Текст книги "О тех, кто сражался за Воронеж (Очерк)"

Автор книги: Михаил Сергеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

7

Группа бойцов 1-го взвода во главе с комиссаром Куцыгиным переходила реку, когда уже брезжил рассвет.

Шли гуськом по скользким колеблющимся доскам. Было свежо и зябко. Хлюпала вода под ногами. Порой где-то в стороне с противным визгом рвались мины, но нащупать переправу немцам не удавалось.

По широкой пойме реки стлался густой предутренний туман.

Медсестра Таисия Елизаровна Соколова шла следом за комиссаром Куцыгиным. Она впервые участвовала в бою. Человек самой мирной профессии, она всего три месяца назад работала воспитательницей в детском саду, в том самом районе города, где сейчас, ни на минуту не смолкая, трещали выстрелы и тяжело ухали взрывы. Вчера, во время сборов в Сосновке, и позже, когда ехала на тряской грузовой машине, а справа, за рекой, грохотал бой и дымно клубились багровые сполохи пожаров, и потом ночью, томясь ожиданием в темном гараже, Соколова много думала о том, что предстоит ей впереди. Она не считала себя храброй и не мечтала о подвигах, но она хотела от начала до конца честно выполнить свой долг. Рисуя себе картины предстоящего боя, Соколова словно заранее стремилась пережить самое страшное, что могло ожидать ее впереди. Нет, она не думала о том, что сама подвергается опасности и может быть ранена и даже убита. Ее пугало другое: мысль, что когда она увидит убитых и умирающих бойцов, силы оставят ее, и она не сумеет справиться с собой, не сможет оказать товарищам ту помощь, которой они ждут от нее.

Т. Е. Соколова.

Но вот теперь, когда она шла сквозь туман по шатким доскам переправы и с каждым шагом явственней слышала звуки приближающегося боя, она почему-то не испытывала страха. Тело было наполнено ощущением какой– то непривычной успокаивающей легкости. И все вокруг, что она могла рассмотреть, – мерно покачивающиеся впереди сутулые плечи Куцыгина и проплывающие слева в белесой мгле темные силуэты бетонных устоев взорванного моста, – казалось таким же невесомым, как туман, точно это виделось ей во сне. Речная сырость забиралась под шинель, легким ознобом пробегала по коже, но во рту было сухо и хотелось пить…

Соколову радовало, что она находится сейчас возле Куцыгина, которого хорошо знала еще до войны по его работе в райкоме партии. Она любила и уважала этого человека. В нем чувствовалась большая, спокойная, уверенная сила. Само присутствие Куцыгина здесь, рядом, ободряло Соколову.

Ей вспомнилось, как вчера, после того как было объявлено, что женщины отстраняются от участия в бою, она пришла к Даниилу Максимовичу и со слезами на глазах стала просить сделать для нее исключение, как для медсестры, и не оставлять ее в тылу.

Он понимающе улыбнулся ей и сказал:

– Кого оставить, сестренку? Да никогда!..

И теперь Куцыгин порой оборачивался к ней, и она слышала его глуховатый, ободряющий голос:

– Не отставай, не отставай, сестренка!..

– Скользко, Даниил Максимович, – отвечала она виновато.

Потом они шли по обочине дамбы. Туман поредел, и сквозь него просвечивало голубое небо. Где-то впереди, казалось, теперь совсем близко, слышались разрывы, но это тоже не было страшно. И когда вверху, с визгом прорезая воздух, пронесся осколок, Соколова даже удивилась, что шедший позади нее ополченец, рослый здоровый парень, вдруг присел на корточки и втянул голову в плечи.

– Чего кланяешься? Тещу повстречал, что ли? – с беззлобной насмешкой сказал один из красноармейцев– проводников.

– Разве его спросишь, куда он летит? – смущенно ответил парень.

Кругом засмеялись. Соколова тоже невольно улыбнулась. Происшествие это выглядело забавным и никак не воспринималось всерьез…

Истребители уже подходили к плетням первых дворов Чижовки, когда Соколова увидела возле тропинки на траве бойца в красноармейской шинели. Он лежал на боку, чуть подогнув ногу, и было во всей его позе что-то очень спокойное и обычное, как если бы человек устал и прилег отдохнуть. Соколова опустилась на колени, чтобы попробовать у него пульс. Рука была холодная и неподатливая.

– Сестричка, зачем ты его трогаешь? Он же мертвый… – осуждающе сказал позади нее тот самый боец, который только что кланялся шальному осколку мины.

