Текст книги "Битва у Варяжских столпов"

Автор книги: Михаил Серяков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Не вдаваясь далее во все остальные гипотезы о происхождении летописного текста, вопроса более чем сложного и окончательно еще не решенного, хочется отметить лишь один момент, которому исследователи не придают значения. Отечественная историография обычно делает акцент на наличие двух различных версий происхождения Руси в ПВЛ, упуская из виду тот бесспорный факт, что последний редактор летописи, вне зависимости от того, какой концепции он сам придерживался, не исключил из ее текста видимые невооруженным глазом положения противоположной концепции, хоть и имел полную возможность это сделать. Из этого следует, что для него в упоминании о существовании двух различных земель, каждая из которых называлась Русью и была связана с происхождением современного ему Древнерусского государства, не было никакого противоречия. Более того, варяжская и полянская концепции происхождения Руси не только каким-то непротиворечивым образом сочетались в сознании заключительного редактора ПВЛ, но и всех остальных средневековых русских летописцев, ни один из которых не предпринял попытки принципиально изменить этот летописный текст.

Необходимо отметить, что две Руси знает и более ранний, по сравнению с ПВЛ, источник. При описании потомства Мешеха и Тираса, двоих сыновей все того же библейского Иафета, неизвестный еврейский автор «Книги Иосиппон», написанной в середине X в. в Южной Италии, отмечает: «Мешех – это саксани. Тирас – это руси. Саксани и энглеси живут на великом море, руси живут на реке Кива, впадающей в море Гурган»^{32}. Как видим, и еврейский автор X в., живший ближе к времени призванию варягов, одну Русь помещает по соседству с саксами и англами, а вторую – на Днепре (название реки здесь дано по имени главного города, стоящего на ней, – Киева), который у него впадает в Каспий (море Гурган). Предположение Г.М. Бараца о том, что автор ПВЛ заимствовал перечень «потомства Иафета» из данного еврейского текста, крайне маловероятно, и, скорее всего, сходство их объясняется тем, что оба они описывали существовавшие в ту эпоху реалии.

Еврейский путешественник X в. Йакуб, лично посетивший Центральную Европу, писал: «Граничат с Мешко (то есть Польшей. – M С.) на востоке русы, а на севере – прусы. Жилища пруссов у окружающего (Балтийского. – М.С.) моря. (…) Нападают на них русы на кораблях с запада»^{33}. Как видим, этот путешественник знает Киевскую Русь, находящуюся к востоку от Польши, и еще какую-то Русь, нападающую на пруссов по морю с запада. Очевидно, что второй Русью не могли быть русы из Киева или Новгорода, поскольку свои походы в Прибалтику они совершали по суше и даже если бы нападали на пруссов с моря, то приплывали бы на своих кораблях с севера, но никак не с запада.

