Текст книги "Великий раскол"

Автор книги: Михаил Филиппов

Соавторы: Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 52 страниц)

XVII

Вернувшись домой, Урусов рассказал жене о том, что слышал от царицы.

Княгиня немедленно отправилась к Морозовой.

Федосья Прокопьевна по лицу сестры догадалась о приближающейся беде, но спокойно выслушала сестру, снова созвала всех обитателей дома и поведала им новости.

Аввакума не было.

Старицы зарыдали.

Долго они жили в доме Морозовой, и хотя и привыкли, но уходить было нужно. И старицы в тот же вечер оставили ставший им родным дом.

Точно также масса всякого люда, таившегося у Морозовой, ушла из дома.

Поздно вечером вернулась княгиня Урусова к себе. Скоро приехал из дворца и сам князь Петр.

– Ну, что, была у сестры? – спросил он жену.

Авдотья Прокопьевна ответила утвердительно.

– А что сегодня говорили у царя? – спросила она мужа.

Князь замялся.

– Еще ничего не решено, – прошептал он.

Он поднял глаза на жену и в глазах ее прочел немой укор.

Урусову стало стыдно.

Она уверенно спросила его:

– Ехать ли мне, князь, опять к сестре?

Урусов быстро окинул жену взглядом и коротко произнес:

– Нет, подожди до завтра, – завтра я узнаю все подробно.

На другой день рано утром, когда князь Петр уезжал во дворец, Урусова спросила опять у него.

– Не сходить ли мне к сестре?

Князь задумался.

– Иди, да не оставайся там долго.

С изумлением взглянула Авдотья Прокопьевна на мужа:

– Отчего я не должна там долго оставаться?

Урусов осторожно огляделся по сторонам и шепотом сказал:

– Я думаю, что сегодня же присылка к ней будет.

Княгиня вздрогнула.

– Иди, да хранит вас обеих Господь, – снова заметил князь Петр и вышел из горницы.

Авдотья Прокопьевна сейчас же отправилась к сестре.

Несмотря на чисто мужской характер и умение сдерживать свои чувства, Морозова пошатнулась, услыхав известие о присылке.

– Уже… – бессознательно произнесла вдова.

Сестры обнялись и начали молиться.

– Я от тебя не уйду, – решительно сказала Авдотья Прокопьевна.

– Пострадать со мною хочешь, сестра? – прошептала Морозова.

Во втором часу ночи раздался стук в ворота.

– Кто там по ночам стучит? – спросил ночной сторож.

– Отворяй, не разговаривай, – раздался грубый голос, – по приказу великого государя!

Хотя и предупрежденный о появлении царских людей, старик сторож медлил.

Наконец, чугунный засов был отодвинут и тяжелые дубовые ворота широко распахнулись. Во двор, скрипя полозьями, въехали две кибитки, окруженные стрельцами. Приезжие, не обращая внимания на поздний час, шумно стали взбираться на крыльцо.

Шум достиг сестер. Страх овладел Федосьей Прокопьевной и она склонилась головой на лавку, теряя чувства.

Урусова с тревогой на нее посмотрела.

– Матушка сестрица, дерзай, с нами Христос, – ободрила она опять Морозову, – не бойся, встань, положим начало.

Федосья Прокопьевна бессознательно встала, и обе сестры, подойдя к образу, положили семь приходных поклонов.

– Успокоилась, сестрица? – тревожно спросила Морозову княгиня.

Федосья Прокопьевна сурово взглянула на нее.

– Спокойна я!

Сестры благословили друг дружку и разошлись. Морозова легла на пуховик в своей постельной комнате, близ Феодоровской иконы Пресвятой Божьей Матери, а Урусова ушла в небольшой чулан, находившийся при постельной комнате, где раньше ночевала старица Меланья.

Едва сестры улеглись, как кольцо дубовой двери застучало.

Чья-то сильная рука рванула дверь, и в опочивальню, вместе с струей холодного воздуха, вошло несколько человек.

Пристально осматривая горницу, еле освещенную трепетным огнем лампад, вошедшие, не видя хозяйки, громко спросили:

– Эй, кто тут есть живые?

Но сестры молчали.

