Текст книги "Великий раскол"

Автор книги: Михаил Филиппов

Соавторы: Георгий Северцев-Полилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 52 страниц)

XII

После отъезда князя Морозова пошла совещаться с Аввакумом и Меланией.

– За что-же они ко мне такую ненависть питают, отче? – спросила Морозова.

– Как же им тебя не ненавидеть, сестра Феодора, – сказал Аввакум, – ты побеждаешь везде: и в дому своем, и где бываешь, на беседах, обличаешь и опровергаешь их прелесть, а им в уши все сие передают.

Морозова, довольная замечанием, прошептала:

– О, сколь злоба людская сильна, что даже людей веры праведной не оставляет в покое!

– Поди сегодня в вечеру, когда царь посланца своего выслушает, сидение о тебе в палатах будет, – продолжал протопоп, – и нас вспомянут, тебе-же в вину поставят.

Долго рассуждали они между собою.

Было решено идти на все испытания и мучения, только чтобы не изменить заветам старины.

– Созовем верхних и помолимся все вместе о даровании избавы истинной вере православном от никонианских ухищрений и лести их поборников, – торжественно предложил протопоп.

И вместе с обеими женщинами он отправился в другой конец дома, где была устроена молельня.

Там собрался «пятирик» изгнанных инокинь. Воскурили ладан, зажгли свечи, и моление началось.

Не скоро оно окончилось.

Утомленные долгими молитвами, инокини подошли к Аввакуму под благословение.

Затем, произведя уставные поклоны перед ним и старицею Меланией, старшая Елена обратилась к Морозовой со словами:

– Отпусти ты нас, сестра Феодора, из твоего дома…

Боярыня изумленно посмотрела на них.

– С чего это вы, матери, надумали? Живите здесь спокойно.

– Боязно нам, чтобы нас тут не захватили; гроза царского гнева приближается!

– Нет, голубицы мои, не бойтесь, никто вас здесь не тронет!

Неуверенно посмотрели на свою хозяйку инокини. Они сознавали, что преследования Морозовой должны усилиться, и тогда всем, живущим в ее доме, не миновать беды.

Видя печальные лица инокинь, Морозова поспешила их утешить.

– Верьте мне, сестры, теперь еще долго никто здесь не появится.

Тяжело было ей разорять этот мирный монастырь, где долгие годы безмятежно молились они вместе, где все уже сложилось, шло так правильно, одно за другим. Была уверенность, что устав жизни исполняется неустанно и богоугодно.

Печально расходились по своим кельям обитательницы Морозовского дома.

XIII

В царских покоях по приказу царя собрались: его духовник, ближний боярин Хитрово и князь Урусов.

Богато украшенный иконостас, весь установленный иконами, освещался трепетным светом множества лампад и восковых свечей, теплившихся почти у каждого образа.

Алексей Михайлович, одетый в домашний исподний кафтан из темно-алой объяри, с небольшою иерихонкою на поредевших кудрях, сидел задумавшись у стола на царском седалище.

У стены, недалеко от стола, помещались оба боярина, а духовник стоял перед царем.

– Что-же ты скажешь, отче Стефан, – нарушил первым молчание государь, – что надлежит теперь соделать с ослушницею?

Протопоп, рослый, полный, средних лет мужчина, слегка покосился на сидевшего у стены князя Урусова. Царь заметил его взгляд и проговорил:

– Говори смело при нем: он, хотя и родственник предерзостной вдове, но верный царский слуга.

Духовник откашлялся и глухим голосом сказал:

– Вина ее известна, великий государь! Беглый протопоп Аввакум давно проживает в ее доме; сказывают, что инокинь не мало, изгнанных из обителей, там же скрывается…

– Знаем мы все это хорошо, отче, – нетерпеливо прервал говорившего Алексей Михайлович, – ну, дальше, дальше-то что?

Протопоп немного смутился и замолчал.

Боярин Хитрово поспешил придти к нему на помощь.

– Дозволь слово сказать, великий государь…

Царь молчаливо кивнул головою.

Оружничий царский поднялся с лавки.

– Испробуй, государь, послать к ней архимандрита, как раньше спосылать изволил, пусть допрос учинит…

– Не время еще для этого! – прервал и его царь, – придет черед, пошлю…

Протопоп, наконец, решился предложить свой план.

– Спосылал бы ты, государь, в Морозовский дом боярина со стрельцами, пусть схватят Аввакумку-то да стариц, а мы им здесь допрос учиним.

Царь задумался.

– Говор великий по Москве пойдет, ослушницу вдову, поди, вся Белокаменная знает! Не хотел-бы я разруху дому ее делать! Подумайте что иное.

