Текст книги ""АукцЫон". Книга учета жизни"

Автор книги: Михаил Марголис

Добили советскую культуру, Начинаем строить порядок

Самой издевательской нашей программой, мрачнейшей, гнуснейшей по текстам и музыке получилась «Жопа». В ней же нет ничего, что может человека радовать. Жил-был веселый «АукцЫон», а стал вот такой…

Леонид Федоров

Ни одного текста «АукцЫона» я наизусть не знаю. Они меня никогда не волновали. А то, что Дима сочиняет, до сих пор не понимаю. Ну, может, если выпьешь, что-то проясняется. Но если нравится человеку так писать – пусть пишет. Меня-то музыка волнует…

Борис Шавейников

Ради одной лишь встречи с Хвостом «АукцЫону» стоило добраться до Парижа. Франция оказалась (возможно, непроизвольно) для «креативного центра» группы – Федорова и Озерского – этаким местом силы. Регулярные вояжи «аукцыонщиков» в сей благоуханный край (да и вообще в Европу), крепнущая дружба с Хвостенко, гипнотизировавшим молодых музыкантов собственной внутренней свободой, поэтическим шутовством и занимательной эрудицией, существенно повлияли на интенсивный художественно-исполнительский рост«Ы». На исходе 1980-х и в начале 1990-х «АукцЫон» пережил свой ренессанс, выстрелил очередью из трех разноплановых альбомов-откровений:

«Жопа» (он же «Дупло»), «Бодун», «Чайник вина» – и фактически подготовил плацдарм для материализации своего ключевого сюрреалистического шедевра, альбома «Птица», парадоксальным образом приведшего «Ы» в те самые народные хит-парады, где «АукцЫон» не значился даже в период своих успехов на рок-клубовских фестивалях.

Миллер и Веселкин, постепенно консолидировавшиеся в самостоятельный творческий тандем, до «Птицы» в «Ы» не дотянули. «Жопой» и «Бодуном» их история в группе фактически завершилась. Впрочем, обо всем этом чуть позже, ибо на первом французском выезде о подобном раскладе еще никто не помышлял. Более того, Кира и Вова стали особыми героями тех исторических, дебютных гастролей…

4 апреля 1989-го, за день до первого концерта «АукцЫона» на форуме в Бурже, Миллеру стукнуло 30. По случаю круглой даты самого взрослого члена группы организаторы поездки на халяву вознесли «аукцыонщиков» (единственную команду из всей российской делегации) на пик Эйфелевой башни и угостили там шампанским.

– Все происходило спонтанно, – вспоминает Миллер, – и было для меня очень важно. Мы подъехали к башне на автобусе, вдруг остановились, и нам, только нам, сопровождавшие французы предложили подняться на нее, чтобы выпить за мое здоровье! Я давно мечтал именно так отметить свой день рождения, но никаких специальных усилий для этого не прикладывал. А тут все свершилось само собой. Значит – судьба.

Люди принесли огромную бутылку шампанского, наполнили наши бокалы, мне ребята хором прокричали: «Поздравляем!» – и потом я несколько минут стоял, пил шампанское, смотрел вниз и осознавал, что подо мной Париж. Достаточно этапный момент в моей жизни.

У Вовы в те дни вышел иной памятный сюжет, связанный не с поздравлениями, а с извинениями (ну, или типа того), которых он, благодаря собственной неуемности, добился от газеты «Советская культура»! Последняя отреагировала на французские гастроли «Ы» резонерской, негативной заметкой (словно и не разгар перестройки на дворе) и «снимком голой задницы Веселкина» (как констатировал Гаркундель), сделанным во время его танца в песне «Нэпман». Вставила свои пять копеек в обличение аморальных «аукцыонщиков» и «Комсомольская правда». Французская подруга группы и ее тамошний концертный менеджер Натали, по словам Вовы, с ликованием восприняла данные публикации: «О! У вас такой успех, такой скандал. Вас начинают преследовать. Сейчас мы раздуем из этого политическую шумиху». Однако «аукцыонщики», впервые вдохнувшие свободный воздух Запада, были от такой перспективы не в восторге. Если в перестроечном «совке» еще возможны подобные материалы, то почему бы не последовать и известным санкциям: например, сделают скандальных музыкантов «невыездными», и дело с концом. Решительный Веселкин вместо провокационного пиара настроился на корректный отпор официозу и по приезде на родину, буквально за пару недель, обратившись за поддержкой к уважаемым деятелям культуры, заглянув в приемную ЦК КПСС и пообщавшись тет-а-тет с руководителями «наехавшей» на «Ы» редакции, добился от «Советской культуры» сатисфакции в виде согласия на публикацию «Открытого письма группы „АукцЫон"». Текст его выглядел так:

«08.04.89 г. в вашей газете был напечатан комментарий к снимку, изображающему группу „АукцЫон". Из-за крайне плохого качества снимка бандаж (балетная мини-форма), используемый танцовщиком при пародировании стриптиза в костюме кабаретного стиля, не виден.

