Текст книги "Вивальди (СИ)"

Автор книги: Михаил Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 16 страниц)

Насколько я понял Модеста Михайловича, его машина должна была начать с приглаживания поземки, непрерывного шершавого раздражения нервов, а потом уж и запустить процесс таяния основного ледового тела. Какое-то воздействие на мою взъерошенную и одновременно подмороженную психику исподволь началось, потому что я теперь уже не просто надеялся, что мне помогут, но сделался в этом непререкаемо уверен.

–

– Здесь, – сказал молодой человек с удлиненным черепом, показывая на картину Серова. В руке у него был короткий черный тубус, и в полумраке кабинета его можно было принять за длинную толстую руку. Высокая девушка в куртке с капюшоном подошла к нему и обняла за талию. Несколько секунд они молча смотрели на картину, едва различимую в темноте, потом юноша передал подруге тубус, а сам стал ощупывать раму.

– Свет включить?

– Нет. Сразу заметят.

Девушка направилась к окну, намереваясь задернуть тяжелые плюшевые шторы.

– Лучше закрой дверь изнутри.

Девушка тут же повернулась и, достав из кармана куртки связку ключей (видимо, краденых отцовских), пошла мимо длинного стола для заседаний к двери в предбанник.

– Как все просто! – Усмехнулся молодой человек.

Картина отъехала в сторону, утонув в выступе стены, обнажая панель с экраном и тумблерами.

– Послушай, – молодой человек обернулся к подруге, – а это точно то самое? Никаких запоров. Даже подозрительно.

Она сбросила капюшон, обнажая бритую голову, обернулась.

– То.

– Уверена? Не ловушка для идиотов?

Девушка заперла дверь, и двинулась обратно. Ее бледное, удлиненное лицо при голом черепе и общей сильной худобе придавали ей вампирское очарование.

– Не ловушка. Папа мне это все показывал, когда я еще была маленькая.

– Ты и сейчас еще маленькая, – сказал молодой человек. Девушка приблизилась и они, без всяких предварительных движений, слились в тяжелом, длинном поцелуе. Дочь Модеста Михайловича не прерывая поцелуя, высвободила руку из объятия и побежала наощупь пальцами по пульту, подумала немного, выбирая между двумя тумблерами, и решительно щелкнула, изящно изогнув тонкую гибкую кисть. Стена рядом с камином наполнилась сдобным гудением.

– Да, – сказал молодой человек, отрываясь от подруги, – надо работать. Открывай.

Девушка поставила тубус вертикально и тою же самой изящной кистью стала отламывать у него верхушку.

Молодой заинтересованно рассматривал пульт.

Тубус был открыт и из него появился средней длины обрезок арматуры.

Рука молодого человека медленно протянулась к пульту, щелкнул тумблер. Экран после короткого раздумья, осветился.

– Может работать как телевизор, – сказала девушка, вручая другу приготовленное железо. Он взял его в левую руку, правую оставляя для манипуляций с тумблерами.

Влюбленные снова начали страстно целоваться. Девушка делала это самозабвеннее. Зажмурилась, оплела длинными кожаными руками туловище своего гения. Он же глаз не закрывал, и обнимал подругу лишь локтями, оставляя свободными кисти рук.

–

И вот я где-то лечу. Вокруг не полностью черно, но ничего не видно. Хотя я даже не знаю, открыты ли у меня глаза, но точно знаю, что это не имеет никакого значения.

Что с сознанием? Громоздкая метафора с льдиной и поземкой сильно ускромнилась, и теперь отыскать в себе я могу лишь буквально какой-то мазок несчастной прохлады в области потухшего солнечного сплетения. К тому же понятно, что и это вот-вот перестанет иметь хоть какое-нибудь значение.

Страшно? Если только заставить себя задуматься над этим, но это трудно, соскальзываешь мыслью в расслабленное равнодушие. Главное – есть отчетливое ощущение полета, и кажется, вне заостренной скорлупы, в которую я так легкомысленно улегся.

Сам лечу. Куда, не знаю.

Кажется, сейчас начну что-то видеть.

Световой коридор?

Самого себя из-под потолка?

Неполная темнота становится все более не темной.

