Текст книги "Вышли в жизнь романтики"
Автор книги: Михаил Златогоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)
Подошел Гаджибеков.
– Забойки хватило? – спросил Одинцов.
Гаджибеков кивнул.
– Люди все предупреждены?
– Копаются еще, – сердито сказал Султан Михайлович. – Ты ему раз двадцать скажешь, а он: «До меня не долетит».
– Вот уж этим рисковать никак не можем, – нахмурился Одинцов. – Попрошу еще раз проверить.
Все отошли в сторону, подальше от линии скважин. В ямке горел небольшой костер. Сжигали опорожненные бумажные мешки. Вырываясь из огня, истлевшие бумажные клочья черными птицами летали над откосом.
Уже не слышно было вокруг ни воющего рева экскаваторов, ни надсадного гудения машин.
Тишина становилась все глубже от ожидания того, что готовили взрывники.
Одинцов опустился на валун. В дрожащих отсветах костра Женя увидел, что лицо начальника слегка побледнело. Правой рукой он придерживал левую.
– Что с вами, Алексей Михайлович?
– Пустяки…
Одинцов достал из нагрудного кармана таблетку и проглотил.
– Сейчас пройдет…
Женя слышал, что у начальника бывают приступы стенокардии. Но сейчас Алексей Михайлович оставался таким же спокойным и деловитым, каким был всегда. Видимо, умел справляться со вспышками своего недуга.
Снова подошел Гаджибеков:
– Заряды готовы.
– Как люди? – спросил Одинцов.
– Да уж, кажется, все… Вот только пятнадцатый застрял. Может, правда, туда не долетит..
– Не дам «добро» на взрыв, пока хоть один станок останется в зоне, – жестко сказал Одинцов.
Гаджибеков тронул Женю за рукав.
– Давай, комсомол, шуруй вниз. Скажи этому черту, – погрозил он кулаком машинисту невидимого станка № 15, – чтобы поскорее отсюда убирался.
* * *
Дорожку, что вела в нижний горизонт карьера, местами загромождали «сундуки» – так называли обломки скальной породы, оставшиеся от взрывов.
Женя стремительно перелезал через «сундуки», перепрыгивал через ямы и рытвины.
Пот жарко заливал грудь под телогрейкой.
Устремив в потухшее небо остроконечную мачту, станок косо стоял посреди дороги, немного завалившись на левый бок.
Машинист лежал между гусениц лицом вверх и что-то чинил.
– Николай! – ахнул Женя, узнав брата Яди.
– Ты что здесь делаешь? – строго откликнулся Николай. – Уходи, сейчас рвать будут.
Женя торопливо рассказал, что велел передать Гаджибеков.
– Выходит, я один всех задерживаю… – Измазанные в мазуте руки Николая не переставали ладить машину. – У помощника, как на грех, жена рожать вздумала, я его отпустил, а тут заело. Да еще эти «заколы», – кивнул он на трещины возле дороги. – Пойди бревнышко поищи…
Женя волновался, а Николай был мрачен, по спокоен.
Наконец мотор заурчал, и гусеницы вновь обрели утраченную силу.
Четыре раза протяжно провыла сирена.
В пепельно-синей мгле, сквозь завесу начавших тихо падать снежных хлопьев, впереди, на границе опасной зоны, загорелась рубиновая звезда. Это зажгли сигнальный фонарь на высокой мачте. Как маяк тревоги, светился он во мраке, который уже плотно окутал карьер, трассу канала и весь район Северостроя. На всех дорогах и тропах, что вели к карьеру, встали сторожевые посты – ни одна машина не могла теперь проехать поблизости от места взрыва.
Самоходный станок № 15 уже подходил к укрытию, когда трескучий удар прокатился по сопкам.
– Предупреждающий. – Николай развернул машину и поставил ее на место. – Ты под артогнем никогда не был?..
Вдруг ночь мгновенно озарилась заоблачной вспышкой, и под Женей содрогнулась земля.
