаяся веялка, оставшиеся от прежних хозяев-немцев. Деревья и изгородь были увешаны сохнущими рубахами, кальсонами и портянками.

Внутри халупы полный разгром: платяной шкаф пошел на устройство нар, всюду валялись какие-то обломки. Этот хаос мы должны превратить в свое жилье. Времени не теряли, взялись за дело, и скоро халупа наша была вычищена, вымыта, нары доделаны, сооружены два стола, устроены полки, в разрушенную печь вмазан котел. Вот тут-то мой спутники, возмущавшие меня в часы вынужденного безделья сквернословием, оказались умелыми плотниками, печниками, стекольщиками. А интеллигентам – мне и Грише, не имевшим никаких профессиональных навыков, пришлось довольствоваться подноской воды и мытьем полов, что мы и выполняли, хотя и усердно, но неумело.

5 марта

Ночь спали недурно. Я и Гриша устроились рядом. У него не было одеяла, но нам вполне хватало и моего.

В полночь меня что-то разбудило, как будто свет. И впрямь, небо бороздили лучи прожекторов, гремела отдаленная канонада. Никто, кроме меня, не проснулся. Гриша лежал на правом боку и, подперев щеку рукой, сладко причмокивал во сне. Я смотрел на лучи прожекторов, которые прорезали темное пространство, исчезали и вновь появлялись. Интересно и красиво.

10 марта

Сегодня нам сообщили горестную весть – пал Перемышль[22]22
  Такая реакция на падение Перемышля говорит о том, насколько плохо информировали солдат о положении на фронтах. Перемышль был первоклассной австрийской крепостью. К концу сентября 1914 года он был окружен русскими войсками, которые преследовали разбитые в Галицийской битве австрийские войска. После неудачного штурма крепости, проведенного 11-й русской армией 5–7 октября, русские войска частично сняли осаду Перемышля и отошли на восточный берег реки Сан. Австро-венгерское командование воспользовалось этим и подвезло в крепость продовольствие и боеприпасы. 24 ноября она снова была блокирована. Австрийцам не удалось деблокировать крепость, и 9 (22) марта ее гарнизон капитулировал, взорвав большую часть укреплений. Русские взяли в плен более 120 тыс.. солдат и офицеров и свыше 900 орудий. В руках русских войск Перемышль находился до общего отхода их из Галиции и был оставлен 3 июня 1915 года. Перипетии борьбы за Перемышль подробно описаны А. А. Брусиловым в книге «Мои воспоминания».


[Закрыть]. К сожалению, многие из нашего взвода приняли эту весть довольно равнодушно, как будто заранее знали, что так и должно случиться.

Постепенно втягиваемся в занятия. Они не тяжелы. Донимает только бестолковщина с обязательным изучением фамилий разных начальствующих лиц, начиная со взводного. Требовательность в этом деле высокая. Вот и долбишь, что фельдфебель – господин подпрапорщик Федоровский. Ну, этого нужно знать. На второй день после нашего приезда он сделал нам осмотр. Фельдфебель показался мне умным человеком, хотя и окинул всех нас презрительным взглядом, мол, «серые», но ничего не ускользнуло от его внимания. Он мгновенно обнаружил все наши недочеты. Даже то, что мы «образованные», – это слово он произнес с едкой иронией – для него не являлось достоинством.

Ну а зачем нам знать, что комендант крепости – генерал от кавалерии Бобырь, а главный начальник Варшавского военного округа – генерал-лейтенант граф Баранцев? Или начальник артиллерии – генерал-майор Яковлев? А тем более заведующий южным отделом – полковник Бороздич. Ведь никого из них мы никогда и не увидим. Наш взводный старший фейерверкер Чурсанов Алексей Яковлевич говорил нам, что он здесь с начала войны и никого из начальников, кроме ротного командира штабс-капитана Вакнеца и полуротного штабс-капитана Авальяни, не видел. Да и эти-то были здесь лишь два-три раза.

Организация крепостной артиллерии довольно странная. Артиллерия состоит из рот. В роту входит несколько батарей, иногда до десяти, с орудиями разных калибров. В нашей роте, например, шесть батарей и на довольствии состоит 678 человек. Это написано мелом на специальной черной доске, висящей в кухне. Конечно, при таких условиях командир роты не часто может посетить команду новобранцев.

