Текст книги "Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы"

Автор книги: Михаил Пыляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 35 страниц)

В следующем письме: «Сказать правду, здесь не знаю я ничего умнее арзамасцев: с ними бы жить и умереть».

Члены этого Общества были молодые интеллигентные люди, богатые надеждами, но не карманом. За исключением двух-трех, это все были бедняки. Блудов и Жуковский, как говорит графиня А. Д. Блудова в своих «Воспоминаниях», часто под конец месяца, когда их финансы приходили к концу, хлебали одни щи, которые варил себе Гаврила, слуга и дядька Блудова.

Собрания арзамасцев бывали большею частию у Блудова и Уварова; в начале вечера читалось какое-нибудь серьезное сочинение; разбиралось, критиковалось и затем предлагался веселый ужин, на котором арзамасский гусь и веселые куплеты, эпиграммы, а за неимением их обычная кантата Дашкова, петая всеми вместе, составляли обычную, неизбежную принадлежность ужина.

Из нескольких эпиграмм, написанных Блудовым, вот одна:

 
Хотите ль, господа, между певцами
Узнать Карамзина отъявленных врагов!
Вот комик Шаховской с плачевными стихами
И вот бледнеющий над рифмами Шишков:
Они умом равны: обоих зависть мучит;
Но одного сушит она, другого пучит.
Шишков был худ; Шаховской толст и неповоротлив.
 

Воейков, описывая многих арзамасцев в своем «Парнасском адрес-календаре», про Блудова говорит: «Д. Н. Блудов, государственный секретарь бога Вкуса, при отделении хороших сочинений от бессмысленных и клеймении сих последних печатью отвержения, находятся на теплых водах для излечения от простудной лихорадки, которую получил он на Липецких водах» (намек на комедию Шаховского).

«Липецкие воды» Шаховского в свое время наделали много толков в литературных кружках. Князь в этой комедии осмеял Жуковского, хотя и невпопад; этим он раздражил всех почитателей Жуковского и Карамзина и лучших литераторов того времени. В печати явилось много эпиграмм и пародий на Шаховского и помещено было письмо с Липецких вод, в котором под видом посетителей вод были выведены все действующие лица из комедии князя Шаховского.

Даже приемы в члены Арзамасского общества одно время не обходились без намеков на литературные труды князя Шаховского. Так, во время приема В. Л. Пушкина в члены Общества, его в одной из приемных комнат С. С. Уварова положили на диван и навалили на него шубы всех прочих членов.

Это намекало на шутливую поэму князя Шаховского «Восхищенные шубы» и значило, что новопринимаемый должен вытерпеть, как первое испытание, «шубное прение», т. е. «преть» под этими «шубами». Второе испытание состояло в том, что, лежа под ними, он должен был выслушать чтение целой французской трагедии какого-то француза, петербургского автора, которую и читал сам автор.

Потом с завязанными глазами водили его с лестницы на лестницу и приводили в комнату, которая была перед самым кабинетом. Кабинет, в котором было заседание и где были собраны члены, был ярко освещен, а эта комната оставалась темною и отделялась от него аркою с оранжевою огневою занавескою. Здесь развязывали ему глаза – и ему представлялось посредине чучело, огромное, безобразное, висевшее на вешалке для платья, покрытое простынею.

В. Л. Пушкину объяснили, что это чудовище означает дурной вкус; подали ему лук и стрелы и велели поразить чудовище. Пушкин, как мы выше говорили, был человек очень тучный, с большим подбородком, подагрик и вечно страдающий одышкой; он натянул лук, пустил стрелу и упал, потому что за простыней был скрыт мальчик, который в ту же минуту выстрелил в него из пистолета холостым зарядом и повалил чучело! Потом Пушкина ввели за занавеску и дали ему в руку эмблему «Арзамаса» – мерзлого арзамасского гуся, которого он должен был держать в руках во все время, пока ему говорили длинную приветственную речь.