Основываясь только на этом снимке и на коротком сообщении ТАСС о гастролях группы во Франции, журналистка вашей газеты, не найдя нужным познакомиться с творчеством „АукцЫона", вместо этого обратилась последовательно в Госконцерт, в Московскую рок-лабораторию, Министерство культуры и, наконец, в Главное управление культурно-массовой работы, библиотечного и музейного дела с привычным вопросом: „С чьей помощью выехал на гастроли «АукцЫон»?". Затем она крайне эмоционально описала свои впечатления от снимка и детективного расследования на тему: „Кто разрешил?", – отредактировав произвольным купированием фраз даже смысл заявления директора Международных программ фестиваля Жака Эрвана.

Группа „АукцЫон" и танцовщик группы Владимир Веселкин заявляют, что написанное не имеет никакого отношения к их творчеству.

Хотелось бы видеть у уважаемой нами прогрессивной и интересной газеты большую ответственность перед миллионами читателей.

Оставляя на совести корреспондента уровень ее профессионализма при ознакомлении с предметом, мы хотим ее собственные слова применить к ее же публикации: „Речь в данном случае идет о чувстве собственного достоинства исполнителя, о его личной ответственности за содеянное, чувстве меры и вкуса"».

Письмо опубликовали 12 мая 1989 года (накануне участия «Ы» в прямом эфире знаменитого «Музыкального ринга» на ленинградском ТВ), но еще 28 апреля, после всех переговоров с оппонентами, Вова эпически отметил в своем дневнике: «Добил „Советскую культуру". Сдались…» Сутки спустя партнер Гаркунделя по достижению предельной шизоидности «аукцыоновских» перфомансов начал сбор подписей за отмену статьи 121 УК РСФСР, предусматривавшей тюремное заключение за мужеложство…

Понятно, что народная молва такие истории гиперболизировала и разукрашивала, и появления «Ы» в самой «живой» тогда музпередаче советского ТВ – на «ринге» у Тамары Максимовой – зрители ждали с нетерпеливым ерзанием. Тем более что программу с «АукцЫоном» анонсировали как «поединок самых эпатажных групп Москвы и Питера». С какого перепуга авторы «Музыкального ринга» причислили к означенной категории «Свою игру», запомнившуюся лихой скрипачкой Тамарой Сидоровой, дискотечное «Рондо» и диджея-пародиста Сергея Минаева – сейчас неважно. Но данный подбор участников превратил 17-й выпуск «ринга», по сути, в «аукцыоновский» бенефис. Весь сарказм, непонимание и восторг публики, находившейся в останкинской студии (здесь в первом ряду хохотал Владимир Винокур), и той, что сидела у телевизоров и названивала в эфир по десяти телефонам «горячей линии», достался «АукцЫону». В разной степени загримированные набитой рукой Миллера «аукцыонщики» из разных углов зала вылезли на квадратную сцену под свой жалостливый «напев шарманщика» «Мы тонем», и далее со всей конвульсивной страстью грянули «Осколки». Леня с маленьким хвостом на затылке фронтменил не хуже Рогожина, Гаркуша истово отплясывал в центре подиума, Веселкин быстро оголялся на краю сцены, разбрасывал розы и боролся с Гаркунделем, Литвинов с африканским драйвом окучивал перкуссию, Рубанов в шпанистой кепке носился перед телекамерами с саксофоном, Озерский проделывал нечто похожее с клавишами-«расческой» наперевес. Матковский с гитарой, Бондарик с басом и, конечно, Борюсик за барабанами выглядели сосредоточеннее остальных, но и их (раз уж они вписались в эту дикую компашку) непривыкшая к безыдейному гротеску часть аудитории рассматривала с прищуром. Снова, как и на концерте памяти Башлачева, «Ы» аукнулись «Бомбы», старательно-истерически пропетые Гаркунделем под фортепианный аккомпанемент Лени, который лупил по клавишам, садился на них, разве что не вставал ногами. После этого из зала последовала предсказуемая реплика: «Ваша нарочито-дегенеративная исполнительская манера смотрится дискредитацией русского рока».