Соколова отдернула руку, разглядев на примятой траве возле головы лежавшего перед ней человека запекшуюся кровь.

Торопливо поднялась на ноги, испытывая тошноту и легкое головокружение. Она словно проснулась к только теперь почувствовала и тяжесть висевшей черев плечо сумки с медикаментами, и тупую усталость, проникающую в каждый мускул после проведенной без сна ночи.

8

Командный пункт 2-го батальона стрелкового полка, на участок которого прибыл истребительный отряд, помещался на Красной горке в неглубоком погребке с крутым кирпичным сводом. Командир батальона капитан Быстров вышел навстречу истребителям. Это был человек лет тридцати пяти, невысокий, быстрый в движениях. Густая рыжеватая щетина пробивалась на его впалых щеках. Щуря воспаленные от недосыпания и полутьмы блиндажа глаза, он оглядел прибывших.

Большинство бойцов сводного истребительного отряда не имело обмундирования. Лишь стальные каски да кожаные ремни с патронными подсумками, надетые поверх шинелей, пальто и ватников, придавали им некоторое воинское единообразие.

– Здорово, орлы! – приветствовал истребителей капитан Быстров.

Казалось, он был разочарован их видом.

Стоявший рядом с ним батальонный комиссар Сергеев, рослый, ладно сложенный человек, со знаками отличия старшего политрука, добродушно усмехнулся и сказал:

– Судить об этих орлах будем по их делам, капитан!..

Грачев доложил о прибытии отряда и о боевой задаче, поставленной перед истребителями.

– Знаю, знаю, – сказал капитан Быстров и провел рукой по лицу, словно пытаясь согнать с него усталость.

Грачев и Куцыгин вместе с ним опустились в блиндаж.

– Ваше задание придется пока отставить, – объявил Быстров. – Обстановка изменилась. Ночью немцы подбросили свежие части автоматчиков и кое-где нас потеснили. Придется сперва выправлять положение…

Запищал зуммер полевого телефона.

– Товарищ комбат! Вас вызывает «одиннадцатый», – позвал телефонист.

Быстров взял трубку.

– Да, прибыли, – сказал он.

Слушал, хмурясь и покусывая губы.

– Есть. Будет исполнено, товарищ «одиннадцатый».

Он повернулся к Грачеву и Куцыгину.

– По распоряжению командира полка ваш истребительный отряд совместно с моим батальоном примет участие в атаке. Приказ согласован с Воронежским комитетом обороны. Скоро начнется артиллерийская подготовка. Сигнал к общей атаке – две зеленых ракеты…

Пока Грачев уточнял подробности нового задания, истребители отдыхали, расположившись небольшими группами под заборами, на крылечках и завалинках домов.

Коля Лонгинов и еще несколько бойцов обступили снайпера узбека. Снайпер был веселый парень. Шутил, смеялся, показывал свежие зарубки на прикладе своей винтовки, Восемь зарубок – счет убитых им фашистов за два дня боев на Чижовке.

За домом, во дворе которого находился командный пункт батальона, сгрудилась кучка ребят-подростков и девушек в возрасте шестнадцати-семнадцати лет. Их было человек десять, Они присоединились к истребителям перед переправой. Были без оружия. Держались вместе. Не шумели.

К ним подошел Анатолий Иванович Красотченко.

– Здорово, молодежь! – сказал он.

– Здравствуйте, – дружно, по-военному ответили ребята.

– Воронежские?

– Воронежские, товарищ командир! – ответил невысокий щупленький парнишка, лет тринадцати, одетый в широкий, с чужого плеча, ватный пиджак, – Все из Коминтерновского района.

Он был курнос, веснушчат, без шапки. Непослушные вихры задорно торчали в разные стороны. Держался уверенно, независимо и, видимо, несмотря на свой маленький рост, был за вожака.

– Как тебя зовут? – спросил его Красотченко.

– Юрий.

– Ты что же, Юра, воевать, вижу, собрался?

– Точно, – сказал Юра.

– А оружие где твое?

Юра переглянулся с красивым голубоглазым пареньком, стоявшим рядом с ним.

– Военная тайна, товарищ командир. Сказал бы, да начштаба мой не разрешает.

– Так у тебя и начштаба есть?

– А как же. Моего начштаба, как Чапаева, Василием Ивановичем зовут.