– Во… вот это вдарил!.. «По фашистам огонь!..» – Николай сдвинул на затылок выцветшую зеленую фуражку и вытер лоб. – Спасибо, Женька… Фу, умаялся… Побили бы мне станок, если б не ты…
* * *
Побывав на месте взрыва и порадовавшись вместе со всеми удаче – сопочку срезало как ножом, развал горной массы произошел точно по расчету, – Женя с Николаем возвращались через Промстрой в поселок.
Небо неслышно осыпалось снегом, но ветра не было. Хлопья плавно опускались на плечи. Впереди роились огоньки Буранного.
– Он там опять, в зоне, – сказал Женя об Одинцове. – Здоровья совсем не жалеет.
– Дело любит. – Николай помолчал. – Другие про него говорят: «Бюрократ, такой-разэтакий…» Неправда! Просто лодырей и болтунов терпеть не может. Он с тебя потребует, спуску не даст, а потом ты сам ему спасибо скажешь.
Друзья обсуждали, удастся ли теперь быстро закончить канал и не замерзнет ли озеро на всю глубину до того, как начнут снимать перемычку. Потом оба замолчали, думая каждый о своем.
Они переходили через кочковатое болотце.
– Тут мостик есть, не поскользнись… – Николай безошибочно нашел в темноте уложенные на опорах бревна и пошел впереди Жени. – Что замечтался? Про мою сестру думал?
– Про нее, – признался Женя.
– Она про тебя тоже много думает.
– Правда?
– Она же мне все чисто говорит, как есть.
– Расскажи про нее, – тихо попросил Женя, – какая она маленькая была…
– Мы с Ядей вместе росли. Отец как в партизаны ушел, так и не вернулся. Мать другого мужа нашла. Только война кончилась, такая разруха… Кушать нечего было. Пойду с Ядей, червей накопаем, сетки заберем – и на целый день на озеро. Наловим – и давай уху варить… С пятьдесят первого по пятьдесят пятый служил. Может, и дали бы отсрочку, да писать никуда не стал. Мать у нас… э, не годится о матери плохо говорить, но не любили мы ее. Отчим – совсем чужой человек. Для нас наставница больше сделала школьная, Алена Ивановна, она и сюда письма шлет. Сестра так привыкла: Алена Ивановна и я – это для нее как мать и отец..
Болотце осталось позади.
Друзья шли уже мимо котельной.
Всюду в окнах Буранного приветливо горели огоньки.
Николай думал о Нелли, о большеглазой тоненькой Нелли, с которой танцевал на вечере… У Жени Зюзина все проще, они с Ядей почти ровесники, хорошая пара. А вот он, Николай, старше Нелли почти на десять лет. Но ему не хотелось говорить о себе. Он радовался счастью сестры и счастью шагавшего рядом синеглазого смелого паренька-ленинградца, который был ему теперь дорог, как родной брат.
Глава тринадцатая
УГОЛ РАССВЕТА
Тревожными, грозными событиями отмечена была во всем мире последняя неделя октября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
В Венгрии еще не умолкли выстрелы контрреволюционных банд, пытавшихся вонзить нож в сердце народной республики. На подступах к границам Египта сосредоточивались танки израильских прислужников империализма, чтобы вскоре совершить агрессию. Форштевни английских крейсеров вздымались на волнах в восточной части Средиземного моря: крейсеры подбирались поближе к входу в Суэцкий канал. Под крылья военных самолетов Англии и Франции уже подвешивались те бомбы, что были преступно обрушены на Порт-Саид. В армиях многих стран военнослужащим приостановили отпуска.
Мир мира повис на волоске.
Летавший в Москву, в Госплан, начальник Северостроя Одинцов видел, как до поздней ночи светились в Кремле окна правительственных зданий.
На оба полушария прозвучали спокойные сильные слова предупреждения, сделанного Советским правительством.
«В эти грозные часы… в этот напряженный момент истории…»
По радио передавались экстренные выпуски о международных событиях, и, как в годы войны, они назывались: «В последний час».
На тысячах и тысячах митингов прокатывался бурлящий гневом призыв:
«Руки прочь от Египта!»
Маленький поселок в горной тундре, выросший за несколько месяцев на перепутье северных вьюг и ветров, жил в эти дни теми же чувствами, что и бессчетная череда других советских поселков, деревень, райцентров, городов.