–

Не прерывая длинного, замедленного поцелуя, молодой человек с удлиненным черепом, удерживал на весу кусок арматуры правой рукой, левой переключал каналы. Экран, занимавший половину площади пульта, работал как обычный телевизор, причем только в режиме передачи новостей бегущими в два этажа строками.

«Заказчики убийства А. Политковской наперегонки дают показания!»

«Борис Гребенщиков признался, что автором песни «Город золотой» является не он, а господин Хвостенко».

«Китайские спортсмены в массовом порядке отказываются от золотых медалей Пекинской Олимпиады, утверждая, что принимали страшные дозы неизвестного допинга».

«Роман Абрамович передает свою яхту дому престарелых моряков в Мурманске».

«Американские солдаты и офицеры согласились вернуть ценности, награбленные в музеях Вавилона».

«Польское правительство выступило с заявлением о том, что признает вину своего государства за гибель 85 тысяч русских солдат из армии Тухачевского в лагерях военнопленных после войны 20 года из-за нечеловеческих условий содержания».

«Приходится признать удивительную вещь: во время взрыва автобуса, набитого деньгами, пострадали только те, кто был виновен в расхищении средств из кассы фирмы «Строим вместе».

«На Старую Площадь, к зданию Администрации президента явился гражданин Белогривов Иван Семенович и потребовал, чтобы у него приняли ксерокс. Старый, уже не работающий прибор. Он утверждает, что это тот самый ксерокс, в коробке из-под которого были вынесены знаменитые 500 тысяч долларов. Гражданин Белогривов тогда вынес сам ксерокс».

«Психотерапевта-маньяка Галухин Г. И. судит суд присяжных в составе которого, по удивительному совпадению, одни только бывшие его пациенты».

«…каждый раз ему удается необъяснимым образом исчезнуть из-под стражи. Все подвергшиеся нападению музыканты рассказывают примерно одно и то же: пожилой человек лет шестидесяти, в странном одеянии набрасывается на них, появившись неизвестно откуда, и крича, скорей всего по-итальянски, пытается прервать исполнение. Вещи, оставленные им в одном из отделений милиции были отданы на исследование: камзол, башмак, – специалистами датируются как относящиеся к середине 18 века. То есть, можно предположить, что перед тем как напасть на музыкантов в подземном переходе, этот человек еще и обворовывает какой-нибудь музей. Самое удивительное, никто не может объяснить куда он исчезает всякий раз из под стражи».

Почему-то именно после этого сообщения молодой человек обрушил свое металлическое орудие на беззащитную поверхность пульта. Полетели в разные стороны куски стекла, замигали испуганные лампочки, включилась невидимая и очень истеричная сирена. Подруга героя схватила с отцовского стола «кремлевскую» лампу и присоединилась к избиению техники.

–

И вот: это где я сердешный? Куда меня вынесло? Как это понимать?

Кривая улица, когда-то мощеная булыжником, только теперь больше луж и кусты сухого бурьяна под заборами тут и там. Деревянные домишки из почерневших бревен тускло поблескивают маленькими, сильно скошенными окошками на эту смертельную захолусть. Если присмотреться, и сами домишки вроде как немного заваливаются вправо и влево к себе во дворы, выдавая кривую улочку в неизвестную даль и вверх к серому низкому небу. И вижу я все это снизу, вроде как бы лежа на спине. Будто меня принесли сюда на носилках и положили на землю. И никого нет.

Сзади – толкотня разных звуков, и никак не понять что это, но постепенно, с приближением составляется из всего этого один сложный звук, что-то понятное: телега подъехала с возницею. Храп коня, збруи звяк, покряхтыванье мужичка, скрип ворот.

– Это что ж у тебя, Евсей, за мешки?

– И не спрашивай, кум.

– А я уже спросил.

Тяжкий вздох, шепот: «Прости Господи!»

– Евсей, с них же капает.

– Этот мешок – то наш секретарь, а этот мешок – то баба его. Порубали их сегодня в Зеркалах.

–

– Стреляйте, генерал! Зачем вы тогда его достали?!

Модест Михайлович и медсестры разбежались в стороны и встали спиной к стене. Пятиплахов навел свой пистолет на дверной замок кабинета, и нажал курок. Из пистолета появилось пламя, но беззвучно и вертикально вверх. Зажигалка.

Генерал глупо улыбнулся.

