Текст книги "Битва у Варяжских столпов"

Автор книги: Михаил Серяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Михаил СЕРЯКОВ
БИТВА У ВАРЯЖСКИХ СТОЛПОВ

ВСТУПЛЕНИЕ

«И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги зовутся русью, как другие зовутся шведы, другие же – норвежцы и англы, а еще иные готы – так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: “Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли. И сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой – Синеус, – на Белом озере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля». Это лаконичное известие, помещенное в отечественной Повести временных лет (далее – ПВЛ) под 862 г., породило трехвековой спор. Кем была эта варяжская Русь и как возникло само название нашего народа? Однозначного ответа на эти вопросы летопись не дает, и, в силу этого, в научной среде по этой проблеме высказывались самые разнообразные мнения. Сторонники одного направления, получившие название норманистов, считают, что термин Русь имеет скандинавское происхождения и тем или иным путем был принесен восточным славянам скандинавами, с которыми они отождествляют летописных варягов. Их противники – антинорманисты – настаивают на том, что название это не было заимствовано извне, а имеет исконно славянское происхождение, а варяги были западными славянами. Спор этот начался еще во времена М.В. Ломоносова и продолжается до сих пор. Сама длительность этой дискуссии указывает на то, что у каждой из сторон есть свои сильные и слабые стороны, препятствующие окончательной победе той или иной точки зрения. В нашу задачу не входит прослеживание всех перепетий этой борьбы на протяжении столетий – она достаточно подробно освещена в обстоятельном исследовании В.В. Фомина «Варяги и Варяжская Русь», с которым может ознакомиться любой желающий. Помимо этих двух основных направлений, прочно укоренившихся в отечественной науке, выдвигались и продолжают выдвигаться другие гипотезы, диапазон которых весьма широк: от полного отрицания достоверности приведенного выше летописного текста до более чем экзотических предположений. Поскольку ни одна из этих периферийных гипотез по своей обоснованности не может сравниться с предположениями о славянском и скандинавском происхождении варяжской Руси, данная книга будет посвящена сопоставлению аргументов этих двух основных направлений.

Норманисты активно внедряют в общественное сознание мысль, что только их понимание древнерусской истории является объективным и подлинно научным, а их оппоненты руководствуются не строгими научными фактами, а ущемленным чувством национальной гордости. Как подчеркивал И.Е. Забелин, подобная практика использовалась норманистами с самого начала: «Шлецер, горячо прогоняя все несогласное с его идеями о скандинавстве Руси, так запугал не-ученостью всякое противоположное мнение, что даже и немецкие ученые страшились поднимать с ним спор»^{1}. Однако точно такая же практика, как констатирует сам принадлежащий к лагерю норманистов А.В. Назаренко, практикуется его единомышленниками и в начале XXI в.: «Всякое уклонение от этимологии др.-русск. русь < др.-сканд. roþs– “гребной, имеющий отношение к гребным судам” карается отлучением от науки»^{2}. Сама эта мысль в разных интерпретациях часто встречается в трудах современных норманистов. «Как и в XVIII, так и в XIX и XX вв. антинорманизм (как, впрочем, и крайние, “экстремистские” версии норманизма…) основывались на вненаучных, идейнополитических побуждениях»^{3}.

Однако занимавшийся историей дискуссии представителей обеих направлений Л.С. Клейн был вынужден отметить точно такие же побуждения и у своих предшественников. Уже основоположники норманизма в нашей стране Байер, Миллер и Шлецер, которых Л.С. Клейн ошибочно считал основоположниками этой гипотезы вообще, привезли с собой «свои националистические предрассудки – убеждение в превосходстве немецкого народа над другими, высокомерное пренебрежение к русским людям». Говоря о датском профессоре В. Томсене, которого его последователи явно не причисляют к числу «экстремистов», он отметил: «Кстати, любопытно, что именно упрек в националистической профанации науки В. Томсен бросил своим противникам, заявив, что антинорманисты руководствуются в своих исследованиях не требованиями науки, а исключительно патриотизмом. Может быть, это и прозвучало бы красиво, если бы исходило от испанца, японца или папуаса, но никак не от скандинава – потомка норманнов»^{4}. Таким образом, даже виднейшие светила норманизма, как это признают их последователи, «основывались на вненаучных, идейно-политических побуждениях», а их обвинения в этом своих оппонентов сильно напоминают попытку вора отвести от себя подозрение криком: «Держи вора!» В психологии подобное перенесение на другого человека не признаваемых у себя черт личности называется проекцией.