Наконец, ему поднесли серебряную лохань и рукомойник умыть руки и лицо, объясняя, что это прообразует «Липецкие воды, комедию князя Шаховского». Общий титул членов Арзамасского общества было: их превосходительства гении Арзамаса. Этот Пушкин носил в Обществе кличку «Вот». Случилось однажды, что он, отправляясь из Москвы, написал эпиграмму на станционного смотрителя, а его жене мадригал. И то и другое он прислал в Общество – Общество нашло стихи плохими, и Пушкин был разжалован из имени «Вот» в «Вотрушку!» Пушкин очень этим огорчился и прислал другое стихотворение, начинавшееся так:

 
Что делать! Видно, мне кибитка не Парнас!
Но строг, несправедлив ученый Арзамас!
Я оскорбил ваш слух; вы оскорбили друга! и проч.
 

Общество, по рассмотрении, послание нашло хорошим, и Пушкину было возвращено прежнее «Вот» и с прибавлением «я вас», т. е. «Вот я вас» – Вергилиево «Quos ego». В. Л. Пушкин был от этого в восхищении.

Так забавлялись в старые годы люди в больших чинах, в важных должностях и немолодые. Никто в то время не считал предосудительным быть веселым и шутливым.

С отъездом графа Блудова в 1818 году советником посольства в Лондон Общество совсем перестало собираться, и только изредка члены его подписывались своими шутливыми именами в письмах друг к другу или под своими литературными статьями.

Мы здесь не касаемся государственной деятельности графа Блудова и не перечисляем всех важных должностей, которые он занимал в течение своей многолетней службы.

У графа Блудова было трое детей: старшая дочь, камер-фрейлина графиня Антуанетта Дмитриевна, известная всему Петербургу своею набожностью, благотворительностью и ярым славянофильством (графиня написала «Воспоминания», частью уже напечатанные); граф Вадим и граф Андрей, долго бывший посланником.

Граф Блудов-отец скончался 19 февраля 1864 года.

ГЛАВА XVIII

Кузнецкий мост. – Прежний «Неглинный Верх». – Церковь Флора и Лавра. – Граф И. А. Воронцов. – Первые лавочки на Кузнецком мосту. – История моста. – Штаты шутов, карликов и пр. – Род Воронцовых-Дашковых. – Помещица Бекетова. – Платон Петрович Бекетов. – Его книжная лавка, типография и издательская деятельность. – Дача Бекетова. – Дом ближнего боярина Мусина-Пушкина. – Граф Платон, ссылка его в Соловецкий монастырь. – Его страшная тюрьма. – Граф Валентин Мусин-Пушкин. – Сын графа, один из первых богачей своего времени. – Графы Брюсы. – Арбат. – Многочисленные ремесленники двора Тишайшего царя. – Цена хлеба в XVII веке. – Курьи ножки. – Арбатские ворота. – Церковь Бориса и Глеба. – Церковь Николы Явленного.

Самый излюбленный и модный пункт Москвы – «Кузнецкий мост» – древний народ московский звал «Неглинным Верхом». С него, прощаясь с Москвою и ее златоглавым Кремлем, в последний раз сматривал путник, отправляясь в дальние лесные пути, в Кострому, в Вологду.

Позднее Неглинный Верх стал у москвичей называться «Кузнецкой горой»; здесь, по преданию, ютился длинный ряд кузниц и убогих изб кузнецов, с их задворками, огородами и т. д.

Гора красою не обладала, вся краса этой горы заключалась только в монастырях: Рождественском, Девичьем и в убогом Варсонофьевском, памятном многими минувшими делами, и в том числе вторичным погребением «страдальцев» Годуновых.

Там было опальное кладбище. Здесь некоторое время покоился прах Бориса Годунова. Тело Годунова, которое сперва было погребено с почестью в Архангельском соборе, где стоят теперь в южном приделе три гробницы: царя Иоанна Грозного, сыновей его – царя Федора и царевича Иоанна, умершего от руки отца в 1562 году.

