355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Шаламов » Серая хризантема (Фантастические повести и рассказы) » Текст книги (страница 4)
Серая хризантема (Фантастические повести и рассказы)
  • Текст добавлен: 10 апреля 2021, 10:30

Текст книги "Серая хризантема (Фантастические повести и рассказы)"


Автор книги: Михаил Шаламов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

ОРИГИНАЛЬНЫЙ «УСАТИН» ТОРОПОВА И ЛЕНЦА
(Фантазия в стиле «ретро»)

Пошел титулярный советник…

Ф. И. Вейнберг

Уважаемые дамы и господа! Если у вас хранятся еще журналы прошлых лет, не поленитесь наведаться в чулан и смахните пыль с подшивки «Нивы» за 1907 год.

Внимательно перелистаем отделы объявлений. Нас интересует единственное. Вот оно – скромно приютилось между рекламой самоучителя вегетарианства с интригующим названием «Я никого не емъ» и панегириком в честь патентованных геморройных свечей товарищества «Юргенсъ».

Гарантірованное вырощеніе усовъ на всякой физіономіи.

!!!!!!!!!!!!!

«УСАТИНЪ».

!!!!!!!!!!!!!

Абсолютно безвредное, дешевое и общедоступное оригинальное средство.

!!!!!!!!!!!!!

Продается во всех аптекарскіхъ магазинахъ.

!!!!!!!!!!!!!

Цена одного флакона – 75 копеекъ.

!!!!!!!!!!!!!

ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ПОДДЕЛОКЪ.

!!!!!!!!!!!!!

Поставщики для всей Российской Имперіи гг. Тороповъ и Ленцъ.

Городъ Саратовъ.

Вы разочарованы? Видит бог – зря! Сейчас я расскажу вам необычайную и, надеюсь, увлекательную историю об оригинальном «усатине» и о злоключениях его создателей. Ах да, я забыл представиться! Василий Гаврилович Торопов, собственной персоной…

Сразу сознаюсь: изобрел «усатин» не я. Я даже не знаю точно его автора. Но семинарист Вася Верейский, который отыскал этот рецепт в средневековой инкунабуле и променял мне его на чудесную золингеновскую бритву, уверял, что творец «усатина» – пресловутый библейский Самсон, сила которого заключалась не в волосах, а, вопреки легенде, в усах. Но, честно говоря, не верю я этому Васе – известному в городе вралю и выпивохе!

До того как судьба послала мне в руки рецепт «усатина», я содержал маленькую парикмахерскую на окраине Саратова и еле сводил концы с концами. С прекрасной немецкой бритвой расстаться было не просто, и, если бы какое-то шестое чувство не шепнуло мне: «Бери, дурень! Такой шанс выпадает только раз в жизни!» – я до сих пор прозябал бы в этой дыре. И я решился.

Надо сказать, что приготовление первых доз «усатина» влетело мне в копеечку, но результаты были превосходные. Концентрированный «усатин» не за три-четыре, как говорилось в рекламных объявлениях, а за один сеанс наводил клиенту такие усищи, что даже сбрить их потом было затруднительно.

Вот тут-то и появился на сцене господин Ленц. В любом начинании, как известно, должны соседствовать инициатива и кошелек. Инициативы у меня – хоть отбавляй, а вот кошелька, извиняюсь… А у г-на Ленца он был, и довольно тяжелый. Этот кошелек и стал финансировать нашу маленькую фирму.

Г-н Ленц был захудалым дворянчиком из полуобрусевших немцев с замашками коммерсанта. Иван Карлович пускал свой капитал, казалось бы, в самые сомнительные предприятия. Но какое-то безошибочное чутье помогало ему выйти из любой авантюры с прибылью. Коммерция намертво въелась в его сухое жилистое тело, и, казалось, не было на свете такой вещи, из которой не светил бы ему меркантильный интерес. Лично я готов биться об заклад, что и в раю Иван Карлович сколотил бы капиталец на поставках в грешный мир гуано ангелов.