Присутствующие молчали.

– Для того и созвал я вас на это малое сидение, что не хотел разглашать о дерзостной вдове всей думе, – продолжал государь и снова наклонился к столу.

– Потайно взять ее самое да представить пред твои царские очи, – робко заметил духовник.

– Потайно! Как-же тебе удастся потайно ее схватить да из дому вызволить?! Неладное толкуешь ты, отче! – не удержался от замечания Алексей Михайлович.

– Возьми, государь, в тоем случае сына ее, Ивана, – предложил Хитрово.

– Почто сие действо? Какая на нем вина – ни ты, ни я не знаем! А невиновного зачем же брать?

– Коли сына возьмешь, так мать сама придет к тебе о нем просить!

– Неладное толкуете вы мне! Что скажешь ты, князь Петр? Тебе она роднее, ближе, ты можешь нам благой совет подать, – окинув его проницательным взглядом, сказал царь.

Урусов поднялся с лавки и, подойдя к столу, медленно произнес:

– Оставь ее на время в покое, государь. Попробуй, авось, одумается, а я тем временем наеду к ней, поговорю с ней не как посланец царский, а как родственник.

– Пожалуй, твоя и правда, – задумчиво прошептал Алексей Михайлович, – пождем!

Снова воцарилось молчание, нарушаемое только потрескиванием восковых свечей.

– Но только месяц, не больше шести недель ждать буду, а потом…

И государь решительно махнул рукою.

– Уйти прикажешь, государь великий? – робко спросил Хитрово.

– Идите с богом, а ты, князь Петр, останься: еще кое-что я передать тебе хочу.

Хитрово и царский духовник удалились.

– Сколь жалко мне, поверишь, князь, сына Морозовой, Ивана! Сын боярина Глеба мог бы быть верным слугою мне и государству, теперь же гибнет он среди глупых бредней этих изуверов! Вот ради него только и соглашаюсь я ждать покорности Морозовой…

Урусов низко поклонился царю.

– Спасибо, государь, за твою милость к ослушнице!

– Все, что я тебе сказал, все передай ей да посоветуй ей прогнать протопопа и всех стариц! Негоже это ей, боярыне Морозовой! А коли постриг свой захочет сохранить, в любой из монастырей поступить вольна!

И царь, сам взволнованный этими словами, отпустил князя.

XIV

На другой день утром Урусов повелел жене, чтобы она шла к сестре и передала ей волю государя.

Хотя Евдокия Прокопьевна сознавала, что государь отпустил для Морозовой срок покаяния только благодаря ходатайству князя Петра, ей показалось обидным, что сестру так не любят во дворце.

– Почто не оставят ее в покое, что злого содеяла она перед великим государем, чем прогневила она его?!

Урусов гневно посмотрел на жену.

– Сказывал я тебе чем. Ты это и сама сознаешь! Аввакум, Мелания да все им присные крутят голову твоей сестре. Пусть отошлет их от себя, и царь все простит ей!

– Святых людей ты, князь, напрасно винишь; они блюдут веру православную, как она идет издревле! Вина их, что они не хотят покориться новшествам Никона.

– Покорятся, княгиня, покорятся, – горячо возразил Урусов, – согнут им выю!

Румянец залил лицо Евдокии Прокопьевны.

– Никогда, князь, никогда этого не будет! В вере своей стойки они, ох, как стойки!

Изумленно взглянул Урусов на жену.

– Ты это откуда знаешь, княгиня, аль сама прельщена ими?

Урусова готова была признаться мужу о своих беседах с Аввакумом, но мысль, что это может повредить сестре и общему делу, остановила ее.

– Поезжай к сестре, – снова сказал Урусов, – старайся уговорить ее, время еще есть.

Княгиня уехала.

Передав Морозовой, что требовал от нее царь, Евдокия не ждала благоприятного ответа.

– Наша вера истинна, – запальчиво вмешался в разговор Аввакум, – и не может царь о ней настоящего понятия иметь, так как Никоновой ересью прельщен.

– Отсюда выходит, – сказала Морозова, – что царь наш неблаговерен: как же мы будем неблаговерному царю повиноваться и руку ему целовать?

– Горе, горе церкви православной, чего только не творят никониане. Ох, собаки, что вам старина-то помешала!

– Помешала, батюшка, помешала! – воскликнули некоторые из стариц, здесь присутствующих.

– Отыдите от нас, еретики, не замайте старых, святых, непорочных книг пречистых, как не беда бы содеяся в земле нашей?.. Всех еретиков от века в ереси собрали в новые книги. Духу лукавому напечатали молиться…

Голос протопопа становился все громче и громче. Глаза горели; фанатик сказывался в каждом его движении, в злобной нетерпимости к чужому учению.

– Не отступимся от православной веры, не служим никонианской ереси! – послышались голоса среди верных.

– Не слушайте, дети, не слушайте, пропадете, аки трава, ежели прельститесь их лестью, не подобает с ними, поганцами, вам верным и говорить много.

Дав немного успокоиться после произведенного им впечатления, Аввакум коротко произнес:

– Нечего много говорить.

И снова окинув всех пытливым взглядом, умело закончил следующими словами:

– Братия и сестры мои, светы! Запечатлеем мы кровию своею нашу православную христианскую веру со Христом Богом нашим, Ему же слава во веки, аминь.

Тяжело вздыхая, стали расходиться присутствующие.

В горнице остались с Аввакумом только две сестры, да старица Мелания.

Аввакум сел на лавку около стола, все три женщины стояли против него.

– Молю вы, о Господь, детки мои духовные, святы и истинны рабы Христовы! Бог есть с нами – и никто же на ны.

Ни Морозова, ни Урусова, ни даже испытанная Мелания не могли освободиться из-под его влияния.

Аввакум повелевал ими, как игрушками; он поработил их волю.

XV

Царь Алексей Михайлович понимал, что своевременное взятие под стражу беглого протопопа значительно сократило бы ряды последователей староверья.

Сама фанатично настроенная Морозова без его влияния далеко, однако, не была бы так уверена в своей правоте.

Раскол имел более глубокие корни, чем это в начале казалось.

Отрицая «благоверие» в государе, староверы отказывались этим повиноваться ему, а это само собою вело к отказу от подчинения новому порядку вещей и тому обществу, которое приняло и ввело этот новый порядок.

Вследствие нежелания подчиниться новым церковным преобразованием и несогласия с некоторыми обрядностями, приверженцы старой веры, выходило, отказывались от повиновения вообще властям.

Раскольники боролись не с одними только новшествами Никона и принявшим их православным духовенством, но также и с самим царем.

Пока была жива первая супруга царя Милославская, раскольники сознавали, что благодаря приверженности царицы и ее родни к староверью, им опасаться нечего: царица всегда заступится перед своим супругом.

Вторичная женитьба царя и водворение партии Нарышкиных при царском дворе все изменило.

Церковные преобразования, совершенные Никоном, были теперь признаны, и православное духовенство, окрепшее благодаря этому, стало для раскола сильным врагом. Защитить перед царем раскольников было некому, а если и существовали приверженцы старого благочестия в числе бояр, то между ними не было таких всемогущих и сильных, каким был покойный Борис Иванович Морозов или государев тесть Илья Данилович Милославский.

И все-таки раскол широко распространился по Руси. В самой Москве, среди торговцев, а равно также мастеров и мастериц государевых мастерских палат, староверие насчитывало множество своих приверженцев.

В особенности пристали к нему изографы, т. е. иконописцы, так как новшество патриарха Никона – писание икон «будто живые писать» – лишало многих из них по незнанию этого искусства постоянного заработка.

Твердый оплот раскола, дом Морозовой, до сих пор представлявшийся им недоступным от влияния никониан, потерял эту славу после неоднократных присылок царских посланцев к Морозовой и требований царем покорности от боярыни.

Молодая царица Наталия Кирилловна задумала отправиться на богомолье в Троицкую лавру. Исполняя желание молодой супруги, Алексей Михайлович пожелал, чтобы этот первый выезд государыни был особенно торжественен.

Рано утром выехал блестящий царицын поезд из Москвы.

Во главе его гарцевало более полутысячи всадников из боярских детей, по трое в ряде.

На многих из них была одета золотая парча, казавшаяся броней.

Следом за ними вели десятка три коней в хорошей сбруе. Вместо попон из-под седел спускались драгоценные парчевые покрывала и шкуры тигров и леопардов.

Замыкавшая конный отряд стража с боевым вооружением предшествовала царю, ехавшему в карете, крытой алым бархатом.

Тучные кони белой масти везли ее.

По сторонам кареты шествовали ближние бояре.

Во время проезда по узким улицам Белокаменной вокруг царского экипажа теснилось много людей, желавших подать царю свои просьбы.

– Давай сюда, – сурово говорил высокий худощавый боярин Иван Кириллович Нарышкин, шурин государя.

Просьбы сыпались к нему дождем.

Он их принимал и складывал в красный ящик, несомый за каретой.

Немного позади ехал верхом малолетний царевич Федор Алексеевич. Коня его вели под уздцы бояре.

Поезд растянулся далеко.

На расстоянии получаса от царского поезда следовал поезд царицы.

Впереди него конюхи вели сорок статных коней.

За ними следовала пространная карета царицы, запряженная десятью белыми конями. Карета была плотно закрыта, и окна ее завешаны.

Этого требовал дворцовый этикет того времени.

Следом за каретой ехали верхом, сидя на конях по-мужски, горничные царицы.

Они были одеты в белые круглые шляпы, подбитые розовой тафтой, с желтыми шелковыми лентами, разукрашенными золотыми пуговками и кистями, падавшими на плечи.

Лица у всадниц были покрыты белыми покрывалами из толстой кисеи.

Костюм их составляли длинное платье и желтые сафьяновые сапоги.

Всего женской прислуги было более двадцати человек, составлявших двенадцать рядов.

Около царицыной кареты шло триста человек стрельцов с посохами и батогами в руках.

За ними следовали верхом дети боярские царицына чина.

Конец процессии заключали бояре и затем шла громадная толпа народа.

Вот тут-то и совершила царица смелый поступок, крайне изумивший всех присутствующих.

Любопытство заставило ее выглянуть из кареты и она, в первый раз проезжавшая среди такой массы народа, немного открыла окно колымаги.

Сдержанный гул изумления пронесся среди толпы: подобной смелости никто не ожидал.

В первый раз народ Московский увидел свою царицу.

Назвать Наталию Кирилловну красавицею в полном смысле этого слова было трудно. Это была женщина большого роста, с черными глазами на выкате, имевшая приятное лицо, небольшой круглый рот и высокий открытый лоб.

Может быть, такой смелый поступок царицы был объяснен ее молодостью и отсутствием царя.

Оружейник царя, боярин Хитрово, сопровождавший царицу, не посмел ей ничего заметить.

Стало темнеть, но до деревни, где предположено было остановиться на ночь, было еще не близко. И хотя дорога была достаточно видна, стрельцы зажгли множество восковых свечей и несли их около царицыной кареты.

Скоро добрались до ночлега.

В карете царицы находилась мать царицы Анна Леонтьевна, тетка ее Авдотья Петровна да невестка, жена Ивана Кирилловича, Прасковья Алексеевна.

Выбравшись из кареты, царица с боярынями поместилась в отведенной ей избе.

Только здесь решилась сказать ей об ее поступке мать.

Наталья Кирилловна улыбнулась капризно и ничего не ответила.

XVI

Царь уже находился на ночлеге, когда поезд царицы прибыл в деревню.

Этикет не позволял в тот же вечер встретиться с супругом, но рано утром на другой день часа в четыре, когда боярин Матвеев явился к царю здравствовать его, царь спросил о царице.

– Поди поздравствуй от моего имени царицу и скажи, что перед путем я зайду к ней.

Боярин сейчас же передал слова царя Наталии Кирилловне.

Окончив утренние правила, Алексей Михайлович отправился к супруге.

С поклоном встретили его царицыны боярыни. Царь вошел в царицыну избу.

Наталия Кирилловна, уже собравшаяся в путь и одевшаяся в особый парадный наряд для этого, поклонилась в пояс вошедшему супругу.

– Здорова, Наталия Кирилловна? Спокойно ли спалось тебе?

Снова поклонилась в пояс молодая женщина.

– Спокойно, государь!

– А не вспомнилось-ли тебе, Наталия, как вчерашний день ты в окно смотрела? – Ты думала, что не узнаю я о смелости твоей? Все донесли мне. Еще вчера же. Да ты не думай, я не сержусь. Искоренять этот обычай необходимо, пусть народ русский видит свою царицу!

– Спасибо, государь, – тихо промолвила Наталия Кирилловна.

– Не бойся, голубка, – ободрил ее снова царь, – вели открыть окна комнаты и смотри смело.

И вместе с царицей он вышел в переднюю избу. Стоящие двумя рядами боярыни обратили на себя его внимание. Он окинул их пытливым взглядом.

– Две Анны, Мещерская да Хитрово, княгиня Ухтомская, Давыдова, Мартюхина, вот казначея Ивашкина… все здесь, – заметил царь. – Кого бишь не хватает? – И Алексей Михайлович задумчиво потер лоб.

– Урусовой княгини, – обрадованным голосом вспомнил государь, – где же она?

Боярыни переглянулись между собою.

– Сказалась нездоровою Евдокия Прокопьевна, – робко ответила казначея Ивашкина.

– На ноги жаловалась она, государь, – с участием заметила Наталия Кирилловна.

Лицо Алексея Михайловича искривила недовольная улыбка.

– Ну, у обеих сестер заболели ноги. Морозова, толкуют, сидит сиднем, а теперь сестра ее заболела.

– Нет, государь, доподлинно мне известно, что Урусова больна, – снова проговорила царица, – вот к ней Прасковья Алексеевна заходила и лично видела, что недужится ей.

– Не верю я их болезням, – гневно сказал государь, – ну, что об этом толковать. Когда в Москву вернемся, пошлю к обеим сестрам лекаря.

И царь быстро вышел вон из избы.

В прежнем порядке отправились оба поезда. На этот раз около кареты царицы вместо стрельцов тянулись верхами царские окольничие и стольники: Иван Федорович Стрешнев, Иван Иванович Матюшкин, Борис Гаврилович Ушков и другие. Снова далеко растянулись царские поезда.

Из попутных деревень и селений выходили крестьяне, чтобы встретить царский выезд.

Наталия Кирилловна, подняв занавески, смотрела то на одну, то на другую сторону пути.

К лавре поезда прибыли к вечерне.

Завидя еще издалека, с высокой колокольни, царский поезд, звонарь дал повестку в маленький колокол и сейчас же ударил в самый большой.

Плавные звуки меди мерно поплыли по тихому вечернему воздуху. И как только царский поезд показался из-за пригорка, Анисим со своими помощниками стал трезвонить.

Навстречу высоким гостям вышел игумен с братией.

Иегумен осенил приезжих крестом; они вошли в большой собор, где после вечерни сейчас же началось молебствие о благополучном приезде. После молебствия царь и царица пригласили игумена с братией на ужин в трапезу, где был приготовлен стол из припасов, привезенных царицею.

Три дня гостили высокие гости в лавре и ежедневно игумен подходил в навечерие с хлебом к крыльцу царицы и дожидал ее выхода.

Возвратившись в московские хоромы, царица снова погрузилась в обычную замкнутую жизнь.

Как-то рано утром в хоромы к царице явился Артамон Сергеевич Матвеев и сказал встретившей его боярыне:

– Передай, боярыня, царице, что царь-батюшка изволит сейчас к ней сам жаловать.

Насколько могли помогать ей старые ноги, та побежала к царице с докладом.

Едва успели приготовиться к приему царя, как он сам появился в палатах.

Приветливо улыбнувшись супруге, он вошел в светлицу.

Все находившиеся там боярыни и мастерицы поднялись с лавок и чинно поклонились царю.

– Старательные у тебя работницы-то, Натальюшка, – пошутил государь, – одна ты только ленишься.

Молодая женщина покраснела и, чтобы оправдаться перед мужем, подвела его к кругу, на котором была натянута парчевая материя, по которой сама царица вышивала шелками и золотом.

Царь с любопытством посмотрел на работу жены.

– Ай-да Натальюшка, ай-да мастерица! – заметил царь и прошел вместе с нею в образную.

– По делу я с тобой толковать сюда явился. Помнишь, намедни мы с тобою в Троице были? Спрашивал я тебя про Урусову.

Наталия Кирилловна молча кивнула головой.

– Так вот, мне на нее извет подан… Пишут в подметном письме, – его в Грановитой палате нашли, – что Авдотья Прокопьевна так же, как и сестра ее Федосия, к Аввакумовскому учению примкнула.

– Ой, правда ли, государь? Что-то не верится.

– Не хотелось бы и мне верить, Натальюшка: князя Петра я очень люблю, жалко мне будет его, коли впрямь жена-то его Аввакумкиной лести наслушалась.

– Как же ты, надежда-государь, поступить задумал? – спросила Наталия Кирилловна.

– Велю искать, авось правды доищусь!

Нахмурилась молодая царица. Ей стало жалко Урусову.

Морозовой она не знала, но сестра ее часто бывала в верхних женских палатах.

Как только царь ушел, Наталия Кирилловна послала одну из боярынь за князем Урусовым.

Князь сразу же явился.

– Что приказать изволишь, матушка-царица? – почтительно склонил он голову.

– Коли ты, князь, беды на свою голову не хочешь, то предупреди княгиню, чтобы она на льстивые слова попа Аввакума не больно шла. Узнал государь-батюшка об этом и зело прогневался. Торопись же, сегодня царь надумал спосыл делать.

Успокоившись немного, царица принялась за свое рукоделие.

Приближалось обеденное время. Работы в царицыных светлицах окончились.