355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Попов » Вивальди (СИ) » Текст книги (страница 1)
Вивальди (СИ)
  • Текст добавлен: 2 июня 2017, 13:30

Текст книги "Вивальди (СИ)"


Автор книги: Михаил Попов


Жанр:

   

Роман


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Михаил Попов

Михаил Попов

ВИВАЛЬДИ

роман

Надо было сразу догадаться, что день будет плохой. Разбудил меня звонок: Василиса. Обрадовала, что «очень продвинулась», ей пришел обнадеживающий ответ из Барнаульского архива, там прощупывается важная зацепка. «Здорово», – крикнул я и тут же сообщил, что стою голый на холодном полу перед душевой кабиной. «Я еще позвоню» сказала она. Когда я в самом деле начал раздеваться, чтобы забраться под душ, позвонил Савушка. «Слушай, дурак, приезжай!» Он рассказал, что сидит сейчас на бережку, вода как стекло, солнце только-только показалось, тишина, птаха чирикнула, рай! «Приезжай, чего ты там в своей Москве, одни кирпичи в асфальте». «Приеду, приеду». «Да, врешь ты все», – он бросил трубку, будто обиделся, хотя такой разговор происходил у нас уже, наверно, в сотый раз.

Бог любит троицу, говорила моя неверующая мама, и была права: третья радость ждала меня уже на улице.

Он увидел меня раньше, чем я его, от встречи было не увернуться. Старик приветственно вскинул трость, и стал призывно работать ею и левой рукой. Скорей ко мне, как я рад тебя видеть!

Удивительный человек Ипполит Игнатьевич, тридцать лет убежден, что я отношусь к нему с глубочайшим уважением, и готов ради него на любые подвиги. Он стоял рядом с мертвой клумбой посреди двора. К этой же клумбе через несколько минут моя бывшая сожительница Нина, существо когда-то мною страстно любимое, потом глубоко ненавидимое, а теперь мне безразличное, доставит девочку Майю. Якобы мою дочь.

Не клумба, а лобное место.

Я подошел, старательно подавляя нарастающее раздражение. Ипполита Игнатьевича нельзя было обижать, у него большое горе – пару недель назад во время их с женой загородной прогулки пьяный милиционер сбил своим джипом насмерть его жену, Анну Ивановну.

– Женя, вы должны мне помочь.

Он был на себя не похож, хотя внешне и не изменился. Длинная, худая фигура с седой поджарой головой прямо-таки сотрясалась от нервной лихорадки. Таким я его не видел даже сразу после трагедии. Сдержанный, всегда держащий себя в руках счетовод на пенсии. Страшно экономный и аккуратный, одежда на нем старела не изнашиваясь. Он был чистоплотен, как бы даже не из гигиенических, а идейных соображений: в жизни не взял чужой копейки, и грязь считал чем-то ему не принадлежащим и поэтому ее избегал. Дикая, нелепая смерть супруги его не сломала, просто еще более морально подсушила. Ни инфаркта, ни запоя. А тут такое хождение ходуном.

– А в чем дело?

– Женя, вы должны отвезти меня туда!

Я сразу догадался – на место трагедии. И вспомнил, что дело о наезде развивалось как-то нехорошо. Подмосковные милиционеры конечно же с самого начала стали угрюмо «отмазывать» своих, и теперь все представляли так, будто Анна Ивановна сама кинулась под автомобиль, проезжавший без превышения скорости, и с непьяным водителем за рулем. Обычное дело – никто не хотел отвечать.

– Ну-у, отвезу, только ведь, вы знаете, сейчас дочку привезут, суббота.

Он знал о моих обстоятельствах, и я был уверен, что деликатность победит в нем нервный порыв.

– У меня теперь, поверьте, Женя, особые, совсем особые обстоятельства. Я думаю не только о себе.

– Давайте, я посажу вас в такси, и деньги… – Он мучительно покрутил шеей, и ковырнул тростью землю в клумбе.

– Мне нужен не столько транспорт, сколько – свидетель.

Оотли-ично. Чем сильнее я ощущал, что мне не хочется ехать с ним, тем отчетливее понимал, что ехать придется.