Когда я продемонстрировал г-ну Ленцу действие своего «усатина» на его слуге Федоре и тот почти мгновенно обзавелся шикарными усами «а’ля Бисмарк», Иван Карлович сделал первый взнос в мое дело, и с этой минуты фирма стала называться «„Усатин“ Торопова и Ленца».

С тех пор как саратовские модники убедились в правдивости нашей рекламы, от покупателей у нас отбою не было. Приходилось разводить «усатин» водой, чтобы усы у клиентов росли не слишком быстро и количество продаваемого снадобья не уменьшалось.

Для начала мы приготовили двести четвертей «усатина» и разместили его в загородном имении Ивана Карловича. Имение стало пахнуть словно винокуренный завод («усатин» настаивался: на дорогом французском коньяке), и многие соседи-помещики начали частенько заглядывать сюда на запашок.

Я забросил парикмахерскую, перебрался в усадьбу г-на Ленца и занялся исключительно «усатином»: отвечал на письма иногородних заказчиков, рассылал по газетам рекламные объявления, отвозил на почту запломбированные посылки с зельем. Между делом я экспериментировал, пытаясь выявить новые свойства «усатина», а Иван Карлович в это время с удовольствием наблюдал, как набухает его банковский счет, поплевывал в потолок и обдумывал новые заманчивые начинания.

Мои опыты со снадобьем зашли уже далеко. Я выяснил, что неразбавленный «усатин» способен в кратчайшие сроки содействовать вырастанию усов практически на любой части человеческого тела.

Однажды Матрена, толстая и рябая служанка г-жи Ленц, мыла пол в комнате, где мы хранили запасы «усатина», а младший сын той же г-жи Ленц в шутку вылил ей на спину полуведерную бутыль. После этого Матрена подала на нас в суд, утверждая, что все ее тело тотчас же поросло щегольскими усиками и поэтому муж начал ее стесняться.

Этот процесс послужил нам прекрасной рекламой. Иван Карлович уплатил Матрене триста рублей золотом, и она уволилась из имения. Муж ее, Федор, остался, но с горя запил. Не найдя в доме трезвенника Ивана Карловича ничего спиртного, Федор по достоинству оценил вкус отменного хозяйского «усатина». Каждый раз после изрядного возлияния он начинал тяготиться человеческим обществом и искал уединения. С угрюмой обреченностью шлялся он по имению, распугивая малолетних усачей – хозяйских отпрысков.

Федор выпил треть наших запасов, но Иван Карлович не обращал на это внимания. Кажется, впервые в жизни г-н Ленц столкнулся с неразрешимой задачей. Долгое время выбирал он, вложить ли средства в перепродажу военной амуниции, оставшейся после русско-японской кампании, или заняться каким-нибудь другим, мирным делом. Кончились эти раздумья для всех нас неожиданно: Иван Карлович списался с более чем сомнительной итальянской фирмой и закупил на корню излишки животных из миланского зоопарка. Он посчитал, что саратовские обыватели охотно выложат денежки, чтобы поглазеть на разных заморских тварей, и оказался прав. Мы, простые люди, охочи до интересных зрелищ. Не учел г-н Ленц лишь одного: холодного российского климата. Доставленное из солнечной Италии зверье хирело и охотно дохло. Иван Карлович проклял все на свете.

– Уфы, герр Фасилий, – стонал мой компаньон, схватившись за свою многомудрую голову, – кторый тёйфель дернул меня брать дизе тире?! Я не должен был приобретать зверинец! Маленький фаенный спекуляций дал бы мне караздо больший доход!

Молитвы и проклятия Ивана Карловича не доходили до Всевышнего. Зверье дохло дюжинами, и к весне от всего зверинца моего компаньона остались лишь пожелтевший от старости белый медведь да Пронька – мрачная и слюнявая тварь, исправно проедавшая по пятнадцати рублей в месяц.

