Текст книги "Пробуждение"

Автор книги: Михаил Герасимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Герасимов Михаил Никанорович
Пробуждение

Предисловие

Великим, могучим, всесильным «режиссером» революции назвал В. И. Ленин мировую войну 1914–1918 годов[1]1
  См. В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, том 31. стр. 13.


[Закрыть]. «Пожар революции, – говорил он, – воспламенился исключительно благодаря неимоверным страданиям России и всем условиям, созданным войною, которая круто и решительно поставила вопрос перед трудовым народом: либо смелый, отчаянный и бесстрашный шаг, либо погибай – умирай голодной смертью»[2]2
  В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, том 35, стр. 239.


[Закрыть].

Ослепительный фейерверк Октября, осветивший все континенты Земли, затмил грязь и страдания этой войны, и сейчас, по прошествии полувека, когда миру пришлось пережить ужасы второй, еще более грозной войны, та, первая, представляется нам слишком далеким прошлым, по крайней мере оставшейся за гранью новой эры истории человечества. Воспоминания М. Н. Герасимова возвращают нас к далекой драме 1914–1918 годов, пережитой народами России и других втянутых в войну стран. Как и всякие мемуары, эта книга не охватывает события в целом, во всех его проявлениях. В ней запечатлено лишь то, чему автор был свидетелем и что не укрылось от его внимания в меру его общественного положения, кругозора, умонастроения, мировоззрения. Солдат, а потом офицер царской армии, Герасимов по личным впечатлениям воспроизводит быт и нравы в основном лишь военной среды, да и то ограниченной рамками одного и, прямо скажем, ничем особым не отмеченного на скрижалях истории полка, в котором ему пришлось служить. Однако типические черты переживаемого времени – события войны и революции – наложили столь глубокую печать на все стороны народной жизни, и в том числе на армию, что ни один полк не мог остаться в стороне от их влияния. Поэтому со страниц записок Герасимова перед нами предстает русская армия – ее командный и рядовой состав – в период форсированного пробуждения политического сознания в ее основной массе.

Чтобы в полной мере оценить изображенное в этой книге, надо припомнить одно характерное замечание В. И. Ленина. Указывая, что поражения России и ее союзников в войне расшатали весь старый порядок, озлобили против него все классы населения, Ленин не упускал из виду того, что поражения «ожесточили армию, истребили в громадных размерах ее старый командующий состав, заскорузло-дворянского и особенно гнилого чиновничьего характера, заменили его молодым, свежим, преимущественно буржуазным, разночинским, мелкобуржуазным»[3]3
  В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, том 31, стр. 15.


[Закрыть]. Уже одно название произведения, в котором мы находим эти слова, говорит об удивительной глубине и прозорливости заключенной в них характеристики предреволюционной армии и ее командного состава. «Письма из далека» написаны в далеком Цюрихе, едва туда докатилась весть о свержении царской монархии, почти за месяц до возвращения Ленина в Россию. Характеристика армии здесь поставлена в ряду явлений, определявших великую социальную ломку. Отсюда можно понять, какое громадное значение гениальный стратег революции придавал деформации армии и ее офицерского корпуса. Не стоит ли этот предельно лаконичный анализ у истоков открытой Лениным проблемы использования военных специалистов старой армии на службе пролетарской революции? Не отсюда ли, далее, тот ленинский иммунитет в решении этой проблемы, который не удалось поколебать никакой «военной оппозиции»?

М. Н. Герасимов зримо, осязаемо, как это мог сделать именно тот, кто на собственном опыте пережил такую эволюцию в армии, раскрывает перед нами картину того, как из-за острого недостатка командного состава, вследствие боевых потерь и непредвиденного по масштабу развертывания армии царское правительство вынуждено было отказаться от сословных ограничений и открыть доступ в военные школы выходцам из мелкобуржуазных, разночинских слоев населения, из крестьян, а то и из рабочих. И тут царизм впал в противоречие с самим собой: веками держал он народ в рабстве, темноте и невежестве, а теперь требовалось изыскать массу – сотни тысяч – хотя бы элементарно грамотных кандидатов в офицеры. Поэтому вполне естественно, что в школы прапорщиков попадали преимущественно выходцы из зажиточных слоев – те, кто имел возможность получить хотя бы минимальное образование. Но их катастрофически не хватало, тем более что многим из них родительская мошна позволяла «откупиться» от фронта – явление, с горьким юмором отмечаемое М. Н. Герасимовым.

Ныне покажется парадоксальным факт, рассказанный таким же, как Герасимов, офицером военного времени – П. В. Макаровым. Из запасного полка, в котором он начал службу рядовым, требовалось по разнарядке послать в школу прапорщиков трех нижних чинов с четырехклассным образованием. Один из отобранных командиром полка рядовой Мартын Ивакин «наотрез отказался ехать в школу прапорщиков. Но надо было посылать трех человек. Стали искать. И во всем полку не нашли третьего солдата с четырьмя классами школы. Мартыну ехать в школу прапорщиков приказали»[4]4
  П. В. Макаров. Партизаны Таврии. М., Воениздат. 1960, стр. 24.


[Закрыть]. При таком положении командирам полков, озабоченным в первую голову тем, чтобы набрать нужное количество кандидатов по образовательному цензу, приходилось подчас закрывать глаза на «опасное» направление мыслей иных нижних чинов; заодно это давало удобный случай избавляться от «неблагонадежных». Так становились в военное время прапорщиками, а там и подпоручиками, поручиками, штабс-капитанами нередко и революционеры-профессионалы, как уже не один год состоявшие в партии большевиков Н. В. Крыленко, И. П. Павлуновский, А. Ф. Ильин-Женевский, правдист-подпольщик П. А. Павлов, не менее «неблагонадежные» Р. Ф. Сиверс, А. И. Седякин, Г. Д. Гай и многие другие. По иронии истории царизм, словно бы заботясь о военных кадрах для грядущей революции, вопреки воле своей давал военную подготовку тем, кому она как раз нужна была для квалифицированной борьбы против него самого. Конечно, эта категория офицеров военного времени была не особенно многочисленной. Но тяжкая, к тому же несчастная, война просвещала и тех, кто надел золотые погоны, будучи политически девственным, далеким от каких бы то ни было революционных устремлений, и даже радовался поначалу, что удалось выбиться «в люди», и еще скорее просвещала, если эти погоны оказывались единственной пуповиной, связывавшей нечаянного счастливца с существующим строем и правящими классами.

Уже само допущение такого массового «исключения» из незыблемых, казалось бы, установлений дворянско-буржуазной монархии было явным симптомом ее кризиса, предвестником грозящей ей гибели. «...Армия есть самый закостенелый инструмент поддержки старого строя, наиболее отвердевший оплот буржуазной дисциплины, поддержки господства капитала, сохранения и воспитания рабской покорности и подчинения ему трудящихся»[5]5
  В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, том 37, стр. 295.


[Закрыть] – и в ее святая святых – офицерский корпус – вторгается что-то совершенно инородное и даже опасное, и нет сил, возможностей помешать этому.

Насколько «плодотворно» поработал царизм (а затем Керенский) – на пользу народу хоть на этот раз! – показывает беспристрастная статистика. За 1918–1920 годы в Красной Армии было подготовлено на курсах и в школах 40 тысяч командиров, а наряду с этим призвано около 50 тысяч офицеров старой армии[6]6
  См. Гражданская война 1918–1921. Том 2. М., Изд-во «Военный вестник», 1928, стр. 95–96.


[Закрыть]. Конечно, в эти 50 тысяч входило немало честных людей дворянского и буржуазного происхождения, связанных со старым строем длительной службой ему, но порвавших со своим прошлым и отдавших себя на службу трудовому народу, как, например, С. С. Каменев, А. А. Брусилов, В. Н. Егорьев, М. Д. Бонч-Бруевич, С. А. Меженинов, А. Е. Снесарев, П. П. Сытин, А. А. Самойло, П. П. Лебедев и многие другие. Иные из них, как А. А. Таубе, А. П. Николаев, А. В. Станкевич, отдали и жизнь за народное дело. Но все же армиями, дивизиями, бригадами Красной Армии командовали, как правило, прапорщики и штабс-капитаны военного времени – И. Ф. Федько, К. А. Авксентьевский, Е. И. Ковтюх, А. И. Седякин, В. К. Путна, И. П. Уборевич, Р. П. Эйдеман, Г. Д. Гай, тот же М. Н. Герасимов. Им же подобные очень часто возглавляли штабы от низших до высших. Перед этой последней, весьма многочисленной категорией не стояла проблема перехода на службу революции из враждебного ей лагеря. А все это говорит о том, насколько опрометчиво зачислять всех бывших офицеров в нерасчлененную массу «военспецов», которые все будто бы пришли с той стороны баррикад и потому требовали особого к себе отношения.

Факт перехода десятков тысяч офицеров из старой в Красную Армию не есть какая-то случайность, тем более после войны, во время которой армия «вобрала в себя весь цвет народных сил»[7]7
  В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, том 40, стр. 8.


[Закрыть]. Какая-то часть этих сил попала и в офицерский корпус, но не перестала быть плотью от плоти своего народа и вернулась к нему, получив военные знания и фронтовую закалку, так пригодившиеся в борьбе за власть Советов. Вопрос этот во всей его сложности остается пока не разработанным в нашей литературе. И книга М. Н. Герасимова даст свежий, оригинальный материал, раскрывающий процесс пробуждения политического сознания у тех слоев, которые пришли в армию, не подозревая даже возможности каких-либо существенных изменений в издавна сложившихся порядках.

По социальной принадлежности и по взглядам на жизнь двадцатилетний счетовод Михаил Герасимов – заурядный представитель мелкой буржуазии. Призванный в армию через полгода после начала войны, он довольно равнодушно относится к самой войне: его души не коснулся патриотический угар, распространяемый официальной пропагандой, не было в ней и протеста против войны. Раз уж призван в армию, значит, это неизбежно, значит, так и должно быть. Свойственное юности молодечество проявилось у него лишь в желании не показать себя струсившим перед матерью и младшими сестрами. Была даже тайная гордость, что вот, мол, признан годным, да еще не в какую-нибудь пехоту, а в артиллерию. Не говоря о глубоких мыслях, даже досады или зависти не будило то, что Митька Лукоянов, Фолька Стыскин и другие сверстники – сыновья и зятья лавочников и владельцев мастерских – пристроились писарями в тыловой запасный полк и предпочитают там, а не на фронте послужить «вере, царю и отечеству».

На фронт Михаил Герасимов ехал словно в какую-то экзотическую страну, напутствуемый отцовским «Мы, Герасимовы, никогда и нигде сзади не были». Судьба улыбнулась простому конторщику – его посылают в школу прапорщиков, откуда прямой путь в офицеры. С трепетом ждет он последнего утра в школе, которое сделает его, пока еще нижнего чина, «вашим благородием». В прапорщичьей звездочке на погоне он видит «звезду счастья». «Нужно сознаться, быть офицером все же приятно. Нет-нет да и скосишь глаз на погон». Прогноз отца – лестный и заманчивый: «Знаю: быть тебе полковником». И вот политически нисколько не прозревший прапорщик, обуреваемый мыслями о счастливом повороте судьбы, вступает в офицерскую корпорацию. Юношеская восторженность не позволяет ему рассмотреть в ней и сотую долю того, что проницательному, искушенному в глубинных процессах социальной жизни уму видно было даже из далекого Цюриха. Ротмистр Желиховский пленяет его аристократическим лоском, пенсне, небрежной барственностью и красивым повелевающим голосом, а то, что этот щеголь бьет солдат в зубы, уходит куда-то на задний план и нисколько не умаляет его очевидных достоинств. Прапорщик Телешов делает то же самое, но чересчур вульгарно и даже дико, – это воспринимается как проявление развращенной грязной натуры, составляющей в милой дружной офицерской семье лишь неприятное исключение.

В двух сценах – вся мелкобуржуазная темнота, абсолютное политическое невежество прапорщика Герасимова.

«А вы, ваше благородие, из дворян будете?» – задает ему «каверзный» вопрос «хитрый разведчик» Голенцов. Но разве будут уважать солдаты офицера, если узнают, что он не только не дворянин, а так... конторщик? Стыдящийся своего происхождения прапорщик с трудом решается сказать правду, ожидая встретить если не презрение, то насмешливое снисхождение. И был совершенно сбит с толку, когда рабочий-москвич в серой шинели, узнав, что отец Герасимова выбился в приказчики тоже из рабочих, проникся к его благородию даже сочувствием и показался после этого «почти близким человеком».

Прапорщик Клюкин отказывается – потому что он дал слово не выдавать – назвать ротному командиру фамилию солдата, знавшего инициатора братания с немцами. Ротный настойчив: «Вы дали слово, забыв, что вы офицер... Вы поступили крайне неосмотрительно и даже забыли присягу». Элементарная порядочность не позволила Клюкину выдать солдата, доверившегося ему. Присутствовавший при этом состязании «долга» и порядочности Герасимов взглянул на юного прапорщика бывшего студента Клюкина «по-новому»: шутка ли, тот отказался помочь выявить «криминал»! И Клюкин представился ему в страшном образе революционера, А о революционерах он слышал только, что они цареубийцы-бомбометатели. Одно лишь любопытство к этому впервые увиденному – «живому», а не вычитанному из «Бесов» – революционеру подвинуло Герасимова на доверительный разговор с ним. «Сеня! Скажите по правде, ведь мы приятели, вы террорист?» И когда Клюкин твердо заявил в ответ, что он не террорист и вообще не признает индивидуального террора средством борьбы «за то, чтобы людям лучше жилось», Герасимов совершенно успокоился и увидел в Клюкине прежнего милого и умного мальчика: революционеры, помимо «бомбометателей», были ему неведомы.

Кто же дал эту беспощадную характеристику прапорщику Герасимову? Мы находим ее в книге генерал-лейтенанта Герасимова.

Можно назвать немало примеров, когда мемуаристы, стыдясь своего прошлого, если оно не отвечает понятиям зрелого мировоззрения, стараются нанести на это прошлое так называемый хрестоматийный глянец, забывая, что даже великого человека нельзя унизить, «поставив его в историческую зависимость от времени, от которой не освобождался ни один гений с тех пор, как существует мир»[8]8
  В. Г. Белинский. Собрание сочинений в трех томах. Том III. М., ГИХЛ, 1948, стр. 368.


[Закрыть]. В большинстве случаев, если, конечно, мы не имеем дело с заведомой целенаправленной фальсификацией, это отражает простую человеческую слабость – желание выглядеть самому как можно лучше в любые времена жизни. И в этом – один из корней того субъективизма в мемуарах, который нередко встречает осуждение. Освободиться от такой слабости не так легко, для этого нужно известное мужество, максимальная беспристрастность к самому себе во имя правды. Но это качество и повышает ценность мемуаров. О «Пробуждении» М. Н. Герасимова есть все основания сказать, что это книга мужественная, честная и уже поэтому в высокой степени ценная.

Она написана на основании дневников, исправно веденных молодым офицером царской армии, и в значительной части сохраняет форму дневника, но, конечно, это не дневник в его первозданном виде, ибо здесь уже всюду просвечивает легкий юмор советского генерала коммуниста Герасимова по отношению к политически дремлющему и постепенно пробуждающемуся прапорщику Герасимову. Нужно большое искусство, чтобы добиться органического сочетания в одном произведении двух как бы взаимоисключающих линий ретроспективного взгляда на прошлое: с одной стороны, показать действительность, какой она представлялась тогда, в прошлом, отдать на суд потомства поступки, взгляды, действия, нисколько не «исправляя» их, хотя бы они и не нравились умудренному жизнью человеку, противоречили нынешнему его мировоззрению; с другой стороны, оценить прошлое с высоты приобретенного за годы и десятилетия зрелого взгляда на историческую действительность. Такое самокритичное сочетание особенно трудно дается, когда объектом ретроспекции являемся мы сами и некогда нас окружавшее. Автор «Пробуждения» справился и с этой трудностью: царская армия в последние годы ее существования показана здесь в восприятии прапорщика, и это восприятие очень тонко, без упрощенного социологизаторства оценивает советский генерал.

Герасимов, разумеется, не пионер такого самокритичного отношения к своему прошлому. Он идет по проторенной лучшими мемуаристами дороге, но это, безусловно, лучшая дорога. Она не просто поучительна для всякого, кто берется за описание пережитого и виденного, – идти по ней – то требование, без соблюдения которого автор мемуаров не может рассчитывать на доверие и уважение читателя. Самокритичность неизмеримо повышает и пользу мемуаров для общества. Это прекрасно выразил в воспоминаниях о В. И. Ленине М. Горький. «В 17–18 годах мои отношения с Лениным были далеко не таковы, какими я хотел бы их видеть, но они не могли быть иными», – писал он в 1930 году и без снисхождения к самому себе рассказал о своих былых заблуждениях. И не просто для того, чтобы быть правдивым. «Так думал я 13 лет назад, – признавался Горький, – и так – ошибался. Эту страницу моих воспоминаний следовало бы вычеркнуть. Но – «написано пером – не вырубишь топором». К тому же: «на ошибках – учимся» – часто повторял Владимир Ильич. Пусть же читатели знают эту мою ошибку. Было бы хорошо, если бы она послужила уроком для тех, кто склонен торопиться с выводами из своих наблюдений»[9]9
  М. Горький. Собрание сочинений в восемнадцати томах. Том 18. М., ГИХЛ, 1963, стр. 270.


[Закрыть].

Военный мемуарист оказывается в выгодном положении, если он может рассказать о службе в полку или дивизии, прославивших свои знамена, об участии в особенно важных операциях, о встречах с видными военачальниками и увенчанными славой героями, тем более если он сам из их числа. Ничего этого у прапорщика и штабс-капитана Герасимова не было. Названия полков, в которых он служил, – 4-го Неманского, 708-го Россиенского, 80-го Кабардинского – ничего не скажут даже хорошо знакомому с историей мировой войны читателю, как ничего не говорят фамилии командиров полков и дивизий, в которые эти полки входили. Такое отсутствие зримых событий в распоряжении автора часто грозит его воспоминаниям опасностью стать неинтересными, лишенными динамичности. Но на книге М. Н. Герасимова это не сказалось, ибо ее специфика – воспроизведение не внешней оболочки событий, а главным образом внутреннего мира людей, перерождающихся в горниле безнадежной войны – катализатора революции. Психологический аспект придает книге значительно больший интерес по сравнению с теми мемуарами, которые заключают в себе хронику войны применительно к послужному списку автора, хронику, в которой проходят чередой – пусть даже яркие – события и подвиги людей.

Хронику сменяющих друг друга событий донесут до далекого потомства и оперативные сводки штабов, но в них бесполезно искать объяснение поведению людей, их взаимоотношениям, наложившим в конечном счете свою печать на боевые успехи и неудачи полков и дивизий. В книгах, подобных «Пробуждению», запечатлена драма войны, которую никогда не раскроют сухие строки оперативных документов. Такие книги – бесценный клад для тех, кто захочет проникнуть в психологию разных людей, участвовавших в войне и составлявших внешне одну массу, обозначаемую номером полка или дивизии.

Люди, изображенные М. Н. Герасимовым, действительно по-разному переживали эту драму. Не мог долго оставаться в стороне от нее и прапорщик Герасимов. Первый удар по его безмятежному сознанию, удар, положивший начало краху иллюзий, нанес штабс-ротмистр Муромцев, образованный офицер, художник войсковой разведки, перед которым молодой офицер благоговел. «Скажите, – спрашивал сильно расстроенный Муромцев у Герасимова, – у вас никогда не возникала мысль о причинах настоящей войны? Не пытались ли вы представить себе, как долго нам еще воевать и удачно ли мы окончим эту войну?.. Всем надоела, и, нечего греха таить, мы устали от нее. Между тем для окончания войны с победой нужны огромные усилия, нужно желание воевать и победить, а следовательно, и готовность, если потребуется, положить свой живот за веру, царя и отечество. А есть ли у миллионов людей, составляющих христолюбивое победоносное воинство, подобная готовность, или, говоря иначе, есть ли у них необходимый для этого пламенный патриотизм?» Эти вопросы ошеломили Герасимова, у него никогда не возникало подобных мыслей. Не успел он освоиться с ними, как врач полкового лазарета Бек еще больше ошарашил его: «Что даст война даже в случае победы тебе, мне, твоему Голенцову и всем миллионам крестьян и рабочих, призванных в армию?.. В лучшем случае богадельню, а обычно – нищету. Вот и ответь мне, за что мы воюем?» Действительно, новая для Герасимова постановка вопроса.

Следующий урок политической грамоты преподал ему не кто иной, как простой московский слесарь Федор Голенцов. Прапорщику, возмечтавшему после войны стать ученым-химиком и тем обрести независимость от «хозяев», он популярно растолковывает: «...По-моему, от хозяев вам не уйти, даже будучи ученым. Будет у вас ученое начальство, у того свое начальство и хозяева. Это те, кто жалованье вам будет платить. Как их ни назовите, а все равно хозяева, на которых и ученые должны работать...» И уж полное удивление вызвало у Герасимова как бы вскользь брошенное Голенцовым: «Однако не унывайте, Михаил Никанорович! Учитесь самосильно. Ученые всегда нужны, даже если и хозяев не стало бы». Он никак не мог представить себе: как это без «хозяев», кто же будет «вместо хозяев»? Но и этот вопрос не застал врасплох унтер-офицера Голенцова. Он-то нисколько не сомневался, что хозяином может быть и трудящийся люд, что прийти к такому порядку можно только через революцию. Одно это слово вызывало безотчетный страх в Герасимове, но Голенцов и тут его успокоил: «Конечно, слово революция страшное, но только тем, кто капиталы нажил большие или близко к царю стоит, в высоком начальстве ходит или думает ходить. Ну а нам с вами, конторщику и слесарю, это слово что родное».

Эти разговоры явились для прапорщика откровением. Он понял, что благополучие в армии только кажущееся, а в глубине идет глухое брожение. Муромцев открыл ему недовольство войной у массы солдат. Но если Муромцева беспокоит падение боевого духа армии, что грозит военной катастрофой, если мозг Муромцева занят изысканием способов возрождения этого духа, то Бека и Голенцова занимают совсем иные мысли – о революционной ломке эксплуататорского строя.

Из разговоров с ними прапорщик Герасимов получил богатый материал для размышлений. «То, что я считал до сих пор священным и непоколебимым, – говорит он, – оказывается сомнительным и неверным, истина – уже не истина, а обман. Старые боги палкой сгоняются со своих пьедесталов и подлежат сдаче на слом. Мне только двадцать два года, но я успел прочесть уйму книг. Однако ни в одной из них не нашел ничего подобного... В голове круговорот».

Вскоре Герасимову представляется случай проверить убеждения как Муромцева, так и Бека и Голенцова в другой сфере: он получает отпуск и едет домой. Картина жизни народа в тылу глубоко потрясла его: «...Слабообеспеченному населению стало жить настолько плохо, что матери семейств вынуждены выйти на улицу и добиваться улучшения положения своих семей в схватке с городовыми. А как себя будут чувствовать солдаты на фронте, когда узнают о происходящем у них дома?.. Николай Петрович (Муромцев. – В. П.) сокрушался о падении патриотизма в армии. А он, этот патриотизм, оказывается, зависит от того, насколько семьи солдат обеспечены материально...»

Михаил Герасимов надеется получить разъяснение обо всем увиденном у Бека, но по возвращении в полк узнает об аресте революционеров и введении военной полиции. Он остается наедине со своими смятенными мыслями, а наблюдаемый им процесс политического пробуждения солдатской массы не оставляет его в покое. Он подслушивает солдатские думы: «Только скажу тебе, Семен, настоящий трудящий крестьянин у другого, хоша он латыш али поляк, никогда землю отбирать не будет. Вот господа да купцы – это другое дело. Их ничем не ублаготворишь – им все мало. За рупь друг другу глотку перегрызут, а нашего брата мужика хуже скотины понимают. Вот, Семен, где загвоздка: в господах да купцах. Ежели бы их устранить, мужик и вздохнул бы». Эти думы очень близки к тому, что говорят Бек и Голенцов. Война заставляет солдат смотреть в корень.

Прозревающий подпоручик Герасимов приходит в ужас, когда в ответ на их недовольство войной власти, не понимая всей серьезности положения, вводят телесные наказания, узаконивают розгу. Гнилая колесница самодержавия катится к пропасти. В первые мартовские дни 1917 года до фронта доходит весть об отречении царя от престола. Какого-то поворота истории Герасимов ожидал, но «не так скоро и не так радикально». И все же новое правительство удивило сначала своим совсем не революционным составом, а потом судорожными попытками сохранить старые порядки в армии. Борьба вокруг этих порядков обнажает те непримиримые противоречия в царской армии, которые до поры до времени были скрыты от неискушенного глаза Герасимова. Дружная на первый взгляд армейская среда раскалывается. Голенцова и Бека нет в полку, но они оказываются не одинокими. Поручик Линько, прапорщик Голиков, солдат Молокович теперь не скрывают, что они большевики, и именно они ведут за собой солдатскую массу. В противовес им оформляется Общество офицеров, где задают тон лощеный аристократ Желиховский и сын банкира Мякинин – держиморды, именуемые солдатами «старорежимниками». Это – «черная сотня», по определению честного офицера капитана Бессарабова. «Не смотри, что у них вид интеллигентный, руки чистые и духами от них пахнет, – говорит Бессарабов Михаилу Герасимову. – Они эти чистые руки по локоть в крови выкупают, в крови тех, кто не с ними». Это общество претит Герасимову, но он остается пока между двумя полюсами: с большевиками ему тоже не совсем по пути – он никак не может примириться с тем, что они расшатывают устои воинской дисциплины, дезорганизуют армию, подрывают ее боевую готовность. Ему неведомо было, что «сохранение боевой готовности означало и было при Керенском сохранение армии с буржуазным командованием (хотя бы и республиканским)», что «эта республиканская армия сохраняла корниловский дух благодаря корниловскому командному составу. Буржуазное офицерство не могло не быть корниловским, не могло не тяготеть к империализму, к насильственному подавлению пролетариата», что «без «дезорганизации» армии ни одна великая революция не обходилась и обойтись не может»[10]10
  В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, том 37, стр. 294–295.


[Закрыть].

Ни народ, ни массу солдат буржуазно-демократическая революция не удовлетворяет. Большевик Линько убежденно разъясняет и Герасимову и солдатам, что дело неотвратимо идет к революции социалистической. Процесс большевизации Советов перекидывается на армию: здесь большевики овладевают армейскими комитетами. Борьба против Общества офицеров завершается по-солдатски просто и прямолинейно: солдаты изгоняют из полка Желиховского, Мякинина и остальных черносотенцев-корниловцев. Сцена, когда под свист и выкрики «Долой черную сотню!», «Катитесь к своему Николаю!» двадцать три офицера в фаэтонах убираются из полка, а за ними два фургона увозят их вещи, со страниц книги прямо просится на экран. Офицер Герасимов по-своему воспринимает очищение полка от заядлых контрреволюционеров: ему кажется, что этим искореняется причина недовольства солдат, их недисциплинированности, а армия избавляется от опасности развала, дезорганизации. Однако действительность, которую он не может еще охватить во всех ее взаимосвязях, разочаровывает его. Он тяжело переживает стихию, означавшую в сумме всех ее проявлений катастрофу старой армии. Конечно, генерал-лейтенант М. Н. Герасимов мог бы рассмотреть и оценить эту картину через призму тех обобщений, которые сделала история: «Армия не могла воевать. Армия, пережившая четырехлетнюю империалистическую войну, когда она не знала, за что воюет, и смутно чувствовала, что воюет за чужие интересы, – эта армия побежала, и никакие силы в мире не могли ее удержать»[11]11
  В. И. Ленин. Полное собрание сочинений, том 37, стр. 294–295.


[Закрыть]. В сущности, именно этот ленинский вывод автор и подкрепляет, показывая всю глубину катастрофы, делая катастрофу армии прямо-таки осязаемой. Страницы, посвященные этому процессу, невольно возвращают нас к мысли о том, насколько прав был Ленин, не возлагавший никаких надежд на старую армию и настойчиво добивавшийся заключения даже позорного и унизительного, но в критический момент спасающего революцию мира с Германией. Автор и здесь остался верным своему творческому методу – не поддался соблазну хоть в какой-то мере наделить штабс-капитана Герасимова тем пониманием явлений, которое позже пришло к советскому генералу Герасимову. Все картины разложения армии даны им в восприятии мятущегося и болеющего за ее судьбу штабс-капитана, и от этого они приобретают убедительность правды жизни. Такое изображение действительности, а тем более раскрытие мемуаристом движений собственной души иногда по недоразумению расценивается как проявление субъективизма. Но этот порок лишь мнимый, а, в сущности, даже достоинство мемуаров. Никто лучше не раскрыл это достоинство, чем блестящий мемуарист почетный академик и революционер Н. А. Морозов: «Всякий раз, когда посторонний и мало родственный мне по духу человек характеризовал меня, он характеризовал лишь призрак своего воображения. Но близкие мне по духу люди всегда угадывали и понимали меня, потому что судили обо мне по себе. Так и я в этих своих мемуарах хочу на собственной своей характеристике дать характеристику и родственных мне по духу товарищей моей жизни и деятельности...

...Раз я не был исключением в своей среде, раз я был одним из многих, то, характеризуя свою душу, я характеризую этим и души всех родственных мне по стремлениям и идеалам людей, разделявших со мною и радости, и горе, и все мои поступки. Я никогда не устану повторять этого читателю для того, чтоб он отнесся к моей книге так, как она того заслуживает, и не упрекал меня, что я лишь мельком упоминаю о том или ином деятеле, игравшем в событиях описываемого периода выдающуюся роль.

Я вовсе не хочу описывать те события, в которых я не принимал участия, потому что при описании их я, как и всякий посторонний, могу дать лишь внешний их облик без души. А я хочу здесь дать движение семидесятых годов или некоторое понятие о нем на основании того, что переживала тогда моя собственная душа»[12]12
  Н. А. Морозов. Повести моей жизни. Том 2. М., Изд-во Академии наук СССР, 1962, стр. 364–365.


[Закрыть].

Это суждение вполне можно отнести и к книге М. Н. Герасимова. Раскрывая пробуждение собственного сознания, он тем самым показывает нам сложную, противоречивую эволюцию целого слоя русского офицерства, пережившего иллюзии и разочарования на пути к служению своему народу.

Идет демобилизация. Батальон Герасимова тает. Наконец и сам он отправляется домой, в Иваново-Вознесенск. Впечатление всеобщей разрухи, вынесенное им из этой длительной поездки, заставляет его всерьез задуматься над прошлым и будущим. В голове сложился итог: прошлое народа представилось сплошным кошмаром, будущее будило надежды, но предстояла еще борьба с силами прошлого. Место Герасимова в этой борьбе – там, где народ. К такому решению его привело все пережитое и перечувствованное.