Борис Годунов был положен близ друга и благодетеля своего, Федора Иоанновича; его тело Лжедмитрием было вырыто в 1606 году из собора и выброшено сквозь нарочно сделанное отверстие, которого следы видны и теперь в Предтеченской церкви, пристроенной к юго-востоку собора.

^{К. Е. Маковский. Убийство семьи Годуновых}

По сказанию современников самозванца, мощи св. царевича Дмитрия тотчас по перенесении их из Углича хотели положить на том самом месте, где была могила Годунова, для чего даже была выкопана яма и выложена камнем; но после происшедших чудес они оставлены снаружи и яма заложена.

По словам тех же современников, тело Бориса Годунова, а также и тела жены и сына его Федора отвезены были без всяких почестей в один из убогих Варсонофьевских монастырей и без молитвы и последних напутствий зарыты в землю.

Труп и самого преемника Годуновых, Лжедмитрия, впоследствии обнаженный, обруганный, отвезен был тоже в Убогий дом, где теперь Покровский монастырь в Москве. По преданию, обезображенный труп московского лжецаря везли в навозной телеге конные стрельцы и толпа народа провожали его с проклятиями и ругательствами.

Телега с трупом не прошла в ворота Убогого дома; мертвеца стащили с телеги и бросили в яму, где хоронили воров, разбойников, казненных, замученных в застенках и умерших в опале.

В то время, когда везли самозванца, стояла ужасная буря, несмотря на то, что это было в мае месяце 1606 года. Такая же буря была и в день встречи самозванца в Кремле.

В течение семи дней, пока труп самозванца лежал в Убогом доме, стояли такие морозы, что поля покрылись снегом и сады все вымерзли. Народное суеверие приписало все это волшебству самозванца: ропот в народе был страшный, и власти присудили труп Лжедмитрия отвезти в подмосковное село Котлы, там сжечь его и пеплом выстрелить из пушки в ту сторону, откуда пришел самозванец.

^{Т. Вениг. Последние минуты Григория Отрепьева. Самозванец и Баманов в утро 17 мая}

Возвращаемся опять к Кузнецкому мосту. Как бы в противоположность монастырям Девичьему, Варсонофьевскому и Рождественскому, стояла в Кузнечном приходе несуществующая теперь церковь Флора и Лавра⁸³; близ нее грозно высился со своими башнями двор «Пушечный»; на этот двор езжали смотреть цари, как лились их пушки.

Таков был Кузнецкий мост в древности, при благоверных царях.

Своей красотой и постройками Кузнецкий мост обязан поселившемуся здесь русскому боярину, графу Ивану Ларионовичу Воронцову; тогда кузнецы здесь замолкли и вся Кузнецкая слобода поступила в его же власть.

Граф на Кузнецкой горе сразу построил шесть каменных домов, на воротах которых в екатерининское время значились №№ 403, 414, 415, 416, 480 и 481. Воронцов при своих домах разбил английские и французские сады, накопал пруды, поставил оранжереи и прочие усадебные постройки; за графом потянулись и другие бояре, жившие тогда в Москве, и к домам Воронцова быстро выстроились дома Бибиковых, Боборыкиных, князей Барятинских, графа Бутурлина, Волынского, пять домов князей Голицыных, четыре дома князей Долгоруких и еще многих других.

^{А. М. Васнецов. Площадь Ивана Великого в Москве в XVII в.}

Незаметно вскоре в боярских домах открылись две немецкие лавочки с разными уборами и туалетными принадлежностями, к которым вскоре примкнул ряд еврейских лавочек, но их вскоре выселили из этой местности.

Впоследствии, уже во время Французской революции, здесь открылось и несколько французских модных лавок с разным заграничным товаром. Тогда говорили: «Ехать на Кузнецкий мост покупать товары», а в екатерининские времена говорили: «Ехать во французские лавки».

