Текст книги "Дневники. 1913–1919узея"

Автор книги: Михаил Богословский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 51 страниц)

17 ноября. Вторник. Длинное заседание факультета. М. Н. Сперанский читал около часу свой отзыв о книге Шамбинаго, написанный туманно, расплывчато и водянисто, с неоднократными утомительными повторениями, однако содержавший указания [не только] на отрицательные стороны книги, чего мы ожидали, но и на положительные, и последних было немало. От заключения, т. е. заслуживает ли книга быть допущенной, он странным и глупым образом воздержался. Второй отзыв приват-доцента Орлова также продолжался более 50 минут, но был составлен ясно, конкретно и дельно и хорошо прочтен. Затем началось обсуждение. М. Н. Розанов обратил внимание на положительные части отзыва Сперанского и указал, что противоречия между отзывами нет. Далее я говорил о трех различных элементах книги: разборе текстов песен, исторических комментариев и гипотез. Третьим выступил Брандт, передавший свои впечатления от книги весьма благоприятные и сообщивший отзывы В. Ф. Миллера. Готье сказал два слова об отличии второй редакции книги от первой, заключающемся в умножении подстрочных примечаний. Любавский очень тонко и дипломатично перекинул Сперанскому золотой мост, сказав, что М. Н. [Сперанский], конечно, воздержался от решительного заключения из сознания лежащей на нем ответственности и из уважения к факультету. По мере всех этих речей Сперанский, сидевший вначале нахмурившись, стал все более расцветать, пришел в благодушное настроение и казался уже самым расположенным к Шамбинаго другом. Так все кончилось с этой книгой благополучно. Разумеется, что, если бы Сперанский встретил в ком-либо поддержку, он наклонился бы в отрицательную сторону своего отзыва. Вот удобство таких отзывов и за, и против без определенного решения. В том же заседании выбрали секретарем факультета С. И. Соболевского, причем шестеро наших левых положили ему черные шары, при 13 белых. Домой я пришел в 8 часу, утомленный. Была мысль о том, как ввиду этого утомления провести вечер, как вдруг позвонил по телефону Д. Н. Егоров и пришел к нам. Он что-то раздраженный и озлобленный и в глубине души, я все более ясно это замечаю, тоскующий по Университету – единственному учреждению, где его талант действительно мог бы быть приложен с пользою.

18 ноября. Среда. Работал над Петром. После завтрака отправился подписаться на новый военный заем161, удачно попал в Сберегательную кассу, когда было уже немного публики, и подписался на 2000 рублей. Капля в общем море, но ведь и море составляется из капель. Таким образом, всего моих денег в военных займах 5000 рублей. Это единственное, чем я непосредственно участвую в войне, памятуя завет Петра Великого: «Денег, как возможно, собирать, понеже деньги суть артериею войны»162.

Из кассы возвращался бульварами – дивная немного морозная тихая погода. Заходил за Миней к Россолимо. Вечер дома за книгой Покровского.

19 ноября. Четверг. 4 реферата в семинарии отняли все утро. Студенты мои начинают входить во вкус исследований о Петре, и поэтому были оживленные дебаты. Зайдя домой из Университета и пообедав, пошел на В. Ж. К. на заседание факультета, чтобы содействовать делу выражения благодарности В. И. Герье за его пожертвование капитала на премии163, которое и проводил по мере сил, настояв, чтобы благодарность была выражена вскоре же, не дожидаясь официальной бумаги из Городской управы и через депутацию. Читал превосходный отчет о занятиях М. А. Голубцовой (во время заседания). Ожидание директором Курсов [С. А. Чаплыгиным] официальной бумаги с уведомлением о пожертвовании, когда директор, как гласный Думы, был в заседании и даже говорил там по поводу этого дара – не то же ли это самое, как отказ одного генерала принять заявление о снарядах, очень выгодное для казны, потому только, что на заявлении не было требуемой гербовой марки? Та же бюрократия.

