Текст книги "Старая Москва. История былой жизни первопрестольной столицы"

Автор книги: Михаил Пыляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 35 страниц)

Нынешняя оперетка, или, как тогда ее величали, «Малая опера», тоже уже была известна москвичам. Из таких уже пользовались успехом «Несчастие от кареты» (Княжнина), «Федул с детьми» (Екатерины Великой), «Новое семейство» (Вязмитинова) и еще некоторые другие. Особенно нравились «Федул с детьми», со своими песнями, хорошо подобранными, и «Несчастие от кареты», резкая сатира на бар – «французолюбцев». Одна афиша «Федула» составляла какую-то народную скороговорку! Для любопытства привожу часть имен пятнадцати детей Федула: Дуняша, Фатяша, Минодора, Нимфодора, Митродора, Анкудим, Никодим, Ипполит, Неофит, Парамон, Филимон и т. д.

Одна историческая песня из этой оперы: «Во селе, селе Покровском», петая актрисой Сандуновой, производила фурор во всех тогдашних салонах. Сандунова, как говорили, сама находила здесь какой-то факт из собственных своих приключений, и потому-то мастерство ее в этой песне было мастерством особенным! В «Несчастии от кареты» героиней была барыня-полуфранцуженка, которая очень желала иметь модную французскую карету и за недостатком денег на покупку ее решилась продать в рекруты крестьянина.

Домашний шут научил этого бедняка сказать его госпоже несколько французских слов с соблюдением «прононсия», и тем бедняк спас себя от рекрутчины и женился, на ком хотел. Успех эта оперетка имела тогда колоссальный, все ходили слушать пение Сандуновой и смотреть на «буфонства» любимого тогда комического актера Ожогина, от одного выхода которого на сцену публика уже помирала со смеху. Но особенный фурор в этой пьесе производила песня на напев известной песни графини Шереметевой «Вечор поздно из лесочку», петая Сандуновой и ею сочиненная:

 
Если б завтра да ненастье,
То-то б рада я была.
Если б дождик – мое счастье, —
За малинкой в лес пошла.
 

В тот романический век нежные души видели в песне Сандуновой намек на судьбу известной крестьянки «Параши» (графини) с Лизанькой (Сандуновой). Как известно, обе были актрисы и певицы, обе сыграли в свете между современниками видную героическую роль.

Позднее, с 1790-х годов, на сцену входит в моду слезливая немецкая комедия, немецкая драма и даже частью немецкая опера и трагедия, и завладевает московскою сценою Август фон Коцебу. В Москве многие дивились большому успеху Коцебу и говорили: «Как это он, Коцебу, русский подданный, мог прославить себя литературно в целой Европе?» И вследствие этого всякая пьеса Коцебу в переводе имела в Москве большой успех. Особенно с большим успехом давались его драмы: «Сын любви», «Серебряная свадьба», «Ненависть к людям и раскаяние», «Попугай», «Бедность и благородство души» и проч.

Во всех пьесах Коцебу первые женские роли играла трагическая актриса М. С. Синявская; позднее заменила ее М. С. Воробьева, «сотворенная, – как говорила тогдашняя критика, – для драм Коцебу». В «Гусситах под Наумбургом», когда эту пьесу стали часто давать в начале 1812 года, весь театр рыдал от игры этой артистки. Критика, в наивном восторге, иначе ее не называла, как «невозможною». Несколькими годами позднее такой же слезливый успех в Москве производили приезжие из Петербурга артисты Самойловы в пьесе «Павел и Виргиния»; оба, муж и жена, были превосходны; в первый раз эти артисты играли на Арбатском театре в опере «Водовоз». Н. Полевой в своих театральных воспоминаниях говорит: «Волосы стали у меня дыбом, когда Павла разлучили с Виргиниею, а когда Павел бросается в море, и потом на сцене беготня и смятение и их вытаскивают без чувства, – я едва дышал…»

Из также слезливых пьес в начале нынешнего столетия в Москве долго не сходили с репертуара две Лизы: первая – «Лиза, или Торжество благодарности», соч. Н. И. Ильина; в ней пожинала лавры Сандунова; вторая – «Лиза, или Следствие гордости и обольщения», соч. В. М. Федорова, была взята им из повести Карамзина «Бедная Лиза»; в роли последней из Лиз опять пользовалась успехом Матрена Семеновна Воробьева. После представления этой пьесы, по словам современников, у ничем неповинного Лизина пруда в Москве по вечерам гуляли толпами влюбленные. Какой-то непочтительный поэт невинный пруд почтил даже следующим двустишием:

 
Здесь Лиза утонула, Эра. стова невеста,
Топитесь, барышни, для всех вас будет место.
 