Кузнецкий мост был самый аристократический местом Москвы; здесь с утра и до вечера сновали пешеходы и экипажи, здесь были лучшие иностранные магазины и книжные лавки. Еще в XIX столетии на Кузнецком мосту происходили веселые эпизоды карательного полицейского правосудия – и в такие часы сюда стекались толпы народа, чтоб посмотреть, как нарядные барышни в шляпках и шелковых платьях и франты в циммерманах на головах с метлами в руках мели тротуары – такими полицейскими исправительными мерами в то время наказывали нарушителей и нарушительниц общественного благочиния, а также и поклонников алкоголя.

На Кузнецком мосту в старину действительно существовал мост деревянный, но в царствование Елизаветы Петровны был выстроен каменный, «под смотрением архитектуры гезеля Семена Яковлева»; мост этот, по словам старожилов, был преплохой, его сломали гораздо позже нашествия французов.

В старину в Москве все мосты были деревянные – из плотов, которые в весеннее и осеннее время при большой воде разметывались и разбирались. Первый в Москве каменный мост на Москве-реке был начат при царе Михаиле Феодоровиче. В его царствование, в 1643 году, был вызван из Страсбурга палатный мастер Анце Яковсен по прозванию Яган Кристлер с дядею своим, Иваном Яковлевым Кристлером, для постройки через Москву-реку каменного неподвижного моста.

Строение моста продолжалось более сорока лет и окончилось в 1687 году, когда, как мы уже выше говорили, любимец царевны Софьи, князь Василий Васильевич Голицын, украшал Москву многими памятниками зодчества. Постройку, по преданию, окончил какой-то неизвестный монах. Сооружение моста обошлось правительству чрезвычайно дорого, так что после этого народная мудрость ввела поговорку:

«Дороже каменного моста».

Что же касается до первых каменных домов или палат в Москве, то первую такую поставил себе в 1419 году митрополит Иона; примеру его последовали в 1470 году гость (купец) Таракан и в 1485 боярин Василий Образец и голова Владимиров. В старину в Москве при великих князьях дворы были до того огромные, что делились как уделы, и даже два князя владели одним двором.

Велики были и дворы архиерейские, и монастырские подворья в столице. Кругом дворы огораживались забором, иногда острым тыном или заметом, иные делали каменные или кирпичные ограды, иногда там, где на дворе вся постройка была деревянная. В ограду вело двое и трое, иногда и более ворот, и между ними одни были главные, имевшие у русских некоторого рода символическое значение; они украшались с особенною заботливостью и делались иногда в виде отдельного проездного строения.

У самых ворот строилась караульная избушка, называемая воротнею. При царе Алексее Михайловиче, в 1681 году, приказано было в Кремле, в Китай-городе и Белом городе строить исключительно одни каменные строения и для этого выдавали из приказа Большого дворца хозяевам на постройку кирпич по полтора рубля за тысячу, с рассрочкою на десять лет, а тем, которые не имели средств сооружать каменные постройки, приказано делать вокруг дворов, по крайней мере, каменные ограды.

Форма деревянных домов в старину была четырехугольная; особенность русского двора была та, что дома строились рядом с воротами, а посредине от главных ворот пролегала к жилью дорога. Вместо того, чтобы строить большой дом или делать к нему пристройки, на дворе сооружали несколько жилых строений, которые носили название хором, постройки были жилые, служебные или кладовые; жилые носили наименование избы, горницы, повалуши, сенника.

Изба – было общее название жилого строения. Горница, как показывает самое слово, было строение горнее, или верхнее, надстроенное над нижним, обыкновенно парадное, чистое, светлое, служившее для приема гостей; повалуши в старину служили для хранения вещей; сенником называлась комната холодная, часто надстроенная над конюшнями и амбарами; служила она летним покоем, необходимым во время свадебных обрядов.

В зажиточных домах окна делались большие и малые; первые назывались красными, и в каменных зданиях они были меньше, чем в деревянных. Изнутри окна заслонялись втулками, обитыми красными материями, а с наружной стороны закрывались на ночь железными ставнями, особенно в каменных домах; вместо стекол употребляли чаще слюду; стекло исключительно доставлялось из-за границы, и для окон преимущественно употреблялись цветные.

