Текст книги "Дневники. 1913–1919узея"

Автор книги: Михаил Богословский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 51 страниц)

5 сентября. Вторник. Начал чтение лекций в Академии с указаний на трудность занятий наукою при окружающих обстоятельствах. Еще не сформировалась и моя аудитория, теперь я буду читать церковно-исторической группе, подгруппе «В» Ш-го курса, и слушателей должно быть у меня очень немного. В 11 часов я уже освободился и отправился домой. На вокзале не мог ничего съесть, т. к. ничего нет, и поехал с совершенно пустым желудком. Мы привыкаем к голоданию. В вагон II класса влез на одной из промежуточных станций солдат, неуклюжий, неряшливый, растрепанный, с обросшими волосами, нагло развалился, облокачиваясь на спинку скамьи – все это проделывал перед офицерами, делавшими вид, что не обращают на него внимания. Не посмели спрашивать у него билета и проверявшие билеты контролеры – они, очевидно, под страхом распущенной солдатчины. Приехав в Москву, я не мог сесть в трамвай, так как на местах остановок стояли целые толпы. Я прошел – и довольно далеко от Каланчевской площади по направлению к Сокольникам – до остановки, предшествующей Каланчевской площади, но и там тьма народа. Пришлось двинуться пешком, хотя было тяжело в плаще сверх пальто и в калошах, а день был ясный и теплый. Так дотащился я до Фуркасовского переулка, где встретил А. П. Басистова, уговорившего меня сесть на трамвай № 23, что нам удалось. Я должен был быть на факультетском заседании, но уже опоздал на него и проехал прямо домой. Вскоре после моего прихода явился Холь и повел меня к попечителю округа Чаплыгину на прием в качестве одного из учредителей новой гимназии, которую собираются открыть учителя, ушедшие из гимназии Ростовцева. Учителя эти потребовали прибавки к жалованью, а Ростовцев в ответ изгнал их, и они решили открыть свою гимназию. В депутации к попечителю их было двое: словесник Гринев и историк Журавель, было еще двое родителей: офицер и дама. Приемную попечителя мы нашли полной народа и довольно долго ждали. Чаплыгин толково отвечал на вопросы, но к словам своим прибавлял слово «кажется»: «кажется, я не имею права утверждать права для учащихся», «кажется, на это надо разрешение министерства» и т. д. Это показывает, что он не вошел еще как следует в свою роль. Правитель канцелярии, важно заседавший перед кабинетом попечителя, все знает, и когда педагоги обратились за разрешением к нему, вылил на них, что называется, ведро холодной воды, сказав, что общество должно нести денежную ответственность за дефициты новой гимназии, неизбежные всегда на первое время. С ходатайством о правах надо ехать в Петроград, а каково теперь это сделать! Я вернулся домой в довольно усталом состоянии.

6 сентября. Среда. Утро занято было финансовыми и хозяйственными делами. Я был в Казначействе, получал университетское жалованье по талонам и платил подоходный налог в количестве 408 рублей – это только половина налога. Затем я зашел в Архив МИД, и найдя там немецкие и голландские газеты конца XVII в., погрузился в них, ища известий о заграничном путешествии Петра. Отправил о. Аркадию Вознесенскому и Ломжинскому директору по экземпляру учебника, а также благодарственные письма В. С. Иконникову и Г. В. Вернадскому, приславшим мне книги. Вечер дома.

7 сентября. Четверг. Утро за биографией. Затем в Архиве МИД до 3 часов. Заходил оттуда в «Русское слово» переменить адрес. Только что пришел домой, как вызван был Д. Н. Егоровым, у которого и провел остальную часть дня. Мы с ним уплатили по 700 руб. каждый за вагон дров, который покупаем пополам через университетскую лавку. 1400 р. за 12 сажен, а в позапрошлом году я купил вагон за 250 р. Д. Н. [Егоров] дал мне в рукописи статью Тарановского для «Исторических известий», содержащую толкование статьи 86 Псковской судной грамоты и вызванную моей работой о Грамоте, напечатанной во 2-ой книжке209. Такой живой отклик произвел на меня самое приятное действие, и следует только пожалеть, что журнал, за неимением средств, должен приостановиться. Придя домой, я с большим удовольствием прочитал статью. Л[иза] и Миня уехали к Богоявленским, и я в одиночестве.

8 сентября. Пятница. Все утро в одиночестве, в полнейшей тишине и за работой. Для восстановления картины Англии во время посещения ее Петром Великим читал Маколея210. В 11/2 ко мне пришел обедать С. К. Богоявленский, и затем Д. Н. Егоров. Перед тем Холь привез на автомобиле два мешка картофеля сверх вчерашних двух, что создает для нас значительное благосостояние. С С. К. [Богоявленским] и Егоровым обед очень скромный, впрочем, с мясными котлетами, прошел отлично. Мы отправились проводить Д. Н. Егорова на Девичье поле на Курсы, куда он шел на собрание Академического союза211 по поводу нелепого постановления Временного правительства о закрытии высших учебных заведений в Москве до Рождества. Хотя сегодня в газетах есть известие об отмене этого распоряжения, но союз все же собирается для выражения протеста. Действительно, если бы эта странная мера осуществилась, то, кроме праздношатающихся солдат, были бы в Москве еще праздношатающиеся студенты и профессора. Проводив Д. Н. [Егорова], мы с Сергеем Константиновичем [Богоявленским] дошли до Девичьего монастыря и любовались видом его окрестностей. День был ясный, солнечный, и воздух прозрачный. На обратном пути он заходил ко мне пить чай. Мы много говорили о событиях и о крупном событии нынешнего дня – увольнении генерала Алексеева от должности начальника штаба Верховного главнокомандующего, на которой, следовательно, он был недели полторы212. Такой кувырк-коллегии у нас со времени Павла Петровича не бывало. Вечером я был у Карцева, который наложил на меня 25 руб. за квартиру, и я не возражал, т. к. уже привык быть обдираемым. Приехала от Богоявленских из деревни Л [иза], но без Мини. Он остался там.

9 сентября. Суббота. Утро в приготовлении к лекции в Академии и к практическим занятиям, и немного удалось поработать над биографией Петра. Нам привезли большую часть заказанных дров, и это надо считать большим событием в нашем хозяйстве. Все же можно теперь надеяться, что не замерзнем зимою. После завтрака я пошел на факультетское заседание в Университет и заходил перед тем в библиотеку. На заседание пришли Грушка, С. И. Соболевский, Кизеветтер, Челпанов, Егоров, Мальмберг и я, и так как не оказалось кворума, то оно и не состоялось. Говорили о надвигающейся победе и власти большевиков и старались заглянуть в недалекое будущее. Возвращался домой с Д. Н. Егоровым моим любимым тихим путем по Александровскому саду и Пречистенскому бульвару. Я заходил к нему посмотреть атлас XVIII в. с планом Лондона. Вечер дома за чтением Маколея «Истории Англии». Как некоторые страницы, например об армии и дисциплине, подходят к нашему времени!

10 сентября. Воскресенье. В 10 ч. утра, в изобилии снабженный хлебом и котлетами на пропитание в Посаде в течение трех дней, я отправился в Академию. На трамвай едва удалось сесть, и он долго не двигался, потому что ругались две поссорившиеся женщины, и их ссору разбирал призванный милиционер. Разбирательство можно бы производить вне вагона, и не задерживать публику, но милиционер, очевидно, был настолько умен, что не понимал этого, и мы простояли с четверть часа. От Лубянской площади до вокзала я шел пешком, т. к. из дому вышел за 11/2 ч. В поезде ехал с П. П. Соколовым, беседуя о текущих событиях. В предстоящем властительстве большевиков мы оба видим достижение волной русской революции ее последнего рубежа, ее крайнего левого берега, разбившись о который, она должна начать обратное движение. В газетах все более и более выясняется, что выступление Корнилова было им предпринято не произвольно, а по вызову самого же Временного правительства или, по крайней мере, его части, в чем меня окончательно убедили напечатанные сегодня в «Русском слове» объяснения Савинкова, бывшего военного министра. Посмотрим. Странную в таком случае роль сыграл Керенский213. В гостинице я не нашел уже места, все было занято, и служитель говорил мне об этом с каким-то противным тупым равнодушием. Эта неудача была мне крайне неприятна. Из-за захождения в гостиницу я немного опоздал на Совет Академии и вошел туда in medias res [52] . Однако застал вопрос о своем курсе и семинарии, и очень настаивал на зачете студентам рефератов по русской истории за семестровые сочинения, и просил от чтения курса меня на нынешний год освободить, так как студентам III курса, которые должны его слушать, он уже был прочитан. Скверное впечатление от неудачи в гостинице и перспектива испытывать ее каждую поездку особенно побуждали меня настаивать на изменении плана. Совет мои оба представления принял. Перешли к выборам ректора. Записками были заявлены два кандидата: неожиданно для меня А. П. Орлов, получивший в прошлый раз одну записку, и о. Иларион. Орлов, которого за неделю убедили и который согласился «принять сан», как в Академии выражаются, теперь получил большинство. При баллотировке шарами он получил 20 избирательных и 10 неизбирательных, а Иларион – 15 избирательных и 15 неизбирательных. Таким образом, был избран тихий, скромный и робкий А. П. Орлов. Трудно ему будет, это можно предвидеть, но, может быть, своей кротостью он преодолеет те затруднения, о которые разбилась бы сила. О. Илариона жаль. Я находил его очень хорошим кандидатом. Я попросился ночевать у Ив. Вас. Попова. К обеду у него пришел еще Н. Г. Городенский, с которым мы вспоминали о недавно умершем А. В. Маркове. После обеда мы все отправились к В. М. Смирновой, где и закончили вечер в обществе явившегося туда же Туницкого и в разговорах по большей части об Академии.

11 сентября. Понедельник. Ив. Вас. Попов гостеприимно меня устроил ночевать в своем кабинете, и я отлично выспался. Рано утром он уехал в Москву; его сборы я слышал сквозь сон. Встав в 71/2 часов и напившись чаю, я предался в остающиеся у меня до Академии свободные часы чтению Маколея и благодаря полнейшей тишине прочитал довольно много. Затем был в Академии и разъяснял темы для рефератов. Из Академии возвращался в Москву с о. Иларионом и с С. С. Глаголевым, с которыми беседовали на тему о нашем критическом финансовом положении. Они предупреждали, что скоро в Академии наступит финансовый кризис, т. к. из суммы, присланной на содержание личного состава, производятся всевозможные другие расходы, т. к. на эти также неотложные расходы денег пока еще не присылается. Поговорив с ними, я погрузился в чтение сочинения Чижа, окончившего ист[орико]-фил[ологический] ф[акультет] студента, о северной общине. Против меня на одной из станций сели железнодорожник и офицер. К удивлению моему, железнодорожник начал ругать современный беспорядок, разные комитеты, дороговизну их содержания. Офицер критиковал решительно все стороны жизни после переворота: финансовое разорение, отсутствие суда, отсутствие безопасности. Потом они вполголоса заговорили о Корнилове с большим сочувствием. К удивлению, мне удалось сесть на Каланчевской площади в трамвай. Я доехал до Мясницких ворот, а оттуда, пользуясь хорошей ясной погодой, прошел домой по линии бульваров пешком. В нашем переулке я встретил Л [изу] и Надю. Л [иза] отправлялась встречать Миню на Курский вокзал. Ожидая их, я продолжал чтение Маколея, и мы обедали в 10-м часу вечера.

12 сентября. Вторник. В газетах – отставка обер-прокурора Синода Карташева, вызванная, как он сам пишет в прошении об увольнении, «невозможностью работать вследствие засилья социалистов». Его обязанности будет пока исполнять С. А. Котляревский. Я был в Архиве МИД и занимался там статейным списком майора Вейде. В Архиве – большое движение: архитектор и подрядчик заняты разными измерениями, вопросом об устройстве каких-то дверей и т. д. Это – приготовления для переезда в Москву Министерства иностранных дел, которое разместится в Архиве. Моей работе помешал появившийся в Архиве Гр. Гр. Писаревский с рассказами о разных делах в Варшавском университете. Вернувшись из архива, я был занят укладкой дров в сарай. Вечером у меня преосв. Сергий, Богословские, Готье. Оживленный разговор и всеобщее негодование по поводу текущих событий. Липа пришла со своим хлебом и сахаром. На блюде у нас было подано немного рыбы, далеко не столько, чтобы быть сытыми. Это стоило 14 рублей. Арбуз – 2 р. 50 к., и все так. На такой почве неизбежны взрывы.

13 сентября. Среда. Утром – биография, но сделать удалось немного. Совсем не то, что в деревне, постоянно мешают и отрывают. После завтрака с Шуриком занимались укладкой дров в сарай. Сытин прислал мне 4 тысячи рублей за учебники. Звонки по телефону отрывали меня и от укладки дров. К 5 час. я пошел в Университет на полукурсовой экзамен. Вечером у меня Флоровский и Д. Н. Егоров. Германия предлагает Франции и Англии все уступки, согласна удовлетворить все их требования с тем, чтобы ей предоставлена была свобода действий на Востоке – куда относит и нас214. Большего позора России переживать никогда не приходилось. Мы исключены из европейских держав и отнесены в группу Персии, Китая, Турции и т. п.

14 сентября. Четверг. Утро провел за чтением Маколея, которым наслаждался. После завтрака прорвалась плотина: пришел А. П. Басистов, Мусенька [Летник], двое Липушат, С. К. Богоявленский, Кизеветтер, посланный от Сытина, О. И. Летник, Пичета, принесший книгу, М. М. Егорова. Только что я расположился укладывать дрова в сарай, когда пришел Алексей Павл. [Басистов]. Я извинился перед ним и продолжал при нем эту работу. Немножко и он мне помогал. Мне хотелось закончить дело, что и удалось: все дрова были убраны. С Липушатами мы переносили вещи, хранившиеся летом в кладовой. Итак, было несколько часов физического труда.

15 сентября. Пятница. Был на Кузнецком мосту в банке Джамгаровых, куда отнес полученные от Сытина 4 000 руб. за 4-ое издание 1-ой части и 3-е изд. 2-ой части учебника215. Оттуда прошел в университетскую библиотеку, где, разыскивая литературу о Петре в Англии, пробыл до 3 ч. дня и не все нашел. Видел Кизеветтера и Ив. Вас. Попова. Вечером у нас продолжение вчерашнего потока гостей: Надя, Михайловский, Алексей Павлович [Басистов], Писаревский. Последний обращался ко мне за темой для медальных сочинений.

16 сентября. Суббота. Восстание в Финляндии. Незаконно собрался распущенный Сейм, и тальман сорвал печати, наложенные на двери Сейма генерал-губернатором Некрасовым216. Русские войска, стоящие в Гельсингфорсе, – все большевики не только отказались препятствовать собранию Сейма, но не допустили в Гельсингфорс посланные из Петрограда новые войска. Керенский на Демократическом совещании, вновь протанцевавший свой словесный танец, на этот раз «танец отчаяния»217, объявил, что немецкий флот, зная о положении дел в Финляндии, плывет в Финский залив. Верно замечание А. П. [Басистова], что Россия теперь, как проститутка, привыкла к своему позору и не стыдится его. Восстание Финляндии и поведение наших войск там – наш новый позор, еще плюс к сотне наших позоров. А на совещании – потоки словоизвержения, и потоки, очевидно, будут литься, пока их не заткнут немцы.

Утро за работой над биографией. Был в Румянцевском музее за книгами. Вечером упивался перечитыванием Маколея. Какая прелесть!

17 сентября. Воскресенье. Утро за работой над биографией. Куда медленнее и хуже идет в Москве работа сравнительно с деревней. В 2 часа пришел ко мне один математик, оставленный при кафедре математики, по поручению бывшего нашего студента Соловьева, желающего подготовляться к магистерскому экзамену. Соловьева этого я припомнил; он был не из особенно даровитых студентов. Живет он где-то около Брянска на заводе. Конечно, из его стремлений сдать экзамен ничего не выйдет. Но позаняться наукой в провинциальной глуши все же полезно; это предохранит его от провинциальной тины. Математик, фамилию которого, когда он переговаривался со мной по телефону, я не расслышал, исполнив поручение, вступил со мной в разговор на современные темы, по поводу того, что ученое сословие мало получает, когда все вокруг получают много, блистал передо мною своею начитанностью, постоянно бросал имена: Спенсер, Маркс, Каутский, Тойнби и т. д. и т. д., но, увлекаясь, забывал нить нашего разговора, которую я ему опять давал в руки. Пришел В. К. Мальмберг с ответным визитом и говорил о тяжелом финансовом положении музея218, где истопник требует непомерного увеличения платы и грозит уйти, если его не удовлетворят. Мы проговорили до 4 часов, и я уже не мог пойти на заседание странного, вновь открывающегося общества «Русской культуры», куда меня звал сегодня Кизеветтер по поручению Струве. Впрочем, и не жалел, так как мне это общество показалось довольно фантастичным. Мы отправились с Миней к Карцевым поздравить именинниц: Веру Сергеевну и Веру и пили у них чай, разговаривая об учреждаемых в каждом доме домовых комитетах по продовольствию. Так как население нашего двора состоит всего из 14 человек, то решили, что Вера одна и будет составлять комитет, а прислуги четырех квартир будут ходить за хлебом по очереди. Это упрощает дело и облегчит их труд, а хвосты у булочных, конечно, сократятся. В больших домах комитеты нанимают особого человека, который ходит за хлебом, доставляя хлеб на весь дом. Заезжал к нам епископ Сергий [Сухумский], привез Мине конфет и посидел одну минуту. Лиза уехала к сестрам, и мы с Миней проводили вечер за чтением.

18 сентября. Понедельник. Поездка к Троице и возвращение оттуда. Совершенно потерянный день. В 8 ч. утра я двинулся в путь и в Академию прибыл к 12. Выехал из Посада в 41/2 и домой явился к 8 часам. Итак, я пробыл в пути почти 8 часов для того, чтобы заняться со студентами 1 1/2 часа! Но занятиями я остался очень доволен. Реферат священника Соколова о Котошихине был написан очень живо, хорошо прочтен и вызвал интересный разговор. Возвратясь домой, я уже ничего не мог делать от утомления и лег спать в 10 ч.

19 сентября. Вторник. Утром у Мини было большое горе, вызвавшее плач и рыдания. Накануне он приютил откудато пришедшего котенка. Ночью этого котенка выпустили в сени. Когда М[иня] проснулся, первым его вопросом было, где котенок; он бросился его искать на дворе, не находил и несколько раз возвращался домой с горьким плачем, причитая: «Ведь он маленькое живое существо, он изголодается и погибнет от холода» и т. д., и все громче и громче рыдал. Котенок, наконец, нашелся, он и был в сенях, и Миня, успокоенный, пошел в школу.

Заседание факультета в расширенном составе с приватдоцентами, к которым Грушка обратился с приветственной речью по этому поводу. От них отвечал Д. Н. Ушаков. Заседание было длинное и будничное с массой текущих, самых прозаических дел о разных суммах, которых по большей части нет, но которые надо изыскивать, и т. д. Приват-доценты стали разбегаться, и к середине заседания остались уже одни почти профессора, обязанные заседать, потому что получают жалованье, между прочим, и за это, – в сущности же терять время попусту. Все эти дела, отнявшие добрых 31/2 часа, можно было бы единолично решить декану в какие-нибудь полчаса. Готье передвинут в ординарные профессора; Егоров получил содержание. Шли домой с ним. Вечер провел с Л [изой] у Богословских, которые завтра уезжают на Кавказ.

20 сентября. Среда. Утром, проводив Миню, работал над биографией Петра, и довольно удачно: разыскал известие о маркизе Кармартене, с которым Петр подружился в Лондоне. Был у меня часа в 3 Бочкарев побеседовать о своей диссертации. Вечером у меня: Савин, Егоров, С. К. Богоявленский, Готье с женой и М. К. Любавский. Разговор вертелся, конечно, вокруг происходящих событий. Матв. Кузьмич [Любавский] передавал свои впечатления о Государственном совещании219. Все мы не видим никакого просвета, никакого выхода из создавшегося тупика.

21 сентября. Четверг. Утро за разысканиями об английском друге Петра Кармартене, а кстати, и об его отце, первом носителе этой фамилии и титула. Вечер за чтением Маколея. Демократическое совещание кончилось полным крахом и банкротством, проявив только разногласие, готовое перейти в грызню220. Железнодорожники по поводу прибавок, которые будут стоить казне около 3 миллиардов в год, вступили в столкновение с правительством и грозят забастовкой. Верю, что все-таки этого бедствия не будет. Это что-то уже похоже на начало конца.

22 сентября. Пятница. Утром я пошел провожать Миню в школу, а оттуда в Университет в библиотеку, где занимался, наводя справки в Dictionary of national biographie221 о Kapмартенах и других англичанах, современниках Петра. Закончив справку, побывал у казначея за жалованьем и видел новые скоропалительно и неряшливо напечатанные деньги 40и 20-рублевого достоинства, составляющие ленты, которые надо ножницами разрезывать222. Заходил в Губернское казначейство получить по талону июльское жалованье и был там порядочно задержан. Оттуда прошел в Архив [МИД] вернуть долг С. К. Богоявленскому. Видел там Писаревского, списывающего рецензии на разные книги, представлявшиеся на Карповскую премию в ОИДР, в том числе и мой отзыв о книге Максимовича. Вернувшись домой и побыв немного, должен был пойти на Курсы вести семинарий, но оказалось, что семинарии начинаются только после 25-го, так что я прогулялся напрасно. Видел обычную компанию, которая собиралась на Женских курсах по пятницам и в прошлом году. Вернувшись домой, готовился к завтрашней лекции. Вечер у Карцевых для выбора «домового комитета», Л[иза] согласилась по настоянию Карцевых быть таким комитетом. Разговор о текущих или, вернее, бешено мчащихся событиях, главным из которых, конечно, является надвигающаяся железнодорожная забастовка. Есть железнодорожники, например машинисты, действительно обездоленные, и преступно виновато правительство Керенского, не умевшее их вовремя удовлетворить. Получалась такая несправедливость, что между тем как чернорабочие в мастерских, прослужившие всего год, получают до 500 руб. в месяц, машинисты, служащие 20–25 лет, должны довольствоваться всего 250 рублями. Эту несправедливость давно следовало устранить. Ответственность за нее падает всецело на правительство. Но есть ли в России правительство? Каждый день я беру в руки газету с этим вопросом: ну как, есть ли в России правительство? И по прочтении убеждаюсь, что его все нет.

23 сентября. Суббота. Встав очень рано, утро провел за подготовкой к лекции. В Университет отправился пешком и был застигнут на пути сильнейшим ливнем. По-прежнему встретился с Поржезинским, который жаловался на отсутствие студентов. Он обратился к швейцару Дмитрию с вопросом, есть ли кто из слушателей, на что Дмитрий отвечал: «Кажется, есть-с, немного; вот у М. М. [Богословского] – много». Но это «много» на теперешнем языке обозначает человек 30, каковые и были у меня в аудитории № 4. Я читал о возвышении Москвы. После лекции беседовал с Л. К. Лахтиным о железнодорожной забастовке и вообще о положении вещей. Домой возвращался любимой своей дорогой: Александровским садом до Волхонки и затем Пречистенским бульваром. Сияло уже осеннее солнце, и я любовался желтой листвой сада, испытывая некоторое удовлетворение, что вот опять я читаю лекции в Университете, по субботам, в те же самые часы, и возвращаюсь после лекции в приподнятовозбужденном настроении. Дома читал Маколея. Вечером заходил ко мне экзаменоваться бывший наш студент Мануйлов. Приходил также воспитанник земледельческой школы за учебниками. Миня при этом с очень деловым видом играл роль продавца. В девятом часу пришли Липушата, и мы закончили вечер с ними. В газетах мелькнуло известие о призыве медиков 1 и 2 курсов, и Миша [Богословский], таким образом, под вопросом.

24 сентября. Воскресенье. Утром, после очень ранней прогулки по Девичьему полю, удалось порядочно заняться биографией, и работа продолжалась до 5-го часа дня. После чаю мы с Л[изой] отправились опустить избирательные бюллетени для выборов в «районную думу». Собственно, эти думы, по моему глубокому убеждению, вредная затея, так как сделать они ничего не будут в состоянии, а лягут большою тяжестью на карманы обывателей. Но надо было участвовать в выборах и отдать голос за кадетский список, как за меньшее зло, чтобы не дать роста большему злу – хозяйничанью большевиков. Заходили к А. Н. Савину занести книгу, но на минуту. Заходили также в церковь св. Ильи на Пречистенке ко всенощной. Вечер были дома, я за чтением Маколея. Железнодорожная забастовка началась. Правительство формируется. Судьба России, как оказывается, зависит от того, как поступит Кишкин, даст ли он согласие вступить в министерство на пост министра призрения, или не даст. Вот от чего зависит судьба России. А что такое Кишкин, как не самый посредственный из посредственных кадетов, если не попросту глупый человек? Вот до чего доходит человеческое затмение. Да и есть ли теперь Россия? Вот вопрос, о котором стоит подумать.

25 сентября. Понедельник. Что Россия теперь не государство, это для меня ясно, ибо государство есть человеческое общество, объединенное верховной властью, а где же у нас верховная власть. Ею не обладает Временное правительство – потому что оно «подотчетно» какому-то Демократическому совету, образовавшемуся из Демократического совещания223. Ею не обладает и этот самозваный Демократический совет. Итак, не будучи государством, Россия теперь – первобытное, естественное состояние людей. Есть разные союзы, которые борются между собой и бастуют, стремясь каждый урвать себе кусок из бывшего государственного достояния. Железнодорожная забастовка продолжается и развивается. Это создает для меня лично вопрос об акте в Академии, на котором мне говорить речь. День проведен не безрезультатно. Я достаточно поработал над биографией до 4 часов. У меня были два студента Духовной академии, один утром с повесткой на Совет 28-го, другой – вечером о кандидатском сочинении. Вечер за Маколеем.

26 сентября. Вторник. В газетах об образовании министерства, которого уже по счету? Все те же224. Но спасение России, несомненно, обеспечено: Кишкин согласился стать министром призрения. Ура! На выборах в районные думы, происходивших в воскресенье, победили в одних районах, в том числе и в нашем, – кадеты, в других, где целыми полками выбирали солдаты, – большевики. Социал-революционеры потерпели полный провал, никому не дав «земли», которую они обещали на выборах в общую городскую думу. Большевики свою победу обеспечили еще более наглым обманом: их агитаторы перед выборами ходили по дворам и обещали, если их выберут, выдавать по 1 1/2 ф. хлеба на человека в день вместо выдаваемых теперь 1/2 фГазета по-прежнему безотрадна: бунт, буйство, насилие, грабежи, погромы и все в том же роде. Все имения Козловского уезда Тамбовской губернии разграблены, в том числе и те, которые отданы были земству, школам и т. д. Пугачевщина в полном разгаре.

До 4-х часов я переписывал актовую речь. Затем прогулка. Вечером у нас Липуха.

27 сентября. Среда. Все утро до 3 ч. дня за работой над подготовкой к просеминарию и за речью для академического акта 1-го октября, на который, должно быть, возможно будет ехать, так как железнодорожная забастовка, кажется, прекращается. Был в Университете на просеминарии; нашел довольно много народа, в том числе несколько девиц-студенток. Делал предварительные разъяснения. Мы будем заниматься Котошихиным. Объяснял темы для рефератов. Белокуров, не получая ответа от Туницкого, который должен был выступить в сентябрьском заседании ОИДР, просил меня выручить Общество и прочесть что-либо о Петре. Я должен был согласиться и думаю прочесть о Петре в Голландии. Вечер дома за Маколеем.

28 сентября. Четверг. Проводив Миню в школу, отделывал актовую речь и готовился к семинарию в Университете, на который и отправился в 31/2 часа. Видел А. А. Кизеветтера, с которым мы неудобно совпадаем; он также ведет семинарии от 3 до 5, и есть 2 слушателя, принадлежащие к тому и другому. Сделал общее введение к занятиям. У меня разыгрался отчаянный насморк и кашель; вот сюрприз для реферата в ОИДР и для акта 1-го октября. Вечер дома за Маколеем.

В газетах письмо офицеров стоящей в Москве артиллерийской бригады. В письме приводятся случаи оскорблений и даже избиений офицеров солдатами и офицеры заявляют, что при таких условиях они считают свою службу лишенной смысла, и просят военного министра разжаловать их в рядовые; в этом положении они будут полезнее. Это крик наболевшей от безобразий последнего времени офицерской души. Нельзя читать письма без волнения.

