Текст книги "Дневники. 1913–1919узея"

Автор книги: Михаил Богословский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 51 страниц)

К 4-м часам мы всей семьей отправились к Готье и пили у них чай; мне надо было сдать ему дела о Флоровском. Вечер дома за разными делами, каких накопилось немало. 10 час. 46' вечера.

25 января. Понедельник. У Троицы. После лекции за чтением в Ж. М. Н. Пр. статьи Соболевского о Шварце и Лукьянова о Соловьеве. Статья о Шварце39 мне особенно интересна потому, что многое, что в ней рассказывается, относится уже к временам моего студенчества (1886—90). Вечером мы с А. И. Алмазовым навестили вдову и детей А. П. Шостьина, у них нашли Туницкого.

26 января. Вторник. В Академии конец лекций будет 12 февраля перед Масленицей и поэтому начинается передэкзаменное настроение, вопросы, по каким пособиям готовиться и т. д. Впрочем, мы пока еще на практических занятиях занимались толкованием Русской Правды. Из Академии я приехал на факультетское заседание и читал там отзыв о Флоровском. Возвращались с Готье и Савиным. Вечером усталость и освежающая прогулка.

27 января. Среда. Утром звонил ко мне по телефону А. И. Покровский с известием, что в сегодняшнем Совете Академии будет читаться отзыв о его книге, и с просьбой быть на Совете. Я и так собирался туда ехать ради премии Н. В. Лысогорскому. В 3 часа я отправился в Академию и был на Совете. Отзыва о Покровском не читалось, а премию Лысогорскому испортил Туницкий, представив на нее также

Виноградова доцента и уменьшив таким образом премию вдвое. Так как Совет кончился очень рано, еще до 8 часов, то остаток вечера я провел у И. В. Попова в обществе С. И. Смирнова и Туницкого. Разговор о новейшей русской литературе, а затем об академических делах – любимая тема профессоров-академистов.

28 января. Четверг. Утром выехал в Москву, читая в вагоне прекрасно написанный реферат студента Яцунского о столкновении царевны Софьи с Петром. Это автор удостоенного премии Володи Павлова сочинения об общине. Талантливый человек, смелый и ясный ум. Публики на семинарии было немного, но разговор был интересный. Из семинария, окончившегося в 61/2 часов, зайдя пообедать в ресторан Empire40, я в первый раз пошел в заседание Археологического общества. Заседание было непомерно длинно. Читались три доклада, из которых два очень большие: Линдемана о геркулесовом щите и Сидорова, оставленного при Мальмберге, о бельведерском торсе. Героем вечера был Мальмберг, выступавший с замечаниями. После докладов было распорядительное заседание, довольно безалаберное. Графиня Уварова волновалась по поводу бездеятельности комиссии41. Впечатление мое не из благоприятных.

29 января. Пятница. Получил письмо от Флоровского с просьбой назначить его диспут 14 февраля. Отправил в «Русскую старину» переписанную Лизой статью «Детство Петра Великого». В профессорской на Курсах видел Грушку, Розанова, Сторожева, Романова, с которым беседа о волнениях по поводу Третьяковской галереи, перевешивать картины или не перевешивать42. На семинарии выступала с докладом о малороссийских наказах 1767 г.43 окончившая Курсы Фомина. Доклад составлен очень ясно и обстоятельно и был, что очень редко бывает, превосходно прочтен. На мой вопрос, откуда у нее такое искусство чтения, она ответила, что была три года учительницей и привыкла читать в классе. Теплый тон доклада по отношению к Малороссии (сама Фомина – малороссиянка) вызвал оживленный, даже, пожалуй, слишком уж горячий спор между великороссиянками и малороссиянками, но звонок, к счастью, прекратил битву. Возвращаясь с Курсов, я сделал порядочную прогулку, с удовольствием после многих дней гнилой оттепели вдыхая свежий озонированный воздух после выпавшего чистого снега. По дороге заходил в две церкви, где шла всенощная, чтобы испытать поэзию полумрака храма с кое-где мерцающими лампадами. Вечером у меня был с карточкой Кизеветтера некий старец из Полтавы, хохол, бывший учитель классических языков, собирающий сведения о Петре Великом в Полтаве и Лубнах44. Он очень обрадовался, когда я показал ему в «Юрнале 1709 г.»45 известие о проезде Петра через Лубны после Полтавской битвы по дороге в Киев.