В арке проходного двора появилась пара знакомая и неприятная как оскомина. Крашеная, хорошо одетая блондинка лет тридцати пяти, ведет за руку длинненькую девочку лет двенадцати. Обе сосредоточены и схожи в своей сосредоточенности, но думают наверняка о разном.

Я выразительно посмотрел в их сторону, надеясь, что старика, наконец, проймет.

– Мы можем поехать вместе. – Нашелся он. Куда подевалась его деликатность?!

– Два свидетеля, – прошипел я, и поймал его удивительно несчастный, трагический взгляд.

Нина передала мне Майкину ладошку как эстафетную палочку, и тут же выключилась из игры. Привет-пока, и она уже высокомерно цокает каблуками в обратном направлении. Я подозревал, что она меня дурачит. Сколько я ни присматривался к Майкиному личику, не находил там ничего специфически своего. За неимением семейных альбомов – все сгорело, когда я был в армии – приходилось привлекать другие аргументы в опровержение навязываемого мне отцовства. Я действовал как Агафья Тихоновна наоборот. Вот если бы нос Маечки вернуть Вадику Коноплеву, а ушки Маечки Рудику Гукасяну, прижилось бы? Да, двенадцать с чем-то лет назад в веселые годы моего журналистского расцвета, имела место удивительно банальная житейская история. Привлекательная и легкомысленная девушка Нина, избалованная дочь высокопоставленных родителей, встречалась вперемешку, и вперемежку с несколькими мужчинами, не зная, кого выбрать в мужья. В результате не выбрала никого.

– Ну, хорошо, поедем. – Сказал я, доставая из кармана ключи. Не люблю, когда меня шантажируют. Ни когда этим занимаются почтенные, вредноватые старики в тяжелой житейской ситуации, ни когда это делают всплывшие из длительного небытия бывшие любовницы. Она, видите ли, считает, что это мой ребенок! «А Вадик? А Рудик?» «Да, были такие, но ребенок твой». «Но это же легко проверить – экспертиза». «Не будь козлом». «В каком смысле?!» «Их нет. Вадик погиб то ли от цирроза, то ли на Памире. А Рудик сидит. Надолго». «Почему ты решила, что если их нет, то это автоматически делает меня отцом?! Судя по всему, у тебя могли быть и другие мужики». «Не будь, говорю, козлом, Женя. От тебя требуется немного – две субботы в месяц». «А если я откажусь?» «А вот если ты откажешься – тогда экспертиза. И все алименты за все годы».

В общем, получалось так, что она делает мне почти великодушное предложение.

– Так, Ипполит Игнатьевич, я забыл, это Ярославское шоссе?

– Да, да, Женя, Ярославское.

Риск был тридцать три процента, и я согласился. В конце концов, она, действительно, требовала не столь уж много. Две субботы, и десять дней летом. Чем она будет заниматься эти тридцать четыре дня в году, мне было неинтересно, я это просто знал.

Ипполит Игнатьевич сел рядом со мной.

– Ты меня обманул. – Сказала Майка с заднего сиденья. И я отчетливо услышал интонацию Нины. По крайней мере, в том, кто мать девочки сомневаться не приходилось.

Соглашаясь на предложение Ниночки, я даже не представлял, что это такое: день с ребенком. С почти наверняка чужим ребенком. Не очень-то приятным ребенком. Нет, она не носилась как заведенная, не изводила меня своим диким плеером, не капризничала по поводу еды, но ее ехидная самоуверенность в совокупности с моим чувством истерической ответственности за нее, изводили меня.

Когда мы проезжали мимо ВДНХ, я подумал, что скульптура де Голля перед гостиницей «Космос» очень похожа на Иполлита Игнатьевича. Хотел ему сказать об этом. Пожалел.

– Ты меня обманул. – Сказала вдруг Майка. – Крокодил и аллигатор отличаются не потому.

Сделаем так – попробуем извлечь пользу из создавшейся ситуации. Хотя, какую можно из нее извлечь пользу? Будем хотя бы радоваться тому, что мне удалось две грубо использующие меня силы забить в один флакон. Я выполняю просьбу неприятного, но несчастного старика, одновременно выгуливая свою якобы дочурку, совмещаю неприятное с неотвратимым.

– Крокодил живет в Африке, а аллигатор в Америке. – Повторил я свою версию двухнедельной давности.