Доктор отступил на несколько шагов от двери, и зажмурившись заорал ни на что не похожим голосом:

– Откройте!!!

Врезался плечом в дверь. Она устояла. Изнутри доносились звуки погрома. Модест Михайлович с рыданием и страданием в голосе крикнул: – Света, открой!

Потом отлип от двери и снова с разбега врубился в нее.

Небольшая круглая беседка с решетчатыми стенами, густо увитыми вьющейся зеленью. Настолько густо, что сквозь них невозможно узнать проходящего мимо человека – видна только его тень. В беседке вкопан одноногий стол, на нем большая бутылка минеральной воды. Справа и слева от стола на деревянных скамейках сидят: генерал Пятиплахов, Петрович, Лолита Обломова и Майка. Между ними в полуразвалившемся, но когда-то породистом плетеном кресле сидит худой, можно даже сказать щуплый человек в сиреневой больничной пижаме с черной, короткой, но неаккуратной бородой. Глаза его глубоко запали в глазницы, и в них угадывается легкое неопасное безумие. На губах то появляется, то исчезает едва заметная улыбка. Он немного похож на Ленина в Горках в 1923 году, и выглядит хозяином, принимающим жалостливую, церемонную депутацию.

Судя по всему, он только что кончил что-то рассказывать.

Майка осторожно погладила его по сиреневому рукаву, и по-взрослому нахмурила брови. Понятно, что она ни за что не вылезла бы сейчас с какой-нибудь безапелляционной репликой.

Петрович выпятил губы и кивнул. Он в хорошей форме, и выглядит даже немного моложе своего старинного друга Жени Печорина, к которому прикатил с товарищеским визитом, захватив и других друзей. Видно, что дела у него идут неплохо, и от этого ему немного неловко.

– Подожди, я не успел подсчитать, сколько всего было смертей?

– Семь, – вступил Пятиплахов. Он выглядит еще лучше Петровича, одет в гражданское, но на плечах как будто можно разглядеть новые погоны с многочисленными звездами. И чувствуется, что пропуск у него ни в коем случае не просрочен.

– Да, семь, – кивнула Лолита. На левой щеке у нее несколько тонких белых шрамов, чего раньше не было.

Майка не вмешивается, скромно поглядывая то на одного, то на другого взрослого.

Петрович кивнул, поблагодарив всех, кто дал подсказку.

– В прошлом всего, значит, три. Одна – на Алтае, ввиду того, что твою бабушку зарубили, когда она была беременна твоей мамой.

Майка загнула один палец.

Петрович погладил ее по голове и продолжил:

– Вторая – озеро Иссык, это какой же год?

– По-моему, шестьдесят третий. Мне было одиннадцать месяцев, – ответил Евгений Иванович.

– Да, ледник съехал в озеро, сель снес одноименный городок. Вы с матерью сидели в автобусе на автостанции. Погибли все, кто там был. Маму твою оглушило, она тебя выронила, волной тебя вынесло на какое-то старое дерево, зацепился пеленкой, хотя и не должен был, – не совсем было понятно зачем Петрович повторяет рассказ друга, видимо, просто особенность характера.

Больной только кивнул.

– Третья смерть – совсем банальная, и совсем недавняя: двадцать миллиграмм энапа на литр с лишним водки, и еще какие-то лекарства.

– И это было не самоубийство, я наоборот, лечился.

– Может быть, хватит, – С неожиданной для себя твердостью сказала Лолита. – Зачем ты его мучаешь этими повторами?

Печорин улыбнулся.

– Совсем нет. Ничего мучительного. Как в кино, только все время странный ракус, словно я смотрю это кино лежа.

– Вперед ногами, – прошептала Майка. Лолита нахмурила на нее брови. Девочка опять стала хорошей, и еще раз погладила рукав пижамы.

Вступил генерал:

– Это все ерунда – смерти, которые не состоялись. Я бы и сам поглядел такое кино о себе. В твоем случае интересно, что дважды эти ситуации были так или иначе связаны с твоей матерью.

Печорин улыбнулся.

– Так и в третьем случае тоже самое: пить в тот раз я ведь начал по случаю маминой скорбной годовщины.

Пятиплахов отмахнулся.