Не скупясь на похвалы своему ученику Г. Лебедеву, Л.С. Клейн пишет: «Так, еще студентом он был одним из основных участников Варяжской дискуссии 1965 г., положившей в советское время начало открытому обсуждению роли норманнов в русской истории с позиций объективности. (…) Этот семинар, по оценке историографов (А.А. Формозов и сам Лебедев), возник в ходе борьбы шестидесятников за правду в исторической науке и сложился как очаг оппозиции официальной советской идеологии. Норманнский вопрос был одним из пунктов столкновения свободомыслия с псевдопатриотическими догмами»^{5}. Поскольку организатором и идейным вдохновителем семинара был сам Л.С. Клейн, то щедро расточаемые им Г. Лебедеву похвалы в равной степени относятся и к нему самому. О маскировке собственных норманистских убеждений и своей роли в изменении восприятия этой проблемы данный автор пишет так: «А так я сумел изложить некоторую их часть сразу, другие – потом, все более полно, и сохранил возможность воспитать в своем семинаре целую плеяду молодых исследователей, преданных принципам объективной науки, ученых, которые немало потрудились на этом поприще, изменив атмосферу в исследовании этой проблемы»^{6}. Практически то же самое пишет и сам Г. Лебедев: «Работа Семинара началась в 1964 г. после спецкурса Л.С. Клейна “Археология и варяжский вопрос”… “славистами” стали в дальнейшем не все, но все осваивали “пурификационный подход”, принципы интеллектуальной честности и последовательной процедуры исследования…»^{7}Посмотрим, насколько эти утверждения об «интеллектуальной честности» в «борьбе шестидесятников за правду в исторической науке» соответствуют действительности. Чтобы оценить аргументы сторон, нам необходимо обратиться к основным источникам, в которых речь идет о происхождении руси.

Глава 1.
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ТРАДИЦИЯ О ПРОИСХОЖДЕНИИ РУСИ

Основным источником, из которого мы черпаем сведения о происхождении руси, оказавшим решающее влияние на все остальные отечественные летописи, является уже упоминавшаяся ПВЛ. Уже с самого начала ее автор искусственно вписывал историю своей страны в библейское предание о разделении между собой земли тремя сыновьями Ноя. Иафету, одному из его сыновей, достались северные и западные страны, и, перечисляя их, летописец впервые упоминает русы «В Иафетовой же части обитает русь, чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочьская чудь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимигола, корсь, летгола, ливы. Поляки же и пруссы, и чудь сидят близ моря Варяжского. По этому же морю седят варяги: отсюда к востоку – до предела Симова, сидят по тому же морю и к западу – до земли Английской и Волошской. Потомство Иафета также: варяги, шведы, норвежцы, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы…»^{8} Уже это, самое первое упоминание в летописи руси вызывает ощущение некоторой двойственности: если в первом предложении русь упомянута вместе с финно-угорскими и балтскими племенами Восточной Европы, то уже через два предложения она перечисляется вместе с народами, проживающими в Северной, Центральной и Западной Европе.

В этом втором списке русь помещается между готами, жителями острова Готланд, и англами, которые до своего переселения на территорию современной Англии в IV–V вв. жили на территории нынешней Дании и пограничной с ней области Германии. Память об их пребывании оставила весьма устойчивый след в этом скандинавском государстве. Первый датский летописец Саксон Грамматик во вступлении к своему труду называет Дана и Ангеля, детей Хумбля, прародителями данов. А.Г. Кузьмин отмечал, что «“Англией” называет англосаксонский король Альфред (871–901) пограничную с землями славян часть Ютландии, и это название удерживалось за ней вплоть до XIX в.»^{9}. До сих пор сохранилось и название Ангельн (нем. Angeln, лат. Anglia) – местности на северо-востоке федеральной земли Шлезвиг-Гольштейн на границе между современными ФРГ и Данией.

Интересно отметить, что подобная двойная локализация Руси в основных своих чертах совпадает с описанием расположения варягов, данной летописцем между двумя только что рассмотренными предложениями. На западе варяги граничат с той же землей англов, а на востоке «седят… до предела Симова». В самом начале своего труда к их числу летописец отнес Персию, Вавилон, Сирию и Финикию, но, судя по всему, в данном контексте он имел в виду не их, а более гораздо более близкие к Руси исламские народы, живущие на Волге и около Каспийского моря, которые он чуть ниже также упоминает в связи с этим «жребием»: «А Двина из того же леса (Оковского. – М.С.) течет и идет к северу, и впадает в море Варяжское. Из того же леса течет Волга на восток и впадает семьюдесятью устьями в море Хвалисское. Поэтому из Руси можно плыть по Волге в Болгары и в Хвалисы, и на восток пройти в удел Сима, а по Двине – к варягам, а от варягов до Рима…»^{10} Летописец подчеркивает, что находящийся на территории Руси Оковский лес является связующим звеном для двух речных систем, по одной из которых можно попасть к варягам, а по второй – в «жребий Симов». Логика летописца становится окончательно понятна, когда в статье 1096 г. он увязывает происхождение волжских булгар и хвалис с персонажами из Ветхого Завета, обосновывая тем самым их отнесение к «жребию Симову»: «Сыны ведь Моава – хвалисы, а сыны Амона – болгары… Поэтому хвалисы и болгары происходят от дочерей Лота, зачавших от отца своего, потому и нечисто племя их»^{11}. Интенсивность торговли варягов с волжскими народами была столь велика, что выдающийся хорезмский ученый ал-Бируни (973–1048) даже писал, что Варяжское море, которое он считал заливом Океана, доходит непосредственно до булгар: «На севере страны славян от него (Океана. – М.С) отходит большой залив вблизи страны булгар-мусульман, этот залив известен под названием Варяжского моря; варяги – это народ, живущий на его берегу»^{12}. Как показал Д.Е. Мишин, Варяжское море было известно мусульманским авторам уже в первые десятилетия X в.^{13} Поскольку ПВЛ постоянно называет Балтийское море Варяжским и под этим же названием оно было известно и в исламском мире, данное обстоятельство недвусмысленно указывает, кто в интересующую нас эпоху был доминирующей силой на Балтийском море, по берегам которого жили многие другие народы.

Отмеченная заморская локализация руси сохраняется в летописи и дальше. Под 859–862 гг. летописец сообщает: «Варяги, приходя из-за моря, взимали дань с чуди, и со словен, и с мери, и с веси, и с кривичей. (…) В год 862. И изгнали варягов за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сами решили: “Поищем сами себе князя, который бы владел нами и судил по праву”. И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги зовутся русью, как другие зовутся шведы, другие же – норвежцы и англы, а еще иные готы – так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: “Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли. И сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой – Синеус, – на Белом озере, а третий, Трувор, – в Изборске. И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы суть люди от рода варяжского, а прежде были словене»^{14}. Мысль о тождестве варягов и руси присутствует в летописи и дальше, при описании заключения договора с Византией в 945 г.: «А христиан русских водили к роте в церкови святого Ильи… это была соборная церковь, так как много было христиан среди варягов»^{15}.

Казалось бы, все довольно ясно: русь – это варяги, и остается выяснить, кто же такие были варяги, поскольку летописец ничего не говорит об их племенной принадлежности. Однако достаточно давно было замечено, что в той же ПВЛ присутствует и другая версия происхождения руси, видимая невооруженным глазом. Под 852 г., то есть за десять лет до призвания трех варяжских князей, взявших с собой всю русь, от которой и прозвалась Русская земля, на арене мировой истории русь уже действовала, причем действовала более чем активно: «В год 852, индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом»^{16}. Как отмечают исследователи, на самом деле византийский император Михаил III, упоминаемый в данной статье, вступил на престол в 842, а не в 852 г. И это не единственное свидетельство, локализующее русь ближе к Черному, а не к Варяжскому морю. Под 862 г. упоминается, что два боярина Рюрика, Аскольд и Дир, отправились на юг и сели править в Киеве. Под 866 г. летопись сообщает об их походе на Царьград, причем в тексте они также именуются русью: «В год 866. Пошли Аскольд и Дир на греков и пришли к ним в четырнадцатый год царствования Михаила. Цесарь же был в это время в походе на агарян, дошел уже до Черной реки, когда епарх прислал ему весть, что русь идет на Царьград, и возвратился цесарь. Эти же вошли внутрь Суда, множество христиан убили и осадили Царьград двумястами кораблей. Цесарь же с трудом вошел в город и всю ночь молился с патриархом Фотием в церкви Святой Богородицы Влахернской, и вынесли они с пением божественную ризу святой Богородицы и погрузили в реку. Была в это время тишина, и море было спокойно, но тут внезапно поднялась буря с ветром, и встали огромные волны, и разметало корабли безбожной Руси…»^{17} На самом деле, как следует из византийских источников, нападение Руси на Константинополь произошло в 860, а не в 866 г., причем, что важно для нашего исследования, нападавшие назывались именно Русью. Итак, на этот раз уже не только отечественный, но и иностранный источник подтверждает существование Руси за два года до призвания варягов. Поскольку в 882 г. Аскольд и Дир были убиты Олегом, захватившим Киев и действовавшим от лица малолетнего сына Рюрика Игоря, целый ряд исследователей не без основания предполагают, что Аскольд и Дир были независимыми правителями Киева, а с Рюриком оказались связаны лишь впоследствии на страницах летописи, автор которой в этом случае стремился подчеркнуть законность династии Рюриковичей, представляя убитых Олегом князей боярами варяжского князя. В пользу этой версии говорит и отмеченное выше хронологическое несоответствие, поскольку руководители похода 860 г. никак не могли быть боярами призванного лишь в 862 г. Рюрика. Наконец, следы южной локализации Руси прослеживаются и в статье 882 г., повествующей о захвате Киева Олегом: «И сел Олег княжить в Киеве, и сказал Олег: “Да будет это мать городам русским”. И были у него варяги и словене, и прочие, прозвавшиеся русью»^{18}. Сторонники южной локализации руси вполне справедливо обращают внимание на то, что «матерью городов русских» варяжский князь называет не Новгород или какой-либо иной северный город, что было бы логично, будь первоначальная Русь на севере, а южный Киев. Последнее предложение процитированного фрагмента понимается ими в том смысле, что лишь оказавшись в Киеве пришедшие с Олегом варяги, словене и другие воины его дружины начинают «прозываться» русью, т.е. принимают название той земли, где они отныне поселяются. Правильность данного понимания подтверждается и расчетом лет правления первых русских князей, данных летописцем в статье 852 г.: «А от первого года царствования Михаила до первого года княжения Олега, русского князя, 29 лет, а от первого года княжения Олега, потому что он сел в Киеве, до первого года княжения Игоря 31 год»^{19}. Рюрик, согласно ПВЛ, умер в 879 г., и тогда же княжение перешло к Олегу, который захватывает Киев не сразу, а в 882 г. Под 913 г. летописец сообщает, что после смерти Олега начал княжить Игорь. Несложный математический расчет показывает, что, по мнению летописца, первый год княжения Олега, которого он здесь прямо именует «русским князем», приходится не на переход к нему власти после смерти Рюрика, а на вокняжение его на юге, что дополнительно подчеркивается фразой «Потому что он сел в Киеве». В действительности между летописной датой воцарения Михаила и захватом Киева Олегом прошло не 29, а 30 лет, однако эта небольшая ошибка может объясняться особенностями определения начала года в древнерусском летописании. Для нас здесь гораздо важнее другое обстоятельство: счет лет правления Олега именно в качестве русского князя автор ПВЛ ведет не с момента перехода к нему власти на севере после смерти Рюрика, а с момента начала его правления в Киеве, который, соответственно, и рассматривается летописцем как центр полянской руси. Эта же тенденция прослеживается и в летописной статье, посвященной междоусобной войне 1015 г. правившего в Новгороде Ярослава и захватившего власть в Киеве Святополка: «И собрал Ярослав тысячу варягов, а других воинов сорок тысяч, и пошел на Святополка… Услышав же, что идет Ярослав, Святополк собрал бесчисленное количество воинов, русских и печенегов, и вышел против него к Любечу…»^{20} Как видим, в данном случае русами именуется только киевская дружина Святополка, в то время как варяги Ярослава русью уже не называются.

Поскольку Киев был столицей племени полян, данную версию происхождения руси обычно называют полянской. В рассказе ПВЛ о деятельности Кирилла и Мефодия она сформулирована достаточно четко: «Был един народ славянский: славяне, сидевшие по Дунаю и покоренные уграми, и моравы, и чехи, и поляки, и поляне, которые теперь зовутся русь»^{21}. Как видим, в отличие от варяжской, полянская версия дает однозначный ответ об этнической принадлежности загадочной руси. Вслед за рассказом об основателе Киева Кие летописец вновь подчеркивает славянский характер Руси: «Вот кто только славянские народы на Руси: поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужане, прозванные так потому, что сидели по Бугу, а затем ставшие называться волынянами. А это другие народы, дающие дань Руси: чудь, весь, меря, мурома, черемисы, мордва, пермь, печера, ямь, литва, зимигола, корсь, нарова, ливы, – эти говорят на своих языках, они от колена Иафета и живут в северных странах»^{22}. Хоть живущие в Восточной Европе финно-угорские и балтские племена также причисляются в соответствии с библейской генеалогией к потомкам Иафета, летописец совершенно четко подчеркивает их отличие от славянской Руси, с которой они связаны лишь данническими отношениями. Определенный синтез варяжской и полянской версий с однозначной констацией славянской принадлежности руси мы видим и в рассказе ПВЛ о деятельности апостола Павла: «К моравам же ходил и апостол Павел и учил там; там же находится и Иллирия, до которой доходил апостол Павел и где первоначально жили славяне. Поэтому учитель славян – Павел, из тех же славян – и мы, русь; поэтому и нам, руси, учитель апостол Павел, так как учил славянский народ и поставил по себе у славян епископом и наместником Андроника. А славянский народ и русский един. От варягов ведь прозвались русью, а прежде были славяне; хоть и полянами назывались, но речь была славянской. Полянами же прозваны были потому, что сидели в поле, а язык им был общий – славянский»^{23}. Понятно, что представление о Павле как об учителе Руси в строгом смысле отнюдь не отражает историческую реальность, а было обусловлено стремлением монаха-летописца максимально удревнить церковную историю своей страны. Однако в этом качестве данный фрагмент находится в определенном противоречии с другим текстом ПВЛ, где в качестве первого христианского учителя Руси называется совсем другой апостол, а именно Андрей. Известно, что в качестве небесного патрона Руси апостол Андрей стал восприниматься довольно поздно, где-то с конце XI в. Однако культу апостола Андрея на Руси предшествовал не культ апостола Петра, а, как показал Ю.К. Бегунов, культ папы римского Климента^{24}. Следовательно, упоминание Петра в качестве учителя Руси отражает, скорее всего, в какой-то мере варяжскую традицию. Взятый в этом контексте, данный фрагмент находит свое подтверждение в лингвистических данных: «И, как это ни странно на первый взгляд, крещенная Византией Русь употребляла для понятия “крестить”, “крещение” совсем не греческие слова, но вместе со всеми остальными славянами наши предки называли этот обряд словом, очень давно пришедшим с Запада, из области немецкого языка. Заимствованное оттуда, наше крестить, как и крест, восходит к германской, немецкой форме имени Христа»^{25}. Как отмечает О.Н. Трубачев, оттуда же пришло в древнерусский язык и слово церковь, другое важнейшее понятие новой религии. Следовательно, данный фрагмент ПВЛ при всей фантастичности его утверждения о Петре как учителе славян совершенно точно отражает факт знакомства славян с христианством, оставившим первый след такого рода в их языке, не на византийском юге, а на германском западе.