Наш взводный – славный человек. Он Воронежской губернии, но считает себя казаком. Худощавый, черный, с лицом восточного типа. Этот тридцатишестилетний человек выглядит ленивым. Его любимый разговор – об усадьбе, как он называет свое хозяйство. Какие у него вышни, он так и говорит «вышни», а стоят три копейки ведро, огромные волы, коровы дают молоко в размерах невероятных. Он, конечно, фантазер. Жизнь у него была бы сладкая, если бы не «проклятая баба», которая в самую лучшую минуту жизни, когда, например, лежишь, отдыхая под вишней, кричит тебе и требует принести ведерочек пять воды. Но потом оказывается, что и «проклятая баба» – отличная хозяйка, кормит мужа вкусно, заботится о нем, как будто он «дитё».

– И жена она хорошая, – говорил Чурсанов, – да, хорошая, – и он сладко потягивался от приятных воспоминаний.

Каждый день он начинал вопросом:

– А когда же мы замиримся, Михаил Никаноровнч?

Или:

– Еще не замирились?

13 марта.

Постепенно сошлись с двумя другими «образованными». Это – Ваня Алякринский, сын дьякона из Гороховца, и Геннадий Осинкин – из Кольчугино. Первый – высокого роста, сутуловатый, ходит коленками вперед, как бы на полусогнутых ногах, руки длиннее, чем обычно у людей. Кроме этого, «особых примет не имеет», как пишется в паспортах. Способности – весьма скромные, но силы невероятной: поднимает трехдюймовую пушку за дульную часть. Ваня добродушен, разговорчив, любит церковное пение и сам поет глуховатым басом.

Геннадий Осинкин – человек «субтильного» сложения, непонятно, как он попал в артиллерию, очень общителен, везде чувствует себя, как дома, непоседлив, все время вертится. У него хороший баритон, и потому он состоит в запевалах.

15 марта

Сегодня воскресенье, нас водили в церковь. Молитвенного настроения не было. Осинкин предложил помочь дьячку. И вот мы вчетвером на левом клиросе. Ваня и Геннадий как у себя дома. Достали какие-то ноты, мне незнакомые, написанные крючками. Но Ваня и Геннадий в крючках разбираются. Я и Гриша довольно успешно вторили им. В общем, время провели неплохо, солдатам наше «пение» даже понравилось. Дьячок же по приказу священника убеждал нашего взводного обязательно присылать нас ко всенощной и обедне. Мы не прочь: все-таки развлечение.

Всю ночь и весь день сегодня гремит отдаленная канонада. Это идет большое сражение на Бзуре[23]23
  В ноябре 1914 года русская Ставка задалась целью осуществить глубокое вторжение в Германию. Разгадав эту угрозу, германское командование замыслило окружить и уничтожить наступавшие на Познань – Бреславль русские войска. С 11 по 24 ноября произошла крупная операция под Лодзью, закончившаяся для обеих сторон безрезультатно. Ввиду сосредоточения вдвое превосходящих германских сил русские войска по приказу Ставки 6 декабря оставили Лодзь, отошли на укрепленные позиции, проходившие по берегам рек Бзуры, Равки, Пилицы и Низы, и в течение зимы отбивали неоднократные атаки противника. Напряженные бои на рубеже Бзуры и Равки затихли лишь во второй половине марта 1915 года, когда центр тяжести роенных действий переместился в Галицию.


[Закрыть]. Но так  как канонада гремит там же, где она гремела и две недели назад, все это говорит об упорстве и возрастающем ожесточении противников.

Получил первые письма из Иваново-Вознесенска. Там все по-прежнему.

21 марта.

Сегодня страстная суббота. Обещаны усиленные порции. Вечером принесли порядочное количество творогу, яиц, сахару и изюму. Фельдфебель приказал сделать пасху. Под руководством Вани Алякринского, как лица почти духовного звания, мы долго священнодействовали, пытаясь соорудить нечто похожее на домашние пасхи. Однако ничего путного у нас почему-то не получилось: сахар соединился с творогом, и все превратилось в жидкую кашицу.