Вася был ростом чуть повыше Юры, тоненький и хрупкий, лицом похожий на девочку. Встретившись глазами с Красотченко, он вдруг покраснел и, чтобы скрыть свое смущение, сказал с нарочитой небрежностью в голосе:

– Я думаю, Юра, здесь свои…

Юра вытащил из глубокого кармана пиджака коробок спичек.

– Действует бесшумно и безотказно, товарищ командир. Раз-два – и ваших нет… Был у фашистов склад – и нет склада.

– Да ты, оказывается, отчаянный парень, – сказал несколько озадаченный Красотченко.

– Он уже три раза в тыл к немцам ходил, – объявил Вася, довольный произведенным впечатлением.

– Юрка наш к правительственной награде представлен, – с гордостью добавила одна из девушек.

Ребята сообщили Красотченко, что они не первый раз на передовой. Им уже доводилось помогать нашим бойцам, выполняя обязанности проводников, разведчиков и связных. Все они еще недавно учились в воронежских школах. Родители их или погибли во время бомбежек, или были угнаны на фашистскую каторгу в Германию.

– Скоро в атаку, товарищ командир? – задорно спросил Юра.

– Ишь ты, какой быстрый! – ответил Красотченко, соображая, как использовать ребят, по возможности не подвергая их опасности.

– Таисия Елизаровна! – подозвал он сестру Соколову, уже хлопотавшую над устройством медпункта. – Вот тебе помощники. Используй их на все сто!..

9

Сводный истребительный отряд уже весь переправился на правый берег. Подошли запыхавшиеся, таща волоком в гору тяжелые ящики с патронами, бойцы 1-го взвода, получавшие дополнительное боепитание на полковом пункте, расположенном под бетонным устоем взорванного моста.

Взошло солнце. Было по-летнему тепло.

Стрельба слышалась реже. На переднем крае наступило затишье. Трудно было представить себе, что в каких-нибудь полутораста метрах от командного пункта батальона находятся вражеские солдаты.

Во дворе на ступеньках крыльца рядом со старшим политруком Сергеевым сидели, разложив на коленях карту, комиссар сводного истребительного отряда Куцыгин и командир 1-го взвода Алексей Макарович Гриценко. Они уточняли линию соприкосновения наших боевых порядков с немецкими, оживляя в памяти рельеф местности в районе предстоящей операции.

Обстановка, сложившаяся к утру 17 сентября на участке 2-го батальона, была трудной, а кое-где и не совсем ясной. Батальон находился на крайнем правом фланге дивизии, сражавшейся за Ближнюю Чижовку. Его огневой рубеж, определившийся в результате ночного боя, начинался от улицы 20-летия Октября, захватывал глинистую выемку у райсовета и проходил по улице Веры Фигнер до водоразборной колонки, вклиниваясь в расположение немцев у здания детского сада № 61. Расстояние между нашими и вражескими позициями здесь не превышало 30–40 метров. Гитлеровцы засели в домах, окопах, блиндажах и щелях противовоздушной обороны, пристреляв подступы к ним. На чердаках прятались снайперы. У врага было превосходство в автоматическом оружии. Пробитые в стенах домов замаскированные амбразуры позволяли мелким группам противника выдерживать круговую оборону.

Следовало ожидать, что фашисты после передышки попытаются предпринять новую атаку, чтобы сбросить наши части со взгорья и выйти к переправе через реку у дамбы. Только быстрые и решительные действия с нашей стороны могли изменить положение. Основная тяжесть их должна была лечь на сводный истребительный отряд, так как 2-й батальон в непрерывных двухдневных боях понес большие потери.

Особенно требовал укрепления правый фланг батальона. Здесь ни с нашей, ни с вражеской стороны не существовало сплошной линии обороны. Холмистый склон был прорезан несколькими оврагами, круто спускавшимися к пойме реки и делавшими эти места труднопроходимыми. Раньше тут у гитлеровцев, особенно внизу, в районе Выборгской и Кооперативной улиц, была разветвленная оборонительная система с большим количеством небольших окопов, блиндажей, пулеметных гнезд и ходов сообщения. Однако удержать ее они не смогли. Форсировав реку, 2-й батальон в первый же день боев нанес здесь врагу сильный удар, и немцы отошли, оставив на взгорье в отдельных домах группы автоматчиков и пулеметные точки, затруднявшие наше продвижение вперед…

Так рисовалась боевая обстановка после подробной информации старшего политрука Сергеева. Взвешивая все услышанное, Куцыгин понимал, насколько трудна и ответственна новая задача, неожиданно возникшая перед сводным истребительным отрядом. Но это не смущало его, потому что он знал силу наступательного духа своих людей.