^{А. Васнецов. Семиверхая угловая башня Белого города в XVII в.}

Внутреннее расположение боярского дома старого времени, как и убранство горниц, было крайне неприхотливое; все стены, кроме капитальных, рубились деревянные, мебель – самая простая: широкие лавки по стенам, постланные у богатых азиатскими коврами, большой дубовый стол, такие же передвижные скамьи, поставец с посудою, кровать с пологом, наконец, выложенная затейливыми изразцами печь с лежанкою, топившаяся из сеней и развалисто выдвигавшаяся на первый план горницы; ни зеркала, ни картины не украшали горниц до половины XVII века; первые зеркала явились в Москве у боярина Артамона Сергеевича Матвеева в 1665 году; картины гравированные и живописные явились тоже в тех же годах.

Признаком довольства дома почиталось обилие пуховиков и подушек. Богатством дома также была и божница или киота с образами, в богатых окладах, с жемчугами и драгоценными каменьями. В старину боярин любил щегольнуть богатством одежд: дорогие одежды означали первостепенных царских вельмож.

Аристократ того времени отличался также множеством челядинцев в доме, также обилием кушаньев и богатством своего погреба, обильными ставленными крепкими медами. У богатого боярина дом всегда был полон бедных дворян-«знакомцев»; если такой боярин выезжал куда-нибудь в гости, то и знакомцы за ним следовали. Домашний штат имел еще сказочника, шута или дурака и затем непременно карлика, который прислуживал ему. Подобные миниатюрные прислужники были даже и у архиереев; так, на картине в «Новом Иерусалиме», писанной по приказу царя и изображающей во весь рост патриарха Никона, окруженного современниками, уцелел для потомства карло-келейник этого иерарха.

К числу домочадцев богатого боярина принадлежал и священник домовой его церкви, или, где ее не было, живший по договору, для пения в самом доме всех церковных служб, кроме обедни. Наконец, на дворе, в прихожих и лакейских всегда ютилось много странников, калек, юродивых и других людей, кормившихся от боярской трапезы.

^{Москва. Крестовая палата в Кремлевском дворце}

Несмотря на то, что такой образ жизни был уничтожен Петром I, но он все-таки с маленькими изменениями существовал еще в допожарную эпоху.

Батюшков, посетивший Москву в 1812 году, говорит про одного из бар, что, войдя в дом его, можно было увидать в прихожей слуг – оборванных, грубых и пьяных, которые от утра до ночи играли в карты.

Комнаты этого барина были без обоев, стулья без подушек, на одной стене – большие портреты в рост царей русских, а напротив – Юдифь, держащая окровавленную голову Олоферна над большим серебряным блюдом, и обнаженная Клеопатра с большой ехидной на груди – чудесные произведения кисти домашнего маляра. В час обеда на столе стояли щи, каша в горшках, грибы и бутылки с квасом. Сам хозяин сидел в тулупе, хозяйка в салопе; по правую сторону – приходский поп, приходский учитель и шут, а по левую – толпа детей, старуха-нянька, мадам и гувернер из немцев. Большой двор этого барина тоже не отличался чистотой и весь был завален сором и дровами, позади был огород с капустой, редькой и репой, как водилось еще при дедах.

Но не так уже жил в то время бывший царедворец Елизаветы или Екатерины II; в доме такого вельможи было сборное место русского дворянства. Большие залы в большом здании такого барина вмещали по нескольку сот гостей, начиная от вельможи до мелкопоместного дворянина. Праздники и пиршества тянулись по неделям.

К таким богатым домам в Москве принадлежал и дом младшего из братьев Михаила и Романа Воронцовых, графа Ивана Илларионовича (1709–89), бывшего уже к 1760 году генерал-лейтенантом, а в царствование Екатерины II находившегося в отставке и жившего то в Москве, то в тамбовском своем имении.

И. И. Воронцов был женат на дочери известного по своей несчастной судьбе кабинет-министра Волынского; этот брак не увеличил состояния младшего из Воронцовых, человека строгой честности и чуждого всякой сомнительной наживы. Впоследствии, однако, происшедшая от Ивана Илларионовича младшая отрасль графов Воронцовых приобрела весьма значительное состояние, благодаря своему родству с князьями Дашковыми по знаменитой Екатерине Романовне Дашковой, вышедшей замуж за князя Михаила-Кондратия Ивановича Дашкова.

Князья Дашковы⁸⁴ из Рюриковичей не были знатны, имя их не встречается в русской истории и оно получило известность только через княгиню Екатерину Романовну; но, живя скромно, они копили все более и более, причем накопленное ими не дробилось между размножавшимися наследниками.

Напротив, даже к исходу XVIII века все богатство князей Дашковых сосредоточилось в руках одного владельца, бывшего последним в их роде. Перед смертью князь Дашков завещал все свое имение внучатному брату своему, графу Ивану Илларионовичу Воронцову, получившему в 1807 году от императора Александра I дозволение именоваться потомственно графом Воронцовым-Дашковым.

По свидетельству современников, сын Ивана Воронцова, граф Ларион Иванович, отличался не старинным, но новым «дивным хлебосольством». Бывало, спросишь любого московского дворянина:

– К кому ты нынче?

– К его сиятельству графу Лариону Ивановичу: там у него и «ломбер», и «шнип-шнар-шнур»⁸⁵, и накормят, и напоят досыта; там у него и всякая новость – чего душа хочет!

Простонародье звало его «боярином в боярах».

– Этот боярин – не как другие, – говорил московский обыватель, – сплетней не плел, старух не слушал, все видел сам, все изведывал своею особою, а не через дворецких. Такая шла про него слава.

После смерти Воронцова сын его, Иван Ларионович, переехал в приход «Риз Положения» на Большую Калужскую улицу, а дом его купила богатая помещица Бекетова и зажила в нем тихо на половине своего пасынка, Платона Петровича Бекетова, известного мецената и литератора того времени.

В одном из флигелей своего большого дома последний завел типографию, лучшую в то время в Москве, а в другом его флигеле между чепцами и шляпками открылась его книжная лавка – сборный пункт всех московских писателей того времени.

До Бекетова никто не издавал с таким тщанием книг. В 1811 году он напечатал маленькое прекрасное издание на веленевой бумаге «Душеньки» Богдановича, которое до выпуска в продажу почти все погибло во время нашествия французов; уцелело только всего одиннадцать экземпляров.

Бекетов в 1803 году печатал на свой счет журнал «Друг просвещения», памятный только тем, что в нем архиепископ Евгений начал печатать «Словарь светских писателей».

В типографии же Бекетова была напечатана в весьма небольшом количестве экземпляров книга «Путешествие NN в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия». К этой книге была приложена виньетка, на которой изображен В. Л. Пушкин, очень похожий. Он представлен слушающим Тальма, который дает ему урок в декламации. Шутка эта написана стихами И. И. Дмитриевым еще в начале 1803 года. В. Л. Пушкин, как мы уже говорили, очень любил читать свои стихи – «хоть слушай, хоть не слушай их», как говорит И. И. Дмитриев в этой книге. Пушкин был большой библиофил; у него была роскошная библиотека, сгоревшая в Москве в 1812 году. Потом он собрал другую, но не столь уже замечательную.

В числе книг, изданных Бекетовым, замечательно еще «Описание в лицах торжества, происходившего в 1626 году, февраля 5-го, при бракосочетании государя царя и великого князя Михаила Федоровича, с государынею царицею Евдокиею Лукьяновною из рода Стрешневых» 1810 г. Особенно известен его «Пантеон Российских Государей», три тома с гравюрами. Граф Ростопчин у Бекетова напечатал свои «Мысли вслух на Красном Крыльце» и т. д. Семья Бекетовых принадлежала к одной из аристократических в Москве – сестра его была замужем за Дмитриевым, сын которой, И. И. Дмитриев, был министром и поэтом; одна из дочерей Бекетова была замужем за Балашовым, который был долгое время обер-полицеймейстером в обеих столицах и министром полиции.

В тридцатых годах XIX столетия все диковины домов, бывших Воронцова, не существовали – пруды и фонтаны давно там иссякли.

В одном из главных домов помещалась Медико-хирургическая академия, и в помещении, где была типография Бекетова, стояли в анатомическом кабинете, страшно оскалив зубы, человеческие скелеты.

По старой Калужской, или Серпуховской, дороге, в нескольких верстах от Москвы была дача этого же Бекетова: это был препоэтический уголок, никому недоступный, обнесенный сплошным тыном, орошаемый с одной стороны небольшою речкою, с другой – защищенный оврагом.

Как заколдованная, стояла дача между распутий, и только по седым ветлам, видным издали, догадывался о ее существовании проезжий. Два крутых холма, расступясь, дали место даче, подымающейся из долины в гору. С соседнего холма виднелось ровное зеркало пруда в зелени.

Вдоль изгороди шла дорога, которая доходила до деревянных ворот с будкою сторожа. Широкая, прямая дорога вела к подъезду под одно крыло полукруглого дома. Она была огорожена некогда стрижеными шпалерами акаций. Перед задним фасадом дома – луг с добрую версту, опушенный парком из берез, лип, кленов, сосен, кедров, елей, лиственниц, тополей и ясеней, расположенных группами в перспективе, на которой ничто не останавливает взора.

Дом, стоя на холме, разделял дачу пополам: спереди тоже луг, под лугом зеркальный пруд; рощи, понижаясь кругом, давали вид вдаль на реку; еще далее виднелся Симонов монастырь, как на картинке.

«Все местоположение, по словам современника, гористое, нет ста шагов ровных; вьются дорожки в чаще леса, по окраине лугов, наводя на живописные виды; там курган, тут – пруд, долина, чаща, кривое дерево, обрыв к речке и т. д. Гуляя по парку, думаешь быть далеко, а всего три версты за заставою. Дом очень старой архитектуры, комнат немного, но прекрасных. Зала, библиотека и столовая с мраморными каминами и колоннами, расписанными Скотти. Из библиотеки комната канареечная, усыпанная песком, усаженная деревьями, где было сотни птиц. Из нее сход в оранжерею, бывшую единственною после Горенской. Там не стояло кадок, горшков; все растения сидели в грунте, между ними вились дорожки, и посетитель гулял, как на воздухе, между огромными Музами, пальмами; над водоемом стлались водяные растения; стены скрывал плющ, виноград; камелии росли кустами, магнолии – деревьями. Из второго этажа на луг идет сход без ступеней, обложенный дикими каменьями и заросший кругом деревьями».

Такова была дача еще до тридцатых годов; в пятидесятых же, отворив дверь из дома в оранжерею, вы натыкались на кучу мусора. Дача тогда продавалась под кирпичные заводы, и кедры уже были намечены на топливо, в залах с колоннами предполагалось наставить ткацких станков для выделки нанки, в пруду – мочка миткаля, набойки и т. д. Прошли и эти времена, и не осталось уже и ничего от парка, превращенного в трехчетвертные сажени дров. На лугу также уже не растет и картофель.

На Арбате, в приходе Бориса и Глеба в петровские еще времена стояли богатые каменные палаты ближнего боярина царя Алексея Михайловича, Ивана Алексеевича Мусина-Пушкина, бывшего при Петре главным начальником Монастырского приказа, управляющим петербургской типографией и сенатором.

Мусин-Пушкин обладал большим умом и находился в большой милости при дворе. Семейное предание в роду Мусиных-Пушкиных объясняет эту милость родственными отношениями Тишайшего царя к жене Ивана Алексеевича.

По этому преданию, старший сын Пушкина, Платон, был сыном царя Алексея. П. Ф. Карабанов по поводу этого рассказывает, что Пушкин добровольно уступил свою супругу царю. И царь, утешась и любя этого Платона, иначе не называл его, как «мой сын Пушкин». Он был замечательно похож на Петра. За это сходство Петр Великий сильно благоволил к нему и любил называть его своим братом.