27 марта

Получил письмо от сестры. Она пишет о государственном изменнике полковнике Мясоедове, предавшем 10-ю армию и получившем от немцев за это несколько миллионов, но разоблаченном и повешенном[24]24
  «Жандармский полковник Мясоедов служил в начале девятисотых годов на пограничной станции Вержболово и не раз оказывал всякого рода любезности и одолжения едущим за границу сановникам... Полковник охотно закрывал глаза на нарушение таможенных правил, если оно исходило от влиятельных особ, и скоро заручился расположением многих высокопоставленных лиц... Одновременно Мясоедов поддерживал «добрососедские» отношения с владельцами немецких мыз и имений и отлично ладил с прусскими баронами, имения которых находились по ту сторону границы. К услужливому жандарму благоволил сам Вильгельм II, частенько приглашавший его на свои императорские охоты, устраиваемые в районе пограничного Полангена. С немцами обходительного жандармского полковника связывали и коммерческие дела – он был пайщиком германской экспедиционной конторы в Киборгах и Восточно-азиатского пароходного общества, созданного на немецкие деньги». (М. Д. Бонч-Бруевич. Вся власть Советам. М., Воениздат, 1964, стр. 61.)
  Департамент полиции знал о связях Мясоедова с германской разведкой и докладывал об этом военному министру Сухомлинову, однако тот, связанный с Мясоедовым личным знакомством, прикомандировал его к контрразведке Генерального штаба. За два года до войны Мясоедов, разоблаченный в печати и в Государственной думе как немецкий шпион, вышел в отставку. Но в начале войны Сухомлинов направил его с рекомендательным письмом к главнокомандующему армий Северо-Западного фронта генералу Рузскому, который послал его в «знакомые» ему места (Вержболово) – в 10-ю армию. Там Мясоедов собирал секретные материалы и передавал агентам германской разведки. Начальник штаба фронта генерал М. Д. Бонч-Бруевич поручил контрразведке выследить Мясоедова, и тот был пойман на месте преступления. По приговору военно-полевого суда Мясоедов был повешен в варшавской цитадели. Подробнее о деле Мясоедова см. в названных воспоминаниях М. Д. Бонч-Бруевича.


[Закрыть]. В нашей  армии много немцев, возможность измены не исключается, но ведь Мясоедов-то русский. Как же он-то мог изменить?

14 апреля

Неожиданно обнаружилось, что наш ленивый и малоподвижный взводный в случае необходимости может быть совсем другим.

Сегодня мы впервые увидели помощника командира роты штабс-капитана Авальяни. Довольно красивый грузин лет тридцати, веселый, подвижный, простой, он очень понравился нам. У Алякринского спросил, не родственник ли он композитора Алякринского. Получив отрицательный ответ, сказал «Жаль» и тут же спел нам романс этого композитора. Попал он к нам, когда мы долбили «унутренний устав».

«Словесность» скоро надоела штабс-капитану. Он приказал заняться строем. Вот тут-то мы и услышали, что у Чурсанова отличный голос, командует он великолепно, властно. Авальяни остался доволен и осведомился, как обстоит у нас дело с гимнастикой. Узнав, что мы занимаемся вольными движениями и играем в чехарду, сейчас же потребовал заняться чехардой и стал играть вместе с нашим отделением, смеясь от души своим и чужим промахам. А каждому из нас доставляло немало удовольствия прыгать через офицера. Затем перешли к перекладине. Авальяни неплохо показал некоторые упражнения и спросил, кто из нас может сделать то же. Мы не решались, боясь осрамиться. Тогда вышел Чурсанов:

– Дозвольте мне, ваше высокородие?

– Давай покажи, голубчик!

Чурсанов подошел к перекладине, снял фуражку, вскинул руки и пошел: взвился на перекладину, сложился пополам, лег на нее животом, скользнул вниз, снова  взвился вверх, перевернулся через спину, сделал солнце и, молодецки спрыгнув на землю, надел фуражку.

– Вот это да! – проговорил кто-то сзади меня.

Мы смотрели на нашего взводного с восхищением. Авальяни, видимо, был просто ошеломлен.

– Да тебе нужно в цирке выступать, братец! Много тренируешься?

– Так точно, ваше высокородие, – врал наш взводный. Мы-то отлично знали, что он и близко к перекладине не подходил.