Интересовались, конечно, и тем, покажет ли «АукцЫон» сегодня, «кроме своего лица», ту часть тела, что демонстрировал в Париже (в конце программы Вова повторил на «Нэпмане» то, что видели французы и тассовский фотокор), просили ребят определить-таки собственный стиль и т.п. От лица группы вещал преимущественно Колик, который сначала повествовал о хаотичности «аукцыоновского» творчества, а затем со всем своим физико-пожарным реализмом выдал суровую формулировку, пресекшую всяческие споры: «Мы сейчас не в начальной стадии хаоса, а в конечной. И начинаем строить порядок».

Слова Рубанова про порядок на фоне маячивших за его спиной Вовы с Гаркунделем и улыбавшегося в телекамеру Миллера звучали гордо. Сюда подошли бы и рассказанные мне позже «аукцыонщиками» воспоминания о Борюсике образца бакинских гастролей все того же 1989-го.

– В стране тогда «сухой» закон был, – поясняет Леня. – А в Баку прямо из нашей гостиницы выходишь, и повсюду магазины, торгующие настоящим «Агдамом» и прочими алкогольными напитками. Ну, Борюсик перед концертом попробовал этот «Агдам» и на третьей песне просто убежал со сцены абсолютно пьяный.

– В какой-то момент я почувствовал, что у нас барабанная партия пропала, – продолжает Озерский. – Повернулся, вижу: Борюсик, дико улыбаясь, играет соло на тарелочках, стоя с обратной стороны барабанов, спиной к залу. Доиграл он его и ушел.

– Я поначалу и не понял, что произошло, – докручивает тему Федоров. – Когда увидел, что Борюсик исчез, побежал за ним в гримерку. А он там уже спал. Когда только успел?

Тот концерт мы кое-как, по-быстрому, закончили, хотя догадывались, что нас сейчас могут и не понять. Народу в зале собралось много. Конферансье вышел на сцену и объявил, что «выступление группы завершено, поскольку барабанщик сломал руку». После этого вечера у нас там еще, по-моему, концертов пять должно было быть. Но из-за такого объявления их, естественно, отменили, хотя мы все оставшиеся дни так и просидели в Баку.

Накатила суть

Что-то более-менее похожее на поэзию я начал выдавать, наверное, с «Бодуна». Тогда же мы окончательно поняли, что от броской внешней формы – грима, костюмов, танцев – «АукцЫону» надо уходить. Они начинали просто мешать.

Дмитрий Озерский

Только на записи «Бодуна» я как бас-гитарист наконец почувствовал в себе определенную уверенность.

Виктор Бондарик

Месяц спустя после феерии на «ринге» «АукцЫону» довелось подытожить недлинную, но насыщенную летопись фестивалей ленинградского рок-клуба. Седьмая серия феста, вернувшегося с Зимнего стадиона в знакомый зал ЛМДСТ на Рубинштейна, 13, смотрелась уныленько по сравнению с предыдущими и выделялась разве что первым и единственным появлением на форуме омской «Гражданской обороны». Она открывала вечернюю программу второго фестивального дня. А несколькими сутками позже, в ночь с 11 на 12 июня 1989 года, закрывать ежегодную питерскую рок-сходку выпало именно «аукцыонщикам». Они справились, хотя Вова и признался, что ощущение от происходящего осталось «вялое и хилое». Ничего удивительного. Прежний миропорядок в стране рассыпался на глазах, изменялись и все явления, возникшие под его влиянием или как реакция на него. В другую фазу самостоятельности входил и «этот русский рок-н-ролл», чему тот же «АукцЫон» служил отличным примером. Ленинградский рок-клуб и подобные организации постепенно становились анахронизмом и в 1990-х фактически прекратили активную деятельность. «Ы» в качестве сардонического десерта к последнему полновесному рок-клубовскому фестивалю выглядел почти иронией судьбы…