Кто такой был этот Пронька, одинаково похожий на лошадь и на корову, для всех оставалось тайной. Одним словом – неизвестный науке зверь. Когда зверинец ехал из Милана в Саратов, Пронька сожрал картонную этикетку со своей клетки. От длинного латинского названия на огрызке осталось лишь полуприличное словечко «гну», по которому остаток первоначальной надписи восстановить было невозможно. Только среди горожан ходили слухи, что он – потомок от мезальянса быка симментальской породы с любимой лошадью Наполеона Бонапарта. Иван Карлович продал белого медведя цыганам, а Проньку велел убрать с глаз долой – в коровник. На потомка монаршьей кобылы покупателя так и не нашлось.

Как-то поздно вечером Федор, дыша усатиновыми парами, уныло слонялся по усадебному двору, дымил старой прокуренной трубкой и искал, с кем бы подраться. Приличного партнера не находилось. Федору было скучно. Заковыристо матюгнувшись и сделав порядочный глоток из фляжки, Федор отправился искать укромное местечко для сна. Судьба привела его в коровник, где пережевывал свою бесконечную жвачку Пронька. Федор нагло потеснил животное в его стойле, дохнул ему в глаза дымом и, потехи ради, выколотил трубку о луковицу Пронькиного хвоста.

Посыпались искры. Испустив дикий вопль, Пронька вскинул задние ноги и долбанул обидчика огромным, размером с пивную кружку копытом…

Утром некому было запрячь лошадь в хозяйскую бричку. Федора искали, но так и не нашли. Г-н Ленц посулил ему «драй таузенд тёйфель» (а по-русски – три тысячи чертей) и запряг кобылу сам.

Федор объявился лишь к вечеру, бодрый, трезвый, с прекрасной окладистой бородой на месте вчерашней щетины. Одет он был во что-то жутко восточное и бесстыдно сиял дюжиной бриллиантовых перстней. Узрев слугу в таком виде, Иван Карлович долго плевался по-немецки, а потом дал ему несколько исконно русских названий.

– Сам ты выщипок собачий! – невозмутимо ответил ему Федор и хлопнул дверью.

Вряд ли, донельзя оскорбленный в лучших чувствах, Иван Карлович сохранил способность к трезвому рассуждению. Но я-то знаю, что такую бороду, как у Федора, за одну ночь не вырастишь. Уж не открыл ли кто ему секрет чудесного «бородина»? Да и алмазы на пальцах Федора были ох какие настоящие!

Я поймал его во дворе, соблазнил бутылкой «усатина» и услышал такую историю, что волосы у меня на голове зашевелились и зашуршали под шляпой. Расскажи мне об этом кто другой – ни за что бы не поверил. Но за Федора я был спокоен. В нем фантазии меньше, чем в подшитом валенке, и сочинить что-либо подобное этому мужику труднее, чем его хозяину понять смысл русской пословицы.

Вот что рассказал мне Федор, время от времени прерывая повествование громким бульканьем, с которым вливался в его глотку ароматный «усатин».

– …И вот, когда этот самый Пронька, благослови его господи, звезданул меня в лоб, я полетел черт знает куда. Потом что-то черное и мягкое стало меня выкручивать, словно тряпку, так, что у меня аж нутро наружу полезло. Потом вроде полегчало, но уж больно спать захотелось… – Федор смачно зевнул и перекрестил багровый зев сияющей пятерней. – И каким макаром занесло меня в эту туречину – не ведаю. Мужики там все носатые, злющие и не по-нашему лопочут. А бабы, те как староверки какие, до единой – в черных платках. Даже глаз не видно. И все воду на голове носят. В кувшинах. Для этого у них специальные вмятины на маковке. Я шшупал…

Походил, потыкался пару дней, оголодал. Того и гляди, в рабство продадут. Потом, прости мя господи, благословил в закоулке кулаком какого-то нехристя в шелках и одолжил у него кошель золота.