Довольный штабс-капитан поблагодарил наш взвод и отбыл, а Чурсанов немедленно превратился в прежнего малоподвижного, ленивого человека. Но теперь мы знали, какие силы кроются в нем, и наше уважение к нему намного возросло. Я же дал себе слово заняться перекладиной и добиться успехов, может быть, не таких, как у взводного, но все же, чтобы не стесняться показать, что я могу.

20 апреля

Все кругом цветет. По ночам поют соловьи. Днем кругом огромное количество разнообразных птиц, празднующих свои свадьбы. Тут и доверчивые куропатки, осторожные, пугливые стрепеты, вдоль речки – длинноклювые бекасы. Цветущие маки делают поле красным. Стоит жара, а мы ежедневно ходим за пять-шесть и более верст на батареи и усиленно занимаемся. Возвращаемся грязные и усталые.

29 апреля

Продолжаем усиленно изучать орудия и стрельбу из них. Неплохо овладели трехдюймовыми пушками с поршневым и клиновым затворами, сорокадвухлинейной пушкой, шестидюймовой 1878 года на постоянной базе и приступили к изучению шестидюймовой гаубицы. Все это дается не так-то легко. Каждый из нас тренируется во всех должностях. Это очень хорошо: мы умеем все делать. Только не нравится мне, что старые пушки нескорострельны – не более одного выстрела в минуту при самой напряженной и сноровистой работе всей прислуги: наводка с гониометром, которым прилично смогли овладеть только некоторые из нас, снаряд и заряд раздельные, мешок с порохом нужно пробивать перед выстрелом  спицей. Впервые увидел здесь картечь – не обычный снаряд, а именно картечь – двести круглых пуль в свинцовом цилиндре. Оболочка разрезается при выстреле нарезами орудия, и прямо от его дула брызжет страшный дождь.

15 мая

Воскресенье. Сегодня наш суровый подпрапорщик разрешил нам, «образованным», пойти в город Новый Двор в сопровождении старшего из старых солдат.

Через Вислу мы переходили по деревянному мосту недалеко от впадения в нее Буга-Нарева. Висла – могучая, широкая река с быстрым течением и желтоватой водой. Вода в Буге-Нареве чистая. Там, где он впадает в Вислу, вода кажется черной и потом долго, насколько хватает глаз, идет у правого берега Вислы, не сливаясь с ее водой. Мы не могли отказаться от удовольствия выкупаться. Забрались на какие-то неохраняемые барки, стоявшие у берега, и нырнули. Вода оказалась страшно холодной, а течение настолько быстрым, что нельзя было плыть не только против него, но и наперерез. Выкупавшись, оделись и пошли дальше.

Новый Двор, или Новы Двур, как произносят здешние поляки, – маленький городок, населенный в большинстве евреями. Наш сопровождающий имел задание закупить несколько пар подметок. Мы решили сделать то же самое и зашли в кожевенную лавку, всю пропитанную запахом кож, в огромном количестве заполнявших все пространство обширной лавки и коридор, ведущий в квартиру хозяина. Покупки сделали быстро и собирались идти дальше, но в это время вошла дочь хозяина, и мы, как пригвожденные, остались на месте. Такой красавицы я не видел и не думал, что могут такие быть! Мы забыли все на свете и пялились на это чудо кожевенной лавки. А она мелодично что-то спросила по-еврейски у отца, человека самой заурядной внешности, окинула нас быстрым взглядом и ушла. Мы постепенно пришли в себя. Наш старший, оставшийся равнодушным, довел до нашего сведения, что намерен посетить свою землячку, и спросил, где мы будем коротать время. Я сказал, что хорошо бы попить чаю или кофе по-варшавски, спросил, есть ли здесь кафе или что-нибудь подобное.

– Это можно, – ответствовал старший, – ходить никуда не нужно, можно здесь.

– Как, здесь? – с радостным изумлением воскликнул кто-то из нас.

– А так! Пан, – обратился старший к хозяину лавки, – нужно чаю, гарбаты али кофе, кавы, – тут же переводил он с русского на польский, – вот этим господам.

– Берта! Берта! – крикнул хозяин куда-то в пространство. Мы с надеждой устремили глаза на дверь из коридора и были вознаграждены: вошла она.

– Берта, – обратился к ней хозяин на чистейшем русском языке, – эти господа военные хотят пить чай или кофе. Сделай им и то и другое.

