Текст книги "Дневники. 1913–1919узея"

Автор книги: Михаил Богословский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 51 страниц)

5 мая. Пятница. Плохо выспавшись, отправился в Москву. Политическое положение несколько, кажется, уладилось составлением коалиционного министерства118. Социалисты, прикоснувшись к власти и государственным делам с положительной стороны, может быть, несколько и образумятся. В трамвае от вокзала видел ленинца, читавшего вслух газету «Правда»119 своему соседу, студенту сельскохозяйственного института, а затем рабочему, раненому солдату с георгиевской ленточкой. Агитатор гнусного вида с длинными космами в широкополой шляпе внушал слушателям необходимость бороться с буржуазией, ругал Гучкова и Милюкова. Голова рабочего, где нет никакого [49] твердого, прочного, начинялась обрывками поверхностных и звонких фраз. Так этот сумбур и распространяется по России! Вечер у Карцевых.

6 мая. Суббота. Началась моя майская страда: чтение кандидатских сочинений студентов Духовной академии. Почувствовав усталость от многочасового сидения, сделал прогулку пешком в Донской монастырь и обратно. Вечером был у Н. М. Горбова в заседании ревизионной комиссии Исторического общества с Аммоном. Покончив дело, мы беседовали о политике. Горбов считает дело России проигранным. Был там же Д. Н. Егоров, рассказавший мне о своих злоключениях: Петрушевский и Виппер подали особое мнение в факультет против его профессуры в Университете. К мнению присоединился и Кизеветтер. Жаль Д. Н. [Егорова], ему приходится переживать неприятные дни. Звонил ко мне А. Н. Филиппов с просьбой дать ему оттиски моих рецензий на Веселовского120; он их хочет приложить к своему представлению о возведении его в степень доктора honoris causa, с которым опять вошел в факультет. Очевидно, он хочет провести его, пока меня нет. Ну что ж; раз меня нет в Университете, я ни за что и не отвечаю. Да и вообще все это дело в сравнении с событиями – дрянь и мелочь.

7 мая. Воскресенье. Утро до 21/2 за чтением кандидатских сочинений студентов Духовной академии. В 21/2 зайдя за Д. Н. Егоровым, отправился к В. И. Герье. Мы нашли его в столовой за чаем и просидели у него с час. Разговаривая о текущих событиях, Вл. Ив. [Герье] обнаруживает присущую ему иронию; говорил о правительстве и грабительстве. От Герье я отправился с визитом к А. Н. Филиппову в сопровождении Д. Н. [Егорова]. Филиппова мы встретили на Смоленском бульваре. Я передал ему оттиски своих рецензий о Веселовском и спросил, зачем он хочет прилагать их к представлению, раз в рецензиях заключаются такие отрицательные отзывы. Он ответил, что хочет действовать беспристрастно и что в моих отзывах все-таки много положительного, в особенности в статье «По поводу ответа», что он не за «Сошное письмо» присуждает Веселовскому степень доктора, а по всей совокупности изданий и мелких статей, например, «Семь сборов»121 и т. д. Я заметил, что «Семь сборов» – неряшливо написанная книга. Ну, кажется, черная кошка, пробежавшая между нами, теперь более нас не разъединяет. Прогулявшись с Д. Н. [Егоровым] по Девичьему полю, я отправился к Грушке, застал его дома, был радушно принят Ульяной Михайловной, рожденной Боголеповой, которую знал в ее девичестве в Ялте. За чайным столом мы ругали левых в течение часа или больше. Вернувшись домой, я почувствовал боль в горле. Боль так возрастала, глотать становилось так больно, что я с компрессом на шее принужден был лечь в постель. Каждый глоток причинял мне большое страдание. Думал о том, что для меня после таких блестящих избраний и полученных адресов самый подходящий случай – умереть. Дальше, пожалуй, покатишься по наклонной плоскости. Да и не видать бы этого смрада и разложения, в которых находится Россия. Может быть, ждет ее и светлое будущее, но, очевидно, ей надо пройти процесс разложения.

8 мая. Понедельник. Глотать менее больно. Весь день я провел за кандидатскими сочинениями. На улице отчаянный холод, всего +1/2° и снег, мокрый снег и завывающий ветер.

9 мая. Вторник. Вновь весь день за кандидатскими сочинениями. Испытываю большое удовольствие, читая сочинение священника Проталинского «Политические идеи Екатерины II», замечательно талантливо написанное. На дворе холод +1/2°—2°, мокрый снег, выпавший на большую глубину. Утром резкий холодный ветер, настоящий ураган. Ужасная погода! Ужасное и у нас творится, когда подумаешь! Когда же конец этому сумбуру и анархии?

10 мая. Среда. Утром все покрыто снегом, сквозь который на деревьях проглядывает зеленая листва. Так бывает иногда, когда выпадет ранний снег в октябре. К середине дня показалось солнце и стало теплеть. Я весь день за кандидатскими работами и за писанием отзывов о них. Окончил этот труд только к 7 часам вечера. Но зато с кандидатскими этого года совсем покончено, и чувствуешь, что гора спала с плеч. После обеда, часов в 8 явились ко мне два студента «по очень тяжелому делу». Оказалось, что студент Троицкий, усердно занимавшийся у меня в семинарии и только что окончивший государственные экзамены, впал в тяжелое психическое расстройство. Мы раздумывали, как быть, решили позвонить М. К. Любавскому с вопросом о психиатрической клинике. Он указал, что ею заведует временно Н. С. Корсаков. Я позвонил к нему и получил самый любезный ответ. Не думал, что он меня знает. Он обещал устроить Троицкого. Во время этих наших забот пришел Д. Н. Егоров, а затем С. К. Богоявленский, и мы провели вечер в дружной беседе. Печальные вести об армии. Московские солдаты не хотят выходить в лагерь, ссылаясь на то, что там они будут лишены возможности «вести культурно-просветительную работу». Как будто государство держит их, кормит, поит, одевает и обувает не для военного дела, а для культурно-просветительной работы! Идут дебаты по этому вопросу в ротных и прочих комитетах и в Совете солдатских депутатов122 – и это называется «армия»! Да, революция хороша, когда она сменяет старый порядок новым, лучшим; но хороша ли она, когда сменяет старый порядок полным беспорядком, полнейшим хаосом и развалом! Верховный главнокомандующий Алексеев произнес речь на каком-то, уж не знаю на каком, съезде офицерских делегатов – и речь эта прозвучала совсем уже похоронным звоном123. Было войско, и нет его!

11 мая. Четверг. Вознесенье. Был у обедни в Зачатьевском монастыре. Тепло и солнце после двух дней бури, холода и снега. В мое отсутствие звонили ко мне студенты, приходившие по делу Троицкого; оказывается, несмотря на карточку Корсакова, в психиатрическую клинику его не приняли, отговорившись тем, что принимают только военных. Странно. Студенты хотели мне позвонить в час дня, однако не звонили. Адресов их, равно как и адреса Троицкого, я не знаю и не знаю, чем кончились их попытки. Говорил по этому поводу с Готье по телефону. Он обещал потолковать с Шамбинаго, у которого большое знакомство среди психиатров, однако Шамбинаго уловить ему не удалось, о чем он мне сообщил вечером. Окончил чтение рефератов университетского просеминария. Были у меня за завтраком Покровский, затем за чаем Поржезинский с ответными визитами; последний с увлечением и художественно говорил о путешествиях по Волге на пароходах. Под вечер, вернувшись с прогулки, я застал у себя А. А. Кизеветтера в беседе с Лизой. Много говорили о «товарищах», которых он изучил в совершенстве. Государство мне всегда не казалось привлекательным учреждением, всегда я видел в нем необходимое зло; в моем представлении оно неразрывно соединялось с казармой и тюрьмой. Теперь тюрьма раскрыта, казарма пустует или буйствует, и государство обратилось в какой-то грязный трактир П-го разряда без крепких напитков. Было бы ужасно, если б было с крепкими напитками.