Прижился у одной вдовицы, за пару месяцев балакать по-ихнему выучился…

– Как это – «за пару месяцев»?! – оторопело переспросил я.

– Не перебивай! – цыкнул на меня Федор и продолжал: – А еще через месяц султан мною заинтересовался…

– Какой султан?

– Знамо – ихний, турецкий! Прослышал он, что я усы умею выращивать. А ему это только и нужно. У него ведь гарем… Ей-богу – сто жен! То с одной поцапается, то с другой… Глядишь: а уж усишки ему с корнем повыдергали. Ну, я их ему «усатином» и навел. Наградил он меня по-царски… – Федор с довольным видом обозрел перстни на своих пальцах. – А потом султан баловать начал: закупил у меня весь остаток зелья и давай им своих жен марать. Те усищами обрастают, а ему хохотно. И мне хорошо, от султановых-то щедрот лавочку открыл, махоньку ковровую фабричку, супругу завел молодую – не Матрене чета! Как сыр в масле катался – вишь, в какое тело вошел! А потом как-то за обедом перца нанюхался, чихнул и здесь оказался. А больше меня и не спрашивай – не знаю ничего…

Федор замолчал, сгреб со стола четверть «усатина» и тут же, не сходя с места, упился до скотского состояния. Лег и ножкой не колышет. Тогда я пошел к Ивану Карловичу и честно пересказал ему эту историю. Г-н Лени начал в ответ ругаться по-немецки, но я ему об алмазах напомнил и о бороде, которая за день на аршин не вырастает. Стал мой компаньон серьезным, смекнул: не иначе как деньгой пахнет. Подождал он, пока Федор проспится, и форменный допрос ему устроил: где, мол, был да как туда попал. А тот ему: «Шваркнул меня Пронька по зубам, а больше – ничего не помню!» В тот же день Федор взял расчет, вставил золотые зубы и откупил у грека Семирамидиса ресторан «Гурия». Будете в Саратове – обязательно загляните. У него прекрасная кухня.

Но не об этом речь.

Задумался я, каким образом Пронька Федора в Турцию отправил. Похоже, без фокуса тут не обошлось! Тем более смутила меня в рассказе Федора одна деталька: рабы. Рабство-то в Турции уже давненько отменено – в «Ниве» об этом подробно писали, а в «Ниве» врать не будут! Вот и похоже было, что кобылин сын Пронька забросил Федора не только в Турцию, но и в глубь веков. Хочется проверить, а стра-ашно! Но все-таки пересилил я свой страх, отправился ночью в. Пронькино стойло, обмотал физиономию полотенцем и, глотнув для храбрости «усатина», получил, как положено, по зубам так, что небо с овчинку показалось. Потом меня выкручивало, корежило, но не долго.

Открываю глаза – батюшки, думаю, куда это меня только занесло?! Во все стороны далеко Видать. Стою я на стене каменной, а подо мной город. Большой город, на семи холмах, и ни тебе в нем паровоза, ни тебе завода, ни тебе городового на перекрестке. Народ ходит без штанов, в разноцветных туниках и плащах – значит, это или древняя Греция, или древний Рим. Ай да Пронька! Ай да кобылин сын!

Я думаю: подожду до темноты, потом слезу и по улицам погуляю, посмотрю, как тут люди живут. Интересно все-таки. Сел в тени и сижу, жду, пока солнце сядет. От нечего делать вдаль гляжу, на равнину.

Вот пастух прогнал в город овечье стадо, вот по дороге проехал на двуколке дядька в красной тоге, а по бокам его – воины с копьями. А когда уж совсем темнеть стало, разглядел я вдалеке, у речки, в береговых зарослях, какое-то шевеление и металлические отблески. Пригляделся: батюшки – армия целая в ивняке прячется! И пехота с копьями, и конники с саблями, и даже музыканты с трубами под кустом в кости играют. И одежда на них не такая, как у остальных, в городе. Значит – все понятно: не спи народ – враг у ворот! А как им об этом скажешь? Самого ведь, не разобравшись, на копья поднимут! А мне еще рано на копья.