Отличалась также такими же элегическими достоинствами комедия Ефимьева «Преступник от игры, или Братом проданная сестра» (истинное происшествие). В Петербурге в таких немецких драмах и русских переделках имел громадный успех актер Яковлев; особенно извлекал он слезы у зрителей в «Графе Вальтроне», в «Ненависти к людям и раскаянии» и в тех же «Гусситах под Наумбургом».

Даже ничего не имеющие общего со слезами танцы и балет в то время носили характер элегический и зритель ежеминутно трепетал в ужасе за участь любовников. Так, в известном балете «Ацис и Галатея» неожиданные катастрофы с первого акта поражали публику; герой балета, бедный Ацис, с открытием занавеса тотчас же попадал неожиданно в руки ужасного Полифема – он с яростью опрокидывает его, схватывает за ногу и, как перо, бросает через сцену по воздуху. Ацис должен был бы уничтожиться от удара, но он невредимо сохраняется Амуром, подхватывающим его на лету и переносящим на облаке в безопасное место. Во втором акте Полифем застает любовников на берегу морском в самом страстном изъяснении чувств; он отрывает от горы целый обломок скалы и с яростью бросает его на них.

Гора летит и готова раздавить любовников, не ожидающих такой беды; но вдруг вся эта скала раздвояется и из нее вылетает Амур, в то же мгновение сцена переменяется, представляя восхитительнейшее зрелище – царство любви.

В этой картине вся правая сторона сцены не имела кулис, и целая гора, кипящая сверху донизу народом и занимавшая всю длину театра, выдвигалась вперед. Все проделки с падающим и летающим несчастным героем балета делались в то время с куклою, одетою Ацисом. Другой такой же слезливый балет – «Венгерская хижина» – был заимствован из истории венгерских возмущений, и ни один из зрителей не мог устоять, чтобы не тронуться до слез сценою с ребенком во втором акте, и много было пролито слез чувствительными барышнями при смотрении этого балета.

В 1871 году московскую публику восхищала балетная танцовщица, или, как ее тогда называли, пантомимная актриса Е. И. Колосова, особенно она была хороша в роли «Медеи» и «Изоры» («Рауль Синяя Борода»). Также очень нравилась публике ее русская пляска с танцором Огюстом. Знаменитая трагическая актриса Жорж даже просила ее выучить этой пляске ее меньшую сестру, которая плясала в бенефис актрисы Жорж с Огюстом. Колосова в свой бенефис в 1811 году, перед балетом («Рауль Синяя Борода», которого представлял Лефевр), участвовала в двух пьесах: в комедии Иванова «Женихи» она играла офицера Быстряя и в оперетке И. И. Вальберха «Два слова, или Ночь в лесу» роль Розы, прислуживающей в трактире.

Большие похвалы расточались в это время балетам; по ним учились, хореографические произведения того времени обнимали мир видимый и воображаемый, историю и мифологию, рыцарские романы и восточные сказки. Но какая это была история! Так, в «Альцесте» мифология греков была смешана с понятиями нашего времени, так как в древнем Тартаре фигурировали черти и фурии, одетые в платье нового покроя. Критика 20-х годов дает много интересных данных относительно театральных костюмов на московской сцене. При костюмировке на верность мало обращалось внимания. Дмитрий Донской являлся вооруженным римским мечом, Антигона в русской фате, Отелло в полусапожках, Аменаида с бриллиантовой гребенкой; своеволие в нарядах комических лиц было не менее безгранично. Жених являлся во французском кафтане, напудренным, со шпагою, а невеста – одетой по последней книжке «Дамского Журнала».