Прочел книжку Пругавина о Распутине46, выведенном под фамилией Путинцева. В книжке описывается, как великосветские дамы ездят к Распутину и веруют в него. Пругавин, видимо, точно сообщает факты – и тогда не остается сомнений, что это не новое, а давнее сектантское движение, уродливое выражение сильного религиозного чувства, вышедшего за церковную ограду и блуждающего на распутии. Те же явления, что при Александре I в кружке Татариновой47, позже в круге почитательниц Иоанна Кронштадтского, также признававших в нем Бога-Саваофа. Все это может интересовать сектоведов; но не понимаю, почему наши либералы, которые должны бы, кажется, везде и во всем стоять за свободу – не дают свободы верований другим, если сами с этими верованиями не согласны, а непременно считают нужным произвести сыск, пресечь и устранить явление, им неугодное. Не есть ли это тот же деспотизм с левой стороны, еще худший, чем с правой. Кому какое дело, какая богомолка или странница сидит в задних комнатах у замоскворецкой купчихи, и что за дело, к кому ездят и во что веруют великосветские барыни. Люди, громко кричащие о «свободах» и в том числе о свободе совести, на деле являются теми же инквизиторами, испытующими религиозную совесть других. Все это партийная борьба, не брезгающая средствами. Причина таких сект – неудовлетворенность церковью; казалось бы, дело церкви бороться с такими сектами, но не преследованием, а единственно удовлетворением религиозных исканий, не находящих удовлетворения в черством и сухом формализме нашей иерархии и нашего духовенства.

На помощь ищущей и страдающей душе христианской должен придти кроткий, вдумчивый и отзывчивый пастырь церковный, а не чиновник ведомства православного исповедания в официальном вицмундире.

30 января. Суббота. Лекции в Университете. Читал о декабристах и характеристику Николая I. Получил от Поржезинского его новое издание «Введения в языковедение»48. Вечером в заседании Общества истории и древностей, где К. В. Покровский читал очень интересное сообщение об Ильине, забытом теперь драматурге конца XVIII и начала XIX века.

31 января. Воскресенье. Заседание комитета Исторического общества у Герье. Егоров докладывал свои планы относительно исторического журнала. Долго думали, какое дать журналу название, перебрали с десяток разных названий и наконец остановились на «Исторических известиях». Затем рассматривались списки кандидатов в новые члены. Большие разговоры возбудила кандидатура Бороздина, предложенная как-то робко и под шумок Любавским и встретившая горячий отпор со стороны Егорова. Я также был против, мотивируя тем, что нахалу не мешает дать урок. Матвей Кузьмич [Любавский] взывал к состраданию и говорил, что Бороздин, которого он встречает в Медведниковской гимназии, не даст ему теперь проходу. После Герье мы отправились к Егорову, где продолжалось обсуждение подробностей печатания будущего журнала. Был А. Н. Филиппов, крайне назойливо предлагавший напечатать найденный им документ – записку Сперанского. Что, если бы каждый совался так же со своими документами?

Вечером я съездил к Богоявленским за вином для завтрашнего нашего обеда. У них разговор о даче и намерение поселиться рядом с нами в Шашкове.

1 февраля. Понедельник. Лекции у Троицы: с поезда на кафедру и с кафедры на поезд. Крайне трудно было попасть на трамвай, у остановки которого идет отвратительный бой из-за вагона. Ехал на № 15, идущем по бульварам, и встретил А. А. Волкова49, с которым говорили о новейшей школьной реформе50. Вернувшись в Москву, шел домой пешком. Свежий воздух, великолепная погода. В 71/2 час. у нас был обед, на котором были Шестаковы, Егоровы, Богоявленские, Богословские и Алексей Павлович [Басистов]; я заходил вчера его позвать. Вино, добытое Сергеем Константиновичем [Богоявленским], оказалось превосходным и привело нас в хорошее расположение духа. Разошлись около 12 часов.

2 февраля. Вторник. День посвящен был отдыху. Утром (великолепная погода: тихо, слегка морозно, замечательно чистый воздух) гуляли с Миней, прошли к берегу Москвыреки и наблюдали санную езду по реке. После завтрака была у меня А. С. Шацких. Я опасался повторения такой же сумбурной аудиенции, какая была осенью, и потому назначил ей определенные рамки времени 2–3 часов и, надо сказать, не без труда заставил соблюдать последовательность в изложении. Все ее попытки уклоняться в сторону и пересыпать изложение ее работы рассказами о ее столкновении с Филипповым, о ее знакомстве с Веселовским – были парализованы. Только такими мерами я добился некоторого толка. Были у нас Котик, Липушата и Лизины сестры51 за чаем. Вечером я опять сделал прогулку, наслаждаясь свежим чистым (от нового снега) воздухом. Полный отдых.

3 февраля. Среда. Утром в газетах известие о взятии девяти эрзерумских фортов. С радостью читая эти телеграммы, я раздумывал, когда же будет взят самый Эрзерум, и мне казалось, что придется ждать еще несколько недель. Тем большим радостным сюрпризом было известие, сообщенное в Малом театре со сцены А. И. Южиным: «Эрзерум взят!»52. Публика разразилась аплодисментами и криками «ура!».

Утром с Миней случилось происшествие. Он был отведен Л[изой] на урок пения и там оставлен. За ним должна была зайти mademoiselle. Вдруг в 12-м часу звонит телефон, и его голос мне говорит: «Папа! mademoiselle за мной не пришла, я уж здесь долго жду, совсем истомился». Мое положение было затруднительно, т. к. я не знал адреса этих уроков пения, а Лизы и горничной Лены не было дома. Я отправился наудачу в Гагаринский переулок разыскивать квартиру этих курсов пения, но встретил Миню с m-lle, которая за ним все же пришла, но поздно. У меня сегодня было 4 реферата для просеминария, один больше другого. Они и поглотили весь мой день. Из просеминария пошел в ресторан обедать, там у нас назначено было свидание с Лизой, ездившей за билетами. Вечер в театре на пьесе «Стакан воды»53. Рядом с нами в амфитеатре оказались Сухотины – к нашему удовольствию. Превосходная игра Ермоловой, Южина и Лешковской.

4 февраля. Четверг. Чтение реферата для семинария. Затем семинарий, и в этом прошел день. Моя собственная работа о Петре не двигается под давлением университетских занятий. В газетах пока нет еще известий о подробностях взятия Эрзерума. Но как будто видно, что турецкой армии, его занимавшей, удалось уйти54.

5 февраля. Пятница. Утро за чтением книги Зайончковского: «Восточная война 1853—56 гг.»55. На семинарии на Курсах оказалось несколько курсисток, явившихся совсем не подготовленными и не исполнивших тех работ, которые требовались, за что и были сделаны замечания. Весь вечер за книгой Зайончковского. Миня третий день лежит в постели: у него насморк и кашель. Погода отчаянная: оттепель, сильнейший ветер, необыкновенная сырость.

На Курсах Сторожев рассказывал о слухе, сообщенном ему его домовладелицей княгиней Куракиной, о том, что приостановка сообщения Москва – Петроград вызывается вовсе не провозом в Петроград продуктов, а вывозом из Петрограда разных ценностей, т. е. эвакуацией Петрограда. Кто это фабрикует такие гнойные, гнилые известия? А между тем они ползут и все-таки свое дело делают, уныние распространяют.

6 февраля. Суббота. Плохо читал (т. е. говорил) в Университете о внешней политике Николая I. Чувствовал какой-то прилив к голове, и слова не шли на язык. После лекций ждал в Университете пробной лекции Панова (3–5), частью за журналами (NB. статья пустобреха Сыромятникова в журнале «Вестник воспитания» о задачах высшей вольной школы56, начиненная ругательствами по адресу школы «казенной»), частью за беседой с И. В. Софинским, повествовавшим мне о годах его учительства в гимназии. Панов прочел очень хорошие лекции. Первая из них, о Шахматове и его учениках, была в особенности интересна. На лекции были М. К. Любавский, Готье и Яковлев. Вечер дома за Зайончковским. На улице сильнейшая буря.

7 февраля. Воскресенье. Были блины у С. Б. Веселовского в 4 часа дня, на которых я встретил С. К. Богоявленского, Егорова и Яковлева. Мы были угощены великолепным медом домашнего приготовления, довольно хмельным. Ушли в 8 ч., и я отправился провожать С. К. [Богоявленского], зашел к ним за Лизой и увидел у них Марью Ипполитовну [Маркову]и Кузину, очень хваливших мой учебник.

8 февраля. Понедельник. Ездил к Троице читать последние лекции. Вечер провел один за чтением статьи пустозвона Сыромятникова о суде в древней Руси57. Пустозвон и здесь в ученом труде остается таким же. По его теории выходит, что в доисторические времена люди, связанные в союзы (родовые и др.), имевшие сакральный характер, строже соблюдали право, чем, пожалуй, теперь. Свободе и даже разгулу страстей при таком строго-правовом порядке не могло быть никакого места. Наивно и никакого чутья действительности.

9 февраля. Вторник. Простился со своими студентами в Академии. Был на факультетском заседании, где обсуждалась программа заседания в память Корша. Вечером заседание нашего нового Исторического общества. Доклад Егорова о его книге. Возражали А. Н. Ясинский, я и А. А. Фортунатов. После этого председательствовавший Савин сделал резюмирующее заключение. Заседание вышло таким образом весьма приличное. Мы отпраздновали возрождение Общества, зайдя поужинать в Литературно-художественный кружок58. Там узнали известие о посещении Государем думы59.

10 февраля. Среда. День за рефератами для просеминария. Затем просеминарий: читался реферат Шостьиным, хорошо написанный. Вечером ко мне пришел А. В. Флоровский, только что приехавший из Одессы для диспута. Я уже начинал испытывать тревогу, приедет ли он, так что очень был рад его появлению.

11 февраля. Четверг. Приезд Флоровского заставил меня закончить подготовку к диспуту, чем я занимался все утро. В Университете семинарий с очень плохим рефератом студента Корнилова. Реферат был раскритикован другими членами семинария. Виделся с Готье, Ржигой и Гензелем. Попытка моя устроить сегодня собрание историков для знакомства с Флоровским не удалась. Вечером – прогулка. В газетах началась брехня из думской залы.

12 февраля. Пятница. Утро за окончательной подготовкой к диспуту. Пересматривал и приводил в порядок возражения. Был на Курсах на семинарии. Вечером у меня состоялось собрание для знакомства с Флоровским. Кроме него были Савин, Готье, Матвей Кузьмич [Любавский]. Позже приехали из заседания отделения Чупровского общества60 Веселовский и Кизеветтер. Было довольно оживленно, несмотря на усталость большей части гостей от вечерних работ. Кизеветтер мне привез свой новый сборник статей61.

13 февраля. Суббота. Мысль невольно все время направляется к событию во Франции, к громадному сражению при Вердене. Оттуда пока долетают только неясные известия. Может быть, это и перелом всей войны?62 В Думе длинная болтовня и взаимные личные и партийные перекоры: ругаются государственные кухарки. Читал сегодня в Университете; заметна убыль студентов в аудитории. Мы с Поржезинским объяснили это явление как результат появившихся в газетах официальных известий о призыве студентов в офицеры63.

