Текст книги "Вышли в жизнь романтики"
Автор книги: Михаил Златогоров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Кабина была просторная, поместились все трое. Чемоданы засунули в кузов между серыми бетонными блоками.
Сразу же за поселком Металлическим дорога побежала по краю большого озера. Противоположный гористый берег курчавился лесом и кустарником. Среди зеленого разлива хвои белым островком выделялось одинокое каменное здание.
– Школа? – поинтересовалась Юля.
– Церковь норвежская, – объяснил шофер.
– Нор… веж… ская?
– Ну да, там Норвегия.
Сказал так просто, словно «там магазин» или «там стадион».
…Дома, в Ленинграде, напротив Юлиной кровати висела на стене физическая карта обоих полушарий. Открывая глаза, Юля видела всегда одно и то же: схваченные сеткой меридианов и параллелей зеленые разливы океанов, коричневые жгуты горных хребтов, синие жилы рек. Очертания материков были изучены, как картинки в затрепанной любимой книге. Скандинавия напоминала растянувшегося в прыжке сильного зверя, могучий его хребет щетинился фиордами. Норвегия казалась далекой, сказочной – и вот она тут, рядом.
Вскоре шофер затормозил – дорогу перегораживал полосатый шлагбаум.
Из-за угла деревянного строения вышел пограничник в плаще, с автоматом:
– Документы!
Пограничник неторопливо просмотрел и вернул паспорт и путевку шоферу. С такой же обстоятельностью познакомился с бумагами Антонины Петровны и тоже вернул. Юля протянула ему теплую – хранила на груди – красную книжечку комсомольской путевки и паспорт.
– А пропуск? – спросил пограничник; у него был белый детский пушок на щеках и до смешного белые брови.
– Какой пропуск? Я на Северострой. Путевку читайте!
Белые ребячьи брови пограничника чуть сдвинулись. Он строго проговорил:
– Пропуск в зону. Должен быть пропуск в зону.
Только сейчас Юля вспомнила, что в райкоме перед отъездом были разговоры о пропусках, о том, что стройка недалеко от границы, а представитель треста, с которым она разговаривала на вокзале, ни о чем ее не предупредил. Знобящий холодок прокатился по спине:
– Других документов у меня нет.
– Тогда слазьте, гражданка.
Шофер досадливо сплюнул.
– Может, завалился за подкладку кармана? – посочувствовала Антонина Петровна.
– Не было у меня никакого пропуска. – Юля неумело дернула ручку кабинной дверцы.
– В таком случае и я… – Антонина Петровна вслед за Юлей вылезла из кабины и попросила пограничника помочь им снять чемоданы.
У полевого телефона сидел офицер. Выслушав сообщение часового, он взял Юлины документы и долго их просматривал.
– Почему не прибыли со всей группой?
Юля рассказала о своих злоключениях. Антонина Петровна добавила:
– Неопытная, только из школы.
– Есть постановление, оно для всех обязательно, – сухо возразил офицер. – Придется вам подождать. Документы пока останутся у меня.
Их провели в огороженный дворик, расположенный за строением. Здесь была клумба с выложенной из побеленных камней пятиконечной звездой, несколько деревцев, скамейка.
– Мы с вами, Юля, вроде как арестованы. – В голосе Антонины Петровны прозвучала смешинка.
Юле было не до смеха. Она злилась. Что же это такое? Оставила Ленинград, дом родителей, поскорее хочет попасть на стройку, а тут ее не пускают.
– Эх, сколько еще кругом бюрократизма! – воскликнула Юля.
– При чем же тут бюрократизм? – оставила шутливый тон Антонина Петровна. – Их долг такой: все проверять, ничему на слово не верить.
Она стала рассказывать разные случаи из фронтовой жизни.
– Вот и сейчас мы ехали, и шофер говорил – вы, наверно, пропустили мимо ушей, – зимою здесь нарушители перешли границу. Всех поймали, но двое наших пограничников погибли.
Наконец их позвали в помещение. Тут располагался контрольно-пропускной пограничный пункт.
– Можете ехать. – Офицер протянул Юле документы. – Другой раз так не делайте, товарищ Кострова. На Северострое вас уже из всех списков вычеркнули. Начальник сказал, что не явилась к отходу эшелона.
– Я предупреждала, просила! Да как же это они… – Комок стал в горле.
– Ну вот, – с укоризной сказал офицер, – смелая девушка, без пропуска хотела проехать – и в слезы… Стройте там получше! Сейчас на машину устроим, не огорчайтесь.
И вот они снова в пути – вчерашняя школьница и бывшая фронтовичка. Теперь их везла другая машина, уже не с блоками, а с кирпичом.
Дорога постепенно забирала вверх, на плоскогорье. Все реже попадались деревья, кусты, все чаще скалы с гладкими, округлыми выступами – шофер называл их «бараньи лбы».
Воздух дышал суховатым холодком. В действие вступал закон высоких широт: каждые новые пятьдесят метров над уровнем моря и пятьдесят километров в северном направлении давали климатический скачок. Но начало полярного лета чувствовалось и здесь. Оно напоминало о себе то белыми звездочками цветущей морошки, то неожиданной стайкой птиц – то ли гуси, то ли гагары пролетали над болотистой впадиной.
А то вдруг попадались тонкие белоствольные березки, низко прижатые к земле. Где-нибудь под Ленинградом, в Комарове или Парголове, Юля их не замечала, а тут, в царстве камня, под этим высоким суровым небом, они трогали до слез, словно не деревья это были, а старые милые товарищи.
Слева от шоссе показались два-три барака. В стороне белели палатки. На веревке, натянутой между углом барака и одинокой сосной, ветерок трепал задубевшие сорочки и платья.
– Приехали! – весело сказал шофер.
– Это и есть? – изумилась Юля.
Она заметила, что земля в нескольких местах разворочена, громоздятся штабеля блоков, возле недостроенного каменного здания тяжело рычит бульдозер. И все. Так вот она какая, знаменитая заполярная стройка, о которой столько писали в газетах!
– Двести третий километр, – подтвердил шофер. – Он и есть Северострой!
* * *
…Слушай, Юлия: перед тобой простирается древняя-древняя русская земля.
Шоссе ведет к океану, туда, где светло-зеленая волна оглаживает прибрежные камни. Там, среди скал еще можно увидеть остатки варниц и ловчих станов, кресты и надмогильные плиты со словами, писанными славянской вязью. Там еще сохранились полуразрушенные часовни, где молились странники, приходившие сюда, на самый край земной суши, из далекого далека.
Еще гонцы Ярослава Мудрого метили здесь границу Русского государства. Олаф, король Норвегии, скреплял своей подписью договор с Киевской Русью о неприкосновенности этого рубежа.
Здесь, в монастыре, обнесенном бревенчатыми стенами, жили монахи-землепашцы. Когда с моря явились иноземцы и напали на обитель, монахи и все жители поселения – были тут и женщины и дети – дрались храбро, беззаветно и все до единого погибли.
Несколько столетий была оторвана эта земля от родины, но русские люди вернули ее своему государству. Потом новые пришельцы, вооруженные танками и самолетами, попытались снова овладеть нашей далекой северной окраиной. Ты поедешь на побережье, ты увидишь жестокие отметины и зарубки последней войны.
Железобетонные доты. Они остались от захватчиков. Доты врезаны в скалу, в них глубокие ходы сообщения и амбразуры, приспособленные для кругового обстрела. Невозможно понять, как смогли наши герои-пехотинцы и моряки-десантники выбить захватчиков из этих каменных гнезд!
Ты спрашиваешь, как?
Спроси об этом у моря. У той башенки маяка, что венчает гранитный выступ мыса. Спроси безлюдные сопки, спроси дорогу, прорубленную сквозь камни неизвестными героями…
Посмотри на обелиски с пятиконечными звездочками, на высохший дерн братских могил, на самодельные надгробья, где ветры и дожди еще не стерли простые имена и фамилии, с великим тщанием и любовью вырезанные по меди солдатскими руками.
Здесь, под сопками, под озерами, лежит бесценное сокровище. Рудное тело.
Сокровище искали канадцы, которые имели здесь концессию, когда эта земля была в чужих руках. На него зарились немцы и шведы, за ним охотились американские миллиардеры, рассылающие своих агентов по всему земному шару. Всем им позарез нужна была руда, из которой можно выплавлять никель – серебристый, не знающий тусклости, волшебный металл.
Нашли сокровище наши геологи. На целые километры пробурили они толщу гор. Их поиски продолжались несколько лет.
Кто они были, первооткрыватели? Вчерашние студенты. Может, ты десятки раз встречалась с ними на ленинградских улицах. Ведь многие из них были выпускниками Горного института. Насмешливые, влюбленные в шахматы и книги. Главной их чертой было умение терпеть и не ныть.
Буровые снаряды извлекали из глубины земли круглые каменные столбики, иногда зеленовато-серые, иногда черно-зернистые или с белыми прожилками. Добытые образцы изучали в полевых лабораториях, рассматривали в микроскопы, пробовали на излом, взвешивали, нумеровали, бережно укладывали на складах в специальные продолговатые ящики. Так в библиотеке ставят на полку новую книгу. И каждый керн – образец – был книгой, помогавшей разгадать великую тайну недр.
В конце концов эта тайна была разгадана.
Но не думай, что все уже сделано.
Чтобы добраться до сокровища, нужно снять миллионы и миллионы кубометров пустой породы – наносы ледников, валуны, окатанную гальку, песок и глину.
Рудное тело, изгибаясь, уходит под дно озера. Толща воды прикрывает доступ к драгоценной жиле.
Придется менять географию. Инженеры разработали проект: прорыть канал и спустить по искусственному руслу воду из этого озера в другое, лежащее ниже.
Менять географию – менять пейзаж. Раздвинутся сопки, осушатся болота, будет воздвигнут гигантский амфитеатр рудника, где инженерный расчет, рабочая сноровка и мощь механизмов позволят добывать руду бесперебойно, открытым способом. Вырастет обогатительная фабрика с ее сложно взаимодействующими цехами, сотнями умных машин. Для горняков построят фотарий – загорятся искусственные солнца, возмещая в долгие месяцы полярной зимы нехватку живительных лучей.
Там, где теперь только «203-й километр», бараки, валуны и палатки, будет воздвигнут город.
И так же, как ровесники твоего отца в глубине Хибинской тундры, в том пункте, где отмечался знаком «19-й километр», построили знаменитый ныне город Кировск, так и здесь, на 203-м километре, поднимется город с теплыми, золотистыми окнами красивых и уютных домов, с театрами и стадионами, школами и парками. И над ним будут летать серебряные птицы, металл для которых выплавят из руды Комсомольского рудника.
Мечтай об этом, Юля, мечтай!.. Это сильная, светлая мечта. И пусть мечта защитит тебя от всех невзгод и опасностей, мой юный друг.
Глава третья
ИЮНЬСКИЙ СНЕГ
Игорь Савич почему-то смутился, увидев Юлю. Он отпустил усики, и в первую минуту она даже не узнала его. Только когда услышала: «Юль, ты? Сильно-о-о!» – сомнений не осталось. Ну конечно, это он, в той же белой, с выцветшим синим воротником майке, в которой прыгал у волейбольной сетки на школьном дворе. Майка стала уже ему тесна – парень раздался в плечах, возмужал.
Дорожную спутницу Юли – врача Антонину Петровну – встретили приветливо. Для нее была уже приготовлена небольшая комнатка в бараке. А с Юлей заведующий ЖКО (жилищно-коммунальным отделом) не стал и разговаривать. «Пойдите к начальнику, напишите заявление, объясните причину, почему отстали от эшелона».
Она пошла…
В тесной конторе Северостроя пол был затоптан сапогами рабочих. В коридоре толпились каменщики, плотники, штукатуры.
Юля прислонилась к стене. В глаза бросилась надпись, нацарапанная на фанере:
«Маялись без работы 10 июня 1956 года. Бригада 11 человек. Ленинград – Металлический».
Дальше над окошечком кассы было выведено химическим карандашом:
«Сегодня денег не будет».
И какой-то юморист, вспомнивший знаменитую надпись времен гражданской войны, приписал сбоку размашисто:
«Касса закрыта – все ушли на фронт».
К начальнику строительства Одинцову пускали по два человека.
Юля оказалась одной из последних в очереди.
Наконец ее впустили в большой, холодноватый, почти пустой кабинет. Она вошла вслед за молодой работницей с бетонного узла; глаза у той припухшие, в кулаке зажаты брезентовые рукавицы.