В «Бригадире» все женщины, исключая бригадиршу, были одеты в платья последнего времени, мужчины – в кафтаны 1770 года, а сын бригадира – в новомодный фрак и напудрен. Существовали привилегированные костюмы. Подьячие, приказные являлись непременно в коротких оборванных кафтанах, в треугольных шляпах; необходимою принадлежностью считались рукавицы, муфта, шпага, тавлинка. Евреи, какие бы ни были, были всегда одеты в платье польских евреев. Театральные предания, впрочем, и посейчас чтутся многими актерами. Так, первый любовник непременно является на сцену завитой бараном, а простак всегда в рыжем парике и т. д.

Как уже мы выше сказали, после пожара Петровского театра представления в Москве возобновились в доме Пашкова на Моховой, и затем, в 1807 году, сделано было распоряжение о постройке нового деревянного театра у Арбатских ворот, где оканчивается Пречистенский бульвар; на этой площади теперь устроен бассейн. Театр был построен по плану архитектора Росси и открыт 13 апреля 1808 года пьесой С. Н. Глинки «Баян», русский песнопевец древних времен с хорами и балетами. Площадь, на которой стоял театр, была вновь нивелирована и вымощена, потому что в дождливую погоду по ней ни пройти, ни проехать было невозможно от грязи.

Арбатский театр был очень красив, весь окружен колоннами, подъезды к нему вели со всех сторон; большое пространство между колонн в виде длинных галерей, соединявшихся вместе, представляло хорошее место для проездов. Внутреннее устройство театра было превосходное; декорации для него написаны были художником Скоти; балетмейстером принят Лефевр, и переведены из Петербурга танцовщики: Делиль, Ламираль и Константин Плетен. Но самая лучшая эпоха московского балета была только в следующем году, когда сюда приезжал знаменитый Дюпор, который, порхая по сцене, удивлял своею силою, грацией и легкостью; с ним танцевали петербургские танцовщицы Сенклер, Новицкая и Иконина. Дюпор поставил здесь балеты «Зефир, или Ветреник, сделавшийся постоянным», «Любовь Венеры и Адониса, или Мщение Марса» и «Севильский цирюльник». В ноябре 1809 года на этом театре играла отличная французская труппа, с известной актрисой Жорж во главе – она дебютировала в роли Федры, потом Дидоны. В это время с этой артисткой те же роли по-русски играла актриса Вальберхова; насчет игры этой артистки в Москве в то время были сложены стихи:

 
Вальберхова Дидона
Дрстойна трона!
 

Актриса Жорж во второй раз приезжала в Москву в 1812 году; в то же время на сцене Арбатского театра появилась ей соперница Семенова (Катерина Семенова). По словам критиков того времени, Семенова ничем не отличалась от французской актрисы. Лучшие литераторы того времени были руководителями Семеновой, Н. И. Гнедич по нескольку раз проходил с ней каждую роль. Русская артистка не знала твердо русскую грамоту, ей должны были начитывать роли, объяснять каждый монолог с ударением всякого стиха; последнему искусству ее обучала жившая у нее актриса П. А. Лобанова – известная артистка на роли наперсниц.

Жорж и Семенова съехались в одно время в Москву и представляли одни и те же роли; это состязание талантов вызывало в московском обществе много толков, и публика разделилась на две партии. Ариана, Меропа, Танкред чередовались на театре по-французски и по-русски. Жорж, отдавая справедливость Семеновой, говорила, что она имеет перед нею то преимущество, что играет трагедию и в прозе, которая на сцене у нее нейдет с языка.

^{И. Индейцев. Фрагмент панорамы Москвы. 1850-е гг.}

С Семеновой играли тогда первые роли Шушерин, Плавильщиков и Мочалов. Семенову вся знать Москвы приглашала к себе на вечера и за прочтение какого-нибудь монолога платила по 500 рублей. Во время представления «Меропы», в которой она явилась в роли Аменайды, ей была поднесена бриллиантовая диадема, и тогдашний поэт Ю. А. Нелединский, восхитясь ее игрою, написал в ложе экспромт, кончающийся так:

 
Всех привела в восторг! Твоих страшася бед,
Всяк чувствами к тебе, всяк зритель был Танкред.
 

Где требовалось изображение сильных страстей – Семенова не имела соперниц. Оставя совсем театр, она долго жила в Москве и участвовала во многих благотворительных спектаклях.

Из таких спектаклей особенно замечательно был устроен в большой зале Благородного Собрания, где она играла Эйлалию вместе с известным любителем Ф. Ф. Кокошкиным, на этот спектакль недоставало мест для желающих. В другой раз она играла на театре графа Апраксина, тоже в спектакле благородных любителей. В 1808 году на Арбатском театре с большим успехом давалась пьеса графа Ростопчина «Вести, или Убитый живой», в ней играли актеры Сила Сандунов в роли поэта и А. И. Лисицына в роли Мартемианы Бабровны Набатовой, развозчицы вестей.

Пьеса повторялась несколько дней сряду; самому автору так понравилась игра Лисицыной, что он на другой день после представления прислал ей сумму, равнявшуюся годовому окладу ее жалованья, подписав: «Ее Совершенству Маремьяне Бабровне Набатовой». В 1809 году 6 декабря в 8 часов вечера Арбатский театр посетил император Александр I; давали оперу «Старинные святки», и когда Сандунова, игравшая Настасью-боярышню, с кубком в руке вышла на сцену и запела: «Слава нашему царю, слава!» – все присутствовавшие встали, обратились к царской ложе и закричали: «Слава царю Александру!»

В Отечественную войну при получении сведения о Клястицком и Кобринском сражении давали на этом театре опять «Старинные святки», и здесь опять Сандуновой пришлось величать наших героев: Витгенштейна, Тормасова и Кульнева, вместе с присутствовавшей публикой. 30 августа 1812 года был последний спектакль с маскарадом в этом театре, давали «Семейство Старичковых», публика состояла почти из одних военных. При вступлении неприятеля в Москву Арбатский театр сделался одною из первых жертв пожара.

ГЛАВА VII

Московский театр в 1812 г. – Французская труппа. – Богатый театральный гардероб. – П. А. Поздняков. – Спектакли в Москве во время нашествия Наполеона. – Трагическая судьба артистов. – Возрождение московского театра. – Апраксинский театр. – Любительские спектакли. – Столыпинский театр. – Крепостные актеры. – Продажа столыпинской труппы. – Покупка труппы в казну. – Граф Гудович. – Старинные театральные обыкновения. – Отмена некоторых обычаев. – Граф Ростопчин, – Дурасовский театр. – Театр князя Хованского. – Характеристика князя. – Его шут Савельич. – Потемкинский театр.

Во время пребывания французов в Москве в Отечественную войну император Наполеон приказал отыскать французских артистов, живших в Москве, и велел для военной публики дать несколько спектаклей.

Французская труппа артистов под управлением даровитой актрисы Бюрсей, в то время всеми забытая, жила в большом доме князя Гагарина, на Басманной, в части города, совершенно противоположной той, откуда вступила неприятельская армия. Семья артистов состояла из гг. Адне, первого трагика парижского театра Сен-Мартен, Перу, Госсе, Лефебра и г-жей Андре, Перигюи, Лекень, Фюзи, Ламираль и Адне.

Короли кулис, в лаптях и сермяжных армяках, влачили свое существование в ограбленной столице. По приказу императора генерал Боссе выдал им значительную сумму денег для поправления их печального положения.

Вот как описывает актриса Фюзи³⁴ состав этой труппы, представшей перед своим директором генералом Боссе. Первый трагик явился во фризовой шинели и шапке ополчения; первый любовник – в семинарском сюртуке и треугольной шляпе; благородный отец – без сапог и с дырявыми локтями; злодей – без необходимейшей части туалета – без панталон, в коротеньком испанском плаще.

Женский персонал был одет еще скуднее. Вся труппа была разряжена так, как будто шла в маскарад нищих и бродяг. Одна только директорша, г-жа Бюрсей, была в красной душегрейке на заячьем меху и в головном уборе Марии Стюарт, с черным страусовым пером и в чалме, в которой некогда играла в «Трех султаншах» и «Заире».

Граф Дюма, которому Наполеон поручил надзор за Кремлем, открыл спрятанные в подземельях сундуки с разными богатыми придворными одеждами.

И надо представить себе, с какою жадностью, по словам Фюзи, артисты, почти нагие, бросились вскрывать сундуки московских бояр. Мужчины делили дедовские кафтаны русских; женщины отнимали друг у дружки старинные атласные роброны бабушек и т. д.

Но, несмотря на все эти роскошные наряды, у актеров недоставало самого необходимейшего – белья. Далее Фюзи говорит: «У нас не было ни платья, ни башмаков. Однако ленты и цветы посыпались на нас градом в день первого спектакля; последние находили в казармах французской гвардии». К стыду победителей, эти казармы гвардии, где развевались ленты, были святые соборы Кремлевский, Успенский, Благовещенский и Архангельский. Представления французской труппы давались на Большой Никитской, в домашнем театре Позднякова, где теперь дом князя Юсупова.

Театр П. А. Позднякова в Старой Москве славился своею роскошью, зимним садом и другими затеями прошлого вельможного барства. Спектакли Позднякова считались первыми в Москве. Сам хозяин на своих спектаклях и маскарадах важно разгуливал наряженным не то персиянином, не то китайцем. Про него сказал Грибоедов в своей комедии:

На лбу написано «театр» и «маскарад».

У него же находился и «певец зимой – погоды летней»: это был садовник-бородач, который во время балов и маскарадов, прячась в кустах, щелкал и заливался соловьем. У Позднякова режиссером театра был Сандунов, а в труппе особенно славилась актриса Любочинская.

Про Позднякова, этого московского хлебосола и увеселителя, князь Вяземский рассказывает следующий случай. У него в качестве домашнего гофмаршала или камергера состоял некто Лунин, который при дворе его хозяйничал и приглашал на празднества и проч. В Москву ожидали персидского или турецкого посла. Разумеется, Поздняков не мог пропустить эту верную оказию и занялся приготовлениями к великолепному празднику в честь именитого восточного гостя. К сожалению, смерть застала его в приготовлениях к этой тысяче и одной ночи. Посол приезжает в Москву, и Лунин к нему является. Он докладывает о предполагаемом празднике и о том, что Поздняков извиняется перед послом; за приключившеюся смертью его праздник состояться не может.

Поздняковский театр французами был приведен в порядок с необыкновенною роскошью и мог щегольнуть невиданным и неслыханным богатством. Здесь ничего не было мишурного, все было чистое серебро и золото. Ложи были отделаны дорогою драпировкою. Занавес был сшит из цельной дорогой парчи, в зале висело стосемидесятиместное паникадило из чистого серебра, некогда украшавшее храм Божий.

Сцена была убрана с небывалою роскошью. Всюду виднелись в изобилии богатейшая мебель, драгоценные украшения, мрамор, бронза – их извлекали из-под пепла и из погребов, куда москвичи прятали свои сокровища, предавая жилища огню. Кремлевские палаты, галереи Чудова монастыря и колокольня Ивана Великого были битком набиты всевозможными сокровищами и драгоценностями.

Через три дня после приказа был назначен первый спектакль. Вот первая афиша:

«Французский театр в Москве. Французские актеры будут иметь честь дать в следующую среду, 7 октября 1812 года, первое представление «Игра любви и случая», комедии Мариво из 3 актов в прозе. За ней следует «Любовник., творец и слуга», одноактная комедия Серона, в прозе. В «Игре и любви»: г-да Андрэ, Перру, Бэлькур, Бертран, а также г-жа Андрэ и г-жа Фюзий».

Цена местам была назначена следующая: первая галерея – 5 руб. или 5 франков, партер – 3 рубля или 3 франка, вторая галерея – 1 руб. или 1 франк.

Первый спектакль имел большой успех, военная публика неистово кричала «браво». Весь партер был занят солдатами: заслуженные, с крестами Почетного Легиона, сидели в первых рядах; оба ряда лож были наполнены чиновниками штаба и офицерами войск всех национальностей.

Публика при всякой оказии кричала: «Да здравствует император! Да здравствует Наполеон!» Женщин в театре было немного – несколько оставшихся гувернанток и модисток с Кузнецкого моста.

Оркестр был превосходный и состоял из лучших музыкантов гвардии. Между тем как одни солдаты смотрели на представление, товарищи их поочередно охраняли театр.

Кое-где были разложены огни, и чрезвычайное множество бочек с водою и ведер стояло около самого театра. По всей же Никитской и по бульварам тянулись сторожевые кордоны и пикеты – такие строгие меры предпринимались на случай пожара, могущего произойти на сцене.