12 мая. Пятница. Революция – роскошь, которую могут позволить себе лишь развитые общества, не вчерашние рабы. Революция 1762 г. была благодетельна потому, что на место дурака посадила замечательную умницу, которая и процарствовала на славу России 34 года124. Революция 1917 г. плохой порядок, но все же порядок сменила беспорядком и развалом и потому может быть для нас гибельна. Сегодня, отнеся на почту утром отзывы о кандидатских сочинениях, я мог развернуть давно уже лежавшие без движения листы биографии Петра и вновь принялся за эту биографию. В 3 ч. отправился пешком в Донской монастырь на панихиду по В. О. Ключевском по случаю годовщины его смерти. Там были Кизеветтер, Готье, Громогласов и Коновалов, И. Ф. Рыбаков и Иванов-Полосин. Рыбаков привел гимназистов и гимназисток своего училища, так что вокруг могилы собралось порядочно публики; без этих учеников и учениц было бы совсем мало. Борис Ключевский звал меня после панихиды к себе пить чай, я сначала отказался, но затем все же попал к нему. Передал Кизеветтеру и Готье о деле Троицкого и просил содействия. Готье суетливо и скоропалительно выступил с вопросом, как он сказал, о «Яковлевиаде», т. е. о возведении Яковлева в экстраординарные профессоры согласно его требованию. Я ответил, что не могу говорить об этом, т. к. я все еще не утвержден профессором. Кизеветтер довольно вяло сказал, чтобы Юрий [Готье] написал представление. Вообще это высказывание довольно бестактно. Отказавшись от визита к Борису [Ключевскому], я было пошел домой, но он нагнал меня на автомобиле, на котором вез Кизеветтера и Яковлева, попавшего в монастырь после панихиды. Автомобиль остановился, и они настояли, чтобы я сел. У Бориса [Ключевского] я нашел уже Громогласова с Коноваловым. Я сказал им, что Академия ходатайствует о восстановлении их в их званиях; но им, видимо, этого мало, а хочется спихнуть существующих теперь профессоров. Так, говорилось о Д. И. Введенском. Не то же ли самое в вечном круговороте вещей? Сначала А. И. Введенский изгонял Громогласова и Коновалова, теперь они будут изгонять, за небытием А. И. Введенского, его брата Дмитрия Ивановича [Введенского]. Много говорилось о разложении нашей армии, – у всех самые мрачные мысли по этому поводу.

13 мая. Суббота. Сделав небольшую прогулку утром в девятом часу, затем весь день до 6 ч. работал над биографией. Около 7 ч. отправился к Богоявленским, где были Егоровы и Богословские. Миша [Богословский] был в студенческой тужурке. Наша интеллигенция, в особенности, например, так называемый «третий элемент» – разного рода служащие в земствах – отличалась большим идеализмом: делать для народа, служить народу и т. д. Только и слышалось. И вот теперь этот самый народ, ради которого она отрекалась от собственных благ, ругает ее «буржуями» и преисполнен к ней самых враждебных чувств. Крестьяне и слышать не хотят о земстве и требуют уничтожения земств уездных и губернских. Где границы между идеализмом и близорукою глупостью?

14 мая. Воскресенье. Весь день за биографией Петра. Заходил ко мне молодой человек Добролюбов, оставленный по русской истории при Варшавском университете И. П. Козловским. Теперь Козловский состоит директором Нежинского института125, а его кафедру в Варшавском университете занял Шевяков (?) – кто такой, мне решительно неизвестно. Добролюбов, встречая от него не совсем доброжелательное отношение, думает держать экзамен при Московском университете и беседовал со мною по этому поводу. Вечер у Богословских. Мише [Богословскому] по случаю окончания им курса я подарил сто рублей.

15 мая. Понедельник. Работа над Петром. Вечером заседание ОИДР, посвященное памяти Е. В. Барсова, с докладами Б. М. Соколова и слишком пространным и водянистым И. М. Громогласова. Вот что значит не готовиться к таким выступлениям. Интересное сообщение экспромтом сделал Гр. Петр. Петровский126 о знакомствах Барсова в среде старообрядцев и, в частности, о знакомстве его с Н. А. Бугровым.

16 мая. Вторник. Новая тревога: в Севастополе столкновение между главнокомандующим Черноморским флотом адмиралом Колчаком и Советом рабочих и солдатских депутатов. Адмирал – гордость русского флота – просит об отставке!127 За последнее время мелькала надежда, что Черноморский флот будет зерном, из которого вырастет дисциплина в армии. Никогда Русская земля не терзалась так, как сейчас терзается, на границе бездны и позора. Был на Курсах, видел там каких-то косматых, волосатых и пейсатых молодых людей, делегатов от большевиков и меньшевиков, устраивающих там свои собрания. Остальное время дома и много работал над биографией Петра. Вечером была у меня бывшая моя ученица Менцель, но Л[изы] не было дома, так что она посидела немного. Умер внезапно К. Н. Успенский!

17 мая. Среда. Утром на похоронах К. Н. Успенского. Огромная церковь Николы Явленного была полна; было много курсисток. Занес карточку В. И. Герье по случаю исполнившегося сегодня его 80-летия. Вечером у меня были М. К. Любавский, Готье, Егоров и Д. П. Кончаловский, заходивший к Егорову и затем зашедший ко мне. Сидели на дворе, наслаждаясь тихим теплым вечером. Был у меня также наш приходской священник с приглашением принять участие в собрании для выборов делегата на съезд духовенства.

18 мая. Четверг. Душный, жаркий день с утра. После завтрака – первая гроза и ливень. Гроза быстро пронеслась, освежив воздух; затем опять ясное солнце. Не так над Русскою землею, где за грозой последовало какое-то длительное ненастье со слякотью. У нас завтракала моя бывшая ученица Менцель, приезжавшая на учительский съезд. Вечер дома за корректурой Псковской статьи и за «Блаженным Августином» И. В. Попова, книгой, которую читаю с наслаждением. Много работал над биографией.

19 мая. Пятница. Утро прилежно за биографией. После завтрака заходил в Архив МИД, чтобы повидать приват-доцента Сергиевского, заведующего университетской кооперацией, и попросить его о дровах. Очень спешил, боясь не захватить его в Архиве, и действительно потерпел неудачу – не застал. В Архиве вообще пустыня, и в зале присутствия я не нашел буквально никого. Впоследствии появился Н. В. Рождественский. Оттуда я прошел в магазин Аралова на Тверской купить бумаги и купил ее стопу; цены на нее растут, а качество ухудшается, и, может быть, скоро ее совсем не будет. Аралов объяснил мне причину дороговизны. Делают ее сейчас исключительно только в Финляндии, а финны требуют расплаты своими марками, которых дают 190 за 100 рублей, вместо 400. Неся большую тяжесть в виде стопы бумаги, заходил в типографию Левенсона отдать корректуру Псковской статьи, оттуда домой также пешком до Кудрина, где мог сесть на трамвай. В 61/2 я был в церкви Спаса на Песках128 для выбора выборщиков на съезд духовенства, в каковые и сам попал благодаря должности профессора Духовной академии. Встретил там Н. И. Мурзина, нашего гимназического надзирателя, служащего в 5-й гимназии вот уже 39 лет. 40-летие исполняется 7 августа 1918 г. Если доживем, надо попомнить.

20 мая. Суббота. Кронштадт отделился от России, образовав самостоятельную республику с Советом рабочих депутатов во главе129. Вышел в отставку министр торговли и промышленности А. И. Коновалов, началоположник революционного движения, созывавший у себя совещание в Москве, на котором и было принято требование министерства из людей, «общественным доверием облеченных»130. Трубачом этого совещания, провозгласившим затем лозунг в Думе, был Челноков. Теперь Коновалов пожинает, что посеял. Отставку свою он объяснил так же прямо и искренно, как и Гучков, – полным отсутствием какой бы то ни было власти у Временного правительства и развалом промышленности. Гучков сказал о развале армии, Коновалов – о развале промышленности. Итак, развал и развал повсюду. Прочие кадеты пока держатся, но, видимо, дни их сочтены, и мы изумим мир социалистическим министерством.