– Дадим фашистам жару, Даниил Максимович? – сказал Красотченко, подходя к Куцыгину и Сергееву.

– А, Анатолий!..

Куцыгин, дружески усмехаясь, посмотрел на него поверх очков и ответил убежденно:

– Дадим, брат, да еще и с огоньком. Народ-то какой у нас!..

10

Началась артиллерийская подготовка. Наши батареи били с левого берега прицельным огнем по засеченным огневым точкам и дзотам противника. Впереди за домами вставали косматые столбы разрывов. Тяжелые гулкие удары сотрясали воздух.

Был грозный волнующий ритм в размеренном говоре наших орудий. Людьми овладевало нервное беспокойство. Хотелось поскорей разрядить напряженность ожидания, встретиться лицом к лицу с врагом.

Аня Скоробогатько стояла у стены дома, неподалеку от сидевших на крыльце командиров, опершись обеими руками на винтовку. Она смотрела туда, где лежала тихая сейчас река, над которой медленно таяли порозовевшие на солнце клочья тумана. Глаза Ани были глубокими и задумчивыми. Может быть, она любовалась этой спокойной картиной, так не соответствовавшей тяжелому гулу и хаосу резких отрывистых звуков, от которых вздрагивала под ногами земля. А может, и не видела она в эту минуту реки, думая о том необъятно большом, чем было полно ее сердце, – о своей любимой родной земле, истерзанной злобным врагом, о своей Родине, за которую она сейчас пойдет в бой.

О своих мыслях Аня не сказала никому, но товарищам, видевшим ее перед атакой, запомнилось ее одухотворенное лицо, какое бывает у человека в минуту высшего подъема душевных сил…

И другие бойцы переживали перед началом боя то возвышенно-приподнятое состояние, когда у человека отходит назад, в прошлое, все случайное и незначительное, а мысли и желания приобретают предельную ясность и чистоту.

Двадцатилетий истребитель Митроша Скрыльников вспоминал потом:

«Я помню сентябрьское утро, когда мы приближались к передовой линии. В это утро мне, как никогда, хотелось жить. И вот за жизнь, за то, чтобы нам жить свободно и счастливо, я шел не колеблясь в бой, готовый насмерть схватиться с врагом, который топтал улицы нашего Воронежа…»

Веселый, проворный сержант, ободряюще покрикивая на тех, кто медлил при перебежке простреливаемых мест, повел бойцов к исходному рубежу атаки. Истребителям предстояло занять наиболее ответственные участки, пополнив поредевшие ряды второго батальона. На левом фланге, вдоль улицы Веры Фигнер, начиная от улицы 20-летия Октября и до Коршунова переулка, должен был действовать 1-й взвод под командой Гриценко, на правом, в направлении на Аксенов бугор, – 3-й взвод во главе с Полупановым. 2-й взвод Скороходова оставался в резерве внизу, на Выборгской улице.

– Ну, пора! – сказал, пряча карту в полевую сумку, комиссар Куцыгин.

Он искоса взглянул на недовольное лицо Анатолия Ивановича Красотченко, который никак не хотел примириться с тем, что капитан Грачев оставляет его во время атаки дежурить в штабе отряда, и сочувственно усмехнулся:

– Не унывай, Анатолий! Доведется и тебе понюхать пороху…

Вместе с капитаном Грачевым Куцыгин обошел боевые порядки сводного истребительного отряда, проверяя готовность бойцов к атаке. Настроение у всех было бодрое и нетерпеливое. Немцы притихли, но было бы опасно недооценивать их силы. Комиссар знал, что бой предстоит упорный и жестокий. Напоминая об этом бойцам, он предостерегал их от излишней горячности, требовал лучшей маскировки, точного выполнения приказаний командиров…

Когда Куцыгин вернулся в штаб отряда, здесь шла деятельная работа по организации медпункта. Сестра Соколова вместе со своими помощниками, Юрой и его товарищами, готовилась к приему раненых. В комнате царили образцовая чистота и порядок: стол и кушетка были застланы свежими простынями, наготове лежали перевязочные материалы. Ребята принесли воды. Соорудили несколько носилок, натянув на жерди плащ-палатки и одеяла.