Часто звенел телефон в кабинете Одинцова:
– У нас радио плохо работает… Как там, в Египте? Но передавали из Москвы?
И в то же время люди жили своими повседневными хлопотами, заботами и радостями, уверенные, что силы мира и на этот раз сумеют преградить дорогу войне.
* * *
Был в клубе еще один молодежный вечер.
Женя Зюзин остался на танцы, хотя танцевать не умел. Когда заиграли танго, он решился: подошел к Яде и пригласил ее.
– Но ты ведь не умеешь! – И она с улыбкой положила руку на его плечо.
И тогда он сказал… Никто из посторонних не слышал его слов: их заглушали музыка, шорох подошв, веселый говор.
– Я без тебя жить не могу…
Рука на плече вздрогнула. Или это ему показалось?
– Я без тебя жить не могу…
По-прежнему слышались звуки медленной, плавной мелодии, шорох подошв, чьи-то шутки. Все было обычно. И никто из тех, кто танцевал, кто переполнял зал тесного клуба, не знал, что в эти минуты решалась судьба всей жизни человека.
Кто знает, что стало бы с Женей, если бы в ответ он услышал: «Нет». Ведь не только в романах люди способны на отчаянные поступки из-за неразделенной любви.
– Я тоже не могу без тебя, – шепнула Ядя.
Они решили, что распишутся под самый праздник, но никакой шумной свадьбы устраивать не станут: теперь не до этого.
На другой день Женя поехал на Промстрой, забравшись в кузов порожнего грузовика. Несколько работниц были его попутчицами.
Одни сидели на краскопульте, лежавшем на дне кузова, другие стояли, держась за плечи друг друга и пряча головы от порывов ветра.
Женя узнал их – бригада маляров, та самая, которую чуть не обсчитали. Настроены хорошо. Все сполна получили доплату за прошлый месяц. Они уже левое крыло больницы закончили; теперь остановка за штукатурами, пусть кончают правое крыло, родильное отделение, а за малярами дело не станет, покрасят, побелят – и пожалуйста, государственная комиссия может принимать здание.
Сейчас временно, на два-три дня, их бригаду перебросили на Промстрой: надо покрасить новую столовую для механизаторов.
Женя рассказал о «Комсомольском сигнале» и спросил, верно ли, что они не моют кисточек после смены, кисточки от этого засыхают и быстро портятся. И нельзя ли придумать что-нибудь, чтобы меньше тратить краски и олифы на каждый метр стен?
Девушки на этот раз не ершились, обещали подумать.
Показался поселок Промстроя, фасад новой столовой.
Женя помог сгрузить краскопульт. Одна из девушек-маляров, та самая плотная, краснощекая, бывшая резинщица с «Треугольника», которая особенно крепко ругала мастера за непорядки, попросила Зюзина:
– Удели еще пять минут.
– А что такое?
– Сам увидишь.
«Что-нибудь опять не поладили с мастером», – думал Женя, шагая за девушкой. Но она повела его не к месту работы, а к бугру, торчавшему за поворотом дороги.
Покосившийся фанерный конус-памятник еще хранил следы полуистертой дождями и метелями красной краски. Возле него лежала пробитая пулей зеленая железная красноармейская каска.
– Ограды нет, – с укором сказала девушка. – Вчера мы тут шли и заметили. Солдат… за Родину жизнь отдал…
Женя молчал.
– Некому его могилу убрать…
В тот же день Женя побывал у Одинцова и Лойко. Узнал, что на Промстрое похоронен одни из тех саперов, которые очищали дороги Заполярья от фашистских мин.
Вечером к заброшенной могиле комсомольцы подвезли машину жидкого бетона. При свете прожекторов бетон был уложен тремя уступами, – строгая массивная надгробная плита выросла на бугре.
Девушки-маляры выпрямили и заново покрасили суриком фанерный конус. Юля, Ядя и Нелли связали из хвои венки, вплели в венок шелковую ленту:
«…От молодежи и комсомольцев Северостроя. Вечная память героям Отечественной войны».
Потом все слушали рассказ Лойко о боях сорок четвертого года и долго стояли тесным молчаливым кругом возле прибранной могилы.