– Поищем, – дерзко проговорил думный боярин Иларион Иванов, присланный царем вместе с чудовским архимандритом Иоакимом к Морозовой.

Поиски были недолгие.

– Вот ты где, боярыня, – снова сказал Иванов, – посланы мы к тебе государем великим. Вставай. Отец архимандрит сейчас будет тебе допрос чинить.

Архимандрит приблизился к боярыне.

– Не в силах я встать, – слабо ответила Морозова.

– Ой, неправду говоришь ты, боярыня, – усумнился архимандрит, – садись тогда, коли стоять не можешь.

Но вдова опять отказалась, говоря, что и подняться с перины не может.

– Что ты говоришь еще с нею, честной отец, вели стрельцам, они поставят ее перед тобою.

Но Иоаким не решился поступить так грубо с боярыней.

– Ну, коли не можешь встать, ответствуй так против царских повеленных слов.

Морозова молчала.

– Како крестишься и како молитвы творишь? – спросил ее архимандрит.

Вдова, сложа по староверскому пальцы, перекрестилась и начала читать молитвы.

В это время один из стрельцов нашел огарок восковой свечи и зажег. В опочивальне стало светлее.

– Тако я крещусь, тако и молюсь, – твердо произнесла Федосья Прокопьевна, смело показывая сложенные персты.

– Была у тебя, боярыня, беглая старица Мелания; здесь она в дому у тебя проживала под именем Александры. Где она теперь, сказывай скорей!

Гордо посмотрела вдова на спрашивающего ее Иоакима.

– По милости Божией и молитвами родителей наших, по силе нашей в убогом нашем дому ворота были отворены для странных рабов Христовых. Когда было время, были и Сидоры, и Карпы, и Мелании, и Александры. Теперь-же никого нет из них, – проговорила Морозова.

– Дерзка ты на язык, боярыня, – недовольно проговорил архимандрит и, отойдя в сторону, стал советоваться с Илларионом Ивановым.

– Все равно толку от нее не добьешься, святой отче, – решительно проговорил думный дворянин, – ты побудь здесь, а я поищу, нет ли где в дому спрятавшихся.

С этими словами он вступил в смежный чулан.

В чулане было совсем темно.

Ничего не видя, Илларион Иванов стал шарить по стенам руками.

Вдруг его руки коснулись человеческого тела; он испуганно отдернул их и вскрикнул:

– Отче святый, Александра-то здесь!

Но Авдотья Прокопьевна спокойно ответила:

– Нет, я не старица Мелания.

– Кто же ты? – изумленно спросил Илларион.

– Я князя Петра жена, Урусова, – тем же тоном ответила сестра Морозовой.

Думный дворянин, не ожидавший найти здесь такую знатную особу, ошеломленный выбежал из чулана.

Заикаясь, испуганный Илларион Иванов едва мог произнести:

– Там княгиня Урусова!

– Княгиня Евдокия Прокопьевна, князя Петра супруга? – воскликнул изумленный архимандрит.

– Да, это она, – ответил Илларион.

– Поди-ка, спроси ее, како она крестится? – сказал Иванову Иоаким, по-видимому, что-то сообразивший.

Думный дворянин изумленно уставился на говорившего.

– Что ты на меня так смотришь? Как возможно вопросить о сем такую особу?

– Повторяю тебе: исполняй, что тебе приказано!

– Невозможно это сделать, отче, – отозвался Илларион, – посланы мы только к боярыне Федосии Прокопьевне, а не к сестре ее.

– Еще раз говорю тебе, спроси ее, – раздраженно возразил архимандрит, – я тебе повелеваю.

Но Илларион Иванов все еще колебался.

– Коли ты отказываешься, так я пойду сам и доложу царю о твоем ослушании.

Думный дворянин повиновался и, войдя в чулан, дрожащим голосом спросил Урусову:

– Како ты крестишься, княгиня?

Стрелец внес в чулан огарок, стало светло.

Авдотья Прокопьевна пристально взглянула на царских посланных и, не вставая с постели, облокотилась на левый локоть, пальцы же правой руки сложила в староверский крест, именно большой палец с двумя малыми, указательный со средним, и, протянувши их, показала боярину, а потом и архимандриту.

– Так я верую, – спокойно произнесла княгиня.

Оба посланные были поражены.