Куцыгин похвалил Таисию Елизаровну за распорядительность, пошутил с ребятами, поговорил с Красотченко о настроении бойцов. Комиссара беспокоил 1-й взвод, над которым совсем недавно принял команду Алексей Макарович Гриценко, слесарь завода синтетическою каучука. Личная храбрость Гриценко не вызывала у Куцыгина сомнений, но сумеет ли он правильно оценить обстановку, повести за собой людей?..

Комиссар решил к началу атаки пройти в расположение 1-го взвода. Пожав руку Красотченко, он через соседний двор вышел на улицу Веры Фигнер.

Вверху певуче посвистывали пули. Это был знакомый Куцыгину звук. Он напоминал молодость, горячие дни, прошедшие в боях и походах гражданской войны.

Немало лет минуло с тех пор. Давно уже сменил Даниил Максимович Куцыгин буденновку и военную шинель на гражданскую одежду. В творческом труде воплощались в жизнь мечты, за которые он боролся с оружием в руках. На мирной работе он отдавал порученному ему партией делу все свои силы, всю свою волю, весь свой организационный опыт.

Годы боевых походов и большого напряженного труда сказались на здоровье Куцыгина, но в нем по-прежнему жила душа бесстрашного воина.

Ощущение бодрости, избытка сил снова охватило Куцыгин а. Расстегнув кобуру, он направился туда, где за деревьями возвышалось кирпичное здание детского сада.

– Товарищ Куцыгин! – окликнул кто-то комиссара.

За телефонным столбом стоял политбоец 1-го взвода Николай Павлович Латышев, строгальщик паровозоремонтного завода имени Дзержинского, Это было его первое боевое крещение.

– Поостерегись, товарищ Куцыгин! – крикнул он. – Слышишь, как пули свистят!..

– Э, брат, – сказал комиссар, – о той, что свистнула, думать нечего. Свистнула – значит за молоком пошла. Которая поцелует, ту не услышишь.

Они отошли во двор, под защиту высоких, с калиткой, ворот.

Куцыгин хорошо понимал состояние Латышева. Первые впечатления боя будят в человеке разнородные чувства. Он рвется вперед, к активному действию, не желая отстать от более опытных товарищей, и в то же время ему кажется, что каждая пролетевшая пуля была направлена именно в него. Его тело ищет хотя бы какой-нибудь, пусть даже ненадежной, зашиты, и нужно напряжение воли или толчок извне, чтобы он смог оторвать себя от встретившегося на пути укрытия и двинуться навстречу новой опасности… Пройдет немного времени, и, если человек не трус, он начнет действовать расчетливо и уверенно, не кланяясь каждой встречной пуле. А то, что он пережил в начале боя, покажется ему очень далеким, и вспоминать об этом он будет с неохотой..

– Даниил Максимович, – говорил Латышев возбужденно. – Они же по нас стреляют. Наверно увидели, что мы с тобой идем…

Он не докончил. Несколько пуль звонко ударились в верхнюю перекладину ворот.

– Вот видишь, – крикнул Латышев, отступая в глубь двора. – Я же говорил…

– Ерунда! На войне, как на войне, – сказал Куцыгин, оставаясь стоять в калитке.

Он успел оценить обстановку и видел, что дом напротив заслоняет их от немецкого автоматчика, беспорядочно ведущего огонь со стороны детского сада.

Латышев выжидательно посмотрел на комиссара, потом вернулся и стал возле него.

Низко пригибаясь, к ним перебежал один из бойцов 1-го взвода.

– Гриценко ранен, товарищ комиссар! – сказал он, переводя дух. – Он там, за тем сараем…

– Вот что, – сказал Куцыгин, – ты, Латышев, пойдешь налево, к Красову. Скажешь, пусть действует со своим отделением самостоятельно в направлении Невского переулка. Я буду здесь…

Гриценко стоял за деревянным срубом недостроенного дома. Рукав его гимнастерки намок кровью.

– Ты что же это? – спросил, подходя, Куцыгин.

– Черт его знает, как оно получилось, товарищ комиссар, – говорил с обидой Гриценко. – Погорячился, пошел напрямик…

– То-то, что погорячился. Ты же командир!..

– Разрешите остаться в строю. Я и одной рукой буду бить фашистов!..

Гриценко попытался выпрямиться. Лицо его передернулось от боли, побледнело. Он прислонился к срубу.

– Ступай на медпункт, товарищ Гриценко! – приказал Куцыгин.