Отголосок сведений о заморской Руси, отличной от Древнерусского государства в Восточной Европе, сохранился и в Скандинавии. «Сага о Хальвдане Эйстейнссоне», написанная не ранее середины XIV в., так описывает вымышленную историю норвежского конунга Эйстейна, якобы захватившего Ладогу и ставшего ею править во времена Харальда Прекрасноволосого, умершего около 940 г.: «Конунг Эйстейн находится теперь в своем государстве… Так продолжалось до того дня, когда большой купеческий корабль, плывший с востока возле Балагардссиды, попал в сильную бурю. Тот корабль исчез, и ни одному человеку не удалось спастись, и думали люди, что сильная буря, должно быть, разбила судно. Позже осенью наступил день, когда ко двору конунга Эйстейна пришли два человека. Они оба были высокого роста, но плохо одеты; никто ясно не видел их лиц, так как они скрывались за глубоко надвинутыми капюшонами. Они подошли к конунгу и говорили с ним с уважением, потому что он обычно был приветлив в разговоре. Он спросил их, кто они. Они рассказали, что их обоих зовут Грим, родом они из Руссии и потеряли все свое богатство при кораблекрушении. Они просили конунга разрешить им остаться перезимовать»^{34}. В это время Ладога не находилась под властью Рюрика, а затем и его преемников и ни о каком ее захвате и последующем правлении там Эйстейна речи не может быть – все это откровенная выдумка создателя этой саги. Однако интересно в ней другое: Ладогу автор саги не считает Русью. Путь туда лежит по морю на запад мимо Балагардссиды, которую исследователи отождествляют с юго-западным побережьем Финляндии между Хельсинки и Або. Утверждение незнакомцев, что «родом они из Руссии» и потерпели кораблекрушение на Балтике, не вызывает ни малейшего сомнения или подозрения у правящего в Ладоге скандинавского конунга. В сагах обычно конкретизируется место, куда направляется тот или иной персонаж, если оно находится в Скандинавии. Поскольку в данном случае этого нет, очевидно, что эта заморская Русь не является Скандинавией. Тот факт, что автор саги, русский перевод которой был известен уже в XIX в., не сделал подобное отождествление, должно было бы навести отечественных норманистов на серьезные размышления. Однако вместо этого они предпочли истолковать не вписывающийся в их представления факт удобным для себя способом. Согласно их мнению, пришедший из латинской традиции термин «Руссия» использовался авторами саг наряду с традиционным «Гардарики» и на каком-то этапе оба названия стали применяться к различным ареалам: Гардарики – по отношению к северу Руси, а Руссия – по отношению к Южной Руси с центром в Киеве. Затем на каком-то этапе оба названия стали взаимозаменяемыми. Однако плывший с востока на запад мимо Финляндии корабль мог попасть в Южную Русь, только обогнув всю Европу и переплыв Черное море. Как ни плохо знали исландцы в XIV в. географию Восточной Европе, однако они вряд ли стали бы придумывать подобный невероятный маршрут. Очевидно, что Руссия данной саги не является Южной Русью, куда из Ладоги можно было спокойно попасть по пути «из варяг в греки», который должны были бы хорошо знать скандинавы, будь они на самом деле теми самыми варягами. В представлении создателя этой саги Руссия не тождественна Скандинавии и при этом находится где-то за морем на западе по отношению к Ладоге.

Византийский историк XV в. Леоник Халкондил отмечает: «Россия простирается от страны скифских номадов до датчан и литовцев»^{35}. Как видим, и этот автор не только исходит из представления о том, что на западе русы граничат с датчанами, что практически полностью совпадает с локализацией варяжской Руси в ПВЛ, но и констатирует их единство с жителями Древней Руси. Хоть автор этот достаточно поздний, следует отметить, что отмеченное им представление о западных пределах расселения русов восходит к гораздо более ранней эпохе, как это следует из слов византийского императора, обращенных еще в X в. к Святославу: «Полагаю, что ты не забыл о поражении отца своего Ингоря, который… отправившись в поход на германцев… был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое»^{36}. Ниже нами будут рассмотрены другие письменные источники, точно локализующие расположение русов на западе. Однако и уже приведенные свидетельства показывают, что утверждение автора ПВЛ о существовании некоей Руси в непосредственной близости от англов и готландцев не является поздней вставкой, а соответствует исторической действительности.

Глава 2.
ПИСЬМЕННЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА В ПОДДЕРЖКУ НОРМАНИСТСКОЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ

Дошедшие до нас наиболее ранние свидетельства, на основании которых можно сделать вывод об этническом происхождении варяжской Руси, содержат весьма противоречивую информацию, часть которой соответствует точке зрения норманистов, а другая ее часть – воззрениям их оппонентов. Чтобы разобраться в этом исключительно сложном вопросе, рассмотрим аргументы, на которые ссылаются обе стороны. Хоть автор ПВЛ и не говорит прямо, кем была варяжская Русь – германцами, славянами или каким-то другим племенем, – тем не менее в тексте летописи есть ряд данных, указывающих на ее этническое происхождение. Во-первых, это приводимые в ПВЛ имена русских послов Олега и Игоря. Действительно, значительная часть таких имен, как Карл, Инегелд, Фарлаф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Стемид, Вуефаст, Искусеви, Слуды, Улеб, Каницар, Шихберн Сфандр, Прастен Туродов, Либиар Фастов, Грим Сфирьков, Прастен Акун, Кары Тудков, Каршев Туродов, Егри Евлисков, Воист Войков, Истр Аминдов, Ятвяг Гунарев, Шибрид Алдан, Кол Клеков, Стегги Етонов, Сфирка, Алвад Гудов и подобные им, звучат не по-славянски. Норманисты поспешили объявить их свидетельством скандинавской принадлежности русов. Впоследствии они, правда, признали, что вовсе не обязательно все эти люди со скандинавскими именами были норманнами: за несколько десятилетий совместной деятельности славяно-варяжских дружин в их составе уже могли появиться дети от смешанного брака, славянский воин мог назвать сына в честь варяжского родича или боевого товарища. Однако более внимательное рассмотрение этого перечня показало, что такие имена, как Каницар, Искусеви, Апубксарь, имеют эстонские корни^{37}. Либиар Фастов Лаврентьевской летописи в Ипатьевской фигурирует как Либи Арьфастов. Если предположить, что последний вариант более правильный, то слово либи может указывать на его племенную принадлежность: в ПВЛ ливы именовались либами, и, таким образом, и данное имя происходит из Прибалтики. С другой стороны, имена Сфандр, Прастен, Фрутан, Алвад, Мутур, Стар, Истр, Гунастр, Алдан, Туробид имеют иранское происхождение^{38}. К венето-иллирийским относятся Карн, Акун, Егри, Уто, Кол, Гуды. К фризским – имена с основой на фаст и Гримм. Тилен, Туад, Тудор, Роалд, Шихберн, Куци, Кары и Моны считаются кельтскими^{39}. Исследования А.Г. Кузьмина показали, что имена этих послов принадлежали к кругу не столько германо-скандинавских, сколько кельтских, иллирийских и иранских имен. Более того, в числе послов Игоря под 945 г. упоминается некий Свень^{40} – имя, производное от названия свеев – древнерусского названия шведов. Тот факт, что этот посол упомянут не под своим настоящим именем, а под образованным от названия его народа прозвищем, указывает на то, что он был едва ли не единственным шведом в составе посольства. Точно таким же образом по своей племенной принадлежности прозывался и Ятьвягъ, другой участник того же самого посольства^{41}. Присутствие некоторых германских имен также объясняется достаточно продолжительными контактами русов с германцами, которые, как было показано автором этих строк, начались как минимум с начала нашей эры^{42}.

Понятно, что норманисты не согласились с этими выводами, но результаты предпринятого нового исследования удивили, возможно, и их самих: «В составе “варяжских” имен выделяется основная группа, отражающая фонетику ранее неизвестного науке раннесредневекового восточногерманского диалекта. Назовем его “континентальным северогерманским диалектом” (КСГЯ)… Фонетика этого языка по ряду признаков заметно отличается от фонетики древнедатского, древнешведского и древнесеверного (древненорвежского и древнеисландского) языков. В общем восходя к прасеверогерманской и отражая северогерманские инновации, фонетика КСГЯ имеет архаические черты, которые позволяют предположить более раннее отделение КСГЯ от северогерманского ствола…»^{43}Вопрос о восточных германцах весьма сложен и нуждается во всестороннем рассмотрении, однако для нашего исследования важно то, что, по мнению лингвиста-норманиста С.Л. Николаева, имена упоминающихся в договорах с греками послов к собственно скандинавским языкам отношения не имеют.

Вспомним и наблюдения по этому поводу М.Н. Тихомирова, взглянувшего на данную проблему с несколько иной точки зрения: «Перед нами два ряда имен: князья, посылающие своих представителей, носят имена Игоря, Святослава, Ольги, Владислава, Предславы, тогда как послы называются Ивором, Вуефастом, Искусеви, Слуды, Улебом, Каницаром. Не будем заниматься лингвистическими изысканиями. Пусть имена послов, даже такие, как Ивор и Улеб, принадлежат к скандинавским именам, что, впрочем, сомнительно, но три княжеских имени из пяти (Святослав, Владислав, Предслава), бесспорно славянские.

Итак, верхушка, князья – славяне, а их послы – варяги. Вот единственный вывод, который можно сделать из анализа имен в договорах Руси с греками X в. Напрасно ссылаться на быстрое ославянивание варяжской династии. Родовые имена держались обычно долго, как это видим в первой династии пришлого происхождения в Дунайской Болгарии, князья которой сохраняют титулы и имена неславянского характера почти два века.

Не проще ли считать, что варяги-наемники окрашивали своими именами дружину русских князей X века, а князья были славяне и пользовались славянскими именами?»^{44} Однако, как показали приведенные выше данные, в дружине присутствовали финноугры, иранцы и представители других народов Европы. Таким образом, сохранившийся в летописи перечень послов свидетельствует лишь о многоплеменном составе дружины киевских князей, а отнюдь не о том, что скандинавы составляли там подавляющее большинство.