Потом вижу – от реки в нашу сторону двое поползли. Подползли под стену и спрятались в кустах. Лазутчики. А уж совсем темнеет. Минут через пятнадцать звякнуло что-то в сажени от меня об стену. Крюк медный, а к нему веревка мочальная привязана. Слышно: внизу пыхтеть начали. Лезут лазутчики. Я дождался, пока первый над стеной голову поднимет, и молча скорчил ему в сумраке такую рожу, что он у меня со стены лебедем полетел. Но тоже молча, соблюдая полную конспирацию.

А второй продолжает карабкаться. Вот над стеной голова показалась, а вот и рука с мечом. Этого на испуг не возьмешь. Я за зубцом стены спрятался, а когда вражеский лазутчик убедился, что вокруг пусто, взобрался на стену и повернулся ко мне спиной, я лягнул его не хуже Проньки, Этот лебедь уже курлыкал. Лазутчик рухнул внутрь цитадели. Снизу послышался треск досок и оглушительное гоготание. Похоже было, что бедолага раздавил с налету гусиный хлев.

Внизу, в городе, замелькали огни факелов, еще громче загалдели гуси, спасая от нашествия вечный, город. Им начали вторить и человеческие голоса. Из темноты вылетело и ударилось о зубец возле моего плеча небольшое копье. В воздухе повисло облачко кирпичной пыли, и я оглушительно чихнул…

Ивана Карловича не столько заинтересовал мой рассказ, сколько случайно захваченный из древнего Рима дротик с погнутым о камень медным наконечником и вырезанным на древке именем «Fortunatus». Ему тут же захотелось второй такой же. Горюя о непрактичности русской нации, он устремился в Пронькино стойло и сунул бедному животному под хвост зажженную свечу. Двадцать пудов возмущенной говядины лягнули Ивана Карловича в нос…

На этом все и кончилось. Ведь г-н Ленц не глотнул на дорожку нашего чудесного «усатина».

Нос долго не заживал. Пока Иван Карлович сидел в кругу семьи, украшенный гипсовой нашлепкой, я самозабвенно путешествовал между странами и столетиями. Боже, чего только не довелось мне испытать! Побывал я даже на торжественном заклании Цезаря. Кинжал Брута, который я подобрал с окровавленных плит сената, г-н Ленц повесил на ковре над оттоманкой и чуть только на него не молился.

Со временем дом моего компаньона начал смахивать на арсенал или кунсткамеру. Он заставлял меня тащить из прошлого всякое оружие: ружья, мечи, арбалеты. А когда нос его все-таки сросся и он обрел способность путешествовать самостоятельно, арсенал г-на Ленца начал расти с неимоверной быстротой.

Однажды я застал Ивана Карловича в кабинете. Он рассматривал в лупу огромный серо-стального цвета шар.

– Бомба, – промолвил он благоговейно. – Я нашел их там, в лесу, целую дюжину, но домой доставить сумел лишь один штука. Только фот не понимаю, как она устроена. Зер интересант!

Ночью из «бомбы» вылупился допотопный ящер, съел цепного волкодава вместе с будкой и ошейником, а потом уполз в ближайший пруд. Теперь в этом пруду не купаются. Неудача с «бомбой» Ивана Карловича не обескуражила. Его охота была пуще неволи.

– Герр Фасилий, – сказал он мне на следующее утро, – а ведь дизе яйца могли бы быть карошим… как это по-русски?., зверским… нет – биологише ваффе! Вир зарыфаем дизе яйца на пути у протифник и отходим на заранее подготовленные позиции. Дизе тире фылупаются и эссен протифник подчистую. Ура-ура! Мы победили! Ферштеен зи, герр Фасилий?

Когда Иван Карлович заговаривал об оружии, он не умолкал часами. Обсосав идею ящерных мин, он прикинул достоинства этих яиц в фортификационном деле, предложил использовать их в качестве походного приварка для нижних чинов, прикинул, сколько можно из каждого яйца изготовить солдатских котелков. Меня это не вдохновляло.

Мы с г-ном Ленцем совершили множество захватывающих путешествий. Боже, чего мы только не испытали! Вас когда-нибудь сжигали живьем на одном костре с кошкой и черным петухом? А со мной это случилось в славном городе Тулузе 15 февраля 1514 года. А продавали вас в рабство финикийские пираты? А позировали вы великому Фидию? Так что мне найдется о чем рассказать вам, господа! Как ни странно, хуже всего мне пришлось на Аляске бог знает в каком году. Наивные эскимосы скурили мой нюхательный табак, а я целый месяц не мог чихнуть и вернуться домой. Мне порой кажется, что до сих пор от моего жилета попахивает тюленьим жиром, а в свиной отбивной чувствуется явственный вкус перемерзшей строганины. А потом случился главный эпизод этой истории. Ивану Карловичу повезло. Из его сбивчивого рассказа я понял, что он побывал в будущем. В будущем воевали.

– Это было ошень страшно! – захлебывался г-н Ленц. – Гораздо страшнее, чем японский кампаний. Фесде идет бой. Огонь, фзрыфы и не поймешь, кто с кем фоюет. Ошень, ошень страшно! Я фзял у один мертфый зольдат его финтофка. Он стреляет часто-часто, как пулемет.

Он сунул мне под нос странное ружье. Оно было очень короткое, короче даже кавалерийского карабина. Ствол был засунут в какую-то дырчатую трубу, а снизу крепилась круглая обойма с уймой патронов внутри. Смею вас уверить, господа, – это было ужасное оружие! Я посоветовал г-ну Ленцу поскорее избавиться от него, но тот, и не подумав прислушаться к доброму совету, унес ружье в свой кабинет и запер в ящик секретера.

Четыре дня об ужасной находке не вспоминали, а потом, как-то за обедом, Иван Карлович сказал:

– Фчера я послал ф фоенный министерстф описание той финтофки. Это ошень нофый и мощный оружий. Вундерваффе! Нам отфалят много тысяч. Ты, майн фройнд Фася, откроешь ф Санкт-Петербурх большой парикмахерский салон, а я снофа займусь коммерций.

Он потрепал по щеке зардевшуюся жену и добавил благодушно:

– Мария, скоро мы будем жить ф столице. Ты сможешь каждый зоммер возить детей отдыхать ф Ниццу. – Бледно-голубые глаза его увлажнились, и тень сентиментальной задумчивости упала на чело. – О, Ницца, Ницца… – шептал он умиленно.

Но шли дни, недели, а ответа из министерства г-н Ленц так и не получил. Видели бы вы, как он томился душой!

– Да плюньте вы на это! – советовал я ему. – Зачем искушать судьбу? Для чего давать в руки наших вояк такое страшное оружие? Ваш «скорострел» войной пахнет, и не шуточной! Одумайтесь! Нужна нам эта война? Нужна она вам, мне, вашим детям? Подумайте о детях, Иван Карлович!

Но он не успокаивался. Он то кричал о верности царю и отечеству, о патриотизме и справедливости, то принимался ругать на двух языках «глюпи русски бюрократен». Со временем я стал все чаще и чаще замечать, что в его разглагольствованиях стала упоминаться Германская Империя.

– Найн! – ворчал он. – Ф Россия нет умный чинофник! Тут у фас думкопф на думкопфе сидит и думкопфом погоняйт. Фатерлянд – фот моя надежда. Там меня поймут! Ф Дойчланд умный челофек фсегда поймет умного челофека!