14 февраля. Воскресенье. Сражение у Вердена продолжается, и все время испытываешь тревожное чувство, в какую сторону склонятся весы. У нас тоже было сегодня сражение – диспут с А. В. Флоровским. Благодаря моим стараниям на В. Ж. К. удалось вполне прилично наполнить Богословскую аудиторию: я пригласил в пятницу на диспут слушательниц моего семинария, а также вчера говорил и студентам. Диспут сошел, кажется, недурно; мы спорили в совершенно спокойном академическом тоне. Я повторил те возражения, которые сделал в отзыве, и прибавил еще два: об отношении дворянства к Комиссии64 и о принципе сословности, проводимом Екатериной. На эстраде было немного профессоров, но разговоры между ними, возникавшие по временам, мне мешали и как-то понижали энергию и настроение, так что в общем моя речь прошла не так, как бы мне хотелось. Кроме того, и сидеть совсем около кафедры было неудобно, и это также меня очень охлаждало. Словом, вышло не то, что бы должно было быть. С диспута мы шли домой с Л[изой]; великолепная, морозная, но тихая с таянием на солнце погода. Испытывал чувство большого облегчения, что дело с Флоровским, наконец, благополучно кончилось. Вечером одинокая большая прогулка; та же морозная тишь на улице.

15 февраля. Понедельник. Первое, что, конечно, делаешь теперь утром – это бросаешься к газете. Положение у Вердена все еще нерешенное; все же французы как будто несколько подаются назад. Должно быть, верно то новое, подтвержденное этой войной правило: нет той крепости, которая не могла бы быть взята. Наконец-то я мог возобновить занятия над Петром и продолжить изучение первой осады Азова. Работал над этим с большим удовольствием. После завтрака при замечательно хорошей, слегка морозной, но ясной с таянием на солнце погоде сделал большую прогулку. Затем вновь принялся за прерванное чтение книги Зайончковского. Вечером у нас голубки-супруги Живаго. Миня, после промежутка около полутора недель вследствие кашля, в первый раз выходил сегодня гулять.

16 февраля. Вторник. Утро было проведено за работой над Петром. Продолжает стоять та же великолепная ясная бодрящая погода, ею мы и воспользовались с Миней для прогулки после завтрака по Девичьему полю. Обедал я у Юры Готье, где были Флоровский и Яковлев. Вспоминали о Гроте, явившемся в Москву из Одессы. Я рассказал о необычайном восходе в Москве этой яркой звезды и об удивительно быстром ее закате. После обеда мы пошли на заседание, посвященное памяти Корша, в Университете. Было много народа, так что Богословская аудитория была полна. Первым говорил

A. Н. Веселовский о знаниях Корша по иностранным литературам. Мне, когда я слушал его речь, вспоминались прежние времена, когда Веселовский читал в Университете. Шахматов прочел деловитую и обстоятельную, но сухую докладную записку, именно читал по маленьким листкам, и нельзя сказать, чтобы отличался умением читать. Следовал затем Сперанский – о работах Корша по изучению «Слова о полку Игореве»65 – читал по большим листам и читал, как дьячок шестопсалмие. В. Н. Щепкин говорил о Корше как слависте, о его знакомстве со славянскими литературами, об его отношении к славянству и о славянстве вообще – говорил нервно, с подъемом и своею нервностью заражал аудиторию. Рукоплескания, по недосмотру допущенные Грушкой – председателем, были особенно сильны после речи Щепкина. Брандт говорил о Корше как стихотворце, начав с глупости, без которой он не может никогда, – о том, что он говорит не только как Роман Брандт, но и как Орест Головнин66. После этих пяти докладов объявлен был перерыв. Я встретил много знакомых, среди которых В. А. Михайловского. Отозвав меня в сторону,

B. К. Трутовский сказал, что ему надо поговорить со мною, и сообщил, что в Археологическом обществе намечают меня в председатели Археографической комиссии. Я наотрез отказался, сославшись на множество и тяжесть дел, и указал на Ю. В Готье. На его слова, что я могу и не действовать активно, а нужно – имя, я ответил, что иконой мне быть еще рано и что я должен еще работать. На том и покончили. Так как был уже одиннадцатый час, а предстояло еще 4 доклада, то я бежал домой с Л[изой]. Верден еще держится.

17 февраля. Среда. Итак, во вчерашнем заседании был обрисован Корш – лингвист, ориенталист, знаток литературы, классик и т. д. Но совершенно остался не изображенным Корш как цельная личность, и отдельные характеристики остались не только не объединенными, но и несвязанными.

Занимался очень интенсивно Петром; наконец-то я дорвался до возможности заниматься наиболее интересующим меня делом. После завтрака мы сделали прогулку с Миней в Девичий монастырь – погода все продолжает быть дивной. Вечером у меня Гр. Гр. Писаревский и затем В. А. Михайловский. Писаревский рассказывал об их устройстве на новых местах в Ростове-на-Дону.

Под Верденом, по-видимому, некоторый антракт.

18 февраля. Четверг. Чисто деловой день. Все утро ушло на Петра и довольно производительно. После завтрака – большая прогулка. Затем чтение Зайончковского в полнейшей тишине, так как Л [иза] с Миней были у Липушат.

19 февраля. Пятница. День проведен так же, как и вчера. Все утро над Петром, затем прогулка с Миней туда же, к Девичьему монастырю. Погода такая же дивная, морозная, ясная, бодрящая. По возвращении книга Зайочковского. Вечером опять прогулка.

Есть тысячи причин умереть, и эти причины грозят на каждом шагу такому хрупкому составу, как человеческий организм, и все-таки почему-то живешь. Почему это?

20 февраля. Суббота. День проведен так же производительно, как и предыдущий и вообще как вся масленица. Я рано ложусь, рано встаю, утро за работой над Петром, вечер за книгой Зайончковского. Вот если бы такою жизнью пожить продолжительное время, можно бы кое-что и сделать! В 3 часа мы втроем отправились на большую прогулку и наслаждались чистым воздухом у Девичьего монастыря.

Передо мной на письменном столе поставлен календарь. Каждый день листочек перекладывается на нем с правой стороны на левую. По мере того как левая пачка листов утолщается, правая делается тоньше. В календаре 366 листков на нынешний год. Где-нибудь есть, может быть, листовой календарь и всей жизни: число дней-листков в нем – определенная цифра, и также, по мере откладывания прошедших дней, правая пачка уменьшается и может быть и очень уж не толста.

21 февраля. Воскресенье. Бой у Вердена, затихший было, возобновился и опять вызывает тревогу за исход. Опять утром с жадностью бросаешься на газеты. Был у Ст. Ф. Фортунатова, в первый раз за текущий сезон. Нашел обычную его компанию. Оказывается, Савин предлагал его в члены Исторического общества, не переговорив предварительно с ним; он был очень изумлен, получив повестку, и членом общества быть вовсе не желает. Удивительно бестактно со стороны Савина, который не мог не знать, что С. Ф. Фортунатов когда-то был членом этого общества и затем ушел из него, и, следовательно, уже с ним-то надо было непременно переговорить. Итак, Савин предложил двух ушедших: Фортунатова, ушедшего из Общества в члены Общества, и Виноградова, ушедшего из Университета67, в почетные члены Университета. Первое предложение закончилось скандалом, посмотрим, как кончится второе. Остальной разговор касался Высших женских курсов; упомянут был и неизбежный «Дайси»68.

Вечером у нас были Богоявленские и Холи. Миня написал на отдельных карточках слова «Милости просим кушать» и раздавал каждому, делая все это с необыкновенной серьезностью. Много в нем радушия и, насколько это возможно в его возрасте, гостеприимства.

22 февраля. Понедельник. Поработав утром над Петром, заходил после завтрака в Архив МИД, где беседовал со всей компанией архивцев. Сделал некоторые разведки о том, что можно там найти для юных лет Петра. Оттуда возвращался кружным путем, проводив С. К. Богоявленского. Придя домой, узнал, что ко мне звонил Д. Н. Егоров, и оказалось, что он зовет меня обедать по случаю дня рождения моего крестника Андрюши. Мы отлично пообедали и выпили вина из того запаса, который он заготовил для угощения после диспута. Речь касалась предстоящего диспута, Исторического общества и др. Я ушел в 10-м часу. На дворе сильнейшая вьюга, резкий и холодный ветер.

23 февраля. Вторник. Утро над Петром, но написал мало, т. к. увлекся чтением книги об Азове Байера69. Факультетское заседание. Савин прочел очень большой, красиво написанный, но довольно суровый отзыв о книге Егорова. Он упрекает Егорова в непомерном оптимизме, в том, что для поставленной темы материал совершенно недостаточен, в том, что вероятное Егорову кажется достоверным. Книга

Егорова вовсе не история Мекленбургской колонизации, а только история Мекленбургского дворянства, так как нет изображения колонизующих масс. Выводы Егорова Савин излагал, прибавив в одном месте слова «будто бы». Диспут ввиду таких противоположных позиций автора книги (Матвей Кузьмич [Любавский] говорил, что он пришел совсем к противоположным выводам, чем Егоров) обещает быть очень интересным. Хочет возражать также и Поржезинский. Придется сидеть, очевидно, долго. После отзыва у нас с Любавским и Готье был разговор о курсах на будущий год. Из Университета я уходил в книжный магазин Вольфа (на Тверской) и Суворина, искал для Мини «Таинственный остров» Жюля Верна, но тщетно. Вернулся по линии бульваров и весь вечер был дома за книгой Зайончковского.

Верден все держится, хотя немцы ведут уже третий штурм, на этот раз с левой стороны Мааса70, где имеют успех. Что бы ни было, защита Вердена отныне уже славная страница в истории этой войны.

24 февраля. Среда. К сожалению, должен отвлечься от любимой и главной работы другим делом – исправлением текста прочитанных в нынешнем году лекций для издания71. Над этим и работал до 3-х часов. Затем был в Университете, беседовал о войне с Лопатиным и Поржезинским. После просеминария заходил в 4 книжные магазина в поисках «Таинственного острова» для Мини и наконец нашел его у Сытина на Никольской. Это, оказывается, издание Сытина, и потому, должно быть, другие книжные магазины его не держат. Полная неурядица у Карбасникова – приказчики все взяты на войну, продают какие-то бестолковые девицы. Думается, что и в книжной торговле женский труд мог бы быть более высокого качества. Вечер дома над Зайончковским; у нас Маргарита. Л[иза] занялась и увлеклась составлением биографии Мини за 8 прожитых им лет к его рождению. Маргарита приняла участие в подборе фотографических изображений для этого очерка.

25 февраля. Четверг. Продолжал с большим прилежанием подготовлять к изданию курс, и это заняло все время до 3 часов. В Университет не явился на семинарий референт студент Кочан, и так как у меня был на нынешний день только один реферат, то, к сожалению, семинарий не состоялся, и я пожалел о времени, потраченном на чтение реферата и на путешествие в Университет. Вечер за чтением Зайончковского. «Русские ведомости» сеют смуту, печатая вздорные известия о готовящихся переменах под заглавием «слухи». Но слухи совершенно противоположные: то выступление против Думы правых и таинственное совещание у Щегловитова, то, напротив, о повороте в сторону Прогрессивного блока72 и о совещании Родзянко с лидерами блока73. Много несчастий терпела ты, многострадальная Русь, но не была еще никогда подымаема при помощи блоков!

26 февраля. Пятница. День рождения Мини, поэтому он еще вчера очень волновался и все говорил: «Поскорей бы проходил нынешний день, чтобы скорее наступило рожденье». Когда я вернулся домой (из Университета), он бросился ко мне со словами: «Папа! Какое несчастье! Я брал словарь из шкафа и увидал там „Таинственный остров“», – книгу, которая должна была быть ему подарена сегодня. Ночь он плохо спал; среди ночи вдруг прибежал к нам в спальню и положил на тумбочку свой сюрприз нам – тетрадку со своими «сочинениями»: «Волга», «Костер» и др. Проснулся в половине 7-го и тотчас же занялся подарками, которые были приготовлены мною под утро у его постельки на стуле. О сне нельзя было уже и думать. Я утром, вопреки обыкновению, сделал большую прогулку, заметив приступ нервного состояния сердца, видимо, от работы по вечерам за последнее время. От 3 до 5 был на Курсах, виделся с Грушкой и М. Н. Розановым, беседовали о предстоящем диспуте Егорова. За обедом у нас Маня с Миней и Липушата. Каплюшка чувствовал себя виновником торжества. Торжество наше было, однако, омрачено известием от Егоровых о том, что у них заболел и, кажется, скарлатиною, мой крестник Андрюша. Сюрприз для Дм. Ник. [Егорова] неожиданный и крайне неприятный. Каково диспутировать в таком настроении!

27 февраля. Суббота. Лекция в Университете при большом количестве слушателей. После лекции чувство неудовлетворенности или, вернее, недовольства собою за прочтение не так, как следовало бы, но все-таки приятное состояние умственного возбуждения. День солнечный, весенний. Вечером заседание ОИДР с очень неинтересным рефератом Рождественского об английском посольстве в Москву в 1604-5 гг. Боюсь, что я говорил слишком резко, упрекая докладчика за отсутствие критической оценки разобранного источника. После заседания мы ужинали в обычной компании в ресторане Мартьяныча74, закрывающемся в 11 час. вечера. Еще до 12 я был уже дома.

28 февраля. Воскресенье. Диспут Д. Н. Егорова. Мы с Л[изой] отправились в Университет в первом часу и на лестнице встретились с самим виновником торжества. Богословская аудитория была совершенно полна. Солнечный день, лучи солнца в аудитории, озаряющие целый цветник юных слушательниц Д. Н-ча [Егорова], наполнивших аудиторию, цветы на кафедре – все это создавало светлую, красивую обстановку. При вступлении Д. Н. [Егорова] на кафедру была устроена овация. Вступительная речь была слишком длинна – 3/4 часа. Диспут был длиннейшим из всех, какие я помню, начиная с 1886 года, он окончился в половине девятого, начавшись в половине второго. Был сделан на исходе пятого часа дня перерыв. Духота стояла в зале невозможная! Эстрада для профессоров была полна. Блистали отсутствием только наши профессора всеобщей истории Виппер и Иванов, казалось бы, более других обязанные быть на диспуте. Випперу, очевидно, помешала придти его обычная ото всего уклончивость, а Иванову, должно быть, отсутствие интереса к его предмету.

В речи Д. Н. [Егоров] в значительной части повторил то, что говорил в своем докладе. Возражения Савина были весьма основательны, главные из них состояли в указаниях на отсутствие материала для такого исследования, какое предпринял Егоров, и на то, что только возможное и вероятное в книге объявляется доказанным и достоверным. Но А. Н. [Савин] плохо сумел эти возражения преподнести. Они вышли у него как-то мелочно-раздробленными и распыленными и поэтому не производили впечатления. Преудачно приведя в начале возражения стихи «Подвижник сильный не боится брани» и рассмеявшись по поводу своей удачи, Савин и дальнейшие свои возражения приправлял почему-то смешками, хотя ничего смешного в них не было; все время он говорил, обращаясь лицом к публике, а к диспутанту неуклюже повернувшись спиной. Одно время в момент оживления спора из-за какой-то линии на карте, А. Н. [Савин], встав во весь рост и повернувшись совсем уже к публике, обратился к ней со словами: «Господа, правда же, здесь ломаная линия, а не прямая?», – как будто зала могла быть судьею спора. И эти слова говорились с веселым смехом, и вообще достопочтенный историк весьма напоминал на этом диспуте танцующего верблюда.