Текст книги "Без Путина. Политические диалоги с Евгением Киселевым"

Автор книги: Михаил Касьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Зная и Потанина, и Ходорковского, не верю, что между ними мог состояться такой разговор.

А была еще одна история, которая циркулировала по Москве вскоре после ареста Ходорковского: будто бы он во время поездки в Вашингтон в 2003 году встречался с тогдашним госсекретарем США Кондолизой Райс и просил поддержки США, обещая провести ядерное разоружение России в случае своей победы на президентских выборах. И разведка донесла эти данные в Кремль.

Полная ерунда! Такую чушь могут распространять только люди, никогда не участвовавшие в международных переговорах на таком уровне. Я не только не верю, что Ходорковский мог такое говорить, но точно знаю: никто в администрации США – ни Кондолиза Райс, ни кто-либо другой – не стал бы поддерживать такой бредовый разговор. Ни минуты. Встали бы и ушли, а гостя назвали бы провокатором, могли бы и за дверь выставить…

Ну, а история о том, что Ходорковский хотел без согласования с государством продать ЮКОС американцам, поставив сокровища российских недр под контроль иностранной державы?

Примитивная пропагандистская страшилка.

Во-первых, как я уже говорил, запасы нефти, пока они не извлечены из-под земли, по закону принадлежат государству. Поэтому продажа ЮКОСа или любой другой нефтяной компании иностранному инвестору ничего не меняла и не могла изменить: сокровища наших недр оставались бы национальным достоянием страны. Нефтяные компании владеют оборудованием для добычи, разведки нефти, нефтепереработки, зданиями, объектами инфраструктуры и т. д. Кому все это хозяйство принадлежит – отечественным акционерам, европейцам или американцам, по моему убеждению, не имеет никакого значения. Лицензии, то есть права на разработку тех или иных месторождений на определенных условиях, выдает государство. Правительство в энергетической стратегии задает параметры разработки недр. Важно, чтобы исполнялись законы и платились налоги. Чтобы государство получало больше доходов, нужно, чтобы осуществлялись инвестиции. А для этого в добывающей отрасли должна быть конкурентная среда, а в области транспортировки добытой нефти государство обязано обеспечивать всем равные условия доступа к трубопроводам.

Во-вторых, в случае с ЮКОСом речь шла не просто о продаже, а о слиянии, обмене активами с Exxon Mobil. Если бы сделка состоялась, то ЮКОС стал бы частью крупнейшей в мире транснациональной корпорации. Я тогда доказывал президенту, что от этого России не будет ничего, кроме пользы. Кстати, Путин до определенного момента спокойно относился к перспективе иностранного участия в капитале российских энергетических компаний. Хорошо помню, как президента на каком-то международном энергетическом форуме кто-то из иностранных участников спросил: как вы смотрите на то, что мы хотим купить долю в одной из крупнейших российских нефтяных компаний? Он ответил, что это решает правительство; я, президент, этим не занимаюсь, как правительство скажет, так и будет.

Вскоре в Москву для встречи со мной приехал глава Exxon Mobil Ли Раймонд, и я, отвечая на его вопрос, подтвердил, что правительство не возражает против приобретения ими серьезной доли в ЮКОСе или в объединенной компании ЮКОС – «Сибнефть». Но после того как Ходорковский попал в тюрьму, переговоры были свернуты. «Сибнефть» тут же вышла из альянса с ЮКОСом. Эта сделка, как и многие другие, расстроилась – арест Ходорковского и давление властей на ЮКОС смертельно напугали всех олигархов, и не только нефтяных.

Знаю, что Ходорковский ходил-таки на прием к Путину согласовывать сделку с американцами – он сам мне об этом рассказывал незадолго до ареста, на нашей последней с ним встрече. Другое дело, что Владимир Владимирович поговорил с ним по-иезуитски: «А зачем, собственно›, вы мне об этом рассказываете? – спросил Путин. – Ведь если я скажу вам нет, вы все равно поступите по-своему; не правда ли?» Тогда Ходорковский переспросил его: «Так вы против?» «Я вам этого не говорил» – ответил Путин.

Да, такая встреча была еще до ареста Лебедева, Ходорковский мне также об этом рассказывал. Несмотря на все мои аргументы, в голове Путина победила концепция, изложенная в кандидатской диссертации, которую он защитил, если не ошибаюсь, в 1996 году: российские нефтедобывающие компании должны принадлежать государству. В этом он был вовсе не одинок – ту же самую позицию с пеной у рта отстаивали многие члены Совета безопасности.