– Аванс не выдали, это по какому праву? – сварливо начала работница. – Я и так уже двести рублей задолжала.
Показалось, что работница ошиблась и обращается не по адресу: сидевший за столом человек никак не был похож на начальника большой стройки. На нем заурядное драповое пальтецо, брюки заправлены в сапоги. На вешалке в углу висит серая кепочка. В кабинете никаких чертежей, схем или пультов с мигающими лампочками.
Начальник разговаривал по полевому телефону. Старая деревянная коробка телефона стояла рядом с графином, наполненным рыжим чаем. Лицо у начальника было самое обыкновенное, ничем не примечательное, изо рта вылетали клубочки пара. Голос негромкий, с хрипотцой. («Батманов был совсем не такой», – подумала Юля, вспоминая роман «Далеко от Москвы».)
– Возьмите и сделайте подсыпочку… Подождите, – обернулся он к работнице, – видите, разговариваю… Пусть растаскивают по трассе трубы. Своими, своими людьми обходитесь. И так не загружены. Утром был у тебя, видел. Кирпич, доски – все разбросано. Известь рассыпана, машины по извести ходят. Что-то ты слишком добрый, Прохор Семеныч.
Требует от кого-то, чтобы тот был злым. И сам, видно, недобрый, ох, недобрый. Вот по этому аппарату разговаривал он с офицером-пограничником: «Мы ее из списка вычеркнули, не нужно нам таких».
Положив трубку, Одинцов разыскал на столе бумажку:
– Прогуляли три дня: пятое, шестое, седьмое.
– Я на бетонном работать не буду.
– Пятое, шестое, седьмое июня, – скучным голосом повторил Одинцов. – Сколько недодано раствора за эти дни?
– Через силу выполнять не могу.
– Другие выполняют. А вы хотите не работать и получать?
– Товарищ начальник, в конторе свободное место учетчицы.
– Скажите, почему прогуляли?
– Не выходила по личным причинам! – резко сказала девушка. – Сейчас объяснять не буду. Не хотите в контору, пошлите в столовую.
– Знаете, что я вам скажу? Ленинградский комсомол допустил большую ошибку, послав вас сюда.
– Так не хотите давать аванса?
– Идите на работу. – Одинцов снова взял трубку зазвонившего телефона. – Время рабочее.
– Издевайтесь, издевайтесь… Я в Москву напишу! Министру!.. – выкрикнула работница, закрыла лицо рукавицей и выскочила из кабинета.
«Бездушный», – отметила про себя Юля.
Одинцов снова вел долгий и малопонятный разговор по телефону.
– Давайте, что у вас? – Он взял заявление.
Юля внутренне ощетинилась, готовясь «хладнокровно, с выдержкой» (так советовала Антонина Петровна) объяснить, почему задержалась в Ленинграде. Но объяснений не понадобилось. Начальник только поинтересовался, получала ли она деньги у представителя треста.
– Я на свои приехала.
Он потер лоб, седые виски и, точно вспоминая о чем-то, спросил, остались ли у нее деньги.
– Обедать есть на что? Ну хорошо.
Юлю направили на второй стройучасток к прорабу Прохору Семеновичу Лойко.
Игорь дожидался ее возле конторы.
– Ну как?
– Оформили.
– Молодец. Я, между прочим, был уверен, что ты приедешь.
Он объяснил, что второй стройучасток – это строительство жилых домов будущего города, самая боевая сейчас работа. Бригада, где он с первых дней находится, копает ямы под фундаменты.
– Меня уже и в комсомольский комитет выбрали, – добавил Игорь. – Ты скорее включайся!
Юлю определили в бригаду подсобниц. Жили подсобницы со своей бригадиршей Асей Егоровой в палатке с печкой (это было преимущество, потому что на все палатки печек не хватило). Давали им разные задания: то доски складывать, то убирать возле домов, то подносить кирпич каменщикам.
* * *
В дырочки палатки сквозит небо.
Брезентовая стена рядом с койкой тихонько колеблется. То вздувается, то опадает.
Как и вчера и позавчера, солнце над горной тундрой не заходит, но сегодня к сиянию круглосуточного дня примешивается холодноватый, беспокоящий отблеск.
Юля откидывает одеяло, натягивает лыжные брюки. Сдернув с гвоздика полотенце, выбегает на улицу полотняного городка.
Ох и красота!
Белое и зеленое.
Белое и голубое.
Снег выпал. Июньский снег!
Только в Заполярье могут случаться такие чудеса.
Чистый-чистый, сахарный покров равнины – и дымчатая голубизна далеких сопок. Пушистый белый холод – и нарядный летний убор маленьких, хрупких, но таких цепких и отважных полярных березок. Мелкое кружево листвы пронизано теплым, зеленым светом.
Снег выделяет, подчеркивает черноту воды в озерах и прямизну шоссе, вокруг которого раскинулся лагерь строителей.
Возле палатки рукомойник, здесь же титан.
Юля сгребает с крышки титана свежую порошу. Мокрым комком, как губкой, обтирает руки, шею, лицо. До чего здорово!
Вчера всей палаткой ходили на пологий, прогретый солнцем склон сопки, собирали полярные маки, колокольчики, одуванчики. Им-то, бедным кустикам цветов, сейчас не очень уютно под снежной пеленой.
…Ты не бойся ни жары
И ни хо-ло-да! —
громко запела Юля.
Она стянула через голову майку и ощутила на шее медный сосок рукомойника. Тотчас же ледяные струйки прохватили ее до ребер. Ойкнула, но соска не отпустила.
– Буратино, веселый человечек… простудишься!
В глаза лезут мокрые пряди. Юля ничего не видит, но узнает по голосу Асю Егорову, бригадиршу.
– Мамка, это ж одно удовольствие. Попробуй!
– Вытирайся скорее!
– Антонина Петровна так советовала. Лучшая закалка.
– Забюллетенишь, вот и будет закалка.
– Ты посмотри, Ася, какая прелесть: белое и зеленое.
– Сегодня шифер сгружать. Машины придут из Металлического. Все будет мокрое от этого снега. Чему тут радоваться?
Вот всегда она такая, «мамка, мамуля», как прозвали Асю в бригаде, – никогда не разделяет Юлиных восторгов.
В палатке перед зеркальцем Ася расчесывает, заплетает густые волосы цвета темной меди. Косы идут ей, она полная, румяная.
Ася старше всех, ей уже двадцать четыре года, она работала на фабрике ткачихой, а потом контролером ОТК. Во всем разбирается. Если мастер неправильно закроет наряд, сама пойдет в бухгалтерию и добьется правды. Спокойная, рассудительная.
– У нас на фабрике страстей наговорили, – делилась она с Юлей. – Запоешь ты, говорят, на Севере «Сулико». Как укусит комар – помрешь. Ездить, говорят, там только на собаках можно. И кругом белые медведи бродят… Глупости все. Пока в палатке поживем. А ближе к зиме потребуем, чтобы в щитовой дом переселили.
«Буратино» – так Ася прозвала Юлю. Считает ее непоседливей, неугомонной, как тот забавный деревянный человечек, что описан в сказке. (А в школе подруги звали Юлю «Юлой» за невысокий рост и стремительную походку.)
Шутливые прозвища даны и остальным обитателям палатки.
Возле печки – всегда жалуется, что зябнет, – спит хорошенькая смуглая Руфина, Руфа – «чертовски милая девушка».
Мурлыча песенку, застилает койку русоголовая, всегда приветливая Ядя – «Одуванчик». Она не ленинградка, приехала из Белоруссии. Здесь работает ее брат Николай – буровой машинист на руднике, бывший пограничник. Он часто навещает сестру, любит ее и заботится о ней, а она стирает ему бельишко. Часто вместе сидят в уголке и читают полученные с родины письма.
Проснулись, но еще нежатся под одеялом «Сестрички» – Нелли и Майка. Они очень разные, но их водой не разольешь: отсюда и прозвище «Сестрички».
У тоненькой большеглазой Нелли характер переменчивый. То щебечет без умолку, пересказывает кинофильмы, то целыми часами молчит, о чем-то вспоминает. Или вдруг заплачет без всякой причины. Может, одна только Майка и знает, что творится на душе у Нелли.