Девочка тихо, но презрительно усмехнулась.

– У крокодила двигается верхняя челюсть, а у аллигатора нижняя.

Я невольно повернулся к старику, мол, представляете, Ипполит Игнатьевич, срезает нас молодежь, как хочет. А он посмотрел на меня с таким горестным превосходством во взгляде, что я сначала устыдился, а потом разозлился. И в отместку ему вспомнил (про себя, конечно) историю, как его отлупил какой-то подросток в метро. Ипполит Игнатьевич увидел, что тот проскользнул внутрь не заплатив, прилепившись к спине товарища, и не прошел мимо, схватил за рукав – нарушаешь! И тут же получил липким юношеским кулаком по очкам. Интересно, потерял он после этого веру в подрастающее поколение, а то ведь сколько раз слышал от него этот обычный благобред: какая у нас замечательная молодежь! А она, молодежь сидит вон там сзади и прогрызает мне спину.

– Вы понимаете, Женя, сегодня я получил одну совершенно достоверную информацию, и меня как током ударило, или молнией.

– Информацию? Какую, откуда?

– По телевизору.

Нет, кажется, дед все же рехнулся.

– Вы посмотрели телевизор и решили, что я должен вас немедленно везти вас за город?

– Понимаете, все сходится. И место, и все остальное. И то, что нас с Анной Ивановной с полгода назад потянуло по Подмосковью путешествовать – тоже рок. Понимаете?

– Нет.

– Я, конечно, потом объясню, это должны все знать. Но главное, это надо как-то предупредить. Люди могут пострадать сильнее, чем заслужили.

Я ожидал, что он сейчас развернет всю скатерть самобранку своих версий, а он вдруг одернул себя, и затаился в уголке у двери.

– Вам плохо?

Не открывая глаз, он тихонько спросил:

– А мы можем ехать быстрее?

Очень трудно бывает сдержаться после поступления из публики такого вопроса.

– Нельзя. У меня старенькая машинка, ее надо беречь.

– А ты мне и про Мону Лизу наврал, – вздохнула сзади Майя.

– Не помню, что я говорил про Мону Лизу.

– Я спросила, почему ее зовут Джиоконда.

– А я?

– А ты сказал, потому что она не Анаконда. Ты думал, что это смешно, а на самом деле Джиоконда просто ее фамилия. И мужа ее.

– Читать вредно.

– Женя, по-моему, нам нужно здесь повернуть.

– По-вашему нужно, а по правилам – нельзя.

– Если мы не свернем, я не смогу показать вам место.

Я свернул.

И вот мы прибыли на место.

– Давайте выйдем, Женя.

– Мы же спешим.

– Я вам покажу что-то важное.

Когда следственные органы не выполняют своих обязанностей, некоторые потерпевшие сами начинают ползать по месту преступления с лупой. Какие следы он собирается предъявить? Прошли недели, тогда лежал снег, теперь нет снега. Бледный ветреный март.

– Идите сюда.

Серые подмосковные домишки, щербатые заборчики, голые яблони, редкая ворона пересекает воздушное пространство поселка. По шоссе сплошным потоком прут фуры, такое впечатление, что они стоят гудящей стеной.

– Смотрите.

Он сунул тростью в сырой воздух, и порывом ветра старика качнуло как флюгер.

– Видите!

– Эту антенну?

За чахлой деревней начиналась почти перпендикулярно к гудящей трассе дорога кое-как обозначенная редкими, голыми деревьями, поблескивающая дорогим асфальтовым покрытием. Она аккуратно перемахивала через невидимую за ивняками речку и огибала холм, очень равномерно поросший высокими, неестественно стройными соснами. Из сосновой толщи поднималось на приличную высоту, метров на шестьдесят-пятьдесят, решетчатое четырехугольное сооружение со стороной сантиметров в сорок, а на верху прилеплена была круглая блямба вроде телевизионной тарелки, но коричневого, военного цвета.

Я ничего не понял, а Ипполит Игнатьевич закричал.

– Это же Кувакино!

– Ну?