Завершая разбор версий об «истинных» причинах злоключений Ходорковского, хочу напомнить: тогда чаще всего говорилось, что МБХ арестован за попытку осуществить коварный план захвата власти в стране. Сначала скупить как можно больше голосов в будущей Государственной думе, потом создать парламентское большинство в две трети депутатов, изменить конституцию, превратить Россию в парламентскую республику, а самому стать премьер-министром.

Такие разговоры ходили. О том, что Ходорковский будто бы скупает депутатов, мне однажды с раздражением заявил сам Путин.

Между прочим, ничего особенного в этом нет. Во всем мире крупные бизнесмены делают взносы в фонды предвыборных кампаний кандидатов в депутаты, чтобы потом иметь в парламенте своих людей. И у нас так всегда было накануне любых выборов. Не секрет, например, что в парламенте всегда была и есть мощная депутатская группа лоббистов «Газпрома»

А что касается Ходорковского, мне кажется, что если бы тогда, осенью 2003 года, он действителъно скупил великое множество кандидатов в депутаты, то после его ареста должно было разразиться множество предвыборных скандалов. Ставленников злокозненного нефтяного олигарха должны были начать вычищать из партийных списков. Но ничего подобного не произошло. Из предвыборного списка «Единой России» убрали одного из акционеров ЮКОСа Владимира Дубова – и все. А после выборов оказалось, что в Думу прошли всего лишь три или четыре депутата, в прошлом как-то связанных с этой нефтяной компанией.

Вот что еще любопытно. Весной 2003 года я вдруг почувствовал, что общественному мнению стараются навязать мысль о парламентской республике. Со мной, как обычно, согласовывали текст послания президента Федеральному собранию, и я вдруг наткнулся на тезис о том, что в недалеком будущем Россия должна стать парламентской республикой. При этом никаких обоснований и аргументов в пользу такого фундаментального преобразования в тексте не приводилось. Я эту фразу вычеркнул, потому что был уверен: переход к парламентской республике возможен, только когда граждане России поймут, что такое политические партии и зачем они нужны. И когда будут уверены в незыблемости свободы политической деятельности. Но тогда, в апреле 2003 года, до такого уровня общественного развития было еще очень далеко.

Однако в поправленной редакции текста тезис о парламентской республике каким-то непонятным образом снова всплыл в несколько иной формулировке. И тогда я заподозрил, что речь идет не о парламентской республике как таковой, а о создании механизма удержания власти. Я вновь этот пассаж вычеркнул.

Еще раз?

Да, всего за 20 минут до начала выступления Путина в Кремле. А поскольку многие официальные СМИ заранее ознакомились с текстом президентского послания и заготовили соответствующие комментарии, то во многих изданиях и на сайтах поспешили сообщить, будто Путин объявил переход к парламентской республике. Хотя в действительности осталась только вписанная мною фраза про правительство, «опирающееся на парламентское большинство». Потом появились и другие признаки, что в администрации президента отрабатывают механизм будущего удержания власти. Ведь после выборного цикла 2007–2008 годов у нас возник похожий расклад. Путин – премь– ер-министр, лидер партии «Единая Россия», контролирующей больше двух третей мест в парламенте, которая уже подправила конституцию, увеличив продолжительность президентского срока до шести лет, а полномочий парламента – до пяти лет. В любой момент она может инициировать и другие новации. Похоже, вчерне разрабатывать эту конструкцию в Кремле начали именно тогда, весной 2003 года, а для отвода глаз обвинили во всех смертных грехах Ходорковского.

Теперь, когда известны многие обстоятельства «дела Ходорковского» и разгрома ЮКОСа, как считаете: был ли изначально у президента и членов его ближайшего окружения, прежде всего Игоря Сечина, план захватить все активы ЮКОСа? Или это родилось в процессе борьбы?

До какого-то времени мне казалось, что изначально такого плана не было, что цели преследовались исключительно политические: примерно наказать несговорчивого олигарха, парализовать его намерение поддержать оппозиционную общественно-политическую деятельность, лишить каких-либо ресурсов. Однако потом, когда основные активы ЮКОСа были отобраны в пользу группы «своих» людей, которая под прикрытием всей мощи государства и от его имени стала все активнее вторгаться в сферу энергетики, конечно, появились мысли, что это могло быть частью более широкого, заранее продуманного плана.

Хотя я в этом не уверен. Если этот план и существовал, то, скорее всего, в самых общих чертах, а детали его придумывались, корректировались, уточнялись на ходу. Помните, Путин летом 2004 года заявил, что государство не заинтересовано в банкротстве ЮКОСа? А буквально через несколько месяцев важнейшие активы ЮКОСа были отторгнуты через процедуру банкротства. Вполне вероятно, что Путин не кривил душой, просто в тот момент был какой-то другой сценарий.

Я думаю, Михаил Михайлович, что в конце концов мы узнаем еще много интересного о «деле ЮКОСа» то, что сейчас тщательно замалчивают. Это закон истории: рано или поздно всплывают документы, свидетельства очевидцев. Кто-то хочет облегчить душу, кто-то похвастаться своей информированностью, кто– то продемонстрировать причастность или, наоборот, непричастность к важным историческим событиям. Уж как долго в СССР скрывали правду о многих исторических событиях – о пакте Молотова – Риббентропа, об убийстве Троцкого, о Катыни, о расстреле рабочих в Новочеркасске! И все равно все или почти все стало известно. Так будет и с «делом ЮКОСа». Надо только набраться терпения подождать.

Согласен. Время все расставит по своим местам. И гораздо раньше, чем многим сейчас кажется.

Отставка определяет истинный вес политика

В судьбе всякого политика, покидающего высокий пост, этот момент неизбежно становится одной из узловых вех его биографии. Особенно если после этого политик превращается из сторонника правящего режима в оппозиционера.

«После этого», разумеется, не означает «вследствие этого». Именно такова позиция Касьянова: Михаил Михайлович не упускает возможности напомнить, что в оппозицию он перешел не сразу и уж точно не от обиды на президента Путина за внезапную отставку. Но общественное мнение устроено так, что изменить его бывает крайне сложно.

В биографии предыдущего российского политического инсургента Бориса Ельцина есть поучительная история про то, как началась его опала. Причиной ее стало злополучное выступление Ельцина на Пленуме ЦК КПСС в октябре 1987 года, когда он осмелился чуть-чуть покритиковать «генеральную линию» партии и за это получил по полной программе. На самом деле речь, которая стоила Ельцину места первого секретаря Московского горкома КПСС и кандидата в члены Политбюро ЦК, производила удручающее впечатление своей беспомощностью. Какие-то общие слова, намеки, полунамеки; ничего по-настоящему острого, жесткого, конфликтного в выступлении не было.

Когда ближайшие помощники Ельцина прочитали выступление шефа, то руками развели от досады: и вот за это – в отставку? Потом решили (кстати, по-моему, даже не посоветовавшись с Борисом Николаевичем): погибать, так с музыкой! Один из сподвижников Ельцина Михаил Полторанин, в то время главный редактор «Московской правды», сочинил совершенно другую речь, которая в действительности никогда не произносилась. Но через несколько дней она вовсю гуляла в списках по Москве.

В той придуманной речи было сказано обо всем, о чем люди с недовольством говорили на улицах и дома на кухнях, что копилось и вызывало раздражение. Бесконечные выступления Горбачева, успевшего порядком утомить публику своим нравоучительным многословием на фоне отсутствия реальных перемен в жизни людей. Километровые очереди за водкой. Неловкая и непривычная публичная активность Раисы Максимовны. Версия о том, что тогдашняя первая леди якобы пыталась вмешиваться в работу первого секретаря столичного горкома, который публично пожаловался на это Пленуму и был за это наказан, попала в точку, как биллиардный шар в лузу. Популярность Ельцина стала расти как на дрожжах, он вернулся в политику, став народным любимцем и трибуном. Когда в Политбюро опомнились – а для этого, смешно сказать, понадобилось целых два года – и напечатали в партийном журнале подлинную стенограмму выступления, никого уже не интересовало, что было на самом деле. Народ уже наизусть знал совершенно другой, апокрифический текст.

Миф о том, как Ельцин – и один в поле воин – с открытым забралом обрушился с критикой на самого Горбачева, жил своей отдельной жизнью, продолжая работать на рейтинг будущего президента России. Возможно, это был первый в нашей современной истории по-на– стоящему удачный опыт применения пресловутых PR-технологий в политической борьбе.

Я вспоминаю это так подробно потому, что и в 2004 году власть допустила ошибку, которой Касьянов мог воспользоваться. Неожиданная отставка вполне лояльного, а главное – весьма успешного, премьер-министра была объяснена Путиным предельно невнятно и неубедительно. Другие высшие чиновники при увольнении всегда получали взамен новое назначение и государственную награду. Замечу, что Касьянов, который долгие годы верой и правдой служил Отечеству и сделал действительно немало, не получил ни одной государственной награды не только после отставки, но и вообще в течение всей своей продолжительной карьеры.

Спустя год после увольнения Касьянов объявил, что начинает оппозиционную политическую деятельность. На мой взгляд, он тогда должен был откровенно рассказать людям о причинах и обстоятельствах своей отставки. Но весной 2005 года он не захотел, а точнее – не сумел это сделать. И мне понятно почему.

Для этого нужно было перешагнуть через определенные правила аппаратного этикета, номенклатурной этики и т. п. Согласно этим неписаным законам, чиновник не должен комментировать свою отставку. Политик – обязан.

Процесс превращения Касьянова из чиновника в политика шел медленно и трудно. Но все же, как говорится, лучше поздно, чем никогда.

И лишь спустя пять лет Михаил Михайлович впервые подробно говорит о том, какие события предшествовали его отставке, как она была обставлена и что случилось потом.

Первые три с половиной года моей работы на посту премьер-министра я верил, что мы, Владимир Путин и я, разделяем одни и те же демократические ценности, одинаково видим будущее России. И делаем все в основном правильно. Да и сегодня я думаю, что все было правильно, за исключением трех-четырех вещей, о которых я сожалею.

Пожалуйста, чуть подробнее, о чем именно?

Обо всем, что произошло с НТВ и ТВ-6. Сейчас понятно, что когда погибло НТВ, кончилось независимое телевидение в России.

Другая, очевидная, с точки зрения сегодняшнего дня, ошибка: изменив временно пропорции распределения доходов между федеральным бюджетом и бюджетами регионов, через год, максимум через два, необходимо было восстановить статус-кво. Я этого не сделал. Когда-то соотношение доходов было 50 на 50. Мы сделали 52 на 48; бюджет федеральный стал получать больше за счет доходной базы регионов. Но мы это сделали как временную меру для стабилизации госфинансов. На тот момент эта мера была правильная.

Но потом, после моего ухода, правительство вошло во вкус и сейчас пропорция вообще уродливо перекошена в пользу федерального центра. Это привело к обескровливанию региональных бюджетов. Более того – сработал «принцип домино» Регионы стали забирать средства из бюджетов органов местного самоуправления.

Можно назвать еще две-три ошибки, но, тем не менее, повторяю: мне казалось, что мы с Владимиром Путиным – соратники, строим, пусть не без ошибок, демократическое государство с рыночной экономикой.

Простите, но неужели вас не насторожила история с «Норд-Остом» – задолго до весны 2003 года?

Насторожила.

Известно, что вы единственный на заседании Совета безопасности выступили против штурма Театрального центра на Дубровке. Это правда?

Когда вечером 23 октября 2002 года террористы взяли в заложники больше 8оо человек, члены Совета безопасности собрались на срочное совещание у президента. Силовики сразу же предложили штурмовать здание: переговоры исключены, никаких уступок боевикам, все равно жертв не избежать. Я резко возразил: ни в коем случае нельзя сразу применять жесткие меры, необходимо вести переговоры. Главное – избежать человеческих жертв.

Не потому ли президент тут же выслал вас из Москвы, отправив вместо себя на саммит АТЭС в Мексику? Тем самым он исключил из процесса принятия решения человека, который сразу же проявил себя противником силовых действий.

Но в той ситуации Путину действительно никак нельзя было уезжать из Москвы.

Согласен. Тем более что у многих в памяти была еще свежа история с «Курском» когда президент не сориентировался, вовремя не прервал отпуск на море. А в это время гибли люди… Но ведь и вам, премьер-министру, тоже было уместнее оставаться в столице. Вместо президента в Мексику в такой чрезвычайной ситуации вполне мог поехать министр иностранных дел Игорь Иванов.

Все же саммит АТЭС – это встреча глав государств и правительств. Министров вместо них там не бывает.

Но вы по-своему правы, «некие крены политики» уже были, но предчувствие беды у многих появилось лишь после памятной стычки Путина с Ходорковским, поднявшим тему коррупции в высших эшелонах власти.

Тогда, сразу по завершении встречи с РСПП, я вместе с Путиным зашел к нему в кабинет и, как мне казалось, весьма деликатным образом стал ему объяснять, что Ходорковский, высветив на заседании тему очевидно сомнительных крупных сделок с участием госструктур, был абсолютно прав. Я был уверен, что президент просто не знаком с этой темой или его неверно информировали.

Но когда в ответ я услышал жесткую реакцию с просьбой не защищать олигархов и совершенно безапелляционное утверждение о важности той самой сомнительной сделки «Роснефти», да еще со знанием неизвестных мне деталей, то понял, что все уже зашло в другую сторону. Глубже, чем я мог предположить.

В июле 2003 года, после ареста Платона Лебедева, вы стали публично критиковать правоохранительные органы.

Я дважды выступил с заявлениями в прессе, что нельзя арестовывать предпринимателей по подозрению в экономических преступлениях, что все это плохо отражается на имидже страны и настроениях инвесторов, на экономике в целом. Тем более что и тогда, и сейчас всем ясно – оснований для ареста Лебедева и Ходорковского, а потом и обвинительного приговора в их отношении не было.

Я несколько раз разговаривал с Путиным по поводу Лебедева, и тот как бы дал понять, что его освободят под подписку о невыезде. После этого мне как-то и в голову не приходило, что все пойдет по жесткому сценарию. Потом, пытаясь установить диалог между Ходорковским и президентом, я еще несколько раз говорил с Путиным. Пытался убедить его в неприемлемости происходящего.

Путин каждый раз уходил от разговора, но потом сказал, что, мол, они (имея в виду Ходорковского и других владельцев ЮКОСа) финансируют не только «Яблоко» и СПС, которые он (Путин) позволил им финансировать, но еще и коммунистов.

Я ничего не сказал в ответ, поскольку был крайне удивлен. Я и не подозревал тогда, что разрешенная законом финансовая поддержка политических партий должна быть еще одобрена президентом в конфиденциальном порядке. Сомнений в истинных мотивах происходящего у меня больше не осталось. Я понял: дело плохо. Но даже в последний раз встречаясь с Ходорковским за несколько дней до его поездки по Сибири, я не мог себе представить, что он вернется из нее уже арестантом.

Получается, что для президента было главным в тот момент наказать Ходорковского за нарушение договоренностей о том, чтобы бизнес был вне политики. Ведь не только с вами у Путина был контракт о невмешательстве в политические дела. Насколько я знаю, у него была такого же рода «конвенция» с крупными предпринимателями уровня Ходорковского. Между собой олигархи называли это соглашение «шашлычным пактом» потому что заключено оно было на даче у Путина за шашлыками. Тогда президент пообещал ключевым бизнесменам, что власть не будет вмешиваться в их дела и гарантирует сохранность их собственности. А они взамен не должны вмешиваться в политику, пока их об этом не попросят (кстати, сбрасываться деньгами просят часто, но только на те проекты, на которые укажет Кремль). Вот только не знаю, был ли на тех шашлыках Михаил Борисович.

Кстати, хочу вас спросить про знаменитое выступление Путина по телевидению на следующий день после ареста Ходорковского: «Прекратить истерику!» Это он к кому обращался?

Тогда из известных людей только двое публично осудили арест Ходорковского: Анатолий Чубайс и я. Очевидно, что Путин обращался к нам и ко всей стране: не вздумайте вмешиваться!

И что было потом?

А потом, через два дня, я поехал в командировку на Северный Кавказ, в Нальчик, и при встрече с прессой вновь однозначно осудил арест Михаила Ходорковского. Думаю, что тогда Путин воспринял это как прямой выпад уже против себя самого.

К этому моменту ваши отношения стали, по-видимому, напряженными.

Натянутость, заметная для членов правительства, безусловно, существовала, но публично все выглядело нормально. К тому времени я уже иначе смотрел на другие разногласия между нами, например, на сопротивление Путина моим попыткам начать реформу газовой отрасли. Об этом я уже рассказывал.

Да уж, если суммировать все, что мы обсудили, тут и без «Газпрома» получается весьма длинный список: ЮКОС, арест Ходорковского, «Норд-Ост», разгром старого НТВ, странная история с внешним долгом, неприятный эпизод с отставкой Аксененко…

Но тогда мне все еще казалось, что это всего лишь сбои, ошибки, и их можно исправить. А может, я просто себя успокаивал, не хотел верить, что процессы приобретают необратимый характер, что президент более не заинтересован в демократических преобразованиях, в либеральных реформах, направленных на повышение конкуренции, на диверсификацию экономики.

Кажется, осенью 2003 года новых реформ ваше правительство уже не инициировало.

Не скрою, я чувствовал, что после ареста Лебедева, а затем и истории с Ходорковским у моих коллег из правительства поубавилось энтузиазма в отношении проведения реформ. Все восприняли это как сигнал, что либеральные преобразования будут сворачиваться. Кудрин, Греф, другие министры пребывали в угрюмом настроении, были морально подавлены. Темпы проведения уже намеченных реформ стали падать. Мне приходилось не то чтобы подгонять, но активизировать членов правительства.

Но, несмотря ни на что, мы той осенью тоже многое сделали. Например, страхование вкладов в банках: теперь накопления граждан защищены. Либерализация валютного регулирования: был снят огромный массив требований валютного контроля, мешавший людям и бизнесу нормально жить и работать. В частности, граждане и компании получили возможность открывать счета за рубежом, свободно осуществлять переводы. Создание Стабилизационного фонда: теперь правительству есть чем финансировать почему-то возникший огромный дефицит бюджета. Административная реформа, как я уже говорил, была практически готова.

Но тут наступил декабрь 2003 года, когда очередные выборы в Госдуму обернулись для демократических партий полной катастрофой.

Это правда. Во-первых, ни СПС, ни «Яблоко» в парламент не прошли, не преодолев 5-процентный барьер, а «Единая Россия», напротив, получила в Думе конституционное большинство. Это стало важным сигналом обществу о намерениях верховной власти централизовать управление Госдумой, то есть встроить парламент в вертикаль.

Во-вторых, началась президентская предвыборная кампания и одновременно сжатие политического пространства. Жириновский и Зюганов, почуяв, куда дует ветер, выдвигаться не стали, вместо себя для галочки поставили охранника Малышкина и животновода Харитонова. СПС и Яблоко отказались от участия в кампании. Объединяться они, как всегда, не хотели, да и, по-видимому, не могли.

Борис Немцов, да и не только он, уговаривал Владимира Рыжкова выдвинуться в президенты в качестве единого кандидата от демократических сил, чтобы они были представлены на выборах. Сам Рыжков, безусловно, имел тогда определенные стартовые преимущества перед остальными политиками демократического направления. Он не был членом провалившихся на выборах СПС и «Яблока», более того – сумел-таки попасть в парламент (в 2003 году 225 депутатов Госдумы из 450 в последний раз избирали по одномандатным округам, что оставляло представителям оппозиции шанс побороться за депутатские мандаты). Конечно, победить на президентских выборах Рыжкову едва ли удалось бы, но он мог показать неплохой результат, консолидировав демократически настроенный электорат.

Но Рыжков стал отказываться, дескать, есть гораздо лучший кандидат – президент Чувашии Николай Федоров, опытный политик, в прошлом известный своими демократическими взглядами, смелостью и принципиальностью. Например, он единственный демонстративно остался сидеть, когда в зале заседаний Совета Федерации зазвучал вновь восстановленный в своих правах сталинский гимн. Немцов с Рыжковым полетели в Чебоксары уговаривать Федорова. Но он тоже сказал: «Нет»… Думаю, к тому времени работа на посту президента родной республики ему была гораздо интереснее и важнее. Вслед за Федоровым снова наотрез отказался и Рыжков, на этот раз мотивируя своей молодостью: мол, мне еще рано в президенты, вот через четыре года будет в самый раз. То ли испугался, то ли действительно верил в то, что говорил. В итоге единственным мужчиной среди оппозиционных политиков на тот момент оказалась Хакамада.

Ирина тогда нашла в себе мужество вступить в борьбу за президентское кресло. Но ни СПС, ни «Яблоко» не решились ее поддержать. И ей пришлось войти в кампанию самостоятельно, как независимому кандидату.

Справедливости ради нужно здесь рассказать еще одну историю, Политики, общественные деятели, журналисты, выступавшие за консолидацию разрозненных сил демократической оппозиции, предприняли тогда попытку объединения, чтобы к следующим президентским и парламентским выборам выступить единым фронтом. Для этого был создан «Комитет-2008», куда входил и ваш покорный слуга. Но и внутри этой организации очень скоро развернулась борьба за первенство, начались споры и склоки вокруг того, кто больший демократ, а кто меньший, кто с кем должен объединяться, а кто не должен. В общем, все потонуло в обычных внутривидовых демократических «разборках».

Конечно, изменение политической атмосферы, осознание новых реалий влияло на настроение всех, кому небезразлично, что происходит в стране.

В начале января 2004 года я дал интервью газете «Ведомости», где еще раз осудил действия правоохранителей в отношении ЮКОСа и Ходорковского. В ответ на это разозленный Путин устроил принудительное «погружение» членов Совбеза в дело Ходорковского – Лебедева.

Что еще за погружение?

После завершения очередного субботнего совещания с членами Совбеза президент поручил генпрокурору Устинову зачитать все имеющиеся обвинения. По-видимому, он считал, что министры проникнутся пониманием и ни у кого не будет и капли сомнения, что я мог быть в чем-то прав в своей критике.

Устинов монотонно зачитывал страницу за страницей в течение, по-моему, часа, может быть, полутора. Совбезовцы, не очень понимая, зачем это все делается, сидели, не шевелясь, с каменными лицами. Я один время от времени не сдерживал улыбку, реагируя на всякого рода несуразицы и очевидные выдумки.

Все это время Путин внимательно следил за реакцией присутствующих. А реакции было только две: мои ухмылки и каменные лица остальных членов Совбеза. Вопросов, разумеется, ни у кого не было, комментариев тоже. Так молчаливо все и разошлись.

Как это напоминает эпизод, который произошел со мной и моим коллегами по «старому».

НТВ в январе 2001 года! В то время мы попали под нешуточное давление. Наш бывший гендиректор Добродеев, сбежавший с НТВ еще в начале 2000 года, когда над телекомпанией только начинали собираться тучки, и за это вознагражденный должностью руководителя ВГТРК, названивал прежним подчиненным, уговаривая их поскорее бросать НТВ и переходить к нему на работу: «все равно вас рано или поздно разгонят…» Некоторые поддавались на уговоры. Можете себе представить, какую атмосферу это создавало в коллективе! Потом нас стали одного за другим вызывать в Генпрокуратуру на допросы. Меня, например, вызвали в связи с тем, что четыре года назад в программе «Итоги» я показал кадры, снятые скрытой камерой, на которых один высокопоставленный кремлевский чиновник встречается за границей с темными личностями, членами измайловской организованной преступной группировки.

И вот спустя четыре года, как раз в самый разгар борьбы Кремля за контроль над НТВ, этот чиновник вдруг об этом вспомнил, решил оскорбиться и подал жалобу в Генпрокуратуру на вторжение в его частную жизнь. В один прекрасный день к следователям вызывают Татьяну Миткову, причем делают это громко, публично – не просто повестку присылают, а дают утечку в СМИ: завтра в Генпрокуратуре ожидают на допрос знаменитую телеведущую. Впоследствии выяснилось, что Митковой собирались – хотите верьте, хотите нет – предъявить обвинение в том, что она якобы угрожала физической расправой соседу по дому, который затопил ее квартиру, а потом отказывался возместить ущерб. Тут мы окончательно не выдержали и решили устроить демонстрацию протеста: все мало– мальски известные журналисты НТВ объявили, что назавтра пойдут в прокуратуру вместе с Митковой – забирайте всех сразу. Собрались утром возле Главного следственного управления Генпрокуратуры, которое тогда находилось в Благовещенском переулке неподалеку от Пушкинской площади, подогнали туда спутниковую тарелку, чтобы репортаж о нашей акции выдать в новостях в прямом эфире. Набежала толпа журналистов других СМИ, стали брать у нас интервью. Светлана Сорокина, глядя в объективы телекамер, обратилась прямо к Путину: «Зачем же вы, Владимир Владимирович, руками прокуратуры с журналистами воюете?» Не ручаюсь за точность цитаты, но смысл был примерно такой. И еще Светлана, кажется, добавила – по праву землячки президента – что раньше, когда она знала Путина в Питере, за ним такого не водилось.