Следующий аргумент норманистов также связан с посольством, которое состоялось еще до призвания Рюрика. Под 839 г. Вертинские анналы сообщают, что к франкскому императору Людовику прибыло посольство от византийского императора Феофила: «С ними (послами) он прислал еще неких (людей), утверждавших, что они, то есть народ их, называются рос (Rhos) и что король их, именуемый хаканом, направил их к нему, как они уверяли, ради дружбы. В упомянутом послании он (Феофил) просил, чтобы по милости императора и с его помощью они получили возможность через его империю безопасно вернуться, так как путь, которым они прибыли к нему в Константинополь, пролегал по землям варварских и в своей чрезвычайно дикости исключительно свирепых народов, и он не желал, чтобы они возвращались этим путем, дабы не подверглись при случае какой-либо опасности. Тщательно расследовав (цель) их прибытия, император (Людовик) узнал, что они из народа свеев (так в последнем по времени переводе, в других переводах обычно говорится о свеонах, что соответствует тексту оригинала Sueones. – M.С), и, сочтя их скорее разведчиками и в той стране, и в нашей, чем послами дружбы, решил про себя (в других переводах “у себя”. – М.С.) задержать их до тех пор, пока не удастся доподлинно выяснить, явились ли они с честными намерениями или нет»^{45}. Дальнейшая судьба этих послов неизвестна, но именно на этом сообщении франкских анналов норманисты во многом и строят свою гипотезу.

Однако, если внимательно проанализировать текст этого сообщения, окажется, что оно далеко не так однозначно, как кажется на первый взгляд. Во-первых, норманисты почему-то совершенно не рассматривают возможность, что свеоны Вертинских анналов были авантюристами, просто выдавшими себя за русских послов, чтобы получить дары от византийского императора, не имеющими никакого отношения к народу «рос». Во-вторых, как полагал А.Г. Кузьмин, свеоны были «географическим, а не этническим определением» и обозначали не собственно свеев-шведов, а население побережья Балтийского моря и островов^{46}. Однако, даже если предположить, что свеоны в данном тексте действительно были шведами, это свидетельствует скорее против, чем за скандинавское происхождение росов. Утверждение послов, «что они, то есть народ их, называются рос», напрямую перекликается с зафиксированной летописью формулой начала речей послов Олега и Игоря «Мы от рода русского»^{47} и указывают отнюдь не на племенную принадлежность конкретных послов, а лишь на то, что они являются представителями Древнерусского государства. В высшей степени показательна и реакция франкского императора. Из «Жития святого Ансгария» известно, что в 829 г. к Людовику Благочестивому прибыло посольство свеонов, желавших принять христианство и к ним были отправлены миссионеры. Теперь же, в 839 г., услышав, что новые шведы называются росами, он немедленно заподозрил в них лазутчиков и задержал до выяснения обстоятельств. Такая редакция Людовика более чем красноречиво показывает, что в качество росов шведы никому на Западе известны не были. Страдавшая от набегов викингов Западная Европа знала скандинавов очень хорошо, и первая же их попытка назваться другим именем сразу вызвала серьезные подозрения. Следует сразу подчеркнуть, что ни один источник, ни собственно скандинавский, ни русский, ни какой-либо иностранный, больше никогда говорит о том, чтобы скандинавы утверждали, будто они принадлежат к племени русов.

Третьим важным козырем норманистов было сообщение итальянского епископа Лиутпранда Кремонского, бывшего в 949 и 968 гг. послом в Константинополе, о походе Игоря на столицу Византии. В этом сообщении он пояснил своим читателям, кто такие русы. Ключевое место в этом пояснении традиционно переводилось так: «Греки по их телесным признакам называют их руссами, мы же по месту их поселения норманнами»^{48} (Rusios, quos alio nos nomine Nordmannos appellamus). Хоть в оригинале и стояло Nordmannos, однако практически всегда на русский язык оно переводилось как норманны. На руку норманистам играло и то, что сочинение Лиутпранда не было переведено на русский язык целиком, а только соответствующий фрагмент. Когда же его труд был переведен целиком, стало ясно, в каком контексте он употреблял слово нордманны: «Город Константинополь, который ранее назывался Византии, а теперь зовется Новым Римом, расположен среди самых диких народов. Ведь на севере его соседями являются венгры, печенеги, хазары, руссы (Rusios), которых мы зовем другим именем, т.е. нордманнами…»^{49} Как совершенно справедливо подчеркнули издатели полного сочинения Лиутпранда Кремонского, для этого итальянского епископа нордманнами, то есть буквально «северными людьми», были все народы, жившие к северу от Дуная, и к их числу этот автор причислял не только русов, но и венгров, печенегов и хазар. Отрывок же о походе Игоря звучит так: «В северных краях есть некий народ, который греки по его внешнему виду называют Рогююа, русиос, мы же по их месту жительства зовем “нордманнами”. Ведь на тевтонском языке “норд” означает “север”, а “ман” – “человек”, отсюда нордманны, то есть “северные люди”. Королем этого народа был (тогда) Игорь; собрав более тысячи судов, он пришел к Константинополю»^{50}. Как видим, Лиутпранд Кремонский констатировал лишь северное жительство русов, а отнюдь не их скандинавскую принадлежность – последний смысл его свидетельству произвольно придали уже норманисты.