* * *
Мастера Тамару Георгиевну отпустили в Мурманск – встретить приезжающих с Урала мать и дочку. Как раз в эти же предпраздничные дни Ася Егорова вместе с Женей Зюзиным поехали в Металлический делегатами на районную комсомольскую конференцию. Бригада осталась сразу и без мастера и без бригадира. А предстояло доделать хоть и немного, но самая сложная и ответственная работа: оконные откосы в корпусе родильного отделения. По графику штукатуры должны были все закончить не позднее третьего ноября.
Оконные откосы… Тут мало уметь обращаться с соколом и мастерком. Надо знать, как пользоваться и правилами – гладко оструганными деревянными рейками, без которых ни за что не получишь чистой линии ни по горизонтали, ни по вертикали.
Секрет правильной штукатурки откосов заключается в том, чтобы уметь точно выдержать угол рассвета. Этим загадочно-поэтическим названием (в языке техники тоже есть своя поэзия!) обозначается тот красивый скос, который видит каждый, когда в окна уже вставлены рамы и стекла. Представьте, одно окно заняло в стене больше места, а другое – меньше. Вы отвернетесь от такого безобразия. Чтобы этого не случилось, надо соблюдать угол рассвета.
Но это не так-то просто. Каждый раз снимай с одного оконного проема и навешивай над новым рейки, выверяй их по горизонтали, по вертикали, прибивай гвоздиками… Морока! И как легко допустить тут ошибку, особенно без зоркого глаза мастера.
– Ой, девочки, боюсь, напутаем! – вздыхала Ядя.
Юлю вдруг озарило. Припомнилось, как на технических занятиях Тамара Георгиевна рассказывала о специальной рамке для оштукатуривания откосов. Вроде транспортира. Даже показывала в учебнике чертеж этой простой, но удобной рамки, придуманной известным среди строителей инженером-рационализатором Шепелевым. «Рамка Шепелева»… А что, если самим смастерить такую? Тогда не нужно будет каждый раз отмерять угол рассвета!
Ядя и Нелли не пришли в восторг от этой идеи: «Надо мастера подождать». Лишь Майке понравилось Юлино предложение.
– Я Костику скажу – он сделает… Только чертеж ему дай!
Знание геометрии и некоторые навыки в черчении, полученные в школе, неожиданно пригодились. Юля старательно перерисовала из учебника чертеж рамки и проставила сбоку сантиметры длины противоположных сторон, чтобы они соответствовали расстоянию между откосами.
Костик, которому она дала свой чертеж, немного поворчал для солидности (он уже тоже был комсомольцем!), но все же выбрал вечером тесовую доску получше, выпилил четыре планки и соединил их шипами.
– Как, девочки, подойдет? – Он притащил свое изделие прямо в общежитие.
– Завтра попробуем… Спасибо, Костик!
Утро принесло горькое разочарование. Сначала как будто шло все хорошо. Но когда проверили угольником расстояния между откосами в двух соседних оконных проемах, то оказалось, что углы рассвета получились разные… Вот тебе и рационализация!
Все приуныли.
Особенно расстроилась почему-то Ядя.
– Это все твои выдумки! – бросила она Юле. – Штукатурили бы потихоньку…
– Может, Костик не так рамку склепал?
– Так он же по твоему чертежу! – заступилась за друга Майка. Она тоже была раздосадована. Нелли же грустно напомнила:
– Теперь к третьему не закончим… понадеялись на нас!
Юля сникла. Хотела сделать как лучше, а на деле подвела всю бригаду. Наверно, так ей на роду написано – быть неудачницей.
Все сердились друг на друга, и от этого работа шла вкривь и вкось.
После окончания смены пришлось остаться, чтобы исправлять брак.
Тут к ним заглянул Прохор Семенович. Узнав о случившейся неудаче, он поднял с пола злополучную рамку, внимательно оглядел:
– Хорошая штучка… Зачем бросили?
– Угол не получался.
– А как ставили?
Юля и Майка показали.