От волнения в таких случаях он еще больше коверкал и перевирал оба языка, так что понять его без привычки было очень сложно. Да я его и не слушал. В такой нервной обстановке жили мы четыре месяца. Г-н Ленц ходил мрачнее тучи, жена его с утра до ночи жаловалась на мигрень, а ваш покорный слуга подыхал со скуки. Но когда я узнал, что Иван Карлович, окончательно разочаровавшись в деловых качествах русского чиновничьего аппарата, всерьез задумал ехать в Германию на рандеву с немецким кайзером, я понял, что надо действовать. Ближайшей же ночью пробрался я к нему в кабинет, взломал секретер и выбросил «скорострел» в Волгу.

О, как рычал утром г-н Ленц! Он ругался на восьми языках с жутким немецким акцентом, он устраивал обыски в комнатах прислуги и домочадцев, он перекопал землю во дворе и на огороде, он захлебывался от бессильной злости. На меня подозрение не пало – вот что значит хорошая репутация!

Иван Карлович с той поры немного тронулся. Теперь в усадьбе уже не было уголка, где бы поленницами не лежали копья, кистени, алебарды – безразлично что, лишь бы это можно было назвать оружием. Г-н Ленц тащил эту пакость из прошлого охапками и вязанками, как хворост. Теперь он отстранил меня от вояжей и пользовался Пронькой единолично.

Иван Карлович совсем замучил нашу зверюгу. Пронька отощал, страдал от ожогов и держался на копытах только благодаря львиным дозам «усатина». Сил у него заметно поубавилось. С каждым днем Пронька забрасывал моего компаньона во все более и более близкое прошлое. Однажды Иван Карлович признался, что побывал в позавчерашнем дне:

– Паршифый швайн кинул меня ф позафчера. Пришлось фсдуть дизер скот и снофа тыкать его факел.

– Дали бы вы ему хоть недельку передышки! – жалел я Проньку. – Того ведь и гляди, окочурится божья тварь. Ему ожоги залечить надо…

– Я не могу ждать, Фасилий, если деньги сами плыфут ф мои руки, – обрывал меня компаньон и снова, который уже раз на дню, лез в коровник, чтобы через час выйти оттуда обвешанным оружием. Было понятно, что он не успокоится, пока не отыщет на замену пропавшему «скорострелу» что-нибудь подобное, если не хуже. А помешать ему я не умел.

Но в дело вмешалось провидение. В одно прекрасное утро, получив от Проньки традиционную зуботычину, г-н Ленц исчез навсегда. Я долго не мог объяснить этот факт. И только в прошлую пятницу в голову мне пришла великолепная догадка: Пронька ударил Ивана Карловича так слабо, что тот отлетел в прошлое на долю мгновения, приземлившись на том же месте и в то же время, когда измученное ожогами животное его ударило. Г-н Ленц снова получил по зубам, чтобы проделать это путешествие во второй, третий, десятый и стомиллионный раз.

Так окончилась эта история. «Усатиновую» индустрию я прикрыл в том же году. Примерно тогда же отошел в лучший из миров отпрыск императорской кобылы. Отмучился Пронька… Пророчество, г-на Ленца сбылось. Я переселился в столицу и купил большую парикмахерскую в самом центре Питера. Время от времени пишет мне соломенная вдова моего бывшего компаньона. Марии Адольфовне удалось оформить развод, и вот уже четвертый год она замужем за отставным гвардии поручиком Чешпорёвым.

Сейчас, когда около семи лет прошло с той поры и над Европой нависла зловещая тень большой войны, я чувствую, что только слепая случайность помешала ей стать предсмертной войной человечества. А что, если бы Иван Карлович прислушался к моим опрометчивым советам и дал отдых Проньке? Что было бы тогда?..

Благослови, господи, ненасытную алчность человека, который летает сейчас по замкнутой временной баранке, получая по зубам сегодня, завтра, вечно!..


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю