Текст книги "Спасти СССР. Манифестация (СИ)"

Автор книги: Михаил Королюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Я покосился налево. Там, в боковом нефе, между высоких стрельчатых окон, стоял конфессионарий, чрезвычайно похожий на двустворчатый шкаф-переросток. Лишь необычная его ширина да вентиляционные решетки на уровне голеней давали понять, что все сложнее – туда залезают люди.

"Исповедальная на месте", – я выдохнул с облегчением, – "да и куда б она могла отсюда деться. Так, и где мой итальянец?"

И я зашарил взглядом по затылкам сидящих впереди, разыскивая Рафаэля.

Мне подфартило при разработке операции – благодаря КГБ. Пару месяцев назад наши начали разрабатывать коменданта посольства Италии, уж больно выразительно тот косился на голубоглазых блондинок. Был ли то природный темперамент или отсутствие жены, что дохаживала беременность на родине, но момент сочли благоприятным, и пару недель назад бойкая "ласточка" начала скрашивать ночное одиночество вынужденного холостяка.

Все бы было ничего, и, может быть, прошло бы как по маслу – не в первый и не в последний раз иностранцы влипали в СССР в умело расставленную "медовую ловушку", но в этот раз КГБ не повезло: под маской простака-коменданта в Москве пересиживал перетруску итальянских спецслужб Рафаэль Палумбо – человек опытный и тертый, бывший куратор "Ordine Nero"* и, что было для меня особо важно, близкий друг Джулио Грассини.

(*Ordine Nero – "Черный орден", итальянская военизированная профашистская группировка, активный участник "стратегии напряженности" в период 1974 -1978 гг.)

"Комендант" быстро раскусил смысл суеты вокруг себя и, ухмыльнувшись, решил, что не имеет ничего против небольшой, но приятной во всех отношениях интрижки с Комитетом. Он спокойно вел свою немудренную игру с "ласточкой", изображая постепенное зарождение страсти – в конце концов, эту комбинацию можно использовать и так.

Оборвалось все внезапно, сегодня утром, когда звонок над дверью разродился неожиданной трелью, а почтальон протянул телеграмму из Рима:

"сложные роды тчк беттина вне опасности тчк мальчик воскл зн направлен реанимацию тчк молимся тчк лучано тчк"

Несколько кривовато наклеенных бумажных полосок с отпечатанным текстом вдруг преломились в религиозном сознании получателя в грозное предупреждение свыше. Решив, что промедление смерти подобно, Рафаэль начал действовать стремительно: первой с вещами на лестницу вылетела ошеломленная таким поворотом событий "ласточка", а через пять минут по ступеням торопливым колобком скатился и сам итальянец – он всеми фибрами души ощущал настоятельную необходимость срочно покаяться.

Меня эта случившаяся в прошлый раз история более чем устраивала. Пока Станислав Можейко будет переоблачаться из литургической казулы в повседневную сутану, Рафаэль будет преть в исповедальной, нервно твердя "... охрани жизнь детей наших...". Момент очень удобный – итальянец меня даже не увидит. Я произнесу из-за двери кодовую фразу, что принята в их ложе для этого уровня посвящения, затем инструкцию в три фразы, суну в щель конверт и ходу – таков был мой план.

Мой взгляд, наконец, обнаружил впереди толстый загривок "коменданта".

"Все хорошо, все идет по плану", – мысленно успокоил я себя и забормотал со всеми: – Prope est Dominus, Ave Maria... *

(*лат.: господь близок, славься Мария.)

Время от покаяния до причащения тянулось необычайно долго. Я успел замерзнуть – в храме было холодно, да к тому же и сумрачно – паникадило почему-то было погашено. Вместе со всеми я вставал, пел, опускался на колени. Наконец, хором закончили запричастный стих и выстроились к амвону.

Я внимательно разглядывал лица уже причастившихся. Для большинства служба была зрелищем, сродни походу в цирк. Но не для всех. Некоторые, похоже, действительно ощущали в происходящем нечто бесконечно ценное и были готовы заплатить за это всем спокойствием души.

Я испытал к ним странную зависть, впрочем, мимолетную. У меня есть свой символ веры, ничуть не хуже. Почему-то мне в тот момент показалось это важным. Я ощутил воодушевление и прилив сил.

Потом дошла очередь и до меня.

– Аминь, – пробормотал я, потупившись, и высунул язык.

"Интересно", – успел подумать, – "они на наших собраниях так же притворяются?"

Толстые мучнистые пальцы епископа вложили мне в рот плоскую лепешку, и я тут же перекинул ее под язык.

Отходя, приметил впереди плешь Рафаэля. Он стоял всего в пяти шагах от меня, у иконы, и зажигал свечу. От волнения я проглотил кашицу, в которую почти сразу превратилась облатка, не задумываясь, и каков был католический бог на вкус так и не понял.

Наступил тонкий момент: паства расходилась, зал пустел. Мне же надо было дождаться, когда Рафаэль втиснется в исповедальную. Поэтому я отступил налево, в придел Святого Людовика и, скосив глаза на итальянца, тихо забормотал, методично обмахивая себя ладонью:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь. Благослови, Господи, начинаемое мною дело...

В одном я мог быть твердо уверен: пока я творю молитву, никто не будет задавать мне вопросов, а это уже не мало.

Я отвлекся лишь на миг, на статую святого Бернарда: идейный вдохновитель крестового похода на западных славян прикинулся совершенно невинной овечкой, и тем привлек мое внимание. Когда же я опять взглянул направо, то Рафаэля на месте уже не было. Чуть довернул голову, надеясь обнаружить его около святого отца, но итальянца не было и там.

– ... вот я не понял, – моя молитва прервалась самым неканоничным образом.

Изо всех сил стараясь шагать неторопливо, вернулся в центральный неф – как раз, чтобы заметить в проеме выходящего из храма Рафаэля.

Я так удивился, что чуть было не крикнул ему в спину: "ты куда? А в блуде покаяться?!"

Внушительная, раздавшаяся вширь фигура итальянца удалялась от меня тяжелой неторопливой походкой. Я, словно сомнамбула, двинулся за ней. В глазах от волненья потемнело. С досады прикусил щеку, и слюна стала солоноватой.

В этот раз что-то пошло иначе. Но отчего?!

Ведь не могли же роды как-то сдвинуться из-за меня? Или могли...?

Некоторое время я вполне серьезно обдумывал возможную причинно-следственную связь, потом обескураженно покачал головой. Нет, не складывается.

Похоже, я изменил течение жизни не только управления КГБ по Ленинграду, но и по Москве, и, потому, им стало не до Палумбо. Вот оттого и остался он в этот раз без "ласточки" – иных объяснений не находилось.

Пошедший наперекосяк сценарий настолько выбил меня из колеи, что о необходимости опускать голову и смотреть в землю я вспомнил, только выйдя из ворот храма в переулок.

"Засветился на пленке по полной", – затосковал я и со злобой сплюнул на ни в чем неповинный асфальт.

Итальянец тем временем неторопливо направился по Малой Лубянке в сторону Чистых Прудов.

"Правильно, у него съемная квартира за ВДНХ", – сообразил я, прищурившись ему вслед.

В голове начал, пока очень смутно, вырисовываться новый план, и я свернул через проходной двор к соседнему переулку.

Рискованно? Не без того, что уж теперь... Но слишком мало я нашел ключевых точек истории, на которые могу воздействовать самостоятельно. Упускать даже одну из них – непозволительная роскошь. И я ускорился, перейдя на быстрый, очень быстрый шаг.

Немилосердно, до черноты в глазах заломило виски – я торопливо подтягивал себе навык наружного наблюдения.

Тогда, в купе, Володя не упомянул, а я – не уточнил, но дарованный мне брейнсерфинг имел ряд существенных ограничений. Да, можно использовать чужие навыки и умения, но, как быстро выяснилось опытным путем, не более двух одновременно. Можно было освободить такой виртуальный слот для чего-то новенького, тренируя подтянутый навык. Такое обучения шло как бы не на порядок быстрее, чем если бы все происходило в обычном порядке, но все равно требовало времени, и, часто, значительного. Вот и навык наружного наблюдения не был мною еще освоен в полной мере, поэтому сейчас я был вынужден активировать его в весьма болезненном экстренном режиме.

Успел. Я добрался до нужного перекрестка до того, как итальянец вывернул на Сретенский переулок. Мне надо было убедиться, что за ним не волочится "хвост", и я встал за группу деревьев, наблюдая сквозь густые ветви за улицей.

Рафаэль прошел мимо, не обратив на меня никакого внимания. Я выждал еще пару минут. Чисто. То есть вообще никого – переулки были совершенно безлюдны, и никто не контролировал итальянца издали.

"Конечно", – подумал я настороженно, – "его могут пасти на машинах, двигаясь по параллельным улицам. Да и просто поджидать у метро. С другой стороны, если он не в разработке... Комитет не имеет возможности постоянно контролировать всех иностранцев. Есть шанс, есть"!

Я рванул дворами на Бульварное кольцо. Оно было уже рядом, и к спуску в метро я выскочил, даже не успев запыхаться. Расположился недалеко и, предельно сосредоточившись, запоминал всех входящих в вестибюль – и перед итальянцем и сразу за ним. Таких оказалось не много, человек сорок. От напряжения спина у меня взмокла, перед глазами шла легкая рябь.

Сел через два вагона от Рафаэля. Состав шел полупустым, и контролировать обстановку было легко, к тому же большая часть попутчиков уже отсеялась.

"Сейчас мне придется сильно рисковать...", – на подъезде к ВДНХ сердце нещадно замолотило.

Я сделал несколько глубоких вдохов и надел перчатки.

Двери открылись, и я шагнул на перрон, выгрызая взглядом обстановку.

"Раз – дедок был. Два – женщина в шубке была. Все?" – я огляделся, быстро прокручивал в уме свежие еще воспоминания. – "Точно, все. Ох, не тянут они на наружку, ох, не тянут... Шубка у женщины очень приметная, черная, с белым отложным воротником. А у деда вислые седые усы. Яркие особые приметы – отметаю?"

Я пропустил Рафаэля, а потом пристроился сразу за ним в очередь на подъем. На все про все у меня было секунд сто. В голове словно затикал метроном.

Встав на ступеньку, оглянулся. Дед с усами нас обогнал, женщина в приметной шубке ехала ниже, человек за пять после нас, и я ее почти не видел.

"Взяли в коробочку? Совпадение?"

Я поколебался еще пару секунд, потом решился. Нащупал во внутреннем кармане конверты и, придав голосу максимальной солидности, негромко по-итальянски приказал в затылок:

– Рафаэль, не поворачивайся.

Толстый загривок итальянца чуть заметно шевельнулся. Рука коменданта, до того расслабленно лежащая на черной ленте поручня, напряглась.

Я перешел на латынь:

– Lux veritatis intaminatis fulget honoribus.

(лат.: Свет истины сияет незапятнанной красой.)

Чуть помедлив, правая кисть Рафаэля сложилась в ответный жест: большой палец сомкнулся в тесное кольцо со средним, остальные распрямились.

– Отлично, – выдохнул я с облегчением, вернувшись к итальянскому и, между делом, ввернул прозвище Палумбо студенческих времен: – Филлучо, есть срочное и важное дело.

Он чуть повернул голову, прислушиваясь идущему из-за спины к голосу.

Я негромко забормотал ему в затылок:

– Бригадисты планируют через десять дней громкую акцию. Очень громкую. Есть шанс повязать их всех. Сейчас я засуну тебе в карман два конверта, там подробно расписаны детали запланированной операции. Надо срочно, уже завтра, доставить их в Рим, знакомым тебе адресатам, – я сделал паузу, давая ему осмыслить сказанное, а потом спросил, – ты готов?

Он едва заметно кивнул и слегка развернулся ко мне правым боком. Я чуть сдвинулся, прикрывая происходящее от стоящих ниже и, стараясь не мельтешить, вложил послания. Он тут же засунул в карман руку и протолкнул конверты глубже.

Уф... Я провел матерчатой перчаткой по лбу, стирая пот. Немного выждал, потом сказал:

– Хорошо. Теперь пройдись по ступеням вверх. И не оборачивайся, не надо.

Он обреченно вздохнул, но затем начал подъем, пусть и весьма неторопливо. Понимаю – такую тушу тащить вверх непросто...

Выйдя вместе со всеми из вестибюля, я еще раз проконтролировал обстановку. Сначала пришлось поволноваться: и Рафаэль, и приметные попутчики устремились в подземный переход. Но потом итальянец встал дожидаться троллейбуса; усатый дед, энергично помахивая рукой, двинулся налево, вдоль забора возводимой к Олимпиаде гостиницы "Космос", а женщина в черно-белой шубке, напротив, ушла направо, к дому с надписью "Электротовары" на крыше.

Я еще раз стер пот с покрасневшего лица. Проклятая вегетатика: похоже, она каждый раз выдает меня с головой.

Когда троллейбус увез итальянца, а слежки за ним я так и не обнаружил, из меня словно выдрали позвоночный столб. Я, конечно, заставил себя проехать еще пару остановок на метро, осторожно при этом проверяясь, но чувствовал себя в лучшем случае тряпичной куклой. В такси я почти что вполз.

– Шереметьево, опаздываю, – сказал слабым голосом водителю, и совершенно без сил откинулся на спинку.

"Пронесло?" – подумал неуверенно, а потом со злобной решительностью приказал себе: – "Нет, все, с этой самодеятельностью надо завязывать. По грани хожу. Хватит. Господи, как же хорошо, что все это позади! Теперь до осени – ничего сложнее школьных олимпиад!"

Конечно, это была иллюзия, но тогда я об этом еще не догадывался.

Глава 3

Понедельник 06 марта, утро

Ленинград, Измайловский пр.

– Вместе весело шагать по просторам... – я присоединился к летящей из радио песне, напутствуя уходящих родителей. Мою иронию проигнорировали.

– Не опоздай, смотри, – оставила мама привычное указание.

Я мотнул головой и закрыл за ними дверь. "Пионерская зорька" закончилась, пошли "Новости". Убрал звук, и ноги сами занесли меня в мою комнату. Я еще раз озабоченно изучил трещинки на потолке – после вчерашних экзерсисов ко мне вернулась паранойя.

"Вроде бы чисто...", – отметил я, но червячок сомнения продолжал где-то внутри свою неторопливую грызню.

Вообще-то мне по нраву этот кусочек утра – полчаса неторопливого одиночества до выхода в школу: отличное время, чтобы помечтать за завтраком о чем-нибудь в собственное удовольствие. Если правильно настроиться, то время течет лениво, словно большая-пребольшая вода над головой, и будущее наливается красками; пусть это все в грезах, но все равно приятно.

Сегодня, однако, не мечталось – не тот был настрой. Я деловито жевал обжаренную в омлете булку и мысленно пробегался по намеченным вешкам:

"Слава те господи, отстрелялся... Все, на ближайшие месяцы никаких поворотных исторических точек, можно расслабиться. В Иране все только начинается, до Тримайлайленда еще год... Первый корейский Боинг пропускаю, до "Народного храма" в ноябре время еще есть... Что там на мне по мелочам висит? Городской тур по математике в воскресенье, а перед ним, в субботу, агитбригада. Грызть дальше модулярные функции, а потом, уже летом, переводить доказательство теоремы Ферма на бумагу...

Ах, но до чего ж удивительна эта предельно возможная симметрия! Фрагменты функций можно менять местами, поворачивать бесконечно многими способами – и при этом вид самой функции не изменяется. Поразительно красиво! Жаль, что эти функции невозможно представить – мы живем в трехмерном, а не в гиперболическом мире.

А законы природы, похоже, действительно упрощаются, будучи выраженными в высших измерениях. Если Бог был, то при сотворении Вселенной у него не было выбора – он, по соображениям сопряженности, мог создать ее только так..."

Минут через пять я отмер и метнул испуганный взгляд на часы. Торопливо заглотил подстывший кусок и вернулся к реальности:

"Вопросик с подковыркой от ЮВэ висит... А не пора ли и самого Андропова поковырять? Подкинуть, что ли, досье по Средней Азии и Закавказью, пробить "на слабо"? Нет, понятно, что большую часть он видит и так, но вот в формате диалога со мной, в связке с "советским человеком" это может прозвучать иначе, с другими последствиями".

И я взгрустнул, представив себе объем писанины – даже с использованием скорописи. А что делать? Писать, писать и еще раз писать...

"Ну и моя зеленоглазая, конечно", – легко улыбаясь, я протер тарелку последней хрусткой корочкой, – "давно меня так не накрывало наваждением – и больно, и светло, и не хочется терять свою наивность..."

Грянувший, иного слова не подберешь, телефонный звонок был омерзителен – я выпал из нирваны, словно сорвался с верхней полки в поезде.

– Да? – от испуга в горле у меня застряла хрипотца.

– Андрей? – в знакомом женском голосе прозвучала легкая неуверенность.

– Доброе утро, Светлана Витальевна, – поприветствовал я "завуча".

– Уверено опознал... – весело удивилась она.

– Нет, – мягко поправил я, – "узнал", "признал", но не "опознал".

Она легко согласилась:

– Тоже верно... Так, Андрей, в школу сегодня не идешь, я с Татьяной Анатольевной договорилась.

"Завуч" выдержала паузу, но я промолчал.

– Кхе... – негромко кашлянула Светлана Витальевна и продолжила, – встречаемся пол-одиннадцатого на Владимирской, на троллейбусном кольце, хорошо? Проедем несколько остановок до места.

Перед моим внутренним взором приветливо встал своим тяжеловесным фасадом Большой Дом, и я быстро уточнил:

– До начала Литейного проехать, да?

Трубка помолчала. Я даже начал беспокоиться, когда оттуда прозвучал знакомый уже вопрос:

– Ты поступать-то куда собираешься?

– Петродворцовое общевойсковое командное, – привычно отрапортовал я.

– Ага... – сказала Светлана Витальевна многозначительно, потом повторила, – ага, шутим...

Я мысленно хмыкнул: тест пройден, она – ленинградка. Это училище у жителей города словно притча во языцех, как самое строевое из строевых, и заявление о намерении поступить туда от учащегося спецшколы могло быть только формой стеба.

– Ну, ладно, об этом сейчас не к спеху, – бодро продолжила "завуч", – значит, пол одиннадцатого, договорились?

– Хорошо, – откликнулся я, – договорились.

Я приехал с пятиминутным запасом, но брюнетка уже ждала, нетерпеливо притоптывая сапожком по лужице. Оглядела меня, чему-то удовлетворенно кивнула и соизволила пояснить:

– Я предложение о поисковой экспедиции на майские подала. Времени осталось мало, мероприятие – сложное, поэтому браться за него или нет, надо решать быстро. И тут много разных вопросов возникает... Конечно, по-хорошему надо было бы везти студентов, да со старших курсов, но, понимаешь, в силу определенных соображений нужны участники именно из вашего класса.

– Понимаю, – сказал я.

Она пристально посмотрела мне в глаза, потом кивнула:

– Кажется, действительно понимаешь... Тем лучше. Одно из необходимых условий для экспедиции – это управляемость данной группы школьников.

Я согласно прикрыл глаза:

– Мальчишки, оружие...

– Выпивка... – подхватила она и, оглянувшись на подъехавший троллейбус, скомандовала: – Садимся.

Пока я брал билет, она заняла место у окна на заднем сидении. Попутчиков практически не было, и я сел напротив.

– Нет, – сказал уверенно, – с выпивкой все будет нормально. Да и с найденным оружием тоже, я им объясню.

– Вот! – она многозначительно воздела палец, – вот именно в этом товарищи и хотят убедиться: что это группа школьников уверенно управляема изнутри. Без этого нет смысла браться.

– То есть, – сообразил я внезапно, – вы меня показать везете?

– Да, – и она еще раз пробежалась по мне оценивающим взглядом.

Проехали мимо "Сайгона", пересекли Невский. Проплыла за окном знакомая "Старкнига", потом лекторий "Знания".

– Одного не понимаю, – отвернулся я от улицы, – как можно по мне в кабинете определить управляемость группы.

Она отмахнулась:

– Повезло. Дядька один из Москвы приехал шибко грамотный. Посмотрит на тебя и решит. Я-то тебя в действии видела... Но надо, чтобы кто-то посолиднее взглянул.

– Что, – не поверил я, – ради этого приехал?

– Да нет, конечно, – засмеялась она, – так, по смежным вопросам прислан поработать... Наша, выходим.

Контроль на входе мы прошли быстро: Светлана Витальевна махнула пропуском, дежурный прапорщик нашел меня в каком-то списке, и мы пошагали вперед.

Я с интересом вертел головой. На первом этаже, ближе ко входу, Большой Дом был помпезен, но чем дальше мы углублялись в его переходы, тем все больше он начинал походить на Софьино общежитие: те же разбегающиеся во все стороны длиннющие коридоры с паркетом-елочкой на полу и те же ряды крашеных дверей, разве что освещение получше, да чашечки с пластилином на дверях напоминали о режиме.

Нас проверили еще дважды: на площадке шестого этажа и в самом конце пути, перед входом в небольшой тупиковый отсек. Здесь Светлана Витальевна предъявила какой-то новый пропуск, а я удостоился внимательного разглядывания от серьезного мужчины в штатском.

– Посиди пока здесь, – моя провожатая завела меня в большую светлую комнату на три окна и моментально испарилась.

Вернулась через пару минут с выражением легкого недоумения на лице.

– Какое-то срочное совещание созвали, ждем. Чай хочешь? – и она принялась, не глядя, доставать из тумбочки чайные принадлежности.

Я хмыкнул и подошел к окну. Ниже виднелись зарешеченные окна "Шпалерки" – первой следственной тюрьмы России. Сколько в этих камерах интересных людей посидело: от Ленина с Мартовым до Гумилева с Хармсом... Фамилиями постояльцев назван с десяток улиц города – можно ли найти более явное указание на то, как переменчива порой бывает судьба?

Я взял горячую чашку, несколько сероватых листов бумаги и отсел на уголок большого стола. Сделаю еще одну попытку самостоятельно доказать, что кривая Фрея не является модулярной... Может, сегодня получится?

На какое-то время я выпал из реальности.

– Что это у тебя? – прозвучал женский голос, и я в недоумение оторвался от формул.

Ну, конечно, Светлана Витальевна не могла не засунуть свой любопытный лисий нос в мои записи.

– Математика, – буркнул я недовольно.

– На школьную непохоже, – она даже голову свою вывернула набок, пытаясь разобраться в моих закорючках.

– У меня в воскресенье городская олимпиада... – проскрипел я придушенно.

– А... – выдохнула она с облегчением, – а что в математическую не пошел?

Я со вздохом отложил листы: нет, и сегодня не получится.

– А не хочу... – прислушался к себе и спросил, – а можно нескромный вопрос задать?

– Ну, задавай, – позволила она осторожно.

– Где здесь туалет?

Светлана Витальевна с облегчением фыркнула:

– Пошли, покажу, – не поленилась выйти со мной за дверь и указала рукой в сторону окна в торце коридора, – до окна и направо.

Я двинулся к цели, ощущая на спине ее взгляд. Режимное заведение, ничего не попишешь...

Туалет в этом важном здании был исполнен в привычно минималистической стилистике: белый кафель на стенах, крашенные синей краской кабинки. Я занял одну из них.

Почти сразу же из коридора послышались приближающиеся мужские голоса, и в туалет зашло несколько человек. Дружно зачиркали спички, донеслись звуки первых сладостных затяжек.

"Совещание закончилось", – догадался я и толкнул дверцу, выходя.

– А по китайским иероглифам надо с куратора восточного факультета начать, – выдохнув к потолку дым, начал размышлять вслух один из курильщиков. Затем дернул головой на движение и заметил меня. На лице его промелькнула досада.

Я опустил глаза в пол и попытался превратиться в полупрозрачную тень. Возможно, даже, получилось – когда прошмыгивал мимо, за плечо меня никто не схватил.

"Просто совпаденьице, да?" – хорохорился я про себя, – "паранойя, говоришь?"

Вдох-выдох... Вдо-о-ох... Выдо-о-ох...

"Соберись. Ложится рядом, но пока не в твою воронку. Но очень рядом..."

Я с силой размял ладонями лицо и вернулся в комнату.

За дверью меня встретил звонкий женский смех. На углу стола сидел, наклонившись к разрумянившейся Светлане Витальевне, какой-то чернявый мужчина, и, энергично покачивая ногой, что-то ей жизнерадостно втирал.

– Не помешаю? – вежливо уточнил я.

Светлана Витальевна чуть слышно ойкнула. Чернявый обернулся и недоуменно заломил бровь.

– Георгий Викторович, – начала торопливо объяснять "завуч", – это по теме школьной поисковой экспедиции...

– Понятно, – прервал он и окинул меня цепким оценивающим взглядом.

Дверь за моей спиной распахнулась, и кто-то произнес запыхавшимся голосом:

– Товарищ Минцев, к аппарату! Москва, вторая линия...

Чернявый мгновенно посерьезнел и стремительно, точно крупная хищная рыба, проскользнул мимо меня.

– Закончилось? – уточнил я у Светланы Викторовны.

– Ага, – кивнула та, быстро разглядывая себя в извлеченном невесть откуда карманном зеркальце. Увиденным, судя по всему, осталась довольна – стрельнула сама себе глазами, чуть взбила челку и выжидающе уставилась на дверь.

Та, словно только того и дожидаясь, открылась. Светлана Витальевна чуть заметно посмурнела: вошедший был светловолос. Я узнал одного из курильщиков.

– Добрый день, Андрей, – кивнул он мне и мягко пожал руку, – садитесь. Чайком угостите? – повернулся он к девушке.

Дверь опять распахнулась, и в нее, не заходя в комнату, засунулся Минцев:

– Витольд: все, я полетел докладывать. Работайте строго по планам. Светик – целую ручки, с меня – театр.

– Ловлю на слове, – зарозовелась та.

Он, посерьезнев, посмотрел на нее длинным взглядом, словно запоминая покрепче, потом дверь закрылась.

– Поговорим? – повернулся ко мне Витольд.

– Светлана Витальевна сообщила мне цель беседы. Это не помешает?

Он тонко улыбнулся:

– Это я приказал так сделать. А ты уверен в себе, раз сказал об этом, верно?

– Вам, барин, виднее, – дурашливо ухмыльнулся я.

На лицо психолога наползло озабоченное выражение.

"Ну, а кому сейчас легко..." – подумал я без всякого сочувствия, – "меня бы кто пожалел".

Тот же день, позже

Из Большого Дома я вывалился часа через три – совершенно очумелый, словно все это время меня без перерыва крутило и полоскало в баке стиральной машины. Мне было уже глубоко безразлично к каким выводам придет мозгокрут Конторы. Не будет поисковой экспедиции – и ладно... Найду другие идеи. Размышлять об этом не было ни малейших сил. Хотелось расслабиться и бездумно брести куда глаза глядят. Пусть мелкий дождик холодит разгоряченный лоб, пусть привычно хлюпает под ногами, а в голове не шелохнется ни одной мысли.

Но, оказалось, не судьба...

– Андрей? – окликнули меня, когда я спускался по гранитным ступеням Большого Дома.

Я повернулся. То был Гагарин: в кепке, кургузом плаще, с авоськой в руках.

– Привет, – отозвался я с ленцой. Мысли мои были еще не здесь.

– Какими судьбами? – растерянно спросил он, переводя взгляд с меня на монументальные двери за моей спиной и обратно.

– К бате заходил... – безразлично щурясь в моросящее небо ответил я. – А ты? Ах, да, ты же тут рядом живешь, на Моховой.

– Откуда знаешь? – вскинулся он.

– П-ффф... – выдохнул я протяжно, – я мог бы сказать, что нашел в телефонном справочнике. Но ведь там ничего не сказано про Глуздева Ивана Венеровича, 1953 года рождения, беспартийного, незаконченное высшее. Верно?

Он ошарашенно помолчал, потом на лице его проступило опасливое уважение:

– Ну, ты даешь!

– А ты как думал? – я взглянул на него со значением, – все контакты проверяются. Это – азы. Ты куда?