– Так ничего и не могло получиться. Точно по центру коробки надо ставить. Вот так! – Жилистые суховатые руки старого строителя прочно водворили рамку между нижней и верхней частями деревянной коробки, вставленной в проем. – Теперь зажимы еще надо… а то перекосит. Вот здесь. Совершенно правильно. Попробуйте теперь.
Как благодарили они Прохора Семеновича! Стало получаться. Откос за откосом, окно за окном… «Рамочка ты наша золотая!»
Поздно вечером возвращались домой. Пропустили ужин в столовой, не беда!
Сторож из конторы догнал их:
– Есть тут кто из бригады Егоровой? К телефону требуют.
Побежали все вчетвером – Юля, Ядя, Нелли и Майка.
В пустой канцелярии сиротливо лежала на столе телефонная трубка.
Юля схватила, прижала к уху.
– Алло, алло! Кто спрашивает бригаду Егоровой?
– Буратино, ты? – услышала она сквозь вибрирующий гул голос Аси.
– Мамка! – не удержалась Юля от радости. – Мы тут все… Сейчас с участка. Как на конференции?
– Нас моряки приветствовали… И пионеры. Так здорово! Сегодня вечером большой концерт. Как вы там? Откосы кончаете?
– Осталось немного. Ты выступала?
– Меня на завтра записали. Как говорить: выполним или не выполним?
Юля зажала трубку рукой:
– Выполним? – И сразу в трубку: – Не сомневайся. Выполним! Говори смело!
Асин голос исчез, и вместо него ломкий юношеский басок спросил:
– Одуваша тут? Позовите ее.
– Женя? Говори с ним! – Юля сунула трубку Яде.
Все деликатно отошли, чтобы не мешать разговору. Дожидались на улице, возле конторы. Вскоре Ядя вышла раскрасневшаяся, счастливая.
– Я, правда, нервная стала, – виновато призналась она Юле, когда вернулись домой. – Когда он рядом, на душе спокойно, а как его нет… Прости меня.
– За что?
– Ругала тебя за ту рамку.
– Так это же по работе!
– Женя говорит: Ася в Металлическом от Анатолия записку получила. Он там недалеко сидит. Она к нему ходила, передачу носила. Тюфякову день за два считают. Просит учебников прислать. Хоть, говорит, и в заключении, а буду заниматься. Вот какой!
– А помните, Ася ему еще летом советовала: «Запишись в вечернюю школу, ты же бригадир, а образование у тебя маленькое», – вставила Майка, обладавшая удивительно цепкой памятью. – Она о нем всегда думала.
– Какие-нибудь настоящие хулиганы гуляют себе на свободе, а вот такой добрый, хороший… – подумала вслух Нелли. – Мне Николай рассказывал: один парень из бригады Тюфякова, тоже демобилизованный, надумал жениться, а кроме бушлата, ничего не имел. Анатолий снял с себя костюм и отдал тому парню.
– Будет уже лето, когда он вернется, – сказала Ядя. – Опять солнышко будет… Сопки зазеленеют…
– Никому бы не желала так счастья, как Асе! – порывисто проговорила Нелли.
Вечером первого ноября из Мурманска вернулась Тамара Георгиевна.
Квартира для семьи была уже готова. Вся девичья бригада забежала поздравить мастера с новосельем, а заодно посмотреть на дочку Катьку. Катька оказалась худенькой, черненькой, как галчонок, смышленой и забавной; она называла себя важно «Екатерина Ивановна» и все спрашивала: «Где у вас тут олени?»
Осмотрев сделанное бригадой в ее отсутствие, Тамара Георгиевна осталась довольна. Все было аккуратно закончено, вплоть до последнего «усенка», как называются у штукатуров острые грани откосов.
– Я знала, что вы меня не подведете, – сказала она с благодарностью, узнав, как девушки вышли из трудного положения.
…Понедельник считается тяжелым днем. Неправда! В понедельник 5 ноября бывшим подсобницам были присвоены рабочие квалификации: все стали штукатурами четвертого разряда, полноправными, достойными членами той великой семьи, имя которой – рабочий класс.
* * *
…И вот он пришел, праздник.
Вчера девушки поздно легли: гуляли на вечеринке. Женя и Ядя поженились. Расписываться ездили в Металлический (по такому случаю Одинцов дал свой «газик»). Когда «газик» вернулся и сияющая Ядя под руку с Женей поднялись на крыльцо общежития, подруги и товарищи встретили их, преподнесли, по старинному обычаю, на расшитом полотенце и тарелке хлеб-соль. Тарелку тут же разбили о камень – на счастье. Баянист сыграл нечто бравурное. Всю премию (получили накануне) бригада потратила на вино, закуски и подарки молодым. И хотя выпито было немало и хотелось отоспаться, все встали рано: сегодня в поселке торжественный митинг.
Тихое мглистое морозное утро.
С утра горит электричество, подсвечивая кумач транспарантов на стенах щитовых домов, на фасаде первого каменного здания, красивого, будто сошедшего с журнальной фотографии, с двумя распахнутыми крылами; оно возникло между коробками и заложенными фундаментами таких же других будущих капитальных зданий.
Свежими лапочками хвои обрамлен портрет Ильича над входом в контору Северостроя. Далеко пришлось ходить, в сопки, чтобы найти елочку.
Напротив конторы сколочена деревянная трибуна. Здесь не только руководители стройки, но и почетные гости: командир пограничного отряда, депутат из Мурманска, рабочая делегация из Металлического. И среди бывалых, заслуженных людей подруги с волнением видят свою Асю.
Все гуще толпа вокруг трибуны.
Несмотря на холод, выстроились со своими трубами и клубные оркестранты. Гремит марш. Гремит марш на будущей площади будущего города.
Как в эти минуты в Москве на Красной, в Ленинграде – на Дворцовой…
…Свершаются великие заветы учителей коммунизма, крепнет нерушимое многоязыкое братство людей труда. Почти миллиард людей празднует вместе с нами.
Злобен и силен еще враг. Не сгинула еще зловещая тень страшной атомной угрозы. Но смотрите: светлая наша сила ломает самые черные замыслы реакционеров и человеконенавистников. Разбиты банды их наймитов в Венгрии. Преступная рука, тянувшаяся к Египту, остановлена.
Мы живем на отдаленной окраине Советского Союза. Мы должны быть здесь особенно бдительны. И трудиться еще самоотверженней.
Удивительные дела творят советские люди. В Сибири в честь праздника строители перекрыли Обь: могучая река пошла через бетонную плотину. В Карпатах к высокому горному перевалу устремился первый электропоезд. В вилюйской тайге найдены новые россыпи алмазов. Зерносовхоз «Самарский» в Атбасарской степи сдал миллион двести тысяч пудов хлеба. На Игарке пущен механизированный хлебозавод…
Мы тоже пришли к празднику не с пустыми руками. Пролегла между двумя озерами прямая, как струна, река; природа таких рек не создает: это творение человека. Ожила белая пустыня тундры с обступившими ее по горизонту плоскими невысокими горами, сглаженными ледниками. По черным лентам дорог вереницей бегут машины. Описывают полукруги в воздухе ковши неутомимых экскаваторов. Мерно долбят недра штанги буровых станков: уже добыты с отвоеванного озерного дна первые крупицы драгоценной руды!..
И вот это стройное здание с двумя крылами. Теперь спокойнее будет людям Буранного жить и работать. Не придется ломать голову, куда положить захворавшего товарища, не придется будущей матери добираться за десятки верст до родильного дома. Кварц, соллюкс, рентген – все средства современной медицины будут охранять здоровье детей, молодежи и взрослых.
Юля смотрит на Асю. Вот сказали: «Слово товарищу Егоровой», – и Ася продвинулась к центру трибуны. Милое, родное лицо старшей подруги серьезно. Как уважительно слушают ее!
– Мы обещаем, что не успокоимся, пока не построим здесь и комбинат и город… Наши комсомольские путевки мы храним у сердца. Товарищи! Вчера передавали по радио: комсомол наградили пятым орденом – орденом Ленина. Это наша большая гордость. Этот орден завоевали трудом миллионы юношей и девушек, но больше всех – наши замечательные целинники. Целинники оправдали доверие партии, доверие народа. И я обещаю вам, товарищи: мы, приехавшие на промышленные стройки, тоже не подведем, не отступим!