За все время пребывания французов в Москве дано было одиннадцать представлений. Вот пьесы, которые имели успех и повторялись несколько раз: «Фигаро», «Прокурор-властелин», «Три султанши» и другие. На театре также очень нравились военной публике разнохарактерные дивертисменты из танцев; последние целиком были взяты у русских.

Из таких танцев особенно блистательно шла русская пляска, которую превосходно плясали две сестры Ламираль – по рождению русские.

Сам император не удостоил своим присутствием ни одного спектакля. Впрочем, Фюзи в своих записках говорит, что однажды Наполеон зашел на представление, когда давали пьесу «Открытая война».

Но для императора каждый вечер давался концерт из пьес любимых его авторов. Между иностранцами, жившими в Москве и уцелевшими при общем погроме, нашли итальянца, певца Таркинио, к нему добыли пианиста Мартини, сына автора оперы «Редкая вещь» и «Дианино древо», еще отыскали певицу романсов и ариеток, г-жу Фюзи.

Вот как описывает последняя один из таких концертов:

«Я пела романс, которым прославила себя в московских гостиных. В присутствии императора зрители не аплодировали; но романс, никому неизвестный, произвел некоторое впечатление. Наполеон, разговаривая с кем-то во время пения, не слышал романса, однако ж шум в зале заставил его спросить о причине графа Боссе. Мне приказано было повторить романс. С тех пор меня беспрестанно мучили этим романсом. Король Неаполитанский выпросил у меня музыку. Романс был написан в рыцарском духе.

7 октября император призвал меня и начал расспрашивать об улучшениях касательно театра. Он начал перечислять артистов, которых можно взять из Парижа, отмечая имена их карандашом на лоскутке бумаги; он говорил о мерах, которые нужно принять для скорейшего доставления их в Москву.

Список еще не был кончен, как наши занятия были прерваны неожиданным приездом адъютанта Мюрата с известием о поражении короля Неаполитанского под Тарутиным войсками Бенингсена.

В тот же вечер был отдан приказ о выступлении войск из Москвы, и бедные французские актеры были предоставлены на свою волю – оставаться ли в Москве или следовать за армией. Артисты из Москвы выехали очень печально и кончили путешествие очень трагически. Первый любовник поехал верхом, трагики и комики поместились в лазаретном фургоне, директорша и первая любовница поехали на тройках в ландо; до Смоленска они кое-как дотащились, но уже от Смоленска на них обрушились всевозможные несчастья.

Так, первый любовник потерял своего буцефала и отморозил ноги, и затем, оставленный на большой дороге, умер с голоду в лазаретной фуре.

Другой первый сюжет труппы забыл запастись рукавицами и валенками, на пути отморозил себе ноги и руки, а при переправе через Березину утопил свою жену и повозку. Директорша и первая любовница долго путешествовали на одной хромой лошади, в старом зарядном ящике, но под конец на одном из привалов, во время партизанского наезда первая любовница была сильно контужена ядром и вскоре скончалась.

Сам директор, граф Боссе, долго путешествовал верхом на пушке, отморозил себе ноги и кое-как добрался до Франции».

По выходе французов из Москвы первый посетил Наполеоновский театр известный драматург князь А. А. Шаховской.

Вот что он увидел здесь: на сцене валялись дохлые лошади, лестница, коридоры и зал были загромождены мебелью, зеркалами, музыкальными инструментами.

В уборных валялись обрезки парчовых и бархатных материй, из которых артисты выкраивали себе кафтаны, а артистки сооружали юбки, береты и спенсеры.

Наши русские актеры в годину Отечественной войны потерпели немало.

Князь И. М. Долгоруков в своем «Капище сердца» рассказывает:

«Когда партизаны-неприятели уже грабили в окрестностях около нашей подмосковной, мы снабдили подводами семейства актеров: Мочалова с женою и дочерью и певицу Насову с матерью и доставили им возможность дотащиться до Ярославля.

При всем горе и несчастии, в котором всякий из нас тогда находился, были минуты, в которые нельзя было не расхохотаться. Например, когда я увидел, что Насова натягивала дугу у телеги и сама в нее впрягала лошадь, Насова, которую я помню в театре, дающую оперу в свой бенефис, которой, кроме четырех тысяч сбору в один вечер, летели еще из партера на сцену кошельки с особенными подарками признательности – видеть же ее около лагуна с дегтем и клячи было жалко и смешно.