Мимо пронеслась очередная фура, обдавая тяжелым выхлопом, и снося своим ревом речь старика. Он закричал мне почти в ухо:

– Анну Ивановну сбили здесь, вот, на этом самом песке сразу почти за остановкой. Мы приехали из Клякино. На автобусе. Специально сюда в Кувакино, чтобы посетить. Мы полгода посещаем подмосковные известные усадьбы. Многие заброшены, но все равно интересно.

– Ну и что, это не запрещено. – Сказала Майка куда-то в сторону, явно не умея проникнуться настоящим интересом к происходящему.

– Я сразу узнал это место. – Торжественно сказал Ипполит Игнатьевич, после того как проползла мимо очередная автомобильная громадина.

Мне было холодно на нечистом здешнем ветру, истерические лучи голого мартовского солнца разбудили мою неврастению, бессмысленность происходящего становилась трудно переносимой, хотя ситуация, если разобраться, была в мою пользу: старик пусть себе безумствует, зато девочка выгуливается, и время идет.

– Я там работал. Я там работал много лет.

Ах, вот оно что.

– Кем? – Спросила Майка.

Старик поглядел на нее неприязненно, словно вдруг обнаружил в ней источник каких-то дополнительных неприятностей. Да, а я вот так целыми субботами.

– Это, ну, закрытая информация, девочка.

Ну-ну.

Девочка показала старику язык, но он не заметил.

– Там, за холмом, имение графа Кувакина. Огромное, граф был меценат: театр завел, лаборатории, из Венеции алхимиков выписывал, говорят. Ставил опыты редчайшие. И в театре разыгрывал аллегории – танцы металлов, свадьбы элементов… Я его, конечно, не застал. Потом тут при Сталине был закрытый институт. Говорят, сюда даже сам Тесла заезжал, когда в Кремль приезжал. – Он понизил голос, как будто проходящими мимо фурами сообщаемое могло быть подслушано и использовано ему во вред.

– И вы работали в этом институте? – Сказал я, чтобы хоть что-нибудь сказать. Молчание часто выглядит невежливо.

– Да, Женя, да, и вот когда мы с Анной Ивановной набрели на него, случайно, я ведь как бы совсем забыл про него – тридцать лет, есть тридцать лет, все и началось…

– Что началось?

Ипполит Игнатьевич снова как бы втянулся куда-то внутрь себя, как испугавшаяся улитка.

– Нас туда не пустили.

– Кто? – Оживилась Майка, кажется, она обожала конфликтные ситуации.

Старик отвернулся, что-то про себя бормоча. Я чуть не выругался.

– Так что, едем в имение?

Ипполит Игнатьевич отрицательно покачал головой:

– В отделение милиции.

Вот этого мне бы не хотелось. Прогулки на свежем воздухе – это одно, а душераздирающие сцены в присутствии представителей власти меня не манили. Впрочем, о том, что я свидетель, он меня предупредил с самого начала. И считает, что я обещал им быть. Да, черт с ним.

– Поехали.

Несмотря на субботний день у отделения РОВД шла обычная жизнь. Впрочем, кто их сравнивал жизни отделений в будни и выходные. На стоянке перед одноэтажным зданием с зарешеченными окнами УАЗик, и красиво разрисованный синей краской «форд», кучка людей в форме, стоят кружком, курят и смеются. Стоят прямо у стенда: «Их разыскивает милиция». Из отделения вышел какой-то майор, и, не глянув на нас, захрустел песочком в направлении «форда».

Не знаю, как кто, а я тоскую в отделениях милиции больше, чем в других казенных заведениях. И знаю почему. Здесь пахнет караулкой, я отслужил двадцать пять лет назад, а запашок строевой безысходности все еще сидит в порах памяти. Но в этот раз интереснее было наблюдать не за прустовскими изгибами сознания, а за поведением реальных людей.

Ипполит Игнатьевич решительно вошел внутрь, приблизился к полупрозрачной перегородке, за которой томился дежурный в окружении телефонов и постучал набалдашником трости в окошко. Окошко в перегородке отворилось. Ипполит Игнатьевич строго спросил, может ли он видеть офицера по имени Рудаков.

– Майор Рудаков только что вышел.

– Мне нужно с ним поговорить.

– А что я могу сделать. – Пожал плечами лейтенант.

– Это очень важно!

– Он уехал.

– Верните его!