Анализируя то «аукцыоновское» выступление на Рубинштейна, Веселкин отметил в дневнике: «Борюсик злобствовал, когда я рухнул на сцену вместе с колосником. Он изменился после Парижа, сплошные наезды закомплексованного „свободного" музыканта». В сентябрьских дневниковых записях все того же 1989-го Вова зафиксирует и замечания, сделанные ему после разных концертов Озерским, Федоровым… Не только Веселкин, вся шоу-гвардия «Ы» (Вова, Гаркундель, Кира) начала в тот период по разным причинам потихоньку входить в некую противофазу с музыкантами группы. На сейшенах «АукцЫона» второй половины 1989-го уже вовсю исполнялись не только «Самолет» и «Пионер», но и «Любовь», и «Ябеда». То есть дело планомерно шло к «Жопе», в которой арт-забавам «аукцыонщиков», не игравших на музыкальных инструментах, стало тесновато и неопределенно.

– Нам в какой-то момент повезло, – говорит Озерский. – Мы почувствовали свою новую форму и смогли отойти от прежнего образа «АукцЫона». В 1980-е ведь не только мы, но и некоторые другие известные питерские команды привносили на сцену какие-то элементы театральности, создавали некие спектакли. Но почти все они однажды найденной формой загнали себя в тупик, и каждое их следующее действие являлось в общем-то пережевыванием предыдущего, только на порядок слабее.

После «Жопы», «Бодуна» наша публика даже временно разделилась на две категории. Одна ее часть принимала изменившийся «АукцЫон» целиком, другая считала, что раз мы уже не просто прикалываемся, а поем порой вещи достаточно мрачные, то кривляния, скажем, Гаркуши более не уместны. Мол, «АукцЫон» их перерос. Люди просто не понимали, что «кривляния» Олега – не то, что осталось из прошлого, а параллельный выход нашей энергии, очень важный, на котором многое в «Ы» держится и тоже тащит группу вперед.

Тем не менее Гаркундель, вступивший в «самый экстремальный», то бишь не просыхающий период своей жизни, превращался в «АукцЫоне» в фигуру достаточно обособленную. «На гастролях он старался все время быть один, – замечает Шавейников, – просил себе отдельный номер. Ну, а там – девчонки, пиво… Мы как бы сами по себе, он – сам по себе».

И Миллер, старавшийся в «АукцЫоне» «всегда работать по максимуму» и получавший одинаковый с музыкантами гонорар (это ему «очень нравилось, ибо подчеркивало: в группе все равны»), вспоминает, что на пороге заключительного десятилетия прошлого века стал слегка отдаляться от «Ы».

– Я уже не всегда выезжал с «аукцыонщиками» на гастроли, – вспоминает тот период Кира. – Особенно по российским городам. Хотя прежде делал это регулярно и отвечал за все декорации, костюмы, грим… Знаменитые Гаркушинытри полосочки на лице тоже я ему рисовал. Мы вместе придумали эту идею, но Олег не мог ее воплотить. И я создавал ему фирменный макияж, раскрашивал губы. А потом увидел фотографии с какого-то концерта «АукцЫона» в российской глубинке, куда я не ездил и где Гаркуша нарисовал себе полоски сам, и пришел в полный ужас! Он разукрасился, как индеец. А мне вовсе не индеец был нужен. Я стремился к изысканному гриму. Олег, конечно, добиться такой тонкости в рисовании не мог и малевал себе на лице просто три черных бревна. Я пытался объяснить ему, что лучше уж оставаться на сцене просто самим собой, чем появляться с такой раскраской.

Впрочем, некоторые эстетические расхождения Веселкина и Миллера (параллельно вынашивавших тогда проект ОВД) с товарищами по группе принципиального влияния на «аукцыоновский» курс не оказывали. При всем демократизме «Ы» определенная субординация в коллективе сформировалась.

– Когда мы записывали первые два альбома, все в «АукцЫоне» были равны, – считает Озерский. – Ну, может, Федоров чуть равнее. А потом постепенно мы на него навешали все руководящие функции. Мол, ты композитор, ты и выбирай-решай, как и какие песни будем петь, что и когда записывать.

17.10.89 в веселкинском дневнике появилась пометка: «Федоров говорил о Стасе Намине. Требование Лени – запись до января 1990 года». Это как раз

о «Жопе», которую «аукцыонщики» через несколько месяцев сварганят в наминской студии SNC.