– Хорошо, – отвечала божественная Берта, – идите, господа, за мной.

Мы сказали старшему, чтобы он не торопился, мы будем ждать его здесь.

Понимающе кивнув головой, он исчез.

Берта ввела нас в большую комнату, по всем признакам столовую, но с мягкой мебелью и с пианино у окна.

– Садитесь, пожалуйста, – равнодушно проговорила она, – я вас долго не задержу.

Рассевшись кто где, мы заговорщически переглянулись, как только Берта вышла из комнаты.

– Ну как? А? – разом воскликнули мы.

– Я готов здесь не только пить чай и кофе, но и обедать и даже ужинать, – сказал Геннадий. – Как вы?

– У меня только шесть рублей, – охладил наш восторг меланхоличный голос Вани.

Мы подсчитали наскоро свои капиталы и решили, что на сегодня ограничимся чаем с кофе и какими-нибудь пирожками.

– Здравствуйте, господа молодые люди, – внезапно раздался голос с порога.

Мы оглянулись. Там стояла копия Берты, но только не восемнадцати, а сорока – сорока трех лет. Мы вскочили. Женщине понравилась наша вежливость, и она притворно-смущенным голосом произнесла:

– Что вы! Не беспокойтесь, пожалуйста. Я мать Берточки. Она сейчас приготовит чай и кофе. Я хотела  только спросить, достаточно ли будет подать булочки и маковые подковки? Может быть, сделать яичницу?

Мы дружно запротестовали.

– Помилуйте! Мы и так очень обязаны, а есть совсем не хотим, – наперебой говорили мы, опасаясь за свои тощие кошельки.

Мило улыбаясь, мамаша Берты исчезла. Мы облегченно вздохнули, а Ваня щелкнул языком:

– Вот это женщина.

– Стыдись, она тебе в матери годится, – попробовал его образумить Малышев.

В это время вошла женщина, тоже красивая, лет тридцати, видимо работница. Кивнув в нашу сторону головой: «Здоровы булы, панове!», она стала ловко накрывать на стол, а затем притащила блестящий никелированный самовар, пыхтящий как паровоз, а затем большой медный кофейник с подставкой, в которой горела спиртовка. Комнату наполнил аромат хорошего мокко. Наконец появилась и Берта в том же скромном синем шерстяном платье, с короткими рукавами, придающими характер милой невинности, и закрытым воротником. Она сделала приглашающий жест:

– Прошу к столу.

Мы пили ароматный, горячий кофе и превосходный чай, ели румяные булочки с маслом и маковые подковки, но разговор с красавицей хозяйкой никак не налаживался. На наши вопросы следовало односложное «нет», «да» или «не знаю», «может быть». Наш присяжный оратор Геннадий исчерпал весь запас своих острот – и без всякого результата. Беломраморное чело, греческий нос нашей хозяйки, белые, как алебастр, с розовым внутренним светом щеки и полные пунцовые губы ни разу не изменили своего бесстрастного выражения. Мы почувствовали себя неловко. Я подумал, что отлично говорящие по-русски отец, мать и дочь должны были жить в русском городе, а может быть, бывали за границей. Где? В Германии – об этом говорит имя Берта.

– А знаете, Берта, все-таки напрасно вам дали немецкое имя, – решился заговорить я. – Ведь много есть прекрасных женских еврейских имен.

– Например? – спросила, не поднимая на меня глаз, красавица.

– Хотя бы Рахиль.

– Нет, она, по Библии, много страдала.

– Лия!

– Тоже.

– А Суламифь?

Верхние веки Берты дрогнули, всколыхнулись и открыли огромные, синие-синие, глубокие озера. Мне показалось, что на дне что-то блеснуло.

– Суламифь? – медленно и сурово переспросила Берта. – Суламифь? – еще раз проговорила задумчиво она. Синие озера потемнели. – Это хорошо – Суламифь, – она вздохнула, веки опустились, черные ресницы и темно-коричневые брови встали над озерами, как лес, и скрыли их. – Но в наше время не может быть Соломона.

«Ага, – отметил я, – ты, душенька, может быть, и не читала Библию, но Куприна ты читала наверное».