– Это все не имеет значения. Важно смотреть вперед. Там у тебя четыре смерти, и мало что просматривается. Вот этот город, где ты попал, судя по всему, в эпидемию. Ты сказал – явная заграница. Что это – юг? Европа? Китай? На каком языке говорили? Сколько тебе в этот момент было, по ощущению, лет? Может, с какого-то возраста имеет смысл подзавязать с туризмом?

– Когда болеешь, всегда чувствуешь себя стариком, – сказала Лолита.

– Кажется, я слышал гудки, почти наверняка не паровозные, а корабельные. Может, порт? – пожал исхудавшими плечами Евгений Васильевич.

– Паровозов сейчас не бывает, – сказала Майка.

– Вот и не езди туда, где порт, – посоветовала Лолита.

– А языки совершенно незнакомые. Не английский, не немецкий… лопотание какое-то, рядом, по-моему, лежал негр.

– Знаете сколько языков в мире? – не удержалась Майка.

– Не езди в те страны, где может быть такой лепет. Вся Америка в твоем распоряжении, Канада, вся Европа…

– А вдруг это была Албания? – осадил Лолиту Петрович.

– Уж, без Албании всяко можно обойтись, – отступила та.

– История с падением вертолета, это вообще ерунда, – перешел к следующей смерти Печорина генерал. – Не летай на них, на вертолетах, и всего делов. Я бы тоже отказался, легко, если бы не приходилось по работе.

Все согласились, что вертолетный случай серьезной опасностью не выглядит. Сколько на свете людей, никогда не пользовавшихся услугами этого транспорта, и никому не приходит в голову их жалеть. Тоже мне – обделенность!

– Вот третья из будущих твоих кончин… – начал было Петрович.

Евгений Иванович сделал ему знак вялой рукой – не надо.

– Я еще и сам тут не все додумал. Мне надо хорошенько все вспомнить, уяснить. Как-то там все спутано.

– Не хочешь, не надо! – мгновенно согласился старый друг.

– Кстати, – поинтересовался Пятиплахов довольно вкрадчивым голосом, явно, очень опасаясь задеть больного, – а местные врачи, Модест, например, что говорят про твои эти полеты во сне и наяву?

Печорин вздохнул.

– Второй месяц меня лечат… светил приглашали. Сначала очень извинялись, особенно – Модест Михайлович за выходку сына.

– Сын тоже здесь лежит? – спросила Лолита.

– Не знаю, где лежит этот сын, но ко мне относятся тут хорошо. Вот, сегодня даже вас всех разрешили ко мне пустить. Все, что я им рассказал, записали, и не один раз. Кем они меня считают – полным психом, или частичным, я не знаю.

Возникла пауза, всегда трудно придумать – что с нею делать. У Петровича была домашняя заготовка. Он вынул из кармана пиджака конверт.

– Что это? – с живой заинтересованностью спросил Евгений Иванович, вскрыл, и сам ответил на собственный вопрос: – Приглашение?

– Был у тебя, забирал почту, как договаривались. Кстати, видел твоего деда. Ничего так, в форме. Сказал, что записался в хор. Но не ходит.

Это сообщение никого не заинтересовало, все смотрели на конверт.

– Приглашение, – подтвердил больной, вскрыв послание.

– Куда? – заинтересованно наклонились к нему.

– Василиса приглашает меня на защиту докторской диссертации. Причем, не своей, а какого-то Егорова.

– Это ее муж, – влезла Майка, – я ее знаю, я у нее ночевала; хочет сразу с двух сторон перед тобой покрасоваться, змеюка.

– Она не змеюка, – спокойно возразил Евгений Иванович.

Майка легко согласилась:

– И Нина тоже не змеюка, сразу к тебе отпустила, как я захотела, – секунду помолчала и добавила: – ей чего, она уже беременная, хотя живота и не видно.

Печорин удивился:

– А как ты вообще могла узнать, что я здесь, и с кем ты приехала?

– Тетя Люба Балбошина все разведала, но ехать к тебе времени у нее совсем не было, вся в делах-делах.

– Позвонила мне, съезди, мол, – пояснила Лолита. – Она же за мной ухаживала, когда я… Да, я бы и сама. Тебе от Любы привет.

– Ты ей тоже передай. И ее медиумам. Знаете, каким образом я «оттуда» вернулся?