С каждой новой фразой голос старика становился громче и неприятнее.

Лейтенант демонстративно снял трубку молчащего телефона, и отвернулся. Ипполит Игнатьевич еще раз требовательно поработал тростью по стеклу. Дежурный гневно встал.

– Вы что там, гражданин, сдурели?!

Открылась дверь, и вошли двое милиционеров, можно было подумать, что на звук начинающегося скандала, но скорей всего – совпадение. Они похлопывали своими дубинками по своим левым ладоням, как будто работая на холостом ходу, в ожидании настоящего дела. Милиционеры присматривались. Старик был одет хоть и скромно, но прилично, вроде бы немедленно применять к нему «демократизаторы» было неловко.

Дежурный вылетел из-за своей стенки.

– Ты че буянишь, дед?

– Чего ему надо? – Спросил один из милиционеров, и посмотрел в мою сторону, как будто прикидывая, не нужно ли и мне того же, что «деду».

– Рудакова требует. – Пояснил дежурный.

Ипполит Игнатьевич истово кивнул.

– Приведите его. Иначе сами будете виноваты. Я этого не хотел! – Старик почти взвизгнул под конец фразы.

Милиционеры посмотрели на дежурного.

– А где Рудаков?

– Да уехал только что. Приходите гражданин попозже. Вечером.

– Я из Москвы, и ждать нельзя. Может быть, ему вообще уже нельзя за руль садиться!

– Чего он несет? – переглянулись милиционеры, – больной?

– Мешаете, гражданин. – Дежурный рванулся к зазвонившему на рабочем месте телефону.

– Я вас очень прошу, – обратился старик к сержантам с черными палками. Те поморщились. Ситуация была дурацкая.

Открылась дверь с улицы, и вошел майор, он вел за руку Майку и снисходительно улыбался. Нет, скорее, это она его вела за руку. Черт, я не отследил тот момент, когда она выскользнула из дежурки. Инициативный, но дискомфортный ребенок.

– В чем дело? – Вальяжно поинтересовался майор. Все тихо обрадовались его появлению, особенно дежурный. При появлении погон с большими звездами, у нас обычно обстановка нормализуется. Не на этот раз.

– Вы ведь Рудаков?

– Да. – Майор перестал улыбаться.

Ипполит Игнатьевич судорожно вздохнул, потом медленно, сдерживая свое падение упертой в пол тростью, рухнул на колени перед чином.

– Умоляю вас, умоляю!

Майор отнял свою большую, добрую руку у девочки и раздумывающе накрыл ею подбородок.

– В чем дело? – Спросил он еще раз, но уже как власть, способная не только мирно поддерживать порядок, но и карать.

Из глаз Ипполита Игнатьевича потекли слезы, причем с разной скоростью.

– Умоляю вас, сядьте в тюрьму товарищ майор Рудаков!

– А-а. – Мощно поморщился офицер и отступил на полшага. Он понял, с кем имеет дело. И я сразу же вслед за этим сообразил, что происходит.

– Уберите его отсюда. – Обратился ко мне Рудаков, мгновенно определив, что я имею прямое отношение к этой ситуации. Было понятно, что лучше последовать этому полуприказу полусовету. Я наклонился, пытаясь взять старика под локоть, но он резко и больно ударил меня своей тростью.

– Товарищ майор Рудаков. Сдайтесь в тюрьму и скорее в суд, вам дадут три года или пять, а то будет хуже, я и этого не хочу. Я хочу, чтобы справедливо. Вы ведь без умысла, вы ведь по пьянству, а Анну Ивановну все равно уж не вернешь.

Очевидно подчиняясь не замеченному мною сигналу майора, милиционеры технично подхватили старика, и повлекли вон с дежурной территории. Он не сопротивлялся, только все время вещал слабеющим голосом:

– Я не виноват, я не виноват, вы все свидетели – и милиция и вы Женя, и ты девочка тоже запомни, что я не хотел ему зла, товарищу майору.

Рудаков повернулся ко мне.

– Отвезите его куда-нибудь в больницу что ли. И не надо, чтобы он больше сюда приезжал. Как бы с ним самим чего не случилось. – Майор спохватился. – Я имею в виду сердце.

– Понимаю.

Ипполита Игнатьевича удалили из помещения. Майка побежала за ним.