Четвертым и одним из наиболее сильных аргументом норманистов являлось сообщение Константина Багрянородного о русских и славянских названиях днепровских порогов, из которых часть русских названий сопоставима со скандинавскими. Приведем названия порогов из сочинения византийского императора, а также предпринимаемые исследователями попытки объяснения русских названий порогов из других языков^{51}.

Название и значение порогов, по Константину Багрянородному			Этимология норманистов	Этимология М.Ю. Брайчевского
«по-славянски»	«по росски»	значение
Эссупи	Эссупи	«Не спи»	Ves supa, «быть бодр ствующим» (Томсен); supandi от supa, «пить, сосать» (Карлгрен); stupi, «водопад» (Фальк); a-supi, «засасывающий» (Сальгрен)	От негативной частицы æ
Островунипрах	Улворси	«Островок порога»	Holmfors (Holm – «остров», fors – «водопад»)	Ulaenvara – «место окруженное волнами»
Геландри		«Шум порога»	Gjallandi, gael landi от gjalla/ gaella – «громко звучать, звенеть»	Gelaes dwar – «звучащие двери»
Неасит	Аифор	Так как в камнях порога гнездятся пеликаны	Æi(d) rfors – «водопад на волоке» (Сальгрен); Æfor – «вечно стремящийся» (Томсен)	Ajkfars – «порог гнездовий»
Вулнилрах	Варуфорос		Barufors от Baru – «волна» и fors – «водопад» (Томсен); ѵarafors – «водопад с высокими утесами и островками» (Фальк)	Varufors – «широкий порог»
Веручи	Леанди	«Кипение воды»	Hlæjandi, lе(і) andi от hlaeja/ lea – «смеяться»	Leyun – «бежать» от lеу «литься»
Напрези	Струкун	«Малый порог»	Strokum от strok/struk – «течение в проточной воде» (Томсен); strukn от названия озера Straken в Вестерутланде (Сальгрен); strukum от struk – «узкая часть русла реки, теснина» (Фальк)	Sturkon – «небольшой»

Как видим, из семи названий из скандинавских языков без натяжек выводится названия только двух порогов. Первый порог в сочинении Константина Багрянородного вообще носил одинаковое название на русском и на славянском, а предположительно скандинавское название третьего порога Геландри было отнесено царственным автором к числу славянских. Чтобы вывести из скандинавского названия всех порогов, норманистам пришлось прибегать к большему или меньшему насилию над первоисточником. Само разнообразие версий, предлагавшихся норманистами, говорит о том, что однозначной скандинавской этимологии этих названий нет. Зачастую наблюдается несовпадение фонетики и семантики, особенно когда Константин Багрянородный указывал значение названия того или иного порога. С другой стороны, М.Ю. Брайчевский предложил иранскую этимологию для русских названий порогов, которые, по его мнению, возникли не в X в., а III–IV вв., в сарматскую эпоху.