Пробивной внук партийного функционера-долгожителя Анастаса Микояна, создатель группы «Цветы», бизнесмен от творчества или творец от бизнеса Анастас Микоян-второй к концу 1980-х создал в Москве креативный Центр имени себя, своевременно и эффективно заменивший многим молодым музыкантам целую цепочку советских институтов: от филармоний, всесоюзного радио и фирмы грамзаписи «Мелодия» до рок-клубов и рок-лабораторий. Наминский Центр, быстро превратившийся в наш первый реальный шоу-бизнес-холдинг SNC, предоставлял группам, как говорится, комплекс услуг: от записи и издания альбомов под его лейблом до ротации песен в эфире радиостанции SNC, организации сольных концертов и участия в звучных фестивалях.

Забавно, что «аукцыонщики» всерьез взялись за «Жопу» в стенах «SNC Studio» вскоре после того, как государственная «Мелодия» наконец разродилась их первым виниловым гигантом – «В Багдаде все спокойно». По гамбургскому счету сия пластиночка, конечно, слегка запоздала. Но факт ее появления все равно был приятен.

Зимой 1990-го жесткая, альтернативная, полуистерическая, гоголевско-кафкианская «Жопа» стала былью.

 
И с больной головой,
А с женой, как с больной,
А в тепле, как в петле,
И хоть нож небольшой, но в спине…
Напрасно ищешь,
Я не знаю идиш,
У меня экзема,
Оставь меня, не мучь меня
И не шпионь сюда,
Ябеда!
 

– Мне казалось, что мы делаем какой-то необычный кайф, – признается сдержанный Борюсик, рассказывая о «Жопе», первом своем альбоме, записанном с «Ы». – И неважно, понимаю я в этом что-то или нет. Может, и половина участников группы не понимала, о чем мы поем. Но все играли с азартом и интересом. Наше общее состояние мне нравилось.

Шавейников окончательно втянулся в «аукцыоновский» хаос и аккуратно пробовал выстраивать в нем порядок (словно руководствовался «музринговским» тезисом Колика). На капитанов «Ы» Борис воздействовать, понятное дело, не пытался, но друга Бондарика, с которым «бывал откровенен так, как никто ни с кем», советами одаривал.

– Мы обсуждали с Витей, где нам не хватает ритма, почему в какой-то момент записи или концерта перестаем слышать друг друга и т. п., – рассказывает Шавейников. – Я ему говорил: «Слушай меня. Чего ты „убегаешь" в такой-то песне? Зачем слушаешь Николая Ильича или Диму Озерского, который тоже может „улететь"?» И Бондарик вставал с басом поближе ко мне, и нам становилось проще играть. Мне, в принципе, мониторы вообще не нужны. Я и без них способен слышать всех музыкантов и главное – собственные барабаны.

Первое издание «Жопы» на виниле с ассоциирующейся много с чем черной дырой, нарисованной Миллером на обложке, вышло в усеченном виде (без тем «Колпак» и «Выжить») и под названием «Дупло», придуманным то ли «аукцыоновским» звуковиком Мишей «Мишуткой» Раппопортом, то ли Рубановым (обе версии некоторыми участниками группы озвучивались с одинаковой уверенностью). Кому из издателей пластинки показалось, что «Дупло» благозвучнее и милее «Жопы» (а за окном все ж таки еще существовала советская власть, шокировать которую следовало сдержанно), сейчас никто не помнит. Но Лене, да и не только ему, напротив, подумалось тогда, что «корректное» переименование альбома выглядит скабрезнее оригинала. Так или иначе, но в виде «Дупла» пластинка просуществовала до своего постсоветского переиздания…

За «Жопой»-«Дуплом» в 1991-м последовал «Бодун». Свои шедевры начала 1990-х «аукцыонщики» записывали прямо-таки с «битловским» новаторством и интенсивностью периода «Rubber Soul» и «Revolver» и с еще большим, чем был у «Ы» прежде, «детским страхом» перед окружающим миром. Этот «страх» сделал каждую тему «Бодуна», в том числе «Песню про столбы» (не вошедшую из-за одного ненормативного слова из трех букв в первый релиз альбома), вскриком юродивого или реакцией на племя людское того самого младенца, устами которого глаголет истина.

 
…Отними у меня все,
Отмени все мое зло.
Уведи в нелюди,
Не любить убеди… —
 

просил Ленин голос кого-то во Вселенной в первой же песне альбома и сам уводил каждого слушателя то ли в райскую преисподнюю, то ли в адскую высь, где нечего более терять, где уже не больно, где ощущаешь лишь, как потоком потусторонне-психиатрических «аукцыоновских» мелодий и аранжировок на тебя «накатила суть». Впрямую об этом «накате» упоминалось в самой длинной в альбоме, галлюциногенной фреске «Фа-фа-фа», но и все прочие «бодунизмы» взрывались такой «сутью», таким духоподъемным отчаянием и одой «К радости», исполняемой потенциальным самоубийцей, что душа с плачем пускалась в пляс.

 
Недобежать, недоуйти, недотерпеть, недоспасти…
Ни до меня, ни до тебя, ни до нее.
Сладкая жизнь…
 
 
Я живучий, но невезучий.
Выпадет случай, лето сведет с ума.
Лето лечит, осень канючит,
Я невезучий, радость моя зима.
 

С обложки «Бодуна» глядел в никуда из-под длинной, неровной челки одутловатый, отягощенный интоксикацией и суровостью земных будней мальчик, запечатленный Миллером. Это был последний альбом «Ы», оформленный Кирой. В 1996-м журнал «Fuzz» объяснит сей дизайн так: «Дмитрий Озерский проходил мимо одной ленинградской бани (ныне разрушенной), на стене которой увидел барельеф с изображением мальчика, поразивший его своим уродством. Кирилл Миллер „оживил" и чуть-чуть подработал лицо кадавра, и теперь мы можем любоваться этим олицетворением абстиненции. Содержание и его выражение на обложке полностью совпадают. Депрессивный настрой обеспечен».

А вот и нет. Депрессия и «АукцЫон» – вещи несовместные. Свет, воздух и радость у «Ы» не улетучиваются ни из одного концерта или песни, даже из тех, что кому-то кажутся нарочито смурными и мазохистскими. И брутальный «Бодун» выруливает на коде к восторгу освобожденного духа, который «отлюбил», «отлетал», «отхотел» и теперь кружится по свету бесцельно, безмятежно:

 
Перекати-поле, перекати-тело.
На-надейся, на-надейся на небо!
 

К новому «АукцЫону» фанаты русского рока привыкали трудно. Некоторые так и не привыкли. «Ы» с его ска-панковским, отвязанно-танцевальным балаганчиком еще по инерции ждали на больших сборных концертах, в компании стадионных рок-групп типа «ДДТ», «Алисы», «Нау», «Чайфа». Но «Жопа» и тем более «Бодун» предназначались несколько иной аудитории и иным площадкам. Это хорошо было заметно, например, б апреля 1991-го в московском Дворце спорта «Крылья Советов» на сейшене «Рок против террора», где «аукцыонщики» помимо своих старых, проверенных хитов впервые исполнили парочку ломовых «бодунских» вещей – «Фа-фа-фа» и «День Победы», которые сегодня вгоняют в экстаз их фанатов по всему свету. Тогда, в «Крыльях», народ безмолвствовал. «Мы отыграли в тот вечер „Фа-фа-фа", и зал встретил ее тишиной, – досадует Федоров. – Хотя эта песня, на мой взгляд, у нас одна из лучших».

«Бодун» непроизвольно оказался «аукцыоновским» Рубиконом. Перейдя его, группа вырулила на воспетую ею позднее «долгую дорогу бескайфовую» (то есть на самый упоительный для себя маршрут), по которой уже не пошли ни Кира, ни Вова, ни те, кто посчитал, что прежний «АукцЫон» закончился и начался: «сольный проект Леонида Федорова, что-то вроде „Федоров и оркестр". Проект, который сам не лезет тебе в душу, а лежит где-то на второй полке справа в серии „Вечное"…». Это цитата из чьего-то ЖЖ января 2006 года.

Леня в 1990-х уже перестал заморачиваться на подобные суждения. Возможно, именно на «Бодуне» его остаточная рефлексия по поводу формы «аукцыоновских» песен и их восприятия публикой окончательно прошла.

– Для «Бодуна» мы с Димкой Озерским пытались сочинять тексты с минимальным количеством слов, в которых есть буква «р», – рассказывает Федоров. – Самой гениальной в этом плане получилась песня «Ушла». В ней в первых двух строфах «р» вообще нет. Да и во всем альбоме эта буква возникает не столь часто. Фишка такая.

Меня уже мало волновало тогда, что я картавлю и кто-то может это воспринять с иронией. Просто казалось, что из-за такого изъяна тексты наших песен не всем понятны. Вроде некрасиво. А потом я плюнул на все это. Да пусть не понимают! Еще лучше: чем непонятней, тем интереснее.