Все выжидающе подались вперед.

– Очень просто. В какой-то момент в темноте этой полнейшей, раздался голос, сверху, и немного справа: «Дух Евгения Ивановича Печорина, пожалуйста, придите к нам!» И я заскользил, заскользил… Правда, ни под каким блюдцем не оказался, сразу очнулся, уже в палате.

Все молчали, переваривая информацию. История была, конечно, на грани фарса, но смеяться и иронизировать почему-то никому не хотелось.

Евгений Иванович, довольный тем, что произвел впечатление, и, не желая зацикливаться на рискованной теме, обратился к Лолите:

– А что там у тебя с твоими девками случилось?

Воспитательница вздохнула.

– Девчонки мои решили, что я их снимаю, а это не я, это мой работодатель, негодяй, тайком поставил камеру крохотную, когда они у меня заключали контракт и якобы осматривали квартиру. Девочки передо мной извинились потом, ухаживали… правда, теперь все пропали куда-то.

– Замуж повыходили, как и все, – хмуро буркнула Майка.

– А голландец этот, говорят, сидит за порнографию, – закончила Лолита.

Печорин тихо засмеялся. Сказал, обращаясь к мужской части аудитории:

– Вот видите – справедливость все-таки существует, и действует. Да, я знаю, волна стала ослабевать, если не вообще сошла на нет, но ни будете же вы меня убеждать, что вообще ничего не было?! Ни взорванных автобусов, ни, избитых музыкантов, ни…

Печорин остановился, не без усилия, он знал, что на эту территорию лучше не заходить.

Инициативу перехватил генерал.

– О справедливости после. Ты, в конце концов, зазвал меня по конкретному делу.

Больной кивнул, и сразу сильно помрачнел.

– Дело в четвертой смерти? – спросил Петрович.

Печорин снова кивнул, но говорить не начал.

Гости некоторое время молчали, переглядываясь. Вопрос задала Лолита.

– Ты боишься, что тебе от нее не… скрыться?

Печорин обвел взглядом друзей, вздохнул и прошептал:

– Пятиплахов знает, он расскажет. Мне неловко.

Генерал кивнул.

– Да, дело такое: когда-то, еще в давние-давние институтские годы, у Жени был… – он запнулся попав взглядом на Майку.

– Да я все понимаю, я такое видала, – заныла она, но ее отправили погулять по территории весеннего имения.

– Понятно, – сказал Петрович, – у Надьки ребенок возможно от нашего путешественника в прошлое и будущее.

Печорин покорно кивнул.

– И родившийся внук, тоже может быть его внуком. Весело, – присвистнул Петрович.

– А как все эти годы было весело Савелию. Кажется, он обо догадывался с самого начала, – сказал генерал.

– Но ведь это было еще до свадьбы, – слабо вставила Лолита.

Мужчины одновременно усмехнулись.

– Если бы это было после свадьбы, то смерть нашего Зоила случилась бы уже тогда, а не в предполагаемом будущем.

Генерал налил, наконец, себе воды, никого до этого момента не заинтересовавшей. Выпил целый стакан и сказал:

– На настоящий момент мы имеем такой расклад: у Жени, что называется, БЫЛО с Надей примерно за месяц до ее женитьбы с Савелием. Савушка о чем-то догадывался все эти годы, не знал, а мучительно догадывался. Все время порывался поговорить с Женей, держал, как говориться, на расстоянии прямого выстрела. Лучший друг, одновременно и главный враг – так бывает. И два дня назад вдруг позвонил Жене и сказал, что убьет. Надо полагать, до чего-то додумался.

– Или Надя проговорилась, – сказала Лолита.

– Или специально это сделала, – уточнил Петрович. – Представляю, как он изводил ее своей ревностью все эти годы.

– Может, Наде позвонить? – тихо спросила Лолита.

– Зачем? – удивился Петрович.

– Я пробовал, – сказал больной.

– Женщина обычно знает, от кого ребенок.

– Сказки, – отмахнулся Петрович от женского мнения.

Генерал опять взял управление ситуацией в свои руки.

– Это все – нюансы. Важно то, что Савушка позвонил два дня назад, а Женя видел свою смерть от его руки больше месяца назад.

– И смерть эта будет здесь, – виновато произнес больной.