Майор вздохнул. Снял фуражку, надел фуражку. Начал говорить. С некоторым усилием:

– Следствием установлено точно – вина пешехода. А пить мне вообще нельзя – диабет. И нервы на пределе. Напарника моего, с которым мы тогда были в машине… Он вчера вечером, с балкона упал. Семь переломов.

– По своей вине? – спросил я по инерции и понял, что данном контексте это плохой вопрос.

– Идите, – сухо сказал майор.

Всю обратную дорогу Ипполит Игнатьевич сидел на заднем сиденье и тихо бредил, обращаясь в основном к Майке, видимо как к представителю подрастающего поколения, которое будет лучше нас, поколения людей зрелых и пожилых, и будет более справедливым и честным, и не станет ломиться в метро не заплатив за проезд.

Я почему-то не испытывал к нему особого сочувствия. Справедливость. В 1989, или 90-ом году, тогда Ипполит Игнатьевич прилично пенсионерствовал с Анной Ивановной в очень хорошей двухкомнатной квартире, мы жили с мамой рядом в коммуналке с целым пьяным малинником. Мама, как самая молодая из старых коммунисток околотка возглавляла местный совет ветеранов, проводила политзанятия, навещала не ходячих подполковников и метростроевцев, делила оскорбительную «пищевую добавку», поступавшую с самодовольного Запада, распределяла предельно честно билеты на праздничные концерты, последние гэдэровские гарнитуры, выделяемые сверху. Все эти распределения происходили «по справедливости», жребием. Нам за все годы ее «правления» достался только электрический чайник. И вот в самом конце советской власти, мама пошла на разовый должностной подлог, сделала так, что мы выиграли стиральную машинку «Юность». Строго говоря, ей полагалось что-то вроде должностного бонуса, так как она покидала свой пост. Могла просто взять себе эту несчастную открытку, никто бы не возразил. Но она хотела оставить кристальную память о стиле своего руководства, и поэтому микроскопически сжульничала при вытягивании бумажек с номерами. Мы получили стиральную машину. Но непреклонный Ипполит Игнатьевич добился справедливости, манипулирование было раскрыто им. Нет, шума он не поднял, он просто вынудил маму тихо вернуть технику. И приватно прочитал маме нотацию: как же вам не стыдно, менять незапятнанную честь коммуниста на бытовой прибор. При «переигрывании» машинка досталась ему, но он принципиально отказался от нее. Я до сих пор не понимаю – зачем тогда участвовал в розыгрыше? Машинка так и пылилась в совете ветеранов возле сейфа, пока помещение не отобрали под магазин. Иной раз думаешь, а где ты «Юность»?!

Пожалуй, что именно после этой истории старик и вообразил, что является для меня, невольно посвященного во все перипетии этой античной драмы, непререкаемым моральным авторитетом, колоссом морали. Я был свидетелем и его расследования, и его отказа от стиральной машины.

Мы с Майкой доставили его до самой квартиры, проследили, чтобы он вошел, и дождались пока щелкнет замок.

– Понимаешь, это тут такая история… – Начал было я объяснять девочке, придумывая по ходу, что бы такое соврать, дабы не слишком травмировать детское сознание.

– Да понимаю я все. – Махнула она рукой, хотя, что имела в виду понять было нельзя.

Надо ли говорить, что Нинон опоздала на полтора часа, и пришлось нам сидеть в дешевом кафе, проедая последние деньги на мороженном. Нормальные дети, насколько я мог вспомнить, избегают всякой еды, а эта смолотила четыре порции, и все советовала мне – А чего ты не возьмешь себе выпить, ведь тебе явно надо. Я разрешаю!

Я закусывал газетой, то и дело соскальзывая взглядом с букв на цифры своего хронометра.

– Что пишут? – поинтересовалась Майка, жадно облизывая голую ложку.

Чтобы заткнуть ей рот, я начал рассказывать о том, что в Москве участились случаи избиения музыкантов в подземных переходах и метро.

– Давно пора, – сказала Майка. И я согласился, не показывая ей этого. В самом деле, иногда невозможно спуститься под землю из-за какого-нибудь жалобного нытья или бреньканья. Стоят и воют безголосо: «Пе-ре-мен, требуют наши сер-дца!».

– Поубивала бы я таких музыкантов.

И это было бы правильно! Вот почему-то захватывать городскую территорию запрещается, рекламный щит, где попало не повесишь, даже с загазованностью борются, а вот загаживать городской воздух звуковой грязью можно. Город и так свалка шумов. Но шумные машины хотя бы нас везут куда-то, а эти певуны-скрипачи еще и денег требуют за свои звучащие помои. Я не успел додумать эту мысль, появилась Нина.

Она теперь не так меня раздражала, как тогда, двенадцать лет назад. Больше не встречал людей, которые бы так плохо умели скрывать свое высокомерие. Она умудрялась даже отдаваясь, смотреть на меня сверху вниз. Нет, сказал я себе, не начинай. Перегорело, остыло, развеялось по ветру. Теперь Нина была похожа всего лишь на человека, умеющего держать удар. Жизнь вышвырнула ее из седла, так она делает вид, что всегда мечтала ходить пешком. Пусть делает.

Она тоже жадно съела две порции мороженного в кафе, так ест реально голодный человек, как мужик вернувшийся с работы. Мы с ней не перемолвились ни одним словом, просто присутствовали при Майкиной болтовне. Та подробно рассказала историю о загородной поездке в милицию. Я ждал, что сейчас начнутся поучения мамаши, мол, РОВД не место для прогулок с ребенком. Но Нина промолчала.

Майка напоследок спросила у меня загадочно:

– А знаешь, что самка богомола делает со своим самцом?

– В следующий раз расскажешь.

Я ненавижу вечера встречи выпускников. На них ходят или те, кому есть чем похвастаться, или те, у кого дела так плохи, и так давно, что им все равно, что о них подумают. Вот Петрович старается не пропускать эти мероприятия. Любит ненавязчиво покрасоваться, «блеснуть добродушием», проявить заботу в самые разные стороны. Сколько помню, его всегда звали именно Петровичем, уже с первого курса, хотя он был старше нас, «школьников», всего на три-четыре года, но в разы превосходил жизненным опытом – армия, метрострой. Всегда к нему льнули за подмогой и советом. Я сам сколько раз спасался от голодной смерти его жареной картошкой в общаге, и с тех пор тащусь как пришпиленный к его жизненной линии. Отруливал, правда, на несколько лет, когда после третьего курса из нашего химического ВУЗа, потащился в журналистику, но в конце концов меня снесло в сферу его влияния. Последний раз столкнулись на выставке торгового оборудования в Сокольниках, куда я притащился в качестве репортера от одного ведомственного листка. Он обрадовался. Сели отмечать встречу прямо у него на стенде в задней комнатке, а закончилось все ночью, в новом тогда, только что отремонтированном офисе. Все было готово, только вывеска над входом не горела.

– А как называется конторка? – спросил я умеренно развязно.

– «Акрополь»! – Гордо отвечал Петрович. Я никогда не догадывался прежде, что, будучи человеком исповедующим философию «здесь и сейчас», он тайно сходит с ума по всякой античности, мало чего зная о ней. Из последующего разговора выяснилось, что Петрович, как и я когда-то, мечтал стать в детстве археологом. И я понял, почему нас тянет друг к другу – общая несбывшаяся мечта. Причем для него она не сбылась сильнее, чем для меня, я все же хотя бы гуманитарий. С позиций этого, очень относительного превосходства, я и хихикнул:

– А почему не «Некрополь»?

Петрович нахмурился. Он понял смысл шутки, но явно не понимал, откуда взялся повод для нее. И пришлось ему объяснить, что торговый дом, называть «Акрополем» не стоит. Это место в древних Афинах было зарезервировано исключительно для храмов – Парфенона, и еще какого-то, поменьше. Никому бы в голову не пришло там торговать.

– Так получается, что эта вывеска глупо выглядит? – Спросил Петрович, и допил остатки «Курвуазье» прямо из горла.

– Ну, умные люди будут смеяться, – выразился я, как мне тогда показалось, мягко, даже уклончиво.

Петрович больше ничего не говоря, швырнул тяжелой бутылкой в темные неоновые буквы.

Мы переночевали в офисе на роскошных, но неудобных диванах, а наутро он велел мне придумать красивое, «не смешное» название. Я напряг похмельные мозги. Петровичу, разумеется, хотелось чего-то исключительно античного.

– Марафон. Саламин. Пелопоннес, Истм, Спарта, Фаланга…

Петрович мрачно слушал, шумно потягивал кофе, и отрицательно мотал головой.

– Марафон – это подумают, что спорттовары. Спарта вылезает сразу Прага. Что, у нас тут чешское пиво? Фаланга тоже не годится.

– Почему?

– Как будто фаланга пальца, решат, что мы по медицине. Протезы делаем. А Истм – совсем глупо.

– Почему?

– Слишком коротко, и похоже на «изм», хватит с нас «измов». Отпугнем. Вот Саламин – как-то красиво, и непонятно.

– Нет, – я отрицательно помахал рукой, – Саламин не подойдет.

– Почему? Ты же сам предложил. – В этот раз поинтересовался он.

– Зря предложил. Там битва была. Морская. Подумают, что ты торгуешь авианосцами.

– А что такое Истм?

– Ты знаешь, кажется, речка, или перешеек.

Петрович поморщился.

– Вот, вот, ты всегда так: креатива сколько хочешь, а конструктива – ноль.

Мне было неловко, я попытался смягчить ситуацию.

– Знаешь, на Москве огромное количество таких глупостей.

– В том смысле, что я не один такой дурак?

– Ладно тебе, обижаться. Вон на «Метрополе» висит название – ресторан «Луксор», а на вывеске пирамиды.

Петрович вздохнул.

– Ну и что?

– А то, что пирамиды в Гизе, возле Мемфиса, а Луксор на юге, тысяча километров, не меньше. И это Фивы, другая столица.

Он опять вздохнул.

– И кому до этого какое дело?

– Глупо, дикость темная. Это все равно, что на вывеске ресторана «Санкт-Петербург» нарисовать храм Василия Блаженного.

С этого разговора все и началось. Петрович придумал для меня оригинальный бизнес. Я ядовито высмеял в нескольких газетах вывеску на «Метрополе», и власти отеля ее спешно заменили. То же случилось и с кафе «Грааль» недалеко от меня на Яузе у Преображенки, и сетью закусочных «Япошка», владельцы которых в срочном порядке вынуждены были изъять суффикс «к» из названия, ради соблюдения политкорректности. После этого Петрович дал объявление в «Из рук в руки» и другие информационные развалы, о том, что появилась качественная и дешевая служба, гарантирующая начинающих коммерсантов от того публичного позора, которому подверглись владельцы вышеуказанных фирм. Короче говоря – идите к нам для получения качественной, ответственной экспертизы.

Ну, нельзя же, в самом деле, называть продуктовый магазин «Кураре». Был такой, до моей статьи в «МК» в районе Полянки.

Петрович выделил мне в своем торговом особняке – получившем название «Коринф» – отдельную комнату, и организовал промоушен среди своих друзей-коллег. То были времена бурного роста самых разных бизнесов, реальных, фиктивных, преступных. Должен был появиться и такой как у меня. Я называл его интеллектуально-надстроечным, Петрович сравнивал его с работой теток, что развозят горячие обеды и чай торговкам на Черкизовском рынке. Я не обижался. У меня был постоянный, надежный кусок хлеба, пусть и с очень тонким слоем масла.

Я получил не только комнату, но и стол, мало поношенный компьютер и вертящееся кресло. Просил еще и секретаршу – именно эта деталь венчает в моем убогом представлении о мире картину под названием: «Жизнь удалась», но Петрович сказал, что это за свой счет. А к своим «девочкам» приближаться запретил настрого.

Очень хорошо помню своего первого клиента. Интеллигентного, немного угарного вида, с блеском предпринимательского азарта в глазах. Он начал с вопроса, почему, собственно, кафе «Грааль» – это недопустимо, и так уж безвкусно.

– Вы же читали статью. Граалем назвали чашу, в которую Иосиф Аримафейский собрал капли крови Христовой, так что получается, что посетителям заведения предлагают выпить не вина или водки, а…. – и так далее, минуты на три. Я хотел блеснуть, хотел завлечь клиента, доказать, что он не зря потратит свои денежки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю