Текст книги "Медицинские и социальные проблемы однополого влечения"
Автор книги: Михаил Бейлькин
Жанр:
Психология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)
Привязанность животных к “кайфу” ещё ярче выявили эксперименты Джеймса Олдса (Olds J., 1956) с крысами, посаженными в лабиринт, дно которого находилось под током. Пренебрегая болью от разрядов, бивших по лапам, животные добирались до заветного рычажка и самозабвенно начинали давить на него, возбуждая центр удовольствия. В другом опыте в лабиринт запускали крысу, которая предварительно голодала в течение суток. Суть эксперимента заключалось в выяснении, какой силы током способна пренебречь голодная крыса, чтобы добраться до еды в конце лабиринта. Выяснилось, что гедоническое подкрепление было для крысы много привлекательнее, чем пищевое. Ведь в первом случае она выдерживала гораздо более сильную боль, чем при добывании еды. Подобными экспериментами было доказано, что возбуждение центров удовольствия снижает страх животного. Если крысе предстояла драка с сильным противником, то она давала себе “зарядку”, возбудив перед боем центр агрессивности электрическим током. В подобных случаях животное всегда выходило победителем. В опытах с лабиринтом было установлено, что гедоническое подкрепление делает животных более умными и способными “учениками”.
Напомним, что гипоталамус – тот отдел мозга, в котором осуществляется контроль за жизненно важными функциями организма. Сюда поступают “сводки” из всех клеток тела о наличии в них питательных и энергетических веществ, а также о составе электролитов. Здесь находится и “лаборатория” по постоянному контролю над эндокринным балансом. В нём же формируются нервные импульсы, которые ощущаются как потребности.
Гипоталамус функционирует в тесном взаимодействии с другими отделами головного мозга, в том числе с высшими. Если он определяет доминирующую в данный момент потребность, то лобные доли головного мозга организуют мотивационное поведение, определяя тактику, чтобы её удовлетворить.
Поясню сказанное примером из клинической практики.
Больной П. находился в отделении кардиохирургии, где ему была сделана операция на сердце. Хирургическое вмешательство прошло успешно, пациента уже готовили к выписке. П. был человеком достаточно известным в административных кругах города. Он отличался организаторскими способностями, умом и тактом. Каких бы то ни было отклонений в половом плане за ним не водилось. Тем большим было удивление, которое вызвал однажды его “хулиганский” поступок. Когда в его больничной палате находилась медицинская сестра, пациент привлёк её внимание, извлёк свой максимально возбуждённый член из пижамы и направился к ней. Сестра с криком выскочила в коридор. Пациент последовал за ней, даже не прикрыв свой эрегированный половой орган. Дежурный врач, выскочивший на крики девушки из своего кабинета, стал свидетелем нелепой сцены: “любовный порыв” мужчины и габариты его члена в более подходящей обстановке могли бы вызвать восторг и уважение у любящей его женщины, но они абсолютно не соответствовали ситуации больничного коридора и присутствию множества зрителей.
Между врачом и пациентом состоялся знаменательный разговор.
– Зачем вы вышли в коридор?
– Надоело лежать в постели.
– А брюки-то у вас почему спущены?!
– Разве? А я и не заметил.
В ходе диалога больной вёл себя совершенно невозмутимо. Он спокойно спрятал член, успевший к этому моменту принять свои обычные размеры, в пижаму и направился в свою палату.
Поведение пациента заставило врачей заподозрить у него поражение лобных долей головного мозга. Гипоталамус посылал им сигнал о возникшей половой потребности, но они не были способны адекватно ответить на него. Такое поведение, неадекватное ситуации и потому принятое медсестрой за хулиганство, было симптомом грозной катастрофы. Она оказалась, увы, необратимой: при обследовании мозга больного было установлено наличие неоперабельной злокачественной опухоли лобной доли. Вскоре этот, ещё сравнительно молодой человек, умер.
В целом опыты с вживлением электродов, как и наблюдения над больными, которым с целью диагностики или лечения проводилась электрическая стимуляция мозга, продемонстрировали приспособительный характер эмоций, связанных с удовольствием. Без подкрепления из центров удовольствия были бы невозможны ни выживание, ни размножение, ни обучение живого существа – человека или животного.
Вместе с тем, эти эксперименты показали подсобную, инструментальную роль центров удовольствия. Они работают для обеспечения мотивационного поведения, а не “на себя”. Для того чтобы сделать их работу автономной, оторванной от естественного жизнеобеспечения организма, нужны особые условия, не встречающиеся в природе. Но даже в условиях эксперимента, когда с помощью вживлённых в мозг электродов и заветной педали животное получает возможность гедонической самостимуляции, к счастью, не удаётся вызвать перестройку функции центров удовольствия надолго. Мозг надёжно защищает себя. Только наркотики пробивают брешь в защитных возможностях мозга, обрекая человека на смерть.
Но вернёмся к эволюции любви.
Став доминантным, избирательное половое влечение к одной-единственной избраннице лишало мужчину интереса ко всем остальным представительницам женского пола. Доминанту, как физиологическое явление, не следует путать со стремлением самцов доминировать в стае; это разные термины, хотя и принадлежащие к одному языковому корню. Открытие доминанты принадлежит русскому физиологу Алексею Ухтомскому, показавшему, что при её образовании одна доминирующая мотивация подавляет все остальные, конкурентные, как бы забирая себе их энергию.
Любовь как доминанта, предполагает наличие двух качеств – избирательности и альтруизма. Будучи альтруистической мотивацией, она обесценивает эгоистические инстинкты, отодвигает их на второй план, подчиняя стремлению влюблённого доставить радость любимому человеку. При этом, кстати, снижается и способность к критической оценке объекта избирательного влечения. “Оглупляющий” характер половой доминанты отметил и Кемпер, подвергнув это свойство ехидной критике. “Любовь, – пишет он , – как система уже заложена в нас, она мало связана с миром объектов, и это малое есть тот “самый любимый или та самая любимая, партнёр (партнёрша), друг (подруга) и т. д.”. Он или она только высвобождает то, что живёт по собственным законам. Возбуждённая во влюблённых структура начинает как эталонное значение контролировать восприятие. Никто не может оказаться настолько некрасивым, чтобы этому эталонному значению не удалось посредством воздействия на наши сенсорные элементы сделать из возлюбленного самого прекрасного в мире. Но и действия контролируются этим эталонным значением. Они превращают влюблённого с его действиями, воспринимаемыми им как приятные, иногда в прекрасное, чаще комичное, а иной раз и в достойное сожаления существо. Влюблённые не открывают мир, а создают его себе”.
Кемпер даёт достаточно верную характеристику половой доминанты, хотя я предпочёл бы поменять знак в его оценке с отрицательного на положительный. Ведь механизм доминанты позволяет влюблённому испытывать радость от служения любимому человеку.
Появление мужской половой избирательности заметно ослабило конкуренцию и драки наших пращуров (зачем стремиться овладеть всеми женщинами, если испытываешь влечение лишь к одной?); появилась возможность сплочения первобытной стаи, её превращения в племя. В целом это позволило человеческому виду выжить и расселиться по всему земному шару. Потому-то биологические предпосылки к избирательности и альтруизму закрепились в наших генах.
Сексолог не может игнорировать принцип удовольствия. Он помнит о том, что наслаждение изобретено самой природой как универсальный механизм, сохраняющий жизнь на Земле.
Но в природе нет ничего абсолютно полезного.
Центры удовольствия, без которых было бы невозможно ни выживание, ни размножение, под влиянием наркотиков сами могут стать причиной подавления полового инстинкта или источником гибели. Чем сильнее тот или иной наркотик, тем быстрее наступает привыкание к нему. Зелье становится привычным и необходимым метаболитом обмена веществ в нервных клетках, составляющих центры удовольствия. Тогда они начинают “работать на себя”, а не на подкрепление жизненно важных потребностей, включая сексуальную. Наркоманы со стажем асексуальны и, как правило, не способны жить половой жизнью. Наркотики вызывают полную перестройку функции нейронов. Центры удовольствия начинают нуждаться в возрастающих дозах наркотиков. Если они не получают их, включаются центры неудовольствия с мучительными для организма последствиями. При новом повышении дозы животное вновь испытывает “кайф”, но вскоре мозг перестаёт реагировать на любые раздражители. Наступает смерть.
Удовольствие способно поддерживать сексуальность, связанную с частой и беспорядочной сменой партнёров. Распространённость промискуитета всегда обходилась человечеству дорого (вспомним эпидемии сифилиса, гонореи, других венерических заболеваний), а сейчас, с приходом СПИДа, и вовсе грозит гибелью. Скажем, молодой человек пишет в журнал “Риск”: “По-моему, все эти разговоры о постоянстве – одна сплошная муть… Спать всё время с одним и тем же – скучно, это же ежу понятно! Я, слава Богу, не урод, и могу себе найти столько разных парней, сколько надо: разные тела, разные губы, разные члены – каждый раз новый кайф. Вот лет через 20, когда мне уже будет ничего не нужно, придётся обзавестись кем-то постоянным, а сейчас – что я, чокнутый?”
Будем надеяться, что гедонистически ориентированный автор письма ещё жив, ведь оно написано всего несколько лет тому назад. Но никто не поручится, что он не стал носителем ВИЧ-инфекции.
Профессиональный опыт заставляет врача критически относиться к гедонизму как философскому течению, признающему удовольствие главным и единственным благом в жизни. Оно возникло в древней Греции, а его отцом был ученик Сократа Аристипп. Кстати, детали его учения известны нам мало. Гораздо большую законченность философия гедонизма приобрела в учении Эпикура. Именно его хвалят или хулят сторонники и противники этого философского направления, начиная с древности и кончая нашим временем.
Аристипп и Эпикур, при всех различиях в своих взглядах, сходились в том, что удовольствие – это единственное, к чему следует стремиться, а страдание – то, чего, безусловно, надо избегать. Обе философские школы придавали этому утверждению характер этического принципа. Они предлагали его своим согражданам – грекам в качестве добродетели, которую следовало неукоснительно соблюдать.
Психоаналитическое отрицание гедонизма принадлежит Эриху Фромму (1990), показавшему, что удовольствие не может быть абсолютным благом: “Ибо есть люди, наслаждающиеся повиновением, а не свободой, извлекающие удовольствие из ненависти, а не из любви, из эксплуатации, а не из плодотворного труда. Этот феномен удовольствия, извлекаемого из того, что объективно пагубно, типичен для невротического характера”.
Принципы, противоположные гедонизму, выдвигает другое философское направление – аскетизм, согласно которому высшей мудростью и добродетелью является отказ от погони за наслаждениями и сведение к минимуму всех потребностей.
Гедонизм или аскетизм?
Аскетическим презрением к удовольствиям вообще и к сексуальному наслаждению в частности отличались представители стоицизма, философского направления древности. По мнению стоика Марка Аврелия, интимной близостью дорожить не надо. Ведь, в конце концов: “совокупление – трение внутренностей и выделение слизи с каким-то содроганием”! Досталось половым взаимоотношениям и от Цицерона: “Достаточно всмотреться в любовное ликование, чтобы понять, как оно постыдно. Стыдно смотреть на тех, кто ликует, добравшись до венериных утех, мерзко – на тех, кто ещё только рвётся к ним воспалённым желанием. Такой порыв обычно называется “любовью”, и в нём видна такая слабость духа, которую и сравнить не с чем”.
Цель аскетизма – обеспечить душевный покой и счастье людей, сделать его независимым от превратностей судьбы и прихотей власти. Но, конечно же, своими проповедями отказа от наслаждения, удовольствий и роскоши стоики не спасли человечество от заблуждений, преступлений и бед.
В тех или иных формах аскетизм – принадлежность многих фундаменталистских религиозных направлений. Для догматиков многих конфессий высшая добродетель в половой жизни – руководство законом, предписанным Богом: “Плодитесь и размножайтесь!” Отсюда делается аскетический вывод о “законности” лишь такого секса, который преследует цель размножения, избегая при этом наслаждения как такового или принимая его как неизбежное “сопутствующее зло”. Разумеется, гомосексуальность, онанизм и прочие “измы” в сексе осуждаются как греховные. Предполагается, что лишь аскетизм, осознанный и добровольный отказ от наслаждений в половой жизни даже в рамках законного брака, гарантирует прочность семьи и помогает супругам решить все возникающие у них проблемы.
Узаконен аскетизм и в индуизме. Рождение внуков независимо от паспортного возраста индуса означает его вступление в период старости. Он должен отказаться от всех прежних привязанностей, оставить работу и, либо отправиться с посохом и чашей для подаяния в вечное странствие, либо уединиться в месте постоянного затворничества. Любовь, власть, богатство, родственные связи – всё становится ненужной мишурой; всё мирское следует отринуть, заботясь о душе и её будущих перерождениях.