У Майки-коротышки сильные руки и мальчишеские повадки. Майка то восхищает Юлю, то злит. Иной раз хочется Майку расцеловать, иной раз за нее стыдно. Майка курит, вставляет в разговор блатные словечки. За ругань палатка объявила ей однажды бойкот (против бойкота возражала одна лишь Нелли). Майка страдала, ни в какую другую палатку переселяться не соглашалась и спала на улице, пока Егорова не разрешила ей вернуться, строго предупредив: «Услышу еще раз – исключим навсегда». На работе Майка сноровистая. Под койкой у нее всегда пила, штыковая лопата, гаечный ключ и другой рабочий инструмент. Раз прекратилась подача воды из временной котельной и слесаря на месте не оказалось. Все скисли, а Майка сказала: «Сейчас будет порядок». Через развороченные траншеи, через груды угля пролезла в дальний закуток котельной, что-то зажала, что-то отпустила – и вода пошла. Умела она и стряпать, но возиться с готовкой обеда не любила и в столовую тоже почти не ходила: питалась преимущественно конфетами и пряниками. Между прочим, никто лучше Майки не был осведомлен, какие продукты привезли в буфет.
– Девочки, паук ползет! – вскрикивает вдруг Ядя. – Письмо будет.
– Ты и так получаешь, – невесело откликается Нелли.
– Ну вас, разбудили! – Руфа натягивает на голову одеяло. – Дали бы еще полчасика…
– Вставайте, вставайте! – Егорова надевает ватник. – Уже в рельс били. Руфа, ты вчера дежурила? Щепочек совсем не осталось.
– Майка колун утащила.
– И чурочки все, – хмурится Егорова. – Протапливать нечем. Сегодня снег выпал.
– Снег! Уже! – Руфа откидывает одеяло, садится на койке. – Что же осенью будет?
– Вот колун! – Майка почти швыряет топор к койке Руфы. – «Чертовски милая»… Чего она бодягу разводит!
– Майка! – останавливает Егорова. – Опять твои словечки.
– Попросим мальчиков, они и наколют. – Руфа застегивает лифчик. Руки у нее красивые, кожа атласно-золотистая. – Игорь-то уж обязательно забежит. Он ведь без Буратино жить не может.
– А тебе и завидно! – снова ожесточается Майка.
– Мне? Ха-ха! Нужен он мне. Вся их бригада за мной хвостом ходит.
– Мы с Игорем просто хорошие товарищи, – смущенно объясняет Юля. – Еще в школе дружили.
– Друг по гроб жизни, – с расстановкой произносит Руфа. – А знаешь, что он тебя «горе-патриоткой» называл?
– Врешь!
– Сама слышала. Еще в поезде.
– Неправда! Не мог он так…
– Мама, говорил, не отпустила ее. Мамаша ей дороже Родины. Горе-патриотка. Теперь-то, конечно, он того не скажет.
Слова Руфы заставили больно толкнуться сердце.
– Я действительно тогда из-за мамы… не могла с первой партией…
– Буратино! Глупый ты человечек! Что ты перед ней оправдываешься?! – вскипает Ася. – И вообще хватит болтать. Пошли.
* * *
Девушки поднялись по косогору и обогнули здание конторы.
Солнце начинало уже слегка пригревать, напоминая, что здесь хотя и Заполярье, но все же лето остается летом. Солнечные лучи слизывали слой снега, обнажая кустики куропаточьей травы и морошки, пни и валуны. Сырые груды опилок желтели возле пилорамы. На перекрестке едва намеченных бараками улиц – Ленинградской и Комсомольской – шла сборка первых щитовых домов, стучали молотки плотников. Возле столовой тарахтел движок.
Снег сходил, исчезал, оставляя после себя грязь на дороге. Юле было жаль снега. Как быстро промелькнуло ослепительное утро, чудесное ощущение свежести и чистоты! Она шла понурив голову. Неужели Руфа сказала правду об Игоре?
Егорова вела бригаду к развилке шоссе. Вблизи развилки находился временный склад строительных материалов. Там с начала работ сгружали бетонные блоки, стандартные щиты, цемент, железо; туда начнут сегодня подходить машины с шифером.
Егорова знала, что без шифера строители не могут закончить и сдать два почти готовых дома; они стояли раскрытые, без кровли. Сегодня внутрь нанесло, наверно, много снега… Как расстроится прораб Лойко! Ася вспомнила, как Прохор Семенович Лойко – сухощавый, костистый человек лет за пятьдесят, с обкуренными, желтыми кончиками пальцев – говорил вчера в комнате партбюро, где собрались активисты: «Время-то уходит, и не к лету, а к осени, к зиме». Егорова, в общем, ладила с Лойко, хоть нередко и ругалась с ним из-за того, что подсобниц в течение дня перебрасывали с одного участка на другой. Знала она и то, что Прохор Семенович пока не слишком доверчиво относится к прибывшим комсомольцам. «Молодежь вы ничего, – говаривал он, – но не стро-ители». И голос его звучал строго.
У развилки никаких машин не оказалось. Мокрое шоссе пустынно убегало вдаль. Подождали немного – нет, не слышно гудения моторов.
– А будили-то, будили, господи, ни свет ни заря! – проворчала Руфа.
– Ничего не заработаем сегодня, – вздохнула Нелли.
– Мастерам «полярка»[1]1
«Поляркой» называют на Крайнем Севере специальную надбавку к зарплате, которую выплачивают всем, кто отработал больше полугода.
[Закрыть] идет, а нам… на колуне сидеть, – подхватила Майка.
«На колуне сидеть» означает безденежье.
– Подождите, девочки, не нойте. – Егорова пошла разыскивать прораба.
Нашла его в дощатой будке стройучастка. Там же был и начальник строительства Алексей Михайлович Одинцов. Они только что разговаривали по телефону с Металлическим.
– Застряли, Ася, машины, – объявил Лойко. – Перебрасывайтесь на котельную.
Территория вокруг строящегося здания котельной была захламлена. Выброшенный грунт угрожающе нависал над бровкой траншеи.
– Наряд будем переписывать?
– Что заработаете, не пропадет.
– Прошлый раз неправильно закрыли, – напомнила Егорова, обращаясь не столько к Лойко, сколько к Одинцову. – Почему подсобницам не положена спецодежда? Вот в конторе сидят – и то нарукавники надевают, от пыли защищаются. Еще скажу: невозможно нам без резиновых сапог. Пусть хоть боты завезут в магазин. Девчонки-то многие приехали по-городски, в танкетках. Утопнем сегодня возле котельной! И что это за порядки: наряд выписывают один, объект дают другой?!
– Так это же строительство, – примирительно и как бы извиняясь перед начальником за Асину ершистость, объяснил Лойко.
– Знаем, что строительство. Все равно должны обеспечивать.
– Не фабрика здесь, Ася, пойми. Там просто: запустил станок – и дал норму. Что я, к примеру, могу сделать, если с базы не пришли машины? Вы же комсомольцы! Приехали побеждать трудности.
– А мы и не отказываемся! – Егоровой стало неловко за свою настойчивость. В самом деле, их ведь предупреждали, что на стройке будет нелегко, и на фабричном митинге перед отъездом она сама обещала ни при каких обстоятельствах не падать духом и не уронить ленинградской марки. Тем более, она член комсомольского комитета.
– Не совсем так, Прохор Семенович, – вмешался Одинцов. – Строить они приехали, а не специально испытывать трудности… Трудности еще будут. Вы, товарищ Егорова, – обращается он уже прямо к Асе, – поймите и наше с Прохором Семеновичем положение. Через два месяца я всех вас должен перевести из палаток в дома. Скоро еще двести человек приедут. А все поступает с запозданием. Есть цемент – нет щитов, есть щиты – нет шифера. Были проекты – не было людей. Теперь люди есть – проекты все переделываются… Сколько у вас девушек в летней обуви? – закончил он суховато, словно испугавшись своей откровенности.
Егорова сказала.
– А в других бригадах? Списки надо составить по всем бригадам. На сапоги и на валенки.
Егорова обещала объявить об этом на комитете.
* * *
Котельная строилась по другую сторону шоссе, в лощине. Подсобницы шли туда мимо участка, на котором трудилась юношеская бригада землекопов.
На этом месте, знали новоселы, возникнет центр будущего города. Намеченные в чертежах капитальные здания будут собираться из блоков мощными башенными кранами. Но пока еще ни один такой кран не смонтирован. Пока ведутся лишь работы «нулевого цикла», как говорят строители. В тяжелом неподатливом грунте прорываются узкие глубокие траншеи, и в них укладываются водопроводные и канализационные трубы.
Еще издали Юля увидела Игоря. Он сидел с ребятами у костра на горке выброшенной земли. Курили. Ей не хотелось сейчас разговаривать, но Игорь уже поднялся, шагнул навстречу.
– Где же ваш Тюфяков? – спросила его Ася Егорова.
– В крайней траншее вода. Побежал прораба искать.
– Бригадир прораба ищет, а вы… так всю смену и прокурите.
Теперь они шли рядом – Юля, Ася Егорова, Игорь. Юля молчала. Их нагнала Руфа.
– Игорек, не слыхал, какая сегодня картина?
– Пойдешь? – наклонился Игорь к Юле. – Кажется, итальянский фильм.
– Будешь брать билеты, возьми и для меня, – попросила Руфа.
– Тебе Тюфяков возьмет, – нервно ответил Игорь. – Так как, Юль?
– Не знаю. Ты возвращайся, смотри, как далеко ушли!
Игорь пожал холодную Юлину руку и побрел назад, неторопливо обходя лужицы талого снега.
Подсобницы уже спускались к котельной.
Земля вокруг была разворочена. Сквозь рваный белый ковер снега (в лощине он сходил медленнее, чем на верхних участках) показывали малиново-бурые бока разбросанные кирпичины.
Егорова села на валун. «Водители работают небрежно, – подумала она, – разбрасывают груз где попало. Собственно, Лойко ничего о кирпиче и не говорил, но он мог этого не заметить. Сначала надо собрать кирпич».
С этой работой справились быстро. Потом взялись за лопаты. У Юли ноги уже были мокрые. Работала она рядом с «Сестричками».
– Вот так бери, – показывала Майка, – поближе к черенку. Притомилась?
– Нисколько.
– Бери больше, кидай дальше!
Руки уже ныли. Но Юля старалась не показать усталости. Пусть не думают, что какая-нибудь белоручка, мамина дочка.
– Ты на Руфу плюнь, – сказала вдруг Майка. – Завистливая она.
– О чем ты говоришь?! – вспыхнула Юля.
Теперь они наваливали в тачки грунт и отвозили в сторону. Мешал камень, лежавший поперек дороги. Приходилось его объезжать. Юля попыталась сдвинуть камень, но он не поддавался.
Подошла Егорова:
– Подкопать надо!
Они вырыли перед камнем небольшую канавку. Неподалеку валялась использованная траншейная опалубка. Из бревнышек торчали гвозди. Егорова загнула гвозди, приладила бревнышки – получилось что-то вроде салазок. Когда девушки снова навалились на камень, он неторопливо съехал по бревнышкам.
А вот горькая тяжесть, что внезапно легла на душу Юли, никак не хотела отвалиться в сторону.
Майка угадала: Юля думала о Руфе. Вернее, не о Руфе, а об ее утренних словах. Теперь Юля стала припоминать, что при встрече Игорь тревожно спросил, не видела ли она перед отъездом из Ленинграда кого-нибудь из школы и райкома. Может, потому так спросил, что поспешил уже написать туда: учтите, мол, Юля Кострова на стройку не приехала. Но ведь он знал, почему она задержалась. Ведь она предупреждала на вокзале… Как же он мог? Как мог?
* * *
Трещит огонь в печурке, звонко постукивает в коленчатой железной трубе, выведенной наружу сквозь верх палатки.
Сегодня дежурит Ядя – Одуванчик. На полу из неструганых досок ни соринки. Отблески огня играют на пузатых боках эмалированного чайника. Вешалка внутри палатки аккуратно задернута простыней.
После смены все тело у Юли словно в цепях. Шея и плечи ноют так, будто она обожгла их на солнце.
По совету Яди она выстирала и повесила сушить чулки и косынку и только после этого легла отдохнуть. Ядя укрыла ее своим теплым шерстяным платком. Теперь Юля наслаждается домашней тишиной и уютом и печально раздумывает, как ей быть: идти сегодня с Игорем в клуб или не идти? И как вообще с ним держаться?
Егорову после смены вызвали на совещание в контору. Руфа пошла на репетицию хорового кружка. Майка и Нелли где-то пропадали – то ли в очереди в магазине, то ли у знакомых ребят.