Звонил ко мне П. И. Новгородцев по делу Веселовского, о чем вчера говорил со мною А. Н. Филиппов. Сегодня представление юридического факультета о возведении его в степень доктора honoris causa131. Но факультету нежелательно, чтобы дело это слушалось без меня, дабы не показалось, что его протащили, воспользовавшись моим отсутствием, и потому они решили ждать моего возвращения. Однако т. к. мое утверждение затягивается, то П. И. [Новгородцев] просил меня, не найду ли я возможным уполномочить его передать мою точку зрения. Я сказал ему, что, будь я в Совете, я бы дал объяснение по поводу рецензий, но в заключение все же примкнул бы к решению юридического факультета. В самом деле, теперь уже невозможно говорить о том, на чем я настаивал тогда: т. е. на возведении его с докторским диспутом, так как дело пришлось бы откладывать до осени, а Бог знает, что будет к тому времени. Такое внимание юридического факультета меня очень трогает, да и для Веселовского приятнее избежать нареканий, что проскользнул без меня. Держал корректуру второго листа Псковской статьи и затем относил ее в типографию. Вечер дома за биографией и за книгой И. В. Попова.

21 мая. Воскресенье. Троицын день. Идя с Миней к обедне к Успению на Могильцах, увидел М. М. Покровского на крыльце дома, где он живет, в утреннем домашнем костюме, беседующего со швейцаром. Он возвестил мне, что мое утверждение состоялось, как о том заявил Чаплыгин вчера в заседании Совета. Только бумага из попечительской канцелярии не успела еще прийти в Университет. Итак, моя разлука с Университетом, продолжавшаяся с 12 марта – 2 месяца и 9 дней, кончилась. Тяжелые были первые дни, но много было получено и неожиданного удовлетворения. Известие было приятно. Был с визитами у Мальмберга и Челпанова, с которым поговорили о делах. Вечером у нас Богословские, Егоров и М. К. Любавский. Мрачные взгляды на будущее. М. К. [Любавский] передавал свою беседу с А. И. Гучковым.

22 мая. Понедельник. Утро за биографией. В четвертом часу я отправился на собрание выборщиков для избрания делегатов на съезд духовенства и мирян в Епархиальном доме132. Надо было избрать 3 священников, 1 диакона, 1 псаломщика и 5 мирян. Было много сумбура и бестолковщины, а также ораторских выступлений, вызываемых исключительно желанием поговорить. Очень бестактно держал себя бывший доцент Академии, пресловутый В. П. Виноградов, набросившийся на миссионера Варжанского133 и вообще слишком много говоривший. Я разговаривал с двумя батюшками, моими бывшими учениками, о политическом положении. С 4 часов до 71/2 не могли еще кончить выборов; я не вытерпел и ушел, устав ужасно от этого безделья. Сколько времени тратится у нас теперь зря на это толчение воды в виде всякого рода выборов, съездов, резолюций и пр.!

23 мая. Вторник. Утро за биографией и за корректурой последних гранок Псковской статьи. Затем относил корректуру в типографию. Часу в 7-м ко мне зашел в крайне расстроенном состоянии профессор Академии Д. И. Введенский. Оказывается, что в Академии получена бумага, чтобы профессора, назначенные в Академию с нарушением действующего устава, подали прошение об отставке. Он опасается, как бы ему не пришлось потерять место. Я его всячески утешал и успокаивал, говорил, что я сам только что пережил тяжелые дни удаления из Университета и что я стою и буду стоять на том, чтобы всякие бывшие нарушения формальностей были исправлены, но чтобы наш состав оставался нетронутым, без всяких изгнаний. Иначе что же будет: то правые изгоняли левых, теперь левые будут изгонять правых, т. е. действовать тем же методом, которым так левые в свое время возмущались. Довольно той резни, которая произошла в Московском университете. Д. И. [Введенский] совершенно убитый человек. Жаль еще то, что ему предстоит ждать выяснения своего вопроса до августа, и он все будет думать и думать об одном. Размышлял о наших социалистах, возводящих на пьедестал «пролетария». Западные социалисты стремятся достигнуть равенства, сравнявшись с богатыми людьми, разбогатев, наши желают равенства, разорив богатых и сведя их на положение пролетариев. Вечер провел у Богословских.

24 мая. Среда. Русской земле, очевидно, нужно переболеть социализмом, как дети болеют корью или скарлатиной. Эта болезнь, протекавшая в скрытой форме с 1870-х годов, теперь вышла наружу. Бациллы должны, развившись, и покончиться, изжив сами себя, как это бывает с культурами бацилл. Может быть, потом и выздоровеем. Ушли Верховный главнокомандующий Алексеев и главнокомандующий Гурко134. Не могут мириться с развалом и беспорядком. У нас был С. К. Богоявленский. Они уже больше недели живут в деревне и наслаждаются воздухом. Утро я работал над биографией и весь день провел дома.

25 мая. Четверг. До 4 часов писал биографию. Затем была у меня А. С. Шацких с вопросом, как ей быть, продолжать ли начатую работу или сделаться «агитатором» кадетской партии и разъезжать по провинции. Для меня, конечно, и вопроса такого не может быть, о чем я сказал ей довольно резко. После нее пришел А. М. Фокин для совета по поводу магистерской программы. Он рассказывал грустные вещи об отношениях в деревне. Крестьяне держат себя вызывающе нагло по отношению к помещикам, всячески притесняя и оскорбляя их.

Итак, Россия болеет социализмом, как Франция в 1848 г.135 Думается, что эта болезнь, как скарлатина, – опасна, но не должна повторяться.

Ко мне звонил правитель канцелярии попечителя с извещением, что бумага о моем утверждении сегодня пошла из

Округа в Университет. Таких извещений раньше не бывало; но бумаги ходят из канцелярии в канцелярию все так же медленно.

26 мая. Пятница. Утро за биографией Петра. Звонил ко мне по телефону из Университета служитель при кабинете ректора Батурин с извещением, что бумага о моем утверждении получена в Университете, и с приглашением завтра прийти на Совет без повестки. Вот как просто ведутся теперь сношения. А об увольнении я получил не одну, а три бумаги. Вечером у М. К. Любавского на собрании правой группы историко-ф[илологического] факультета по вопросу о выборах декана. Подсчитали, что Грушка может рассчитывать на 9 верных голосов против 8, и потому решили просить его отложить свой уход до осени, на что он (по телефону) согласился. Были: Лопатин, Челпанов, Розанов, Соболевский, Мальмберг, Новосадский, Готье и я. Потом много говорили о современном положении. М. К. [Любавский] еще раз и с большими подробностями передавал свой разговор с Гучковым об ожидающих нас перспективах. Это прямо какая-то мрачная, потрясающая симфония. Гибель промышленности, финансовый крах, армия в виде гигантского трупа, сепаратный мир, развал России на отдельные части, возвращение войск при демобилизации – бурное, беспорядочное, стремительное, перед которым побледнеют все ужасы великого переселения народов и т. д. и т. д. Тяжко. Сегодня утром я получил повестку на факультетское заседание завтра перед Советом.

27мая. Суббота. Утро за биографией. В первый раз после разлуки я отправился сегодня в Университет. Прежде всего в библиотеку – сдать несколько наиболее редких бывших у меня книг. Виделся там с Н. И. Рудневым, который меня поздравлял. Затем я пришел на заседание факультета, проходившее в аудитории № 11 внизу. Первый, кого я встретил, был А. Н. Савин. Когда я вошел, факультет уже в большом составе заседал и при моем входе приветствовал меня аплодисментами, на которые я отвечал глубокими поклонами. Этот прием меня очень тронул. В заседании происходили выборы Виноградова и Яковлева, и оба были избраны сверхштатными экстраординарными профессорами. Затем мы перешли в большую профессорскую на заседание Совета, которое длилось с 3 ч. почти до 9. Заседание было посвящено почти исключительно выборам; выбиралось 9 профессоров, большинство медики. Из наших Д. Н. Егоров и Яковлев. Утомительно длинно было чтение представлений медицинского факультета о многочисленных кандидатах; у них на каждое место устремляется по нескольку кандидатов. Прослушал я также спор о Д. Н. Егорове. Враги его совсем стушевались. Виппер не пришел. Петрушевский и Кизеветтер не возражали. Уже очень поздно А. Н. Филиппов выступил с представлением о Веселовском и начал читать свой подробнейший доклад. Никто не слушал, громко болтали. Стали к нему подходить, прося прямо о сокращении. Наконец, Новгородцев прямо прервал чтение и просил уже официально о его прекращении. Филиппов, скомкав заключение, кончил. Я выступил с заявлением, что поддерживаю предложение юридического факультета. Я вел полемику с Веселовским, в которой указывал недостатки его книги «Сошное письмо», и настаиваю на этих недостатках: книга лишена единства и цельности. Но не удавшаяся как целое, она представляет ценность как отдельные этюды. Я сказал еще, что у нас было разногласие с А. Н. Филипповым о способах увенчания трудов Веселовского. Но теперь уже некогда думать о докторском диспуте, а осенью неизвестно что будет, и потому я присоединяюсь к предложению факультета, принятому по инициативе «старейшины» историков русского права. Встал Кизеветтер, сказавший, что тоже присоединяется и не видит в книге недостатков, которые я указываю, а напротив, видит в книге общую мысль о том, как правительство училось у народа в деле обложения. Говорил с митинговыми замашками, без которых, очевидно, уже не может говорить. Затем была баллотировка, причем, т. к. один из медицинских кандидатов – Воробьев – провалился, то перебаллотировали вновь всех кандидатов. Домой я пришел в 10 ч. и, наскоро пообедав, отправился к Д. Н. Егорову, где были Любавский, Савин, Юра [Готье] и Грушка. Выпили три бутылки вина, в том числе одну – шампанского «Абрау». Д. Н. [Егоров] был в очень радостном настроении.

28 мая. Воскресенье. В газетах статьи об английской и французской нотах русскому правительству, в которых на нас смотрят уже как почти на отпавших от союза136. Позор! Там же статьи о возможной железнодорожной забастовке. Это обозначает два дальнейших факта: голод и сепаратный мир. Вот приятные известия, которые приносят газеты – и так каждый день. И все еще живем, завтракаем, обедаем, шутим, острим, собираемся на заседания и т. д. Был у Н. И. Новосадского с визитом. Вернувшись, застал у нас Маргариту с мужем, который не мог сесть на Брянском вокзале на поезд, сколько ни просил (он офицер) заполнявших вагоны I и II класса солдат. Пришли также О. И. Летник и Капитолина Ивановна Помялова, и были оживленные разговоры.

29 мая. Понедельник. Отправил в Академию кандидатские сочинения. Получил письмо от епископа Сергия. Утром были с Миней в бане, а затем пока можно было работать – писал биографию. Нет газет – и все-таки хоть небольшая передышка от отчаянно скверных известий.

30 мая. Вторник. Тяжкие известия из армии о бунтах, происшедших в полках, которые за неповиновение предназначены были к раскассированию137. Бунт, что особенно горько, возбуждался несколькими офицерами-большевиками. В Петрограде пулеметный полк насильно освободил офицера, посаженного под арест за пропаганду «пораженческих» идей, и сделал демонстрацию, выражая сочувствие кронштадтцам за их неповиновение Временному правительству. Вот новости, которые почерпнешь утром, чтобы переваривать их в продолжение дня. Усиленная работа над биографией. Приходил Миша [Богословский], с которым мы отправились в Университет справиться о времени приема студентов. Был у меня, но на короткое время, Вл. А. Михайловский.

31 мая. Среда. Утро за биографией, очень усердно. Ездили с Миней в контору общества «Самолет» взять билеты, но, оказывается, билетов от Савелова138 не выдают. Читал затем книгу Попова о блаженном Августине, наслаждаясь каждой страницей.

1 июня. Четверг. День ясный, но довольно прохладный. За работой с 10 до 4 часов. Вечером у нас обедал С. К. Богоявленский, а затем часу в десятом пришли еще Егоровы.

2 июня. Пятница. Неприятные новости в газетах об оставлении своих должностей главнокомандующими Юденичем и Драгомировым139. Особенно жаль первого, которому принадлежат все наши успехи на Кавказе. Утро за работой; в ней хоть несколько забываешься от подобных известий. Заходили с Миней в Румянцевский музей к Ю. В. Готье. Посмотрели и этнографическую коллекцию музея, наиболее для него интересную.

3 июня. Суббота. В Москве необычайно жарко и душно. Мы все еще сидим в городе, ожидая обещанных дров. Улицы в такой грязи, какой они, я думаю, никогда еще не видали, потому что дворники бастуют и их не метут. Валяются массы рваной бумаги и всяческого сора, и все это ветром переносится с места на место, ослепляя пылью проходящих. Утро за работой, которую приходится прервать ввиду начавшейся сутолоки перед переездом. Заходил в «Русские ведомости» и «Русское слово» переменить адрес. Устал ужасно.

4 июня. Воскресенье. У обедни в церкви Успения на Могильцах. Затем весь день вследствие усталости и жары ничего не делал, сидя большую часть на дворе в беседке. У меня были Н. И. Новосадский и оставленный при Ростовском-наДону университете Добролюбов.

5 июня. Понедельник. Стоят тягчайшие жары, и мы совершенно понапрасну засиделись так долго в пыльной, на редкость даже и для Москвы грязной Москве, в этой страшной духоте. Устраивал утром денежные дела и перевел несколько денег в Шашково. Все это заняло время до завтрака. Затем укладывал свои вещи и более от усталости ничего не мог делать. Нам привезли, наконец, дрова.

6 июня. Вторник. День отъезда прошел в полнейшем разгроме. Утром я в сопровождении Мини и Левочки Егорова отнес свои рукописи в Архив МИД на хранение к С. К. Богоявленскому из опасения возможности появления непрошеных гостей в нашу квартиру летом. Затем было томительное ничегонеделание, когда уже вещи уложены, чемоданы завязываются, и существуешь уже ни здесь, ни там, а в каком-то среднем положении. Идет величайшее обдирание. Ломовому извозчику надо было уплатить до Савеловского вокзала 15 р. Дворнику, сопровождавшему воз, 7 р. 50 к. Так как мы напрасно ждали трамвая «Б», то пришлось взять извозчика за 8 рублей (вместо прежних 75–80 коп.!). Наконец, мы в вагоне, поезд тронулся, и свежий воздух ворвался в окно. Грудь давно уже не дышала таким полным воздухом! Дорога не утомительная – всего 3 часа с лишком; но перед самым Савеловым какая-то находившаяся в вагоне предвещательница возвестила, что пароходы бывают теперь, вследствие обмеления Волги, не каждый день, и этим испортила удовольствие путешествия. Она оказалась права, но только отчасти. Пароходы бывают каждый день, но вместо двух линий ходит одна, так что наша надежда попасть на более поздний пароход, отходящий в 3 ч. ночи, оказалась напрасной. Все же мы попали на пароход, и то хорошо. При взятии билетов на пристани была страшная теснота; пришлось стоять в очереди, на самую пристань впускали только группами. Каютных билетов получить было нельзя. Но все же Лиза с Миней устроились в общей дамской каюте I класса, где можно было спать. Мне же пришлось провести ночь без сна на палубе в большой тесноте. На беду, вскоре после того, как мы тронулись, налетел туман, и мы простояли на якоре целых три часа. Ехало много солдат, и здесь и там раздавались речи в духе последнего времени: большевики, меньшевики, капиталисты, буржуи и т. д. Были большие наглецы, нагло горланившие наскоро нахватанные, но уже достаточно опошлившие фразы. Особенно нахально кричал один молоденький солдат, с наглой физиономией, на ту тему, что уже будет, три года повоевали за капиталистов, нарастивших себе животы, и т. д., а сам, по всей вероятности, и на фронте не был, да и с запахом пороху едва ли знаком – тип нахала рабочего, работающего хуже всех, но умеющего нагло горланить. Так прошла ночь в тумане.