20 ноября. Пятница. Семинарий на Курсах и беседа с А. Н. Савиным о возможности возрождения Исторического общества, к чему он относится не сочувственно, высказывая ту мысль, что всеобщая история – область слишком обширная, что здесь не сойдется и двух специалистов по одному и тому же вопросу, которым было бы интересно обменяться взглядами. С Курсов заходил в писчебумажный магазин Аралова за заказанной печатью для Мини, но она еще не готова. Дома по этому случаю большая грусть. Вечер за книгой Покровского, где все оригинальное и индивидуальное: люди, события и идеи – стерто и показываются только одноцветные, одинаковые для всех времен и народов классовые шаблоны. Большой разговор с Л[изой] о психологии детей, по поводу того, нужно ли принуждать Миню читать, когда ему это не хочется, и нужно ли настаивать на таком принуждении. Я против раннего обучения. Главное для ребенка – здоровье, свежий воздух, движение и бодрое настроение. Все то, на усвоение чего в пятилетнем возрасте нужно шесть месяцев, в восьмилетнем усвоится в два и без всяких затруднений. Что может быть печальнее этих шестилетних ребят, сидящих за книжками и тетрадями, с бледными личиками и с испорченными нервами! С началом правильного ученья ребенок попадает в рамки расписания, и эта жизнь по расписанию продолжается потом до гробовой доски, так к чему сокращать свободу золотого детства! Ее не вернешь никогда впоследствии! Одна из прелестей детства – незнание, и что может быть противнее пятилетних профессоров, поражающих обширностью своих ни к чему не нужных знаний и чахлым видом. Учиться надо начинать серьезно, относиться к ученью как к делу, а не как к игре и забаве, и поэтому следует начинать учиться как можно позже.

21 ноября. Суббота. На открытии нового великолепного читального зала в Румянцевском музее164. Зал вместимостью на 450 человек. Вечер у Холей с Шестаковыми.

22 ноября. Воскресенье. Годовщина обоих моих диспутов 22 ноября 1902 г. и 22 ноября 1909 г.165 У нас завтракали супруги Живаго. Обедал я у Г. К. Рахманова в обществе Любавского, Кизеветтера, П. И. Новгородцева, Н. И. Романова, Лейста, С. И. Чижова. Разговор благодаря присутствию Новгородцева вертелся вокруг топлива. Кизеветтер рассказал, что Новгородцев, недавно говоря с кафедры в Коммерческом институте166 о трехчленной формуле Гегеля, сказал «трехполенная» формула Гегеля. Новгородцев отрицал это.

23 ноября. Понедельник. В Академии. Сильнейший ветер помешал прогуляться на чистом воздухе, и я весь длинный вечер в гостинице за книгами. Читал, между прочим, статью М. М. Ковалевского о шеллингианстве и гегельянстве у нас в 30-х и 40-х годах в «Вестнике Европы»167. Статья составлена, видимо, без всякого участия пера, а только при помощи ножниц и клея – вся из выдержек из переписки и чужих слов, плохо подобранных.

24 ноября. Вторник. В профессорской Академии оживленные толки по поводу принесенных «Русским словом» вестей о перемещениях в высшей церковной иерархии. Митрополит Петроградский Владимир назначен митрополитом Киевским, и случай этот небывалый – Владимир первый, кто таким образом занимает три кафедры: Московскую, Петроградскую и Киевскую168. В Академии выражается как будто недовольство, насколько оно может там выражаться, что так «швыряют» митрополитами; но не сами ли эти иерархи своим низкопоклонством и угодливостью довели себя до такого положения, когда обер-прокурор может ими швырять? Когда Синоду предложили поставить в епископы Варнаву, безграмотного человека, почему же Синод, считая его неспособным занимать епископское место, все-таки поставил его и не нашел в себе мужества выступить с возражением? Пришлось бы пострадать, но почему же забыли о митрополите Филиппе? Вступили в сделку с совестью, поэтому и покатились по наклонной плоскости и теперь пожинают плоды. Иерархи о церкви менее всего думают, главною пружиной их деятельности является личное честолюбие: повышения, награды, доходы и т. п. Нечего и протестовать в таком случае. Сделались чиновниками, так и подвергайтесь всем неудобствам чиновничьей судьбы, между прочим и перемещениям.

25 ноября. Среда. На просеминарии от 4 до 61/2 вечера, а затем в заседании Общества истории и древностей российских. Янчук сделал очень интересный доклад о знаменитом екатерининском архитекторе Баженове. Но доклад был слишком длинен; автор читал его ровно два часа. Я был особенно утомлен, потому что был голоден. После заседания зашли ужинать в ресторан «Россич»: Белокуров, В. И. и К. В. Покровские, Рождественский, Долгов, Писаревский и я. Писаревский сидит без денег, а ему надо ехать к месту назначения, т. е. в Ростов-на-Дону, читать там лекции в Варшавском университете169. Вечный бурш! К 12 часам ночи приехал М. К. Любавский. Разошлись в 1 час.

26 ноября. Четверг. Все утро был занят чтением выдающейся работы студента Штрауха о стрелецком бунте 1682 г.170, очень большой по объему. Она и была предметом семинария сегодня. С семинария я намеревался пойти на чтение французских профессоров; но по настоянию Егорова отправился на В. Ж. К. на заседание советской комиссии171 все по тому же делу о благодарности В. И. Герье за его пожертвование Курсам. Так как историко-философский факультет уже принял решение поднести адрес В. И. Герье, то директор [С. А. Чаплыгин] попал в неловкое положение: факультет будет благодарить, а Совет нет. Для улаживания этого дела и созвана была комиссия с приглашением в нее лиц, избранных историко-философским факультетом для поднесения адреса. Директор, открыв заседание, объявил, что советская комиссия в заседании 24 октября постановила не выражать благодарности, до получения официальной бумаги из Думы. Об этом постановлении наш факультет, кстати сказать, ничего не знал, и Хвостов принес повинную в том, что не осведомил об этом факультет, так как позабыл о постановлении комиссии. Произошел горячий обмен мнений. Противником немедленного принесения благодарности оказались Давыдовский и нелепый М. Н. Шатерников, мне ставший неприятным с истории 1911 г., когда «выходили» из Университета профессора и приват-доценты172. Я с одинаковым уважением отношусь и к ушедшим, и к оставшимся. Раз решали уйти, то и надо было или уйти, или оставаться. Оказалось, однако, несколько экземпляров, которые сумели в одно и то же время и уйти, и остаться, получив овации с ушедшими и сохранив выгоды с оставшимися. Шатерников ушел как приват-доцент, и был восхвален газетами и почтен адресами, – и остался как ассистент, получив возможность доканчивать свои работы в лаборатории. С тех пор он стал мне противен, и в прениях в комиссии я не удержался по его адресу от резких нот. Говорил резко и против формалистики и официальной бумаги. Директор обещал уладить дело, созвав в скорейшем времени совет, а для удовлетворения бюрократического вкуса Шатерникова достать, по крайней мере, копию с журнала заседания Думы. О прогрессивные головы – в душе своей вы еще более бюрократы, чем вся наша бюрократия, на которую вы так нападаете!

27 ноября. Пятница. Начал читать сочинение «Вопрос о происхождении крестьянской общины в исторической литературе», представленное под девизом «Les documents ne peurent jamais fournir que des fragments etc.» (Seignobos) [25] на соискание премии Володи Павлова173. Обширная и, кажется, дельная работа. Был на В. Ж. К., где у меня семинарий. В профессорской оживленный разговор по поводу вчерашнего заседания советской комиссии. Сторожев сначала выражал чувства негодования по поводу того пути, которым Герье направил свой дар, т. е. через город, но под натиском возражений М. Н. Розанова тотчас же сдался и согласился, что благодарить, конечно, надо, и чем скорее, тем лучше. С Курсов я отправился в Леонтьевский переулок в писчебумажный магазин Мине за «печаточкой», о которой не переставал думать всю неделю. Радость необычайная, когда он ее получил. Милый мой Каплюшечка, если будешь когда-нибудь читать эти строки, вспомни, как я любил тебя! Вечер весь опять за сочинением.