Наконец, в ПВЛ присутствует несколько весьма интересных моментов, когда русь описывается как нечто отличное одновременно и от варягов, и от полян. Сообщение о походе Игоря 944 г. на Византию начинается следующим образом: «Игорь собрал воинов многих: варягов, и русь, полян, и словен, и кривичей…»^{26} Весьма похожий перечень встречается в летописи и при описании войны Ярослава с Болеславом и Святополком в 1018 г.: «Ярослав же, собрав русь, и варягов, и словен…»^{27} При рассмотрении состава войска Ярослава может показаться, что летописец вновь отождествляет русь с полянами, однако название данного племени последний раз упоминается на страницах летописи при описании похода Игоря 944 г., что позволяет рассматривать оба перечня вместе. Являются ли они отражением какой-то третьей концепции, или данным фрагментам есть иное объяснение? Поскольку никаких следов отождествления руси с каким-либо третьим племенем в летописи не встречается, представляется, что в данном случае летописец отразил приток в войско русских князей какой-то новой группы воинов, отличной и от полян, и от прежних варягов-руси. В результате этого процесса новый контингент вливается в наемный варяжский корпус, который теперь начинает отличаться летописцем от руси. Другой стороной этого же явления становится утрата термином варяг четкой этнической характеристики, в результате чего впоследствии на страницах летописи он начинает обозначать европейцев вообще, особенно пришедших «из-за моря», становясь их обобщенным наименованием наподобие того, как в Московской Руси немцами называли не только собственно жителей Германии, но и других выходцев из Западной Европы. К похожему выводу на основе анализа летописей пришел и А.Г. Кузьмин: «Один из ранних киевских летописцев понимал под “варягами” население славянского Поморья, а также областей, тяготевших к Новгороду. В XII в. западное славянство воспринималось в Киевской Руси уже как часть германо-скандинавского мира, и “варягами” теперь называют всех живущих “за морем”»^{28}. С описанием 1018 г. естественным образом связываются события 1015 г., когда призванное Ярославом множество варягов творили насилие новгородцам и женам их, за что они и были перебиты возмущенными горожанами. Бесчинства варягов в Новгороде – это первая прямая констатация в ПВЛ столкновения между местным населением и пришельцами из-за моря за полтора века их пребывания на Руси. Даже когда Владимир в 980 г. обманул варягов, с помощью которых он победил в междоусобной войне, и не дал им затребованного выкупа, летопись не сообщает о каких-либо бесчинствах со стороны этих наемников, а лишь об их желании отправиться на службу в Константинополь. Очевидно, столь резкое изменение поведения варягов в начале XI в. связано с женитьбой Ярослава на Ингигерд, дочери шведского конунга, которая произошла в 1018 или 1019 г. Стремясь сначала отложиться от отца, а затем победить в междоусобной войне Святополка, опиравшегося на поляков и печенегов, Ярослав активно привлекал в свою дружину выходцев из Скандинавии, что нашло свое отражение и в скандинавских сагах.

Сложнее объяснить выделение варягов в качестве отдельного понятия уже в 944 г., однако разгадка подобной дифференциации лежит, скорее всего, в констатации ПВЛ того обстоятельства, что «много было христиан среди варягов» при описании заключения договора с греками в следующем, 945 г. Достаточно широкое распространение среди них новой религии можно объяснить лишь их службой в Византии, где многие из них принимали крещение. О наличии там выходцев из Руси в этот период свидетельствует очень хорошее знание ситуации в нашей стране, отраженное в трактате Константина Багрянородного «Об управлении империей», написанном византийским императором, по мнению ученых, между 948 и 952 гг. Об этом же говорит и отмеченное в нашей летописи под 955 г. требовании Константинополя к княгине Ольге о присылке воинов. Хоть данное требование Ольгой и было отклонено, однако никто не мешал отдельным варягам в частном порядке наниматься на византийскую службу. Когда часть из них впоследствии возвращалась на Русь, нельзя исключать вероятности того, что с ними в Киев могли направляться и другие наемники, служившие до этого в Византии. Судя по описанию летописца, уже при Игоре варяжская дружина начала пополняться другими воинами, ее этническое единство стало размываться, и в связи с этим ПВЛ отделяет ее одновременно как от полян, так и от руси. При Ярославе данный процесс еще более ускорился, что вновь было отмечено летописцем.

После рассмотрения сведений, изложенных в написанной в XII в. отечественной летописи, становится очевидно, что в Европе либо одновременно существовало две различные руси, либо одна из изложенных в ПВЛ версий о ее происхождении неверна. К тому же, приводя две версии о происхождении руси, летописец ни разу не объяснил, почему так стали называться варяги и поляне. Это может свидетельствовать о глубочайшей древности термина «Русь», на что указал В. Мавродин: «Он восходит к очень древним временам, и если когда-то был не именем собственным страны и народа, а имел какое-то смысловое значение… то уже в эпоху Киевской Руси его первоначальный смысл был основательно забыт»^{29}. Действительно, объясняя значение и происхождение названий многих из упомянутых им славянских племен, летописец ничего не говорит об этом применительно к руси, по имени которой были названы как огромное государство, так и населявшие его славяне. На фоне зафиксированных им же примеров народной памяти, отлично помнившей события пяти-шестивековой давности, молчание автора ПВЛ по этому чрезвычайно важному вопросу, его противоречивые сведения по поводу варягов-руси и начала применения имени русь к восточнославянским землям выглядят довольно странно. Это тем более странно, что именно эта проблема была вынесена летописцем в заглавие его великого труда: «Се Повести времяньных лет, откуду есть пошла Руская земля, кто въ Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть». Даже если Русская земля «прозвалась» от призванных варягов, то и тогда автор ПВЛ мог включить в летопись сведения о происхождении и значении этого термина у варягов, тем более что представители варяжской династии и пришедших с ней дружинников находились рядом с любознательным летописцем. Полное молчание по этому вопросу как автора ПВЛ, так и всех бывших после него летописцев может быть объяснено только одной из двух возможных причин: или к XII в. изначальный смысл имени русь был окончательно забыт русскими, хорошо еще помнившими о событиях VI в., или же в его значении содержалось нечто абсолютно неприемлемое для христианских летописцев, о чем они и предпочли умолчать.