Он качнул рукой в сторону перекрестка, и молочные бутылки в сетке жалобно звякнули.

– Тогда пошли, – я двинулся в сторону Невского, Ваня пристроился слева.

– Слушай, а хорошо, что встретились, – оживился я, – звонить теперь не придется. Духи завтра нужны, сделаешь?

– Франция? – Гагарин моментально приобрел деловой вид.

– Нет, – покачал я головой, – две "Пани Валевска" и "Рижская сирень".

– Полтос, – с готовностью откликнулся он.

– Ну, ты жучара... Две цены!

Гагарин с философским видом пожал плечами и промолчал.

– На Техноложку привезешь? – подумав, уточнил я. – Завтра, к полчетвертого?

Он охотно согласился. На том наши пути разошлись. Я оставил за спиной повеселевшего Ваню и двинулся в сторону Невского.

Слегка моросил дождь, мелкий и пока скорее приятный. Порой вдоль проспекта пролетал ветер и мягко толкал в спину. Я шел, глубоко засунув руки в карманы. Думать о подслушанной в туалете фразе не было сил. Переосмысливать появление "завуча" в школе – тоже. Я с готовностью впал в спасительное отупение, отложив все на потом.

Спустя какое-то время ко мне стали возвращаться простые животные желания. Сначала промокли ботинки, и захотелось в тепло. Следом пришел голод, и я сообразил, что еще не обедал. Я заозирался, соображая. Справа обнаружился цирк, и можно было вернуться на Литейный, за наваристым харчо из баранины, но почему-то остро захотелось чего-нибудь низменного, под стать настроению – например, жареных пирожков с мясом и горячего куриного бульона. И я зашагал к кафе "Минутка".

Решение оказалось верным. После второго стакана наваристого бульона ко мне вернулась ясность мысли, а с ней и холодок в груди. Слишком нехорошая складывалась картина, и сочный беляш я дожевывал без всякого удовольствия.

Собственно, гипотез у меня было ровно три.

Первая – совпадение. Ну, могут же сотрудники КГБ заинтересоваться китайскими иероглифами не в связи со мной, ведь так?

Но, к сожалению, я не в том положении, чтобы верить в сказки.

Вторая – я случайно попал в эпицентр. Эта группа ищет именно меня. Не знаю, как они вышли на иероглифы, но они явно знают обо мне намного больше, чем я был готов предположить ранее в самых своих тревожных думах.

Вот как?! Как КГБ могло выйти на эту информацию? Неужели кто-то в Вашингтоне слил меня?! Или наблюдатели заметили иероглиф на трубе напротив квартиры Синтиции? Но тогда бы они изучали этот вопрос не год спустя...

Страшней всего была третья гипотеза. Обдумывать ее не хотелось, но и не думать не получалось: быть может, Комитет уже вычислил меня и теперь изучает, подбирая подходы? Отсюда сегодняшняя беседа с психологом, отсюда и умышленная оговорка про иероглифы – посмотреть, задергаюсь ли я после этого.

Я глухо застонал, представив последствия. Это будет провал, полный и безусловный провал миссии. Даже года не продержался... Значит, лох я чилийский. Да и не то страшно, что лох, переживу. Обидно, но не страшно. А вот страна... Человечество... Вот за это мне было действительно страшно, до потемнения в глазах.

Если я угожу в клетку, то советские руководители не смогут использовать выжимаемую из меня информацию с толком. Их личный опыт военных лет формирует совершенно иную карту угроз, с доминированием в ней внешних сил. Это устоявшееся мировоззрение находит свое ежедневное подтверждение в жесткой а, порой, и жестокой борьбе двух блоков. Губительные же внутренние дисбалансы нашей системы сейчас лишь вызревают под покровом благополучия и привычной лакировки, не став пока ни опасными, ни особо тревожными.

"У меня не хватит аргументов, чтобы провести их через катарсис. Не поверят..." – с тоской понял я, – "весь их жизненный опыт будет против".

Лишь одно соображение удерживало меня от полного и безоговорочного отчаянья – карманное зеркальце в руках Чернобурки. Если оперативница работает по мне, то сценка флирта с чернявым была лишней. В сценарии не может быть столь ненужных наворотов.