28 ноября. Суббота. Лекции в Университете о мистицизме Александра и прочее. Вечером от 7 ч. до 12 государственный экзамен на Курсах. Я спросил человек 16 – и по большей части ответы были очень неважные: неточные и неясные. Иногда заметно было отсутствие самых элементарных сведений. Объясняя это пренебрежением к такого рода сведениям в «высшей школе», как сказала М. К. Любавскому одна из курсисток, я задавал вопросы теоретического характера, но и на них получал ответы мало удовлетворительные. Вернулся домой пешком в первом часу ночи.

За последние дни вести с Балканского полуострова крайне плохи. Сербии более не существует174, французы с англичанами отступили под натиском болгар175, греческий король Константин в беседе с представителями английских газет упрекал союзников в отсутствии плана и системы, и, по-видимому, это и действительно так. Дело дрянь. Может быть, союзникам и совсем придется уходить с Балканского полуострова, а у немцев уже прямое сообщение с Константинополем176. Опять появляется такое же подавленное чувство, как летом при наших поражениях.

29 ноября. Воскресенье. Продолжал утром и после завтрака чтение конкурсного сочинения, написанного плохим почерком и без пагинации. За завтраком Миня расшалился и несколько вышел из себя. Но затем, будучи предоставлен самому себе в своей комнате, пришел кротко просить прощения и получил обратно взятую у него «печаточку». Все тотчас же было, конечно, забыто. В 3 ч. пришли Холь с Мишей и пили у нас чай. Рассказы о беженцах, среди которых немало и жулья, и всякого рода проходимцев. Вечером у нас В. А. Михайловский, все более пессимистически настроенный и ноющий, Богоявленские, Егоровы и Готье. Дм. Ник. Егоров все ждет какой-то Варфоломеевской ночи, со стороны правых. О ней будто бы и совещаются на их съездах. Готье рассказывал о стремлении возродить падающее Археологическое общество177, ради чего, между прочим, мы с Егоровым избираемся туда членами. Я опять поднимал речь о возрождении Исторического общества.

30 ноября. Понедельник. Морозы, довольно сильные, стоявшие несколько дней, сменились оттепелью. Сегодня 2° тепла, тает и льет. Посад утром был окутан туманом. Может быть, на фронте нам оттепели полезнее морозов. Дела наши, в общем, конечно, неважны и гораздо хуже, чем в июле 1914 г. Тогда была опасность Сербии быть раздавленной; за нее и вступились. Теперь Сербия все равно раздавлена, но, кроме того, раздавлена Бельгия, мы лишились целого края: Польши и Литвы, французы лишены части Франции, а Болгария и Турция стали немецкими провинциями. Стоило ли ради этих результатов вести войну? Остановиться на таком положении, разумеется, нельзя.

1.  декабря. Вторник. Вернувшись из Посада, часть пути шел пешком по Ильинке и Никольской, торговому нашему центру, вспоминал типы романов Боборыкина. В Александровском саду залюбовался на ученье отряда молодцов – на подбор – должно быть, школа прапорщиков. На Воздвиженке встретил Л. С. Живаго, рассказавшую об отъезде Петра Ивановича [Живаго]. Дома с 5 ч. до 11 за сочинением на премию Володи Павлова.

2.  декабря. Среда. Утром писал отзыв о прочитанном сочинении. Затем рефераты о плане Сперанского и другое сочинение на премию Володи Павлова, хотя и под девизом, но автора я знаю – студент Троицкий, работавший у меня в семинарии в прошлом году. Отчаянно скверный почерк и недостаточное знакомство с буквой «Ъ». По дороге в Университет встретил В. М. Хвостова, и с ним беседа об адресе Герье и о благодарности. Хвостов бранил Егорова. Затем, простившись с ним, я встретил Егорова, который проводил меня до Университета. Егоров бранил Хвостова, называя его «формалистом». Семинарий о плане Сперанского прошел очень живо, так как, начиная от плана, приходилось доходить до современного нам строя. Я распространился о радикализме нашей интеллигенции и этим задел за живое молодежь. Много спорили. Вечером за сочинением Троицкого.

3.  декабря. Четверг. Чтение рефератов для семинария, а также сочинения Троицкого до самого ухода в Университет. После семинария прошел на В. Ж. К. в заседание исторической группы для обсуждения адреса Герье. Адрес составлен Егоровым и написан очень задушевно и тепло, красиво и учено, но все же несколько вычурно. При обсуждении М. К. Любавский, возражая на сомнения Хвостова, можно ли признавать у Герье широкое понимание задач высшего женского образования, сделал весьма здравую характеристику В. И. Герье, который руководился в устройстве Курсов чутьем действительности при той обстановке, которая была до 1905 года. У Любавского вообще много здравого великорусского смысла, и это лучшее свойство его ума. Егоров с некоторой обидчивостью уступал и изменял выражения текста. Вернувшись домой, я вновь за сочинением. Троицкий принес его окончание.

4.  декабря. Пятница. Все утро за сочинением Троицкого. Затем семинарий на Курсах. Получил на понедельник 7-го приглашение на чай со слушательницами, окончившими государственные экзамены. Вечер за сочинением и прогулка. За обедом получил бумагу об избрании меня членом Археологического общества.

5.  декабря. Суббота. Я лег спать 4-го декабря в половине 12-го ночи, удивляясь продолжительному отсутствию Л [изы], отправившейся в родительский клуб и обыкновенно возвращавшейся оттуда в 11-м часу. Проснувшись около двух часов ночи, я увидел, что ее еще нет, и терялся в догадках о причинах. Она явилась в 4-м часу, взволнованная и рассказала, что собрание в клубе полиция сочла незаконным, т. к. реферат о кооперации не соответствовал уставу клуба. Поэтому чтение его не было допущено, а собравшиеся были переписаны, и эта переписка тянулась очень долго. Совершенно не выспавшись ночью, я читал лекцию, с трудом владея собой. Днем у нас было много разговоров о происшествии. Справлялись с уставом клуба – реферат действительно уставу не соответствует; устав допускает только доклады и лекции по педагогическим вопросам. Виновата всецело администрация клуба, подвергшая членов таким неприятностям. Весь день я был очень взволнован. Отдых нашел только вечером у Богоявленских, где, кроме меня, были Егоровы и Алексей Павлович [Басистов]. Серг. Конст. [Богоявленский] угощал нас редким теперь напитком – пивом, подаренным ему кемто из его приятелей. Мы приносили ему живейшую благодарность и поднесли титул «отца отечества». По дороге туда встретил Белокурова и беседовали о следующем заседании ОИДР.

6 декабря. Воскресенье. Утро (и с довольно раннего часа) посвятил переписке отзыва о сочинении на премию Володи Павлова. В двенадцатом часу был у меня Вл. Анат. Панов посовещаться о своих пробных лекциях, которые я советовал ему прочесть поскорее. Во втором часу я относил сочинения и отзывы А. А. Грушке; от него отправился в Университет на второе собрание по открытию университетского потребительского общества. Было очень мало народу, но собрана уже сумма достаточная для открытия дела и А. И. Елистратов, председательствовавший в собрании, объявил, что лавка будет открыта 18 декабря. Я взял два пая – 20 руб. Вернувшись домой, написал письма с благодарностями: графине Уваровой за избрание в Археологическое Общество, Ив. Ал. Лебедеву за присылку его книжки о Н. А. Найденове178 и в Петроград Веретенникову. Вечер с Алексеем Павловичем [Басистовым] провели у Холя.

7 декабря. Понедельник. В Академии. Лекция о возвышении Москвы. Вечер в одиночестве за статьею Лукьянова о Соловьеве и за книжкою Шимона Аскенази о Царстве Польском179. («Ашкенази» – значит еврей, живущий в Германии, как сообщил мне сегодня проф. Воронцов.) Книжонка крайне плохая, слишком краткая и в то же время полная совершенно ненужных подробностей. Множество, например, собственных имен разных политических деятелей и администраторов без всяких характеристик. Мыслимо ли запомнить этот ненужный адрес-календарь, ничего не говорящий ни уму ни сердцу? Имена лиц можно приводить только тогда, когда даются их характеристики, иначе это пустые звуки. Много ошибок и плохой язык, например: дефицит «подскочил» до стольких-то тысяч. Удивляюсь, в чем состояло редактирование этой книги Кизеветтером и почему он расхваливал эту книгу!

8 декабря. Вторник. Последние лекции в Академии. Приехав в Москву, был на заседании факультета, где читали отзывы о сочинениях, представленных на медали и премии. Мои оба получили по 400 руб. премии Володи Павлова. Когда присуждение состоялось, я указал на внешний вид сочинений: у Троицкого отчаянный почерк, нет оглавления и полный произвол с буквой Ъ: «бЪседа», «нововведЪние», «живейший» [26] и т. д., у Яцунского не было пагинации, я сам должен был нумеровать страницы. Против безграмотности горячо ратовал И. И. Иванов, после того как и М. Н. Розанов указал в своем отзыве также на безграмотность сочинения по всеобщей литературе. В этом отношении в Академии куда лучше. Там кандидатское сочинение по внешнему виду – всегда безукоризненно. Не есть ли эта небрежность в Университете отражение общего студенческого разгильдяйства: сидеть в аудитории как-то раскорячившись, на экзамене сидеть непременно развалясь и т. д. Вернувшись домой, узнал приятную новость: статья о Судебнике помещена в декабрьской книжке Ж. М. Н. Пр.180 и мне прислан гонорар – 64 р. 75 к.

9 декабря. Среда. Подготовлял одну из глав «Петра» для реферата в ОИДР. Был в Университете для производства коллоквиумов, но явилось только 2 студента, из коих один отвечал очень хорошо, другой – Моравский – известный мне по прошлогоднему просеминарию, не знал ничего. В профессорской встретился с Н. Г. Городенским, преподающим историю в гимназии Лебедева. Он хвалил мой учебник. Купил на обратном пути XVI и XVII тома Полного собрания летописей. Вечер за книгой А. И. Покровского о соборах в первые три века христианства181, перенесся в 1-й век.

10 декабря. Четверг. Из трех рефератов, представленных к сегодняшнему семинарию, очень хорош реферат Абрамова – обстоятельная, подробная и точная хронологическая канва жизни Петра Великого за 1683—88 годы182. Но на семинарии было уже очень мало народа. Занятия в Университете замирают. Вечер за книгой А. И. Покровского. Стоят сильные морозы. Сегодня -19°.

11 декабря. Пятница. Утро за Петром – для реферата в ОИДР. К 2-м часам отправился на диспут Шамбинаго. Диспут происходил в Богословской аудитории, очень полной: было немало публики и на хорах. Сперанский был отчаянно скучен и неудачен. Читал в течение часа свои возражения, как плохой дьячок старого времени шестопсалмие, по листочкам и по листам, без пауз, без выражения, прочел все возражения сразу, путая их и комкая. Нельзя было уследить никакой нити. Кончив чтение, он собрал в кучу все свои листы и листки и поднял очки на лоб. Естественно, что и ответ Шамбинаго был вял и бесцветен. Трудно было уловить что-нибудь у Сперанского, на что бы возражать. Плох очень был и второй оппонент Орлов. Та же манера, как и у Сперанского, – прочесть все возражения сразу, так что никакого обмена мнений не произошло. Но зато блеснул молодой оставленный при Университете Б. М. Соколов, возражавший из публики горячо, но дельно, и даже с изяществом. И Шамбинаго оживился и удачно ему отвечал. Только в это время и был действительно настоящий, живой диспут. Вечером был на обеде у виновника торжества и сказал среди других речей несколько слов о перевороте в новом изучении исторических песен.

12 декабря. Суббота. Читал последние в этом полугодии, а кто знает, может быть и вообще последние, лекции: о тайных обществах при Александре I. В 2 часа было заседание факультета, о том, что есть свободные министерские стипендии, и мы решили представить на них наших оставленных. Затем в 3 заседание Совета о разных текущих делах. Вечером у Д. Н. Егорова, где были Готье, Савин, Айхенвальд и Богоявленские. Разговор об адресе Герье и о депутации завтра, об Историческом обществе, о театре и др. Присланы оттиски статьи в Ж. М. Н. Пр.

13 декабря. Воскресенье. К 101/24ac. депутации, которые должны были поднести адрес от Курсов В. И. Герье, собрались у В. М. Хвостова: Чаплыгин, Млодзеевский, Фохт – от Совета [Высших женских курсов], Любавский, Савин, Грушка, Егоров, Розанов и я – от факультета, и двинулись к В. И. [Герье]. Во время чтения адресов В. И. [Герье] был очень взволнован и, как мне показалось, заплакал. Ответил прекрасной речью. Поблагодарив нас, В. И. [Герье] сказал, что ему пришлось пережить два тяжелых момента: «первый, когда Курсы были закрыты, второй – когда они были закрыты для меня»183, что теперь он счастлив, потому что с нашим появлением он опять вступает в соприкосновение с Курсами. Деньги, которые он передал Курсам – не дар, и благодарить его не за что. Капитал образовался из взносов от слушательниц первых Курсов, «это не дар – а приданое, накопленное первыми слушательницами для своих будущих младших сестер». После этих речей он предложил нам великолепный завтрак, за которым Млодзеевский, сидевший рядом со мной, по моей просьбе с большим воодушевлением изложил мне замечательно просто, ясно и красиво одну из теорий высшей математики: о трансфинитных числах184. Вот признак таланта – умение изложить самую сложную вещь в самой простой и ясной форме. Когда математики ушли, я обратился к Герье с предложением, не найдет ли он возможным, ввиду того что теперь в Москве накопилось много молодых историков, наших же учеников, которым негде главу преклонить в их занятиях, восстановить деятельность Исторического общества при Университете. Другие поддержали эти мои слова, и было решено собрать у Герье в следующее воскресенье оставшихся членов, чтобы возобновить общество. Мысль моя, сообщенная мною Д. Н. Егорову, пущена, таким образом, в ход. В пятом часу дня я был с визитом у графини Уваровой поблагодарить ее за избрание в Археологическое общество и был принят очень любезно. Застал ее в кабинете, пишущую очерк истории археологических съездов. Разговор о приготовлениях к Псковскому съезду185, прерванных войной. Вечер за книгой А. И. Покровского.

14 декабря. Понедельник. Поездка к Троице на Совет. Я думал, что будет читаться отзыв об А. И. Покровском; но отзыва не было, а было только распределение премий. Мухановские премии186 вызвали опять немало пререканий, кому их давать: вновь ли поступившим в Академию, или старым, ждущим их уже пять лет. Из-за премий ездить не стоило. Вечер дома за «Записками» С. М. Соловьева.

15 декабря. Вторник. Утро в подготовке реферата для ОИДР очень производительно. После завтрака предпринял целую экспедицию по разным отложенным за недосугом делам хозяйственного характера и, между прочим, получив гонорар в Университете187, подписался еще на тысячу рублей военного займа в Сберегательной кассе. На возвратном пути зашел за Миней в мастерскую Россолимо. Весь вечер опять за рефератом.

16 декабря. Среда. Начались сильные морозы. Сегодня -19°. Утро за рефератом. Вечером у Ю. В. Готье на большом собрании ученых мужей, где были Д. Н. Егоров, Шамбинаго, Ушаков, Орлов, Богоявленский, Яковлев, Веселовский, Сухотин, Любавский. Говорили о возрождении Исторического общества. Матвей Кузьмич [Любавский] сказал мне, что на пост товарища председателя по русской истории он имел в виду меня. Я ему ответил, что имел в виду его, т. к. он как ректор был бы очень полезен Обществу, в особенности на первых порах по разного рода материальным делам, а кроме того, если бы возникли какие-либо шероховатости при появлении «левых историков», например, Мельгунова и Сторожева и т. п., то у него будет достаточно силы все это прекратить. Действительно, он был бы очень желателен в качестве товарища председателя. Самой природой указанным секретарем является Д. Н. Егоров. Веселовский в пять минут наговорил, по крайней мере, пять известий о войне, одно мрачнее другого: и армию из Одессы не знают куда девать188, и с Румынией дело плохо189, и Макензен опять в Галиции подготовляет удар на Киев190 и т. д. Вот тип унылого «слякотника», как называют таких в газетах. За ужином я, сидя рядом с Егоровым, говорил о его возвращении в Университет. Эта мысль, видимо, его все более занимает. По дороге домой он меня спрашивал, имею ли я в виду что-либо реальное, и с обидой говорил, зачем его не сделали [доктором] за одну первую книгу191. Это уже слишком!

17 декабря. Четверг. Подготовка к докладу в ОИДР. Стоит сильный мороз -24°, так что я выходил на короткое время, купил на Арбате в книжном магазине 2-ю часть 1-го тома Забелина «Быт русских царей» – посмертное издание192. Вечером у меня оставленные по русской истории: Рыбаков, Фокин, Голубцов, Новосельский, и пришел также Ю. В. Готье. Наши теперешние магистерские программы стали непомерно велики. Например, вопрос о Екатерининской комиссии 1767 г., для которого 20 лет тому назад надо было познакомиться с 3–4 томами Сб. Р. И. О.193, теперь разросся так, что требуется уже 13 томов, и все в таком же роде. Что-нибудь надо сделать для разгрузки.

18 декабря. Пятница. Мороз убавился, деревья опушены инеем – сказочная красота. Утром подготовлялся доклад для ОИДР; многие страницы его пришлось переписать. Вечер за чтением Поссельта. Миня ходил с Л[изой] в магазин купить себе на 20 коп. белой бумаги; обладание этой бумагой доставляет ему великую радость.

19 декабря. Суббота. Вечером читал доклад в ОИДР194. Кажется, выслушан был не без интереса. После заседания ужинали в ресторане «Россия» – бывшая «Вена» – в Охотном ряду. Много говорили о войне – сегодня как раз год и пять месяцев войны. Веселовский опять пессимистически ныл, за что и был отчитан. В. И. Покровский, наоборот, от своих родственников-офицеров, приезжавших к нему с фронта, передавал самые бодрые известия.

20 декабря. Воскресенье. День посвящен был полному отдыху от книг. Утром я был у М. Н. Буткевич, пломбировал зубы. Затем было собрание у Герье по поводу возобновления Исторического общества. Были: Любавский, Савин, М. Н. Розанов, Егоров и я. Обсуждались подробности этого дела, намечен состав будущих членов, состав бюро и т. д. Егоров проявляет всю присущую ему энергию, что очень кстати. От Герье мы перешли к нему и посидели у него до 6 ч. Затем я предпринял путешествие к Богоявленским за Миней, и вернулись домой к 10 часам вечера. Прочел пошлейшую брошюру, присланную мне Линниченко, о Перетятковиче195. Нет Гоголя, чтобы изобразить эту провинциальную профессорскую тину!

21 декабря. Понедельник. Заходил к Л. М. Сухотину в дом губернского теперешнего предводителя Базилевского, где он живет, но не застал, отдал ему учебники. Оттуда отправился к П. И. Беляеву, который заходил ко мне вчера, но неудачно перед самым моим уходом к Герье. Живет на Бронной, постуденчески. Пили чай и беседовали по поводу его работы о прикреплении крестьян196. Вечер за книгой Поссельта о Лефорте.