На отмеченные противоречия в тексте ПВЛ первым обратил внимание еще Д. Иловайский, однако подробно рассмотрел текст Сказания о призвании варягов А.А. Шахматов в начале XX в. Вывод этого крупного исследователя истории отечественного летописания был категоричен: «Правда, летописец отождествляет русь и варягов в этом своем сказании, но он делает это так неловко, что позволяет заподозрить в замечании о тождестве Варягов и Руси позднейшую вставку. (…) Слова “к Руси… и тако и си Русь” имеют характер вставки, нарушившей первоначальную нить рассказа, повествующего о призвании Варягов»^{30}. Хоть данный вывод и был сделан ученым, имеющим авторитет в академических кругах, однако при его оценке следует иметь в виду несколько обстоятельств.

Во-первых, то, что казалось исследователю XX в. неловкой вставкой, а именно выражение «идаша за море къ Варлгомъ к Русі», летописцу XII в. вполне могло казаться необходимым уточнением, конкретизирующим положение призываемого варяжского племени. Во-вторых, сделанный вывод о поздней вставке в первоначальный текст был необходим А.А. Шахматову для обоснования своей концепции происхождения Руси. Суть этой достаточно путаной концепции сводилась к следующему. Начиная с IX в. или даже ранее скандинавы осуществляют набеги на территорию будущей Руси и делают ее предметом «торгово-промышленной эксплуатации». От финнов славяне заимствуют имя русь для обозначения варягов-скандинавов. Казалось бы, если славяне действительно заимствовали у финнов имя Русь для обозначения скандинавов, то и появиться оно должно было у них в первую очередь на севере. Однако север, по мысли А.А. Шахматова, был социально-экономически неразвит и не дозрел до образования государственности, поэтому имя руси оставалось «этнографическим обозначением варягов» и исчезло с их изгнанием. Юг России был более развит, и, когда скандинавы явились туда, по их имени руси и стало называться «созданное ими государство и покоренные ими племена». Возникнув в первой половине IX в., Русское государство на юге стало угрожать северу, что и побудило новгородцев призвать варягов. Первоначально созданное на севере, Сказание о призвании варягов не отождествляло их с русью, однако когда его переделывал южный летописец, то он помнил, что имя руси обозначало когда-то варягов и отождествил два этих понятия. Вся эта путаная концепция понадобилась А.А. Шахматову для того, чтобы согласовать отстаиваемый им постулат о скандинавском происхождении руси со ставшими известными к тому времени данными о существовании руси на юге до призвания варягов. Даже на первый взгляд кажется странным все построение о финском происхождении имени руси, а об имени объединения чуди, словен, кривичей и веси, – кажется шито белыми нитками. Особенно странной кажется такая коллективная амнезия для чуди и веси, родственных финнам племен, поскольку, по убеждению норманистов, именно от финнов к славянам пришло имя руси. Ни в одном источнике не встречается даже намека на угрозу этой северной конфедерации со стороны Южной Руси перед призванием Рюрика. Наконец, раскопки Ладоги и окрестных территорий показывают достаточно высокий уровень развития северного региона, что полностью опровергает исходный постулат гипотезы А.А. Шахматова о невозможности распространения имени Руси на севере из-за отсутствия там предпосылок для возникновения государственности. В-третьих, о происхождении дошедшего до нас в ПВЛ Сказания о призвании варягов имеются и другие мнения. Так, например, А.Л. Никитин полагает, что поздней вставкой в Сказание является само упоминание варягов^{31}. В обоих случаях все эти реконструкции первоначального летописного текста несут на себе довольно сильную печать гипотетичности.