Отозвав в сторону Иванова, Иоаким начал с ним совещаться, что им теперь предпринять.

– Я побуду здесь, отец, – сказал думный дворянин, – а ты ступай прямо к царю, объясни ему все, он тебе сам укажет, как нам поступить.

Архимандрит поспешил отправиться к царю, тогда как Илларион Иванов остался ожидать.

Только теперь, узнав о намерении Иоакима, смутилась княгиня.

В эту минуту она готова была отказаться от своих слов, но было уже поздно.

Сестры продолжали лежать, одна в опочивальне, другая в чулане.

Они томились невозможностью переговорить друг с дружкой, но ни та, ни другая не решались подняться со своего ложа.

Стрельцы, оставшиеся в горнице, пересмеивались.

Думный дворянин сидел у стола и что-то писал.

Кони быстро донесли Чудовского архимандрита до царского дворца.

Царь находился в Грановитой палате, посреди бояр.

Заметив вошедшего Иоакима, государь подал знак, чтобы он подошел к нему.

Алексей Михайлович наклонил к архимандриту голову и тихо спросил:

– Ну, что?

Иоаким, не осмеливаясь ответить громко, прошептал на ухо царю:

– Государь, не токмо боярыня Морозова стоит мужески, но и сестра ее княгиня Евдокия, обретенная в ее дому, также ревнует своей сестре и твоему повелению сопротивляется крепко.

Царь нахмурил брови и заметил:

– Княгиня смирен обычай имеет и не гнушается нашей службы, а вот люта эта сумасбродка!

– Нет, государь, – упрямо сказал Иоаким, – и Евдокия Прокопьевна не только уподобляется во всем своей сестре старшей, но и злей ее ругается над нами.

– Коли так, то возьми и ту, – резко проговорил государь.

Услышав это восклицание царя, Урусов, стоявший недалеко, вздрогнул; он понял, о ком идет речь.

Алексей Михайлович точно ненароком взглянул на князя.

Но князь Петр молчал, сознавая, что не может ничем помочь делу.

Чудовский архимандрит возвратился в дом Морозовой.

На этот раз он захватил еще с собой диакона Иоасафа.

В опочивальню архимандрит вошел с дьяконом. Чувствуя теперь за собою силу, Иоаким не стал стесняться. Он распоряжался в доме Морозовой, как полный хозяин.

– Вели согнать сюда всю челядь, – приказал он дьяку.

Стрельцы прошли во внутренние покои, где в задней половине дома было немало женской прислуги.

Сам же думный дьяк обшарил ближние к опочивальне горницы.

В одной из них он натолкнулся на спавшего молодого человека и, догадавшись, что это молодой боярин Морозов, не стал его будить и осторожно вышел из горницы.

В остальных покоях он не нашел никого и возвратился в опочивальню.

Сбившись в кучу, стояли согнанные в опочивальню женщины.

Архимандрит и дьякон Иоасаф сидели за столом и поочередно вызывали каждую из них.

– Како крестишься? – спрашивал Иоаким.

Женщины испуганно глядели на спрашивающего и крестились.

За ними внимательно наблюдал Иоасаф.

– Не так, – говорил он громко, замечая староверческий крест.

Женщины вздрагивали, и некоторые старались сложить пальцы по новому.

Таких дьякон ставил налево, тогда как двух из них, Ксению Иванову и Анну Соболеву, он поместил на правую сторону.

– Сии две в староверском перстосложении укрепились, – указал он на них Иоакиму.

Затем архимандрит приступил к допросу челяди, выпытывая, где старицы и Мелания?

Но чуть ли не все говорили, что ничего не знают.

Затем архимандрит обратился к лежащей на постели боярыне:

– Понеже не умела ты жить в покорении, но в прекословии своем утвердилась, а потому царское повеление постигает тебя, и из дому твоего ты изгоняешься! Встань и иди отсюда! – и он повелительно взглянул на боярыню.

Морозова не сделала ни одного движения.

– Встань, говорю тебе, – повторил архимандрит. Но боярыня не трогалась.

– Ты видишь, что я больна ногами, – проговорила она.

– Попробуй, – с усмешкой заметил Иоаким.

– Говорю тебе опять: ни стоять, ни ходить я не могу, – решительно ответила Морозова.

– Ну, иди ты сюда, Авдотья Прокопьевна, – крикнул архимандрит в чулан.

Урусова отозвалась, что она тоже не может.

– Ишь, сколь разнедужились, подняться не могут, – насмешливо промолвил диакон.

– Эй, – крикнул думный дьяк стрельцам, – посадите-ка боярыню да княгиню.

Сестер быстро посадили и по приказу архимандрита понесли из опочивальни.

Когда арестованные были уже на крыльце, в опочивальню ворвался молодой Морозов и громко вскрикнул:

– Матушка, матушка, где ты?

Морозова не слышала его крика.

XVIII

Вынесенных из опочивальни сестер думный дьяк приказал снести в людские хоромы, в подклеть, и опутать ноги тонкою цепью. К дверям подклети была поставлена стража.

Оставшись одни в пустой подклети, сестры ползком добрались одна до другой, обнялись и горько заплакали.

Между тем Иван Морозов, оставшись один в опустевших комнатах, не знал, что предпринять.

Молодому боярину шел в это время двадцатый год.

Он был похож на отца, Глеба Ивановича, ростом, густыми, слегка вьющимися каштановыми волосами и большими открытыми голубыми глазами.

К сожалению, ни мужеством покойного Морозова, ни настойчивостью своей матери он не обладал.

Иван Глебыч имел мягкий, женственный характер. По какой-то странной случайности он не попал под влияние Аввакума и прочих фанатиков, окружавших его мать.

Оставшись теперь один, он не знал, что предпринять.

«Пойду я прямо к царю, припаду к его ногам и буду молить за матушку», – мелькнуло в голове.

Несомненно, это намерение, будь оно исполнено, изменило бы участь Морозовой.

Государь, почитая память Глеба Ивановича, не отказал бы исполнить просьбу его сына. Но слабохарактерный юноша сейчас же откинул это предположение и начал придумывать другое.

Иван Глебыч сам не помнил, как добрался до задней половины дома.

Изумленно окинув взглядом эту горницу, он вспомнил, что здесь жили раньше бежавшие старицы.

В одной из бревенчатых стен горницы внезапно появилось темное отверстие.

Молодой боярин отшатнулся в сторону. В отверстие показалось знакомое ему лицо старицы Мелании.

Она печально улыбнулась Ивану Глебычу.

– Кои беды постигли родительницу твою и сестру ее, тетку твою родную, – сказала Мелания. – А за что? За то, что право верят, за старину стоят. Накинулись на нее еретики, аки псы. Ох, горе, горе! – снова сказала старица.

– Где же они сейчас? – спросил порывисто юноша.

– В подклети, боярин.

– Слушай, – схватил ее за руку Морозов, – пойдем со мною; я знаю, как добраться до матушки!

И, спустившись в отверстие, они потайными ходами добрались до внутренней стены подклети.

Узкое оконце, прорубленное в стене для воздуха, проходило в помещение, где сидели узницы.

– Матушка, – внятно, но тихо сказал в оконце Иван.

– Мы здесь, сынок, – послышался голос Федосии Прокопьевны.

– Я по тебе, родительница, скорблю и плачу!

– Не тоскуй, сынок: мы страждем за православную веру.

– Терпите, миленькие, терпите, – отозвалась Мелания. – Царь небесный воздаст вам за ваши страдания.

– Я выломаю для вас выход, бегите, – порывисто говорил Иван, – вас скроют…

– Мы останемся здесь, – печально ответила Морозова, – что нам суждено, того избегать мы не должны. Прощай, сынок, – прошептала боярыня…

XIX

Прошло два дня. Морозова и Урусова по-прежнему сидели в подклети.

К ним никого не пускали, пищу доставляли им стрельцы два раза в день.

Иван Глебыч побоялся лично обратиться с просьбою к государю, но пошел к своему дяде князю Петру Урусову и стал просить его помочь чем-нибудь заключенным.

Спасти жену ему, как собеседнику царской думы, вовсе не стоило труда, даже при больших ее проступках; но он явно этого не хотел.

Его нелюбовь к Евдокии Прокопьевне сказывалась его попустительством; она никогда бы не решилась без его воли на что-либо подобное.

Некоторые современники думали, что он также сам тайно придерживался раскола, и только, не желая терять свое видное место при дворе, не обнаруживал явно своих убеждений.

Урусова несколько смущала участь его детей, оставшихся без матери, но и эта мысль недолго беспокоила его, и он твердо решил представить княгиню своей участи.

Молодой боярин высказал свою просьбу, но дядя нахмурил сурово брови и решительно произнес:

– Не могу просить я царя за недостойных.

Иван Глебыч увидел, что Урусова ничем не уговорить, и хотел было уже отправиться домой, как вдруг дядя остановил его.

– Послушай, племянник, хочу с тобою о деле говорить…

Морозов ожидал, что скажет ему князь.

– Ты, парень, теперь на возрасте; чем у мамушек-то в светлице сидеть, женился бы лучше, право…

Такое неожиданное предложение изумило юношу.

– Статочное ли дело, дяденька, ты говоришь: матушке беда предстоит неминучая, а мне жениться советуешь.

Урусов смягчился.

– Ну, чего, племянничек, ноешь. Царь милостив: подержат, поучат твою мать и мою жену и отпустят. Что им с бабами ватажиться!

– Так ты таки думаешь, что отпустят матушку?

– А то как же? Непременно отпустят, – старался успокоить племянника Урусов, – а женишься, царь еще скорее твою мать простит.

– Ой, так ли? – нерешительно спросил Морозов.

– Иначе быть не может.

– Кого же мне, дядя, сватать надумал? – загорелось любопытство у Ивана Глебыча.

– Что, узнать захотелось? – лукаво подмигнув глазом, снова сказал князь. – Изволь, скажу. Пронского, князя Ивана Петровича, дочку Аксинью, чай, видел когда?

Молодой человек покраснел.

– Видал раз-другой в церкви, – застенчиво проговорил он.

– Аль, по душе она тебе пришлась, что покраснел, как красная девица? Ну, говори!

– Пришлася по душе, – еле слышно прошептал Морозов.

– Вот молодец, давно-бы так сказал, а то все ноешь о матери да о тетке… Так я потолкую с князем Иваном.

Урусов понимал, что сейчас, когда Морозова находится под опалою государя и даже взята под стражу, едва ли можно надеяться, что такие люди, как князья Пронские, согласятся выдать свою дочь за сына опальной вдовы.

Но его уловка удалась: Морозов поверил и ушел успокоенный.

Урусов задумчиво поглядел ему вслед…

В тот же день к заключенным явился думный дьяк Илларион Иванов.

Заслыша его грубый голос, Морозова истово перекрестилась и спокойно заметила сестре:

– Приближаются наши мучители.

– Ну, матушка-боярыня, – насмешливо спросил дьяк Морозову, – прошел ли твой недуг? На ногах стоять поди теперь можешь?

Морозова молчала.

– Спокойно у вас здесь: ни забот, ни шума, безо всякого лекаря поправиться можно, – продолжал Иванов.

– Эй, вы, – крикнул он стрельцам, – распутайте ножки боярские.

Стрельцы поспешили снять с ног Морозовой цепи.

– Вставай, вдова честная! Отдохнула, пойдем с нами!

Морозова безучастно взглянула на говорившего и промолвила:

– Не могу идти, ноги болят.

– За старую песню принялась, боярыня! Что ж, потешим твою милость, снесем.

И дьяк велел подать «сукна», то есть носилки.

Прислуга подала их.

– Ну, сажайте честную боярыню и в путь! Морозова быстро была посажена, и ее понесли.

– Ну, а ты, княгиня, – обратился он к Урусовой, – не передумала? Како веруешь?

Авдотья Прокопьевна отрицательно покачнула головой.

– Ин, будет так, а то про тебя вышел приказ: пустить тебя на волю, коли ты от ереси своей откажешься.

– От своей веры никогда не откажусь, – решительно проговорила Урусова.

– Как знаешь, пойдем тогда вместе.

Княгиня готова была уклониться идти пешком, говоря, что у ней также болят ноги, но Иванов не обратил на это никакого внимания и, сняв с нее цепи, велел ей идти за Морозовой пешком.

Путь был неблизок.

Сестер вели в Чудов монастырь.

Сопровождаемые вооруженными стрельцами и толпою зевак, Урусова и Морозова добрались, наконец, до монастыря.

Узниц ввели в одну из соборных палат монастырских.

В глубине палаты, за длинным столом сидел ряд духовенства, думный дьяк и кое-кто из бояр.

Председателем был митрополит Крутицкий Павел. Рядом с ним сидел Чудовский архимандрит Иоаким.

Внесенная в палату, Морозова перекрестилась большим староверским крестом на образ Спаса, помещавшийся в одном из углов, и затем, слегка наклонив голову, отдала почет сидевшим.

Среди последних послышались недовольные восклицания.

– Негоже боярыня, что сотворила ты властям малое поклонение, – заметил думный дьяк вдове.

Она ничего не ответила и, сойдя с трудом с носилок, села на приготовленное ей место.

Митрополит начал допрос.

– Встань, боярыня, – сказал он ей.

– Не могу стоять, – сухо ответила Морозова, – больна ногами.

Ответ этот не удовлетворил митрополита, и он что-то сказал своему соседу Иоакиму.

Последний повторил приказание митрополита вдове, но она снова отказалась.

Митрополит Павел пожал плечами.

– Ну, коли так, буду вопрошать тебя сидящую. Скажи мне, дочь моя, почто ты отринулась от православной церкви?

Голос вопрошавшего звучал тихо, кротко.

– Не удалилась я от православной церкви, а напротив того, пребываю в ее истинном лоне.

Павел пристально взглянул на вдову.

– Омрачилися очи твои, боярыня, что ты не можешь отличить истины. Все это натворили тебе старцы и старицы, тебя прельстившие, с которыми ты водилась.

– Неправда, отец святой, – горячо возразила Морозова, – не прельщали меня ни старцы, ни старицы, я сама истину познала.

Задумчиво взглянул на нее митрополит и покачал головой.

– Пленена ты, боярыня, лестью Аввакума! Вспомни, какого ты рода! Вспомни про супруга твоего достойного, Глеба Иваныча, про деверя Бориса Ивановича: они оба были верными служителями царя и церкви Христовой, а ты дерзишь государю, противишься обычаям церковным и других совращаешь в раскол.

Морозова хотела что-то ответить митрополиту, но, взглянув на сестру, промолчала.

Павел продолжал:

– Вспомни, боярыня, красоту сына твоего единого. Зачем ты на его имя бесчестие накладываешь своими поступками! Пожалей его и своим прекословием не причиняй разорения его дому.

Недовольно посмотрела боярыня на митрополита и воскликнула:

– О сыне перестаньте мне говорить. Обещалась Христу моему – Свету и не хочу обещания изменить до последнего вздоха, ибо Христу живу, а не сыну.

– Немилосердна же ты к чаду своему, боярыня, – покачав головой, сказал митрополит и повторил: – ох, эти старцы и старицы, много беды навлекли они на тебя!..

Морозова гордо посмотрела на Павла.

Архимандрит Иоаким, подойдя к ней ближе и глядя в лицо, твердо промолвил.

– Коротко тебя спрашиваем: по тем служебникам, по которым государь-царь причащается и благоверная царица и царевич, ты причащаешься ли?

Морозова откинула голову.

– Нет, не причащаюсь, потому что знаю, что царь по развращенным Никонова издания служебникам причащается!

– Дерзка же ты, боярыня! – снова заметил митрополит.

Судьи начали совещаться.

Спустя немного, архимандрит Чудовской снова спросил ее:

– Как же ты об нас обо всех думаешь: стало быть, мы все еретики?

– Ясно, что вы все подобны Никону, врагу Божьему!..

Диакон Иоасаф, подойдя к архимандриту, сказал:

– Благослови, владыко, наказанию ее сейчас подвергнуть, ибо поносит всех нас православных нестерпимо.

Иоаким уже было решился на что-то и хотел отдать приказание принесшим боярыню стрельцам, но митрополит Крутицкий остановил его.

– Пожди мало, отец Иоаким, – заметил он архимандриту.

И с этими словами он снова приступил к допросу боярыни.

– На тебя свидетельствуют, – обратился к Морозовой митрополит, – что ты смутила немало народа.

– Никого не смущала я, а кто к истинной православной церкви присовокупиться хотел, – те, правда, все шли ко мне в дом.

– Какая гордыня у тебя, боярыня! – печально заметил Павел.

Допрашивать начали обеих служанок Морозовой – Ксению Иванову и Анну Соболеву.

Обе женщины отвечали так же убежденно, как и их хозяйка. Понятия Аввакума сильно вкоренились в слабые умы женщин и они, уверенные в правоте своего учителя, твердо стояли за все то, что было невежественно и мало объяснимо.

Допрос Ксении Ивановой и Анны Соболевой также окончился неудачей.

Княгиню Урусову допрашивали меньше, чем ее сестру: ее решили допросить после.

Поздно ночью обвиняемых отправили обратно в дом Морозовой.

Морозову несли опять на носилках стрельцы. Княгиня Урусова шла пешком в сопровождении стражи.

Когда носилки поровнялись с идущею княгинею, Федосья Прокопьевна громко сказала ей:

– Если нас разлучат и заточат, молю тебя: поминай меня убогую в своих молитвах.

В доме их снова заперли в подклеть.

Молодой Морозов знал, что его мать и тетку отправили на допрос, но надеялся, что князь Петр, его дядя, поможет. Юноша отправился в дом князя.

Усмешка пробежала по губам Урусова.

– Сколько ты, племянник, захотел! Пожди, царь строго наказует, но и милует. Сегодня о них у царя в «верху» рассуждение будет. Коль удастся, замолвлю слово. Садись, племянник, что ж стоишь?

И, сев сам у стены, устало потянулся и заметил:

– Замучили нас совсем; каждый вечер собирается дума, немало понакопилось дел-то!

Иван Глебыч решился напомнить дяде о сватовстве его, Морозова, у княжны Аксиньи Пронской.

– Говорил ли ты, дядюшка, с князем Пронским, Иван Петровичем?

– О чем? – изумленно спросил начавший дремать Урусов.

Он уже успел забыть о фантастическом проекте сватовства, которое сам же предложил племяннику.

– А помнишь, ты меня женить на княжне надумал? – робко проговорил юноша.

– Совсем из памяти вон, племянник! Забот не мало было за это время. Но поговорю, сегодня же скажу ему.

– Уж удосужься, князь, – просил его молодой Морозов.

– Раз сказал – исполню! Не проси!

В его голове снова, действительно, мелькнула теперь мысль, нельзя ли, в самом деле, привести этот план в исполнение.

– Что это тебе вдруг вспомнилось, племянник, – шутливо проговорил Урусов, – али княжна тебе в самом деле зазнобила сердце?

Иван Глебыч нерешительно заметил:

– Княжна княжной, дядя, о матушке скучаю; ее мне вызволить хотелось бы скорей.

– Ты добрый сын, Иван! Коли мне удастся тебя на Пронской сосватать, надеюсь, что царь помилует обеих сумасбродок.

Племянник низко поклонился дяде и, еще раз напомнив ему о своей просьбе, отправился домой. После его ухода князь оставался некоторое время в раздумье и затем отправился из дому.

Хотя он и глубоко сомневался в успешности предложенного им сватовства, но он все-таки хотел исполнить данное им племяннику обещание.

Дом князя Пронского находился не близко и, усевшись в расписные сани, Урусов отправился на лошадях к нему.

Неожиданный приезд князя Петра встревожил весь дом Пронского.

– Уж не послом ли едет он от государя? – строил предположения хозяин.

Заскрипели ступени крыльца под тяжелыми шагами прибывшего.

Князь Иван Петрович поднялся к нему навстречу.

Оба князя троекратно обнялись.

Обычай того времени не позволял сейчас-же приступить к разговору, ради которого Урусов сюда приехал.

Поговорили о делах московских, о том, о сем. Хозяин велел подать меду и выпил вместе с гостем по стопе.

– Послушай, князь Иван Петрович, – решился наконец выяснить цель своего приезда Урусов, – имею к тебе великое дело.

Хозяин насторожился.

– Рад тебя слушать князь, сказывай про дело твое важное. Гость в коротких словах, но толково, пояснил хозяину о сватовстве племянника.

Сосредоточенно выслушал последний его и ответил:

– Ты прав, это дело важное, подумать надо!