Род Мусиных-Пушкиных – один из древнейших русских боярских родов, известный еще в двенадцатом веке. Император Петр произвел Ивана Мусина-Пушкина в действительные тайные советники и пожаловал его первым русским графом.

Старший сын его, Платон, воспитывался за границей и, возвратясь в 1714 году из Парижа, хотел жениться на дочери князя М. П. Гагарина; но молодая княжна не пошла за него и предпочла идти лучше в монастырь. Вскоре Петр отправил его опять за границу для обучения дипломатической части; сперва он был послан в Голландию, к князю Б. А. Куракину. Государь снабдил Мусина-Пушкина рекомендательным письмом следующего содержания:

«Господин подполковник! Посылаем мы к вам для обучения политических дел племянника нашего Платона, которого вам, яко свойственнику свойственника, рекомендую. Петр».

Спустя три года он уже является уполномоченным при датском короле и после посылается в Париж для переговоров. Но недолго продолжалось дипломатическое служение графа Платона: престарелый его отец упросил императора вызвать его в Москву, у старика он был тогда один сын – два другие уже не были в живых: один утонул, купаясь в Москве-реке; другой умер в 17 лет.

Прибыв в Москву, он был назначен присутствовать в московской конторе Правительствующего Сената и произведен в статские советники. При вступлении императрицы Анны на престол граф Платон был назначен смоленским губернатором, вскоре переведен в Казань и оттуда в Эстляндию, и затем ему велено быть президентом Коммерц-коллегии и сенатором.

Возвышением своим в это царствование он был обязан своему другу Артемию Волынскому, тогда сильному кабинет-министру императрицы. Но эта дружба и приязнь впоследствии навлекла на графа большое несчастие. Февраля 14-го, 1740 года он был пожалован орденом св. Александра Невского, а 27 июня, по доносу герцога Бирона, лишен чинов, орденов и с отрезанием языка сослан в Соловецкий монастырь за дерзкие будто бы слова против государыни. А его богатые вотчины и многие тысячи душ крестьян отписаны в казну; из одного богатого его московского дома на Арбате взято множество драгоценных каменьев и золотых вещей, и одного серебра несколько десятков пудов. Самый же дом отдан жене его с детьми. Помимо этого дома, у графа было несколько домов и в Петербурге: так, один его дом на Мойке отличался богатою мебелью, фарфоровыми вещами, попугаями и другими предметами роскоши; дом этот достался князю Н. Ю. Трубецкому с частью близлежащего места.

Другой его дом, тоже каменный, между набережной и Немецкою линиею, приписан ко дворцу для помещения дворцовых служителей. Третий его дом, на Васильевском острове, тоже взят в казну; дача между Петергофом и Стрельною отдана в вечное владение фельдмаршалу Миниху, а Клопицкая мыза в Копорском уезде – генералу Густаву Бирону, брату временщика.

Публичная казнь над Мусиным-Пушкиным происходила на Сытном рынке 27 июля, в восьмом часу утра, он был выведен вместе с Волынским и другими на площадь, где было прочитано объявление о смертной казни и помилование; язык ему был урезан еще в казарме. Граф Платон был послан в Соловецкий монастырь и посажен в так называемой Головленковой тюрьме, которая устроена внутри стены, сделанной из дикого камня, за линиею монастырских келий, в четырех саженях от озера.

Вход в нее был со стороны монастырской, через деревянный в виде полукружия острог; двое дверей, каждая на замке, вели во внутренность казармы, где стоял часовой при свете ночника с тюленьим жиром и мог согревать себя возле печи; далее, с обеих сторон казармы, находилось по одной колодничьей тюрьме в шесть аршин длиною, без печей и без свету, запираемой двумя дверьми с железными засовами. В одной из них сидел лет четырнадцать какой-то писарь Патока, а потом около года – князь Мещерский, который зимою согревал себя единственно шубами и которого вывели в другое место, чтобы дать место Мусину-Пушкину.