Командовать 1-м взводом, вместо выбывшего Гриценко, комиссар назначил командира отделения – спокойного, решительного Шишкина.

Наши бойцы занимали отбитые у немцев окопы левее детского сада. Гитлеровцы укрепились впереди в кирпичных домиках, ведя оттуда редкий огонь. Кусты и деревья неплохо маскировали наши позиции.

– Товарищ комиссар, в том крайнем доме у них замаскированные амбразуры, – сказал Куцыгину Яков Ильич Лукин, боец из отделения Шишкина, – Только они пока молчат, не хотят себя показывать.

– А ты голову не высовывай, – сказал Куцыгин, легонько прижимая его к земле. – Дырку получить хочешь?

Он внимательно оглядывал местность. Пытаться брать в лоб кирпичные дома было бессмысленно. Но слева, окруженный садиком, стоял особняком полуразрушенный снарядом деревянный домик под белой штукатуркой. Прорвавшись туда, можно было выйти во фланг немцам.

Куцыгин решил сам вести бойцов в атаку.

Была подана команда приготовить гранаты…

Куцыгин горячо любил свой город. Это была не только обычная привязанность к знакомым местам, где прошли последние годы его жизни. Он любил город действенной любовью человека-творца, человека-строителя. Он помнил, как строилось это новое здание детского сада, как вырастали видневшиеся дальше на взгорье многоэтажные дома, преобразившие улицу 20-летия Октября, главную магистраль Ворошиловского района. Во все это была вложена и его воля, и его энергия. Война прервала широко развернувшиеся работы по социалистической реконструкции города. Фашисты, ворвавшись в Воронеж, принесли сюда смерть и разрушение. Куцыгин испытывал почти физическую боль, представляя себе, как в наши дома входят чужие, наглые солдаты, глумятся над всем, что близко и дорою сердцу советских людей, алчно грабят и разрушают то, что любовно, ценой самоотверженных усилий создавалось нами.

Нет, не гитлеровцы, а он, Куцыгин, и те, кто шли за ним, были по-прежнему хозяевами города. Даниил Максимович твердо верил, что настанет время, когда на освобожденных знакомых улицах снова закипит созидательная работа, и поднявшийся из развалин родной пород станет еще краше, еще светлей, еще удобней для жизни человека, чем был прежде.

В последний раз перед атакой комиссар всматривался в лица бойцов и сердцем чувствовал, что каждый из них по-своему переживает то же, что и он…

Когда в небо взвились две зеленые ракеты, Куцыгин первый бросился вперед с гранатой в руке.

– За Родину! За Сталина! – во весь голос крикнул он, поднимая в атаку истребителей.

Воронежцы ринулись за любимым комиссаром. Он бежал впереди своих бойцов, и пули пели вокруг него. «…О той, что свистнула, думать нечего»… В атаке, в штурме, когда воля и разум человека охвачены священным порывом борьбы, к опасности остается только презрение.

Куцыгин был не просто воином, он был комиссаром, большевиком. Он прошел бы сквозь смертоносный вихрь, и даже ранение не остановило бы его. Но немецкий снайпер заметил комиссара, и посланная им пуля ударила Куцыгина под каску в висок.

Даниил Максимович упал лицом вперед, даже мертвый зовя к победе своих истребителей.

Бойцы бежали в атаку, увлекаемые Шишкиным, полные ненависти к врагу и решимости отомстить за смерть комиссара. Ничто не могло остановить их. Когда Шишкин упал с простреленным горлом, команду принял боец Василий Осипович Клепиков. Истребители ворвались в полуразрушенный дом, уничтожив гранатами находившихся там четырех солдат, и начали оттеснять врага, не ожидавшего удара с этой стороны.

В коротком донесении, отправленном на командный пункт, Клепиков сообщил о героической смерти комиссара Куцыгина и командира отделения Шишкина и о первых успехах, достигнутых истребителями.

Бой продолжался. Гитлеровцы, засевшие в угловом кирпичном доме, вели яростный огонь из автоматов. Уничтожить их вызвался Лукин. Пока бойцы Иван Дмитриевич Реутов и Евгений Александрович Слободнюк, открыв частую стрельбу из винтовок, отвлекали на себя внимание противника, он по-пластунски подполз к окну дома и швырнул туда противотанковую гранату.

Три фашистских автоматчика были убиты на месте, остальные пытались бежать, но наши бойцы настигли их и уничтожили в саду за домом…