– В этой беседке? – первой сообразила Лолита.

– Когда? – выпучил глаза Петрович.

– Сейчас! – раздался голос из-за решетчатых стен беседки. Видоизмененный голос Майки. Девочка решила отомстить за свою ссылку на природу.

Петрович выругался. «Майя, зачем ты» – укоризненно сказала Лолита.

– А вы думали, она пойдет цветочки нюхать? – усмехнулся Печорин.

– Ладно, иди сюда, чего уж теперь, – распорядился генерал.

В этот момент Майка вдруг истошно завизжала, все завертели головами, ничего не понимая. Вдоль занавешенной зеленью стены беседки продвигалась громадная тень.

Мужчины начали медленно подниматься со своих мест. У Печорина это не получилось, он рухнул обратно.

В дверях беседки появилась фигура очень рослого, пузатого мужчины с рябым лицом и угрюмым взглядом исподлобья. Он держал одной рукой подмышкой орущую Майку, пытающуюся его укусить за руку. Он очень напоминал тролля, как его изображают в фильмах про «Властелина колец». Было понятно, что противостоять ему невозможно, даже если все собравшиеся в беседке выступят вместе.

– Отпусти ребенка, Савушка, – сказал твердым голосом Пятиплахов, медленно вынимая из кармана пиджака пистолет, так похожую на зажигалку.

– Надо поговорить, – сказал «тролль» отшвырнув девочку куда-то в сторону, и глядя, при этом, только на Печорина.

– Мы не оставим вас один на один, – просипел Петрович, а генерал в подтверждение этих слов, мотнул в воздухе своим «пистолетом», что не произвело на гиганта никакого впечатления. Он вздохнул, шмыгнул титанической ноздрей, и сказал, обращаясь только к Печорину:

– Давай, пятьдесят на пятьдесят.

Спустя двадцать минут вся большая компания: и генерал, и Петрович, и Лолита, и «тролль», и уже подружившаяся с ним девочка, шли по райским аллеям «Аркадии» к выходу. Савушка объяснил – у него был разговор с Модестом Михайловичем, и тот сказал, что надо щадить неокрепший еще ум больного. Опасно его ставить перед каким бы то ни было выбором. Зачем ему прямо сейчас решать: хочет ли он быть дедушкой недавно родившегося ребенка или должен отказаться от этого права. Лучше сохранить состояние статус кво.

Все хвалили поэта за гениальное решение: 50 на 50. Даже Майка хвалила, она знала толк в этих цифровых родственных раскладах.

Евгений Иванович согласился с предложением громадного друга. В основном, потому что ему было все равно. Он все пытался свернуть разговор на другую тему. Вы, родные, рано радуетесь. Готовьтесь, все еще впереди. Это была предварительная, пробная волна Справедливости. Будет еще главная. А за ней придет Всепобеждающая Любовь. Вот тогда и посмотрите, вот тогда и будет всем по-настоящему весело.

– А за Всепобеждающей Любовью что? – смеялись они. Все испытывали облегчение оттого, что конфликт вокруг отцов, детей и внуков разрешился.

– А потом будет и Абсолютная Истина, – шептал одними губами больной, и глаза его трогательно слезились. – Как говорила моя мама – Бог любит Троицу.

Когда гости, попрощавшись с милейшим Модестом Михайловичем, забирались в роскошный новый лимузин генерала, Пятиплахову позвонили. Он выслушал доклад, и сказал – тьфу ты, черт!

– В чем дело? – спросил Петрович.

– Понимаешь, сбежал, – сказал генерал, усаживаясь рядом с шофером.

– Кто?

– Да псих какой-то в кафтане старинном, драном. Избивает, видишь ли музыкантов в подземных переходах.

– Опять начал? – подпрыгнула на заднем сиденье Майка.

– Эмведешники, как мы считали, врут нам, что он всякий раз сбегает из камеры. Неохота открывать дурацкое дело, возиться. Теперь ушел из внутренней тюрьмы ФСБ. И никаких следов. Никаких! Интересный персонаж. Впрочем, дорогие мои, все это абсолютная…

– Истина! – подпрыгнула на сиденье Майка.

– Государственная тайна, – укоризненно сказал генерал, и все облегченно засмеялись.