Врачу индусская традиция кажется архаичной и вредоносной.
Дело в том, что отказ мужчины от половой жизни приводит к поражению многих органов и систем, в первую очередь, сердечно-сосудистой. Длительное половое воздержание сопровождается серьёзными нарушениями в простате, которые отнюдь не сводятся к переполнению железы продуктами её жизнедеятельности. Этот орган богато снабжён нервными окончаниями. Недаром простату называют “вторым сердцем” мужчины. Да и секрет железы – не просто жидкость, определяющая объём спермы при семяизвержении. В его состав входят мощные ферменты и сосудистые гормоны. Словом, “застойная простата” – не только боль, чувство распирания в промежности и учащённое мочеиспускание. “Застойная простата” бомбардирует нервные окончания кровеносных сосудов и сердца болезнетворными импульсами. Это усугубляется действием всасывающихся в кровеносное русло высокоактивных веществ секрета простаты, не находящих естественного выхода из половых путей.
Вот почему редкая половая жизнь и тем более полное её отсутствие в зрелом возрасте приводит к тяжёлым сбоям артериального давления и к серьёзным нарушениям работы сердца. Может быть, тот факт, что средняя продолжительность жизни индусов так мала, отчасти объясняется их традиционным аскетизмом.
На протяжении тысячелетий то аскетизм, то гедонизм провозглашался единственно верным и разумным этическим принципом. То один, то другой из них выступал в качестве инструмента борьбы с господствующей моралью. Следует заметить, что и гедонизм был предложен когда-то вовсе не для того, чтобы насолить людям, а чтобы помочь человеку обрести путь к счастью, вопреки аскетизму и самоограничениям. Ведь он признавал за ним право руководствоваться в жизни своими чувствами, а не указаниями властей.
Врачу трудно лавировать между этими противоположными этическими принципами.
Аскетизм в глазах сексолога вредоносен, так как ложные моральные запреты и ограничения мешают проявиться здоровой сексуальности, приводят к необоснованным самообвинениям и вызывают развитие половых расстройств. К тому же, становясь на сторону аскетизма, врач неизбежно впадает в ханжество.
Однако, по известным причинам не вызывает восторга у сексолога и гедонизм.
Скептицизм врача питают и повседневные наблюдения над идейными приверженцами этих противоположных этических принципов. Ведь они, попадая в поле зрения сексолога в качестве его пациентов, обычно служат живым опровержением их же мировоззрения.
Один из моих больных горячо отстаивал принципы религиозной нравственности, забывая при этом, что толчком к развитию его заболевания послужил целый “букет” венерических заболеваний, полученный им от “невесты”. Выяснилось, что “невесты” у него меняются так часто, что его половые связи ничем не отличаются от тех самых греховных “блудодейств”, которые он столь убеждённо порицает. Я вовсе не иронизирую по поводу пациента. На мой взгляд, он был искренне верующим, одно время даже жил в монастыре. Его аскетическая программа, видимо, была не столько ханжеской, сколько попросту для него невыполнимой. Так это обычно в жизни и происходит – аскетические проповеди не вписываются в реальность, вызывают психологические конфликты и приводят к развитию невроза.
Надуманный отказ от секса, основанный на догматическом понимании религии, часто противоречит самой природе человека. Несколько лет тому назад меня привлекли в качестве консультанта к судебно-медицинской экспертизе 59-летнего священника отца Артемия (имя, разумеется, изменено). Он обвинялся в растлении несовершеннолетних. Пострадавшими были мальчики, которых родители отдали в качестве послушников в храм, где настоятелем был подсудимый. Жизнь его до обращения к Богу была самой обычной; после службы в армии он работал преподавателем, причём пользовался у своих коллег полным уважением. Его считали вежливым, наделённым недюжинными педагогическими способностями, и главное, лишённым привычки “приставать” к женщинам.
Хотя половую жизнь будущий священник начал рано – в 15 лет, к противоположному полу его не тянуло, и до своего пострига он имел только несколько случайных кратковременных гетеросексуальных связей. По окончании семинарии, принятия пострига и ухода в монастырь в контакты с женщинами он, разумеется, не вступал вовсе.
Покинув обитель в связи с получением прихода, о. Артемий, по его словам, соблюдал полное половое воздержание, которое он, якобы переносил легко. Сексологическое обследование, однако, заставило усомниться в полной асексуальности подследственного. У него были все признаками “застойной простаты”: болезненность, напряжённость, отёк железы; в обильном секрете, полученном после массажа её и семенных пузырьков, обнаруживалась масса живых и подвижных сперматозоидов. Речь шла, следовательно, о зрелом человеке с сильной половой конституцией, весьма далёком от возрастной сексуальной инволюции, мучительно переносящем вынужденное воздержание.
По-видимому, о. Артемий с молодых лет тяготился своей гомосексуальной педофилией. Возможно, он и монастырь-то ушёл от греха подальше (там детей нет). Став настоятелем храма, он оказался в опасной близости с мальчиками, глядевшими на него с обожанием и готовыми выполнять любое его желание. Между тем, обратись он за помощью к сексологу, возможно, беды не случилось бы. Врач помог бы ему переключиться с педофилии на более приемлемый тип влечения. Тогда удалось бы избежать преступления и наказания (приговором суда отец Артемий получил 6 лет заключения; церковные же власти отлучили его от церкви). Священника подвела его ятрофобия (невротический страх, испытываемый к врачам). Он опасался разоблачения и скандала, но их не было бы, ведь сексолог обязан хранить доверенные ему тайны пациентов. В конце концов, он мог бы обратиться за помощью анонимно.
Когда врачу приходится читать об искушениях святого Антония или видеть картины с изображением его иступленных сексуально-бесовских галлюцинаций, он невольно оценивает их с профессиональных позиций. Нельзя забывать, что человек – живой организм, чьи потребности требуют удовлетворения. Словом, у врачей есть веские основания отвергать как догматический аскетизм, так и гедонизм; и подавление сексуального наслаждения, и невротическая погоня за ним в равной мере лишают человека способности его испытывать .
Весёлая мудрость любви: наслаждение и гедонизм на взгляд сексолога
Гедонизм как философский принцип, признающий удовольствие главным и единственным жизненным благом (добром), ещё в древности подвергся уничтожающей критике в диалоге Платона “Филеб”. Английский философ Джордж Мур довершил его теоретический разгром. Правда, прежде чем перейти к сути его идеи, рассмотрим несколько медико-биологических примеров, делающих мысль философа нагляднее.
Всем известно, что утоление жажды доставляет наслаждение. Допустим, что человек, страдающий от жажды, уже близок к смерти и что он набрёл, наконец, на источник воды в самый последний и критический для него миг. Будет ли наслаждение единственным благом или же гораздо большим добром окажется для него спасение от верной смерти?
Усложним ход рассуждений, заменив утоление жажды насыщением человека в самый последний, критический для него срок. Известно, чем ближе к смерти изголодавшийся человек, тем менее он должен руководствоваться чувством наслаждения при утолении голода. В противном случае удовольствие из блага превращается для него в смерть.
Подобные трагедии убедительно описал в романе “Маздак” Морис Симашко. По сюжету романа во время голода в древней Персии защитники народа добились бесплатной раздачи хлеба из царских зернохранилищ. Вереницы голодающих подставляли платки и отходили с зерном, тут же набрасываясь на еду. Когда человеколюбцы, раздающие зерно, сделали перерыв, они с ужасом увидели людей, умиравших от сытости. “Дёргался человек, изрыгая кровавую кашу. Потом затих, неестественно выпрямившись под кустом. Он лежал, разведя руки и положив лицо в рассыпавшуюся по утренней земле пшеницу”.
Мур рассуждает, исходя из предпосылок о том, что и удовольствие, и сознание удовольствия не могут считаться единственным благом. Они являются лишь частью сложных психических переживаний, сопровождающихся чувством удовольствия, но при этом представляющих гораздо большую ценность, чем само удовольствие.
Рассуждения Мура представляются вполне подходящими и для оценки места наслаждения в сексе. В сексуальных взаимоотношениях таким сложным психическим состоянием является любовь . Удовольствие как составной элемент любви содержится в эмоциях влюблённых. Напомним, что любовь, как и чувство оргазма, – продукты эволюции человека; они отсутствуют у животных. Степень выраженности и яркость оргазма тесно связаны с наличием или отсутствием любви. Умение получать максимальное наслаждение и дарить его другим свойственно лишь любящим людям.
Тот факт, что гедонизмом издавна называется философское направление, ограничивает использование этого термина в нейрофизиологии. Существует, однако, слово “гедония” – ощущение крайнего довольства (от греческого hedone – “удовольствие”, “наслаждение”). Нейрофизиологи вправе называть центры удовольствия гедоническими . Поскольку альтруистическое поведение животных и человека подкрепляется возбуждением, поступающим из центров удовольствия, без чего мотивационное поведение попросту невозможно, допустимо выражение “гедоническое подкрепление альтруистической мотивации” . При этом речь идёт, в частности, об удовольствии, вызванном альтруистическим поступком.
Всё меняется, когда речь заходит о любви. В применении к этому чувству термин “гедония” оказывается слишком мелким, ведь он сродни просторечию “кайф”. Между тем, именно нервные импульсы из центров удовольствия делают влюблённого альтруистом, позволяя ему испытывать максимальное наслаждение от самопожертвования ради любимой. Более того, уже говорилось, что электрическая стимуляция центров удовольствия снижает чувство страха и, напротив, повышает болевой порог. Следовательно, чем сильнее избирательное чувство к объекту полового влечения, тем больше удовлетворения испытывает влюблённый от всего того, что без любви, в “нормальном” состоянии вызвало бы у него лишь неприятные эмоции. В этом заключается весёлая мудрость любви – чувства, преображающего мир, превращающего все боли и неприятности в наслаждение! Потому-то любовь – один из самых прямых путей к счастью.
Если в философском и общежитейском плане гедонизм – это погоня за наслаждением и секс без любви, то в сочетании с термином “альтруистический” дело принимает совсем иной оборот. “Альтруистический гедонизм – сущность любви”, с таким, казалось бы, парадоксальным утверждением трудно не согласиться. И хотя за гедонизмом закрепилась дурная слава ещё со времён римских стоиков, подобное сочетание облагораживает принцип наслаждения. Вершина наслаждения достигается в любви, а ведь она, будучи альтруистическим чувством, является противоположностью эгоистического гедонизма. Напомню, что термин “альтруистический гедонизм” фигурирует в этике русского философа Николая Бердяева.
Только завистники или недалёкие люди станут смеяться над наивностью влюблённого и его способностью к самообману, над его альтруистической установкой. Лишь невротики или догматики, не способные быть счастливыми сами, могут сетовать на то, что мощный гедонистический потенциал и максимально возможное наслаждение неотделимы от любви. Умение любить – признак душевного здоровья и психической зрелости.
Похоже, что помимо всего прочего, Кемпер отрицает любовь и альтруизм из-за чувства профессиональной беспомощности. Ведь научить своего пациента любить не способен никакой врач, ни сексолог, ни психоаналитик.
– А этого и не надо , – утверждает Кемпер .“Любовь – это самое непостижимое чувство, которое отягощает сексуальность и делает человека больным”.
Что ж, подобная позиция понятна: не следует желать того, чего не можешь добиться. В таких случаях вступает в силу психологическая защита, не чуждая врачам. Но Кемперу можно и возразить.
Обучить кого-либо любви, разумеется, невозможно, однако сексолог способен обозначить ориентиры, следуя которым пациент сам научится любить. Верная оценка места, принадлежащего любви в сексуальности и в нашей жизни в целом, определяет выбор рациональной модели полового поведения человека. Правда, тут мы невольно вернулись к тому противоречию, которое заставило Кемпера выступить с критикой в адрес идеализированных представлений о любви. Разумеется, его слова, что любовь способна привести к преступлению (“ смерть за измену и т. д.” ) – явный перебор. Любящий убить любимого человека не может. Хосе зарезал Кармен не из любви, а потому, что его страсть, лишённая альтруизма, не была любовью. Но если вечно принижать свои чувства к близкому человеку, не считая их любовью, поскольку они не абсолютно альтруистичны и не исключают увлечения другими возможными объектами ухаживания, это способно привести пару к разрыву.
Как ни странно, именно Лев Клейн подсказал, где следует искать решение этого противоречия. В отличие от Кемпера, он не отрицает любовь, а напротив, снисходительно раздвигает её границы: “Высокая любовь, описанная в шедеврах литературы, в жизни редка. Но в обиходе мы называем любовью и менее возвышенные виды чувств. Когда мы говорим «делать любовь», «крутить любовь» и даже «продажная любовь», мы не зря используем тот же термин. В самой высокой любви присутствует плотский элемент, а в самых низменных соитиях нередко просвечивают благородные переживания и теплота чувств”. Следуя логике Маяковского ( “все мы немножко лошади” ), Клейн утешает людей тем, что любые формы сексуальности сродни любви. Отвлечёмся от такой явной неувязки: не ведая об эволюции любви, не зная её биологической природы, не видя её неотъемлемых атрибутов, т. е. качеств, присущих лишь ей, а не иным проявлениям сексуальности, Клейн размывает её границы и лишает представление о ней всякого смысла. Но он указал на верный принцип подхода к проблеме: существует континуум чувств, называемых любовью или отношений, приближающихся к ней. Чем альтруистичнее связь двух людей, чем она избирательнее, тем ближе она к любви. Люди, понимая разницу между любовью и примитивным сексом, должны относиться к ней не как к нереалистическому эталону, а как к вполне достижимой цели, требующей усилий от них самих. Ведь в наших генах закрепились биологические предпосылки к избирательности и альтруизму. Человек рождается на свет с нейрофизиологическими структурами, которые при их нормальном развитии, делают его способным к любви.
Один из механизмов, позволяющих реализовать эти врождённые потенциальные возможности – эмпатия, способность угадывать эмоции другого живого существа, человека или животного.
Становление зрелой сексуальности
Человек появляется на свет с врождённым инстинктивным механизмом, позволяющим ему рассчитывать на милосердие и помощь более сильных сородичей. Таков крик ребенка, взывающий к матери и к другим взрослым, когда он испытывает дискомфорт. Подобное поведение оказалось бы гибельным для детёнышей почти всех других видов. Новорождённый зайчонок отползает от места своего рождения и молча дрожит, прижимаясь к земле, чтобы стать незаметным для хищников. Человеческий же младенец от рождения обладает таким эмоциональным криком, который повергает в тревогу всех психически здоровых взрослых. А если понаблюдать в это время за их эмоциональной реакцией и поведением, то становится очевидным, что чувство сострадания имеет врождённую биологическую природу. Детские крики и плач, например, деморализовали научных сотрудников, участвовавших в опыте, поставленном психологом А. П. Вайсом. В ходе эксперимента его участники совершали грубейшие ошибки исключительно потому, что слышали плач ребенка.
С возрастом способность к эмпатии позволяет людям угадывать не только экстремальные эмоции человека, его просьбы о помощи и мольбы о сострадании, но и улавливать самые тонкие нюансы настроения. Этого дара лишены так называемые шизоидные психопаты. Такой дефект психики делает смертельно опасными садистов, абсолютно не способных ни воспринимать альтруистические сигналы другого живого существа, ни испытывать чувство сострадания к кому бы то ни было. Разговор о подобных эмоциональных уродах, из которых выходят серийные убийцы, впереди.
Способность к эмпатии близка к ещё одному очень важному врождённому свойству людей – потребности в избирательном эмоциональном контактировании.
Зачатки этой потребности есть и у животных. Об этом свидетельствуют опыты Гарри Харлоу (Harlow H. F., 1962) с детёнышами обезьян, воспитанными “плюшевыми мамами“.
У человеческого детёныша потребность в избирательном эмоциональном общении с матерью, а затем со сверстниками становится ещё большей жизненной необходимостью, чем у детёныша обезьяны. По наблюдениям психолога М. Риббла (Ribble M., 1944), “прикосновение, похлопывание, обнимание, прижимание к груди, голос матери, возможность сосания” так же важны для грудного ребёнка, как соответствующая пища и температура. Рене Спитц (Spitz R., 1956) обследовал полугодовалых детей в условиях, где им был обеспечен полноценный уход, но где не было лица, с которым, подобно матери, можно было бы постоянно общаться. Автор пишет: “В первый месяц изоляции ребёнок шести месяцев плачет, требует мать и как бы ищет кого-либо, кто может её заменить. На второй месяц у ребёнка появляется “реакция бегства“: он кричит, когда к нему кто-то подходит. Одновременно наблюдается падение веса и снижение уровня развития. На третий месяц изоляции ребёнок занимает характерную позицию лёжа на животе, избегает всяких контактов с миром. Если ему препятствуют, он очень долго кричит, иногда по три часа без перерыва, теряет вес, легко подвергается инфекциям. У него часто появляются кожные заболевания. На четвёртый месяц ребёнок уже не кричит, а лишь жалобно плачет. Он теряет ранее приобретённые навыки. Если перед этим он мог ходить, то теперь он уже не умеет даже сидеть“.