После этого лед сломался. Берта стала отвечать более охотно. Разговорился даже Гриша Малышев, самый красивый из нас и самый молчаливый. Скоро мы узнали, что мать Берты – дочь московского купца первой гильдии. Отец Берты долго работал у него. Затем они переселились в Новый Двор. Берта училась в гимназии и в музыкальном училище в Варшаве. Два раза была с матерью у родственников в Германии, во Франкфурте-на-Майне. Там живут ее бездетные дядя и тетя. Она их наследница, имя ее в честь тети.

Берта неплохо сыграла нам «Песни без слов» Мендельсона, какую-то трудную, скучную фугу Баха, потом мы пели хором русские песни. Просили Геннадия спеть соло. Но он что-то заупрямился и не показал свой красивый баритон. Тогда Ваня затянул «Дубинушку», а мы изображали хор. Потом Ваня под общее одобрение неплохо исполнил «Уймитесь, волнения страсти». Он разбередил меня. Берта открыла мне свои озера, и я тоже решил спеть. Но что? Взял для начала «Ах, я влюблен в одни глаза», потом «Узника», «На старом кургане» и вошел в азарт. Спел «Хризантемы», да так, что самому понравилось, и, наконец, куплеты Тореадора. Я стоял около Берты, смотрел на милые завитки волос на ее белой шее, мне было хорошо, и пел я с чувством, как никогда. Берта многих вещей не знала, но быстро подбирала по напеву и без устали аккомпанировала, время  от времени погружая меня в свои синие, загадочные озера: Соломон не выходил у меня из головы.

Когда старший зашел за нами, нам еще не хотелось возвращаться в свою халупу. Но день клонился к вечеру. Мы предложили матери Берты плату за чай, кофе и прочее – она даже обиделась.

– Что вы, молодые люди!.. Какая плата? Вы наши гости! Берточка целый год не имела такого приятного знакомства и скучала страшно. Прошу вас обязательно заходить к нам, когда будете в городе.

Переходя мост через Вислу, мы, все еще находясь под впечатлением отлично проведенного дня, прервали естественное в данном случае молчание.

– Девушка редкая. Таких, пожалуй, я еще и не встречал, – проговорил, видимо отвечая на свои мысли, Геннадий.

– Как хотите, ребята, а нам нужно еще побывать в этой лавочке, – сказал Гриша, – нужно запастись подметками, да я думаю перетянуть свои сапоги.

30 мая

Воскресенье. Сегодня мы, облаченные в черные штаны и такие же мундиры с красными кантами и с начищенными до блеска артиллерийскими пуговицами, в черных фуражках, высокая тулья которых тоже была оторочена красным кантом, принимали присягу. Лакированные козырьки фуражек придавали нам строгий и внушительный вид, сапоги, на которые не пожалели ваксы, сверкали, как хорошие зеркала, в них можно было смотреться. Мы чувствовали себя именинниками. В крепость нас вел сам прифранченный фельдфебель подпрапорщик Федоровский. Мы с удовольствием «давали ногу». Опасались только, что придем запыленные. Но опасения оказались напрасными: за нами следовали двое старослужащих, вооруженных сапожными и платяными щетками. В церковь мы вошли без единой пылинки на своих парадных мундирах и ярких сапогах.

Принятие присяги было обставлено и выполнено очень торжественно. Слова клятвы священник читал проникновенно, отлично пел хор, красиво стояли офицеры, держа фуражки перед собой на согнутой левой руке. В общем получалось, что принятие присяги не пустая формальность, а очень трогательный обряд.

После принятия присяги священник произнес небольшое, но прочувствованное слово, обращенное к «защитникам нашей великой Родины, христолюбивому воинству». Затем нас построили на огромном плацу. Начался смотр. Генерал-майор Яковлев – начальник крепостной артиллерии – поздравил нас с принятием присяги и пожелал выполнять ее «с честью и доблестью, русским воинам присущею».

Под звуки большого, хорошо слаженного оркестра мы сперва готовились и перестраивались для церемониального марша, а затем по пронзительной команде небольшого коренастого генерал-майора промаршировали перед бородатым стариком – генералом, стоявшим в окружении блестящей свиты. Это был сам генерал от кавалерии Бобырь, комендант крепости.

Наша команда шла четвертой, так как с сегодняшнего дня мы считались принадлежащими к 4-й роте Зегржской крепостной артиллерии. Так назывался форт, который мы должны были оборонять. Говорят, он был весь из бетона и оборудован по последнему слову военной техники. Но мы так его и не видали.

На обед сегодня нам выдали дополнительно свиное сало, или, вернее, по 18 золотников хорошей сырой грудинки, и отличный белый хлеб. Однако нашу просьбу об отпуске в город фельдфебель Федоровский не уважил. А так хотелось повидать Берту, в которую мы все влюбились.

3 июня

Сегодня какой-то праздник, и нам разрешено пойти в город сниматься, уже без старшего – под командой Вани. Одетые в парадное обмундирование, мы снялись в местной фотографии и замышляли поднести карточку Берте. Полные самых лучших чувств, предвкушая удовольствие увидеть нашу очаровательницу и выпить чашку хорошего кофе с маковыми подковками, мы быстро дошли до знакомой нам лавки. Но что это?! Лавка закрыта, на окнах ставни, на дверях и ставнях печати, окна квартиры закрыты, и она потеряла жилой вид. Пораженные, мы уставились на лавку, видимо разинув рты и выпучив очи.

Придя в себя, мы огляделись кругом, пытаясь сообразить, что же тут произошло: умер кто-нибудь из семьи Берты или на них свалилось какое-нибудь несчастье?

Наши недоуменные вопросы разрешил подошедший старик в полицейской форме.

– Вы чего ищете, солдатики?

– Да вот, подметки хотели купить, а лавка-то закрыта, – ответил Геннадий.

Старик прищурился на нас и поправил свою «удавку», как называли красный шнур со свистком, охватывающий шею полицейского.

– А вы бывали раньше в этой лавочке?

– Как же. Были один раз, недели две тому назад.

– На дочку, что ли, лавочника глазели?

– Ну это уж наше дело, – начиная сердиться, ответил Осинкин.

– Вот что, служивые! Идите-ка отсюда подобру-поздорову, да поскорее. А о лавочке забудьте, как будто ее и не было.

– Да в чем дело-то, скажи хоть что-нибудь понятное, – угрюмым басом попросил Ваня.

– Не мое это дело, – уже строго сказал старик, – идите или беды себе наживете!

Пришлось уйти. Что случилось с семьей кожевника? Ваня безапелляционно заявил:

– Шпионы, ясное дело. Хорошо еще, что мы не втюрились. Вот вам и Берточка. Суламифь с Соломоном, – он посмотрел на меня.

14 июня

Все взбудоражены. «Солдатский вестник» передает, что надвигается гроза на Варшаву и нашу крепость. Немцы получили приказ взять Варшаву к 23 июня, собрали для этой цели тысячу шестьсот орудий, множество пехоты.

Предвестники наступления немцев уже есть. Каждый день начиная с четырех часов утра и до самой темноты десятки неприятельских аэропланов ведут усиленную разведку нашей крепости. Огонь крепостных орудий не в состоянии не только поразить их, но и просто отогнать, хотя все небо усеяно белыми облачками от разрывов снарядов. Иногда аэропланы немцев нагло поворачивают под огнем наших орудий и бросают бомбы. Достается от них только мирному населению.