Мы видим, что Константин Багрянородный различал славян и россов. Помимо него как отечественные, так и некоторые иностранные источники указывают на какую-то обособленность или выделенность руси из славянской среды, проявляющуюся в самых разных видах. Описывая победоносное завершение похода Олега на Царьград, летописец отмечает: «И сказал Олег: “Сшейте для руси паруса из паволок, а славянам шелковые”, и было так»^{52}. Впрочем, часть ученых, в том числе Д.С. Лихачев, видит в этом летописном известии лишь указание на противопоставление княжеской дружины (руси) рядовому войску (словенам)^{53}. Статья 1 Русской Правды Краткой Редакции хоть и упоминает еще порознь русина и славянина, однако уже оценивает их жизни в одну и ту же сумму: «Убьеть мужь мужа, то мьстить брату брата, или сынови отца, любо отцю сына, или брат учаду, любо сестрину сынови; аще не будеть кто мьстя, то 40 гривен за голову; аще будеть русин, любо гридин, любо купчина, любо ябетник, любо мечник, аще изъгои будеть, любо Словении, то 40 гривен положите за нь»^{54}. В наиболее антагонистичной форме это противопоставление фигурирует у некоторых восточных авторов. Ибн Руст рисует следующую картину: «Они (русы) нападают на славян, садятся на суда, отправляются к ним, полонят их, вывозят в Хазаран и Булгар, продают их; нет у них полей (пахотных), так как они едят то, что привозят из земли славян»^{55}. Аналогичное известие мы встречаем и у Гардизи. Норманисты с готовностью ухватились за эти известия и пытаются выдать их за доказательство неславянской принадлежности русов. Однако при этом они не учитывают нравы той и последующих эпох. Так, например, еще в 1375 г. новгородские ушкуйники сначала разграбили Кострому и Нижний Новгород, «множество народа христианского полониша», а затем продали их булгарам^{56}. Нечего и говорить, что ушкуйники были точно такими же русскими людьми, как и их жертвы. Для сравнения напомним, что в античных Афинах запрет на продажу сограждан в рабство был введен только Солоном. Таким образом, все эти примеры говорят о некоей выделенности русов из славянской среды, но не являются прямым доказательством их иной этнической принадлежности.

Уязвимость для критики прямых письменных свидетельств, на основании которых делались выводы о скандинавском происхождении русов были ясны для некоторых норманистов XIX в. Уже М.П. Погодин писал: «На каждое положение о норманнском происхождении Руси порознь можно делать возражения, но все доказательства вместе имеют особую силу и крепость… вместе они неопровержимы»^{57}. Хоть заявлению о том, что ряд спорных положений в сумме дает неопровержимую истину, трудно отказать в оригинальности, однако очевидно, что в данном случае мы имеем дело с софистикой, а отнюдь не строгой исторической наукой, приверженностью которой так любят гордиться норманисты.

Вместе с тем рассмотрение темы данной главы будет неполным, если мы не примем во внимание, что некоторые скандинавы действительно именовали себя русами или назывались так другими, а если быть точнее, выходцами из Гардарики. Механизм этого чудесного превращения открывают скандинавские саги, отнюдь не делавшие из него секрета. «Сага о людях из Лаксдаля» описывает такой интересный эпизод, произошедший при конунге Хаконе Добром, правившем Норвегией примерно в 945–960 гг.: «Однажды, когда Хаскульд вышел развлечься с некоторыми людьми, он увидел великолепный шатер в стороне от других палаток. Хаскульд вошел в шатер и увидел, что перед ним сидит человек в одеянии из великолепной ткани и с русской шапкой на голове. Хаскульд спросил его, как его зовут. Тот назвал себя Гилли.

– Однако, – сказал он, – многим больше говорит мое прозвище: меня зовут Гилли Русский.

Хаскульд сказал, что часто о нем слышал. Его называли самым богатым из торговых людей»^{58}. В оригинале Гилли носит прозвище не Русский, а Гардский^{59}, однако, поскольку это слово и означало на языке скандинавов Русь, в русских переводах ставится именно первый термин. «Сага об Олаве Святом» рисует абсолютно аналогичную ситуацию: «Одного человека звали Гудлейк Гардский. Он был родом из Агдира. Он был великим мореходом и купцом, богатым человеком, и совершал торговые поездки в разные страны. Он часто плавал на восток в Гардарики, и был по этой причине прозван Гудлейк Гардский»^{60}. Точно так же поступает в других краях и Олав Трюггвасон, служивший в дружине Владимира: «И с тех пор, как он уехал из Гардарики, он изменил свое имя и называл себя Оли и говорил, что он из Гардарики»^{61}. Таким образом, мы видим, что Русским или Гардским называли скандинавы тех своих соплеменников, которые торговали с Русью либо служили там. Понятно, что славяне и скандинавы великолепно понимали, кем по происхождению является такой человек, однако представители других народов, не знающие языков и обычаев этих стран, вполне могли принять такого «Гардца» за настоящего руса.