29 сентября. Пятница. Утром просматривал материал для сообщения в сегодняшнем заседании ОИДР, а также позанялся и дальнейшей биографией, февральскими днями 1697 г. Насморк и кашель достигли у меня величайших размеров; тем не менее я отправился на Курсы, где сделал вступление к семинарию. Девиц было немного, человек 18. Но я предупредил, что семинарий будет крайне трудный, и материал для занятий – новгородские писцовые книги – очень сухой, и что желательно было бы иметь в составе семинария не более 10 человек. В профессорской видел Сторожева, Пичету, Покровского. Заходил в курсовую кооперативную лавку записаться в члены и сделать взнос. Вечер в ОИДР. Читал довольно долго. После чтения М. К. [Любавский] рассказывал о своих впечатлениях о Государственном совещании, на котором он был от ОИДР. Разошлись уже в 12-м часу. Мы шли с М. К. [Любавским] по темной Воздвиженке, а подходя к нашим краям, я встретил С. А. Котляревского, который меня несколько проводил. Он выражал желание приехать на акт в Академию в качестве товарища министра исповеданий и спрашивал, можно ли явиться в пиджаке. Я сказал, что нельзя. Он высказывал самые мрачные взгляды на положение вещей.

30 сентября. Суббота. До отъезда к Троице время было посвящено устройству дел Липухи, поступающего вольноопределяющимся в артиллерию. Утром я звонил к ректору М. А. Мензбиру с просьбой о распоряжении выдать мне бумаги Липухи, их надо непременно было получить сегодня, потому что артиллерийский командир, который его принимал, сказал ему, что примет только до 1-го октября, а уже 1-го будет поздно. Ректор любезно меня выслушал, обещал распорядиться и действительно исполнил обещание. В 121/2 Липуха зашел за мною, и мы, позавтракав, отправились в Университет, куда Мензбир обещал быть к 11/2Однако его еще там не было, и пришлось ждать. Я заглянул было в студенческую канцелярию, но испугался множества бывшего там и стоявшего, как везде теперь, в очереди народа. Увидев помощника ректора Д. Ф. Егорова, я было обратился к нему, но он сказал, что это дело ректора; но потом смягчился и спросил, не может ли он что-нибудь сделать. Был вызван секретарь студенческой канцелярии, и так как оказалось, что Мензбир уже отдал распоряжение о выдаче бумаг, то они нам и были сейчас же выданы. На беду оказалось, что нет самого главного документа: свидетельства об отсрочке, которого не прислали еще из воинского присутствия. Было уже начало 3-го часа, а воинское присутствие закрывается для справок в 2 часа. Мы бросились туда почти бегом, хорошо, что оно находится тут же на углу Тверской и Моховой. Мы были там в 2 ч. 20', и, вероятно, мой вид показался делопроизводителю довольно солидным, почему он, человек весьма свирепый с молодыми людьми, в присутствии находившимися, оказался снисходителен, выслушал нас и после двух часов разыскал дело и выдал нужный документ. Мы заходили еще к нотариусу за карточкой Липухи, которую нотариус должен был засвидетельствовать. С получением ее все документы были в руках, но время текло. Канцелярия полковника помещается где-то за вокзалами. Мы пытались было на Театральной площади нанять извозчика до вокзалов, но извозцы просили 8–7 рублей, и пришлось от их услуг отказаться. Я распростился с Липухой, велел ему лететь пешком во весь дух, и он моментально скрылся из вида. Я с трудом и большим промедлением влез в трамвай и выехал из Москвы в 4 час. с далеким поездом, найдя себе место в вагоне-ресторане, где чаепитие сократило дорогу. Вагон этот был полон железнодорожными служащими. В 5 с лишком я был у Троицы, медленно дошел до Академии, встретил Б. А. Тураева, с которым мы и беседовали до всенощной. Всенощную служил архиепископ Арсений Новгородский, и служил превосходно. После всенощной я провел некоторое время в ректорской квартире в обществе архиепископа Арсения, епископа Орловского [епископа Серафима], нескольких протоиереев, приехавших из Москвы, и некоторых из наших профессоров. В ректорской квартире были приготовлены постели для ожидавшихся к празднику членов собора. Для них же был приготовлен ужин и чай. Мы отлично закусили и напились чаю. Арсений оживлял всех своей бодростью и жизнерадостностью. Мне предлагали ночевать в ректорской квартире с гостями, но я остался верен Ивану Васильевичу [Попову].