Кроме того, «солдатский вестник» распространил слух, что начальник обороны южного отдела генерал-майор Кренке перешел к немцам, унеся с собой массу сведений о крепости, планы, чертежи и прочее[25]25
  Этот слух неверен. Он отражает в искаженном виде следующий эпизод. За месяц до падения Новогеоргиевска начальник инженеров крепости полковник Короткевич-Начевной, начальник инженеров Северного отдела крепости полковник Худзинский, инженер вымысловского сектора того же отдела Коршун и его помощник саперный офицер выехали на автомобиле осматривать передовые позиции. Объехав позиции сектора, Короткевич решил, чтобы не возвращаться плохой дорогой через форт XIII, выехать на Закро-чимское шоссе, сделав небольшой крюк вне линии передовых укреплений. Автомобиль неожиданно наскочил на наступавшую немецкую роту. Немцы обстреляли его, при этом Короткевич и Худзинский были убиты, шофер и саперный офицер ранены, а Коршун взят в плен. В руки противника попал генеральный план укреплений Новогеоргиевска с обозначением мест расположения тяжелых батарей. Обо всем этом стало известно лишь после сдачи крепости, а тогда знали только, что пропали инженеры с планами крепости. Известие об «измене» инженеров распространилось и в полевой армии, а в крепости произвело особенно тяжелое моральное впечатление. (См. «Техника и снабжение Красной Армии», № 102, февраль 1924, стр. 8.) Что касается генерал-майора А. К. Кренке, то он отошел из крепости вместе с остальными войсками и затем участвовал в обороне Ковенской крепости, командуя бригадой сводной пограничной дивизии. В составе Ковенского гарнизона был и 4-й Неманский полк под командованием генерал-майора Я. Ф. Карпова.
  Новогеоргиевская крепость пала 7 (20) августа 1915 года, будучи отрезана противником от полевых войск русской армии, отходивших из Польши. Оборона крепости была организована из рук вон плохо. Незадолго до ее осады 2-я пехотная дивизия, составлявшая основную силу гарнизона, была отправлена в Восточную Пруссию и заменена дружинами ополчения, частями 63-й и 58-й дивизий, сильно потрепанными в боях, и пограничной дивизии. Ни солдаты, ни офицеры этих частей не имели понятия о крепостной войне. Гарнизон насчитывал 105 тыс. человек, но имел лишь 39 тыс. винтовок, в том числе 7 тыс. берданок. В подчинении у начальников отделов и секторов оказались самые разные части, совершенно не знакомые им. Комендант крепости генерал Н. П. Бобырь с началом осады ударился в панику и выпустил из рук управление войсками, так что, как сообщал К И. Величко, «в гарнизоне возникла мысль арестовать его и избрать другого». (Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. Изд. 7. Том 46, стр. 278.) 28 июля противник обложил крепость, захватив все ее западные форты (Зегрж, Дембе, Сероцк, Беньямин), затем начал бомбить с аэропланов и обстреливать из тяжелых орудий, после чего взял штурмом внутренние форты. (См. «Военное дело», № 12, август 1918, стр. 8–9; «Техника и снабжение Красной Армии», № 108, март 1924, стр. 1–9.)


[Закрыть].

Если это правда, то противник получил в свои руки оружие не менее грозное, чем тысяча шестьсот орудий. Вот вам и высший офицер русской армии! А сколько еще немцев сидит у нас в армии! Чьи они патриоты?

* * *

Не знаю почему, но у нас культивируется и поощряется презрительное отношение к пехоте. У нее нет другого названия, кроме как «вшивая». Постепенно молодые солдаты вследствие этого привыкают смотреть на пехоту как на нечто низшее, на людей «второго сорта», а на себя как на избранных. Вчера много пехоты шло на Бзуру. Утомленные, запыленные, в грязном хлопчатобумажном обмундировании, в гимнастерках, насквозь пропитанных потом, пехотинцы действительно не производили впечатления гордых собой бойцов. Шли они нестройно, без песен, еле передвигая ноги. Остановились около нас напиться. Я поговорил с одним пехотинцем, наиболее сохранившим боевой вид, подтянутым молодым парнем.

– Вчера прошли сорок верст, позавчера немного меньше. А сколько сегодня пройдем – не знаем. А зачем ходим – неизвестно. На прошлой неделе вышли утром из одной деревни, весь день ходили, а к вечеру опять в ту же деревню пришли. Так-то вот, браток, – вздохнул пехотинец. – А вы, чай, все на месте сидите? – с завистью спросил он. Чтобы утешить его, я сказал, что нас тоже каждый день гоняют с одной батареи на другую.

Конечно, мы в своем очень хорошем суконном обмундировании, сытые, и в сравнении с пехотинцами совершенно не уставшие, выглядели отлично и казались настоящими боевыми солдатами. Офицеры-пехотинцы так же, как и солдаты, не могли идти в сравнение с нашими франтоватыми офицерами, всегда одетыми в отлично сшитое обмундирование, вымытыми и даже холеными.

Из всего этого солдат-артиллерист, естественно, делал вывод о превосходстве артиллеристов.

Мне это кажется неверным. Всех солдат и офицеров – пехотинцев, артиллеристов и саперов – нужно воспитывать в духе взаимного уважения и взаимной помощи, как было в Порт-Артуре у генерала Кондратенко.