Не меньше был забавен и Мочалов, когда он вдруг прибежал к матери моей и трагически вопиял против невежества нашего управителя. Дело было в следующем: Мочалов, видя, что мы слишком стеснены, желал нанять квартиру на заводе; управляющий заводом, узнав, что он актер, запретил ему отдавать квартиру, говоря, что Господь покарает весь завод за то, что он приютил в такое тяжкое время грешника – актера».

Этот Степан Мочалов был отец известного в свое время трагического актера П. С. Мочалова.

Театр московский возродился только в 1814 году. Первая пьеса, игранная на московской сцене, была драма Бориса Федорова «Крестьянин-офицер, или Известие о прогнании французов из Москвы». Пьеса шла тридцать раз кряду.

Но ранее этого еще в Москве давали на частном театре графа С. С. Апраксина, на Знаменке, любимую оперу «Старинные святки»; помимо этой пьесы, шли там патриотические пьесы «Храбрые кирилловцы при нашествии врагов», соч. Вронченки, затем «Освобождение Смоленска», «Всеобщее ополчение» и комедия Бориса Федорова «Прасковья Прадухина».

Дом Апраксина в Москве был самый гостеприимный. Судить о широком хлебосольстве этого барина можно по тому, что, как рассказывает князь Вяземский, он вскоре после нашествия французов дал в один и тот же день обед в зале Благородного собрания на 150 человек, а вечером в доме своем – ужин на пятьсот. Но не одними балтазаровскими пирами угощал Москву Апраксин, и более возвышенные и утонченные развлечения и празднества находили там москвичи. У него бывали литературные вечера и чтения, концерты и так называемые благородные, или любительские, спектакли.

В его барском доме, как мы уже говорили, была обширная театральная зала; там давали в особенности славившуюся тогда оперу «Диана и Эндимион», в которой гремели охотничьи рога, за кулисами слышался лай гончих собак, а по сцене бегали живые олени. У него шли пьесы «Ям», «Филаткина свадьба», «Русалка» и проч. После французов там долго давался дивертисмент под названием «Праздник в стане союзных войск», с солдатскими песнями. В труппе Апраксина были известный комик Малахов. и замечательный тенор Булахов (отец) с металлическим голосом и безукоризненной методой.

Про Булахова говорили итальянцы, что если бы он пел в Милане или Венеции, то затмил бы все европейские знаменитости. В любительских спектаклях у Апраксина играли два очень талантливых любителя – два соперника по искусству – приятели Апраксина, Ф. Ф. Кокошкин и А. М. Пушкин: первый заведовал у него русскою сценою, другой – французскою.

Оба были превосходные актеры, каждый в своем роде. Первый был трагический актер старинных сценических преданий и обычаев; второй был тоже большой знаток сценического искусства и на театре был как дома, играл свою роль, как чувствовал и понимал, и был неподражаем в комедии Бомарше, в роли Фигаро.

На театре Апраксина много лет играли императорские актеры, и опера итальянская выписана и учреждена была тоже при содействии Апраксина. Когда умер граф Апраксин, то в Москве про смерть его ходили разные слухи и рассказывали следующий, бывший с ним в молодости, случай.

Он был с кем-то в приятельских отношениях. По каким-то служебным неприятностям этот приятель вынужден был выйти из военной службы. Он поселился в Москве – это было в царствование Екатерины II. Увольнение от службы делало его положение в обществе сомнительным.

Он умирает. По распоряжению градоначальника отменяются военные почести, обыкновенно оказываемые при погребении бывшего военного лица. Апраксину показался такой отказ несправедливым; он командовал тогда полком в Москве и прямо от себя и, так сказать, частным образом воздал покойнику подобающие почести.

В ночь, следующую за погребением, является ему умерший, благодарит за дружеский и благородный поступок и исчезает, говоря ему: «До свидания». Другой раз является он ему и говорит: «Теперь приду к тебе, когда мне суждено будет уведомить тебя, что ты должен готовиться к смерти».

Прошли многие годы. Апраксин успел состариться и позабыть видение. Наконец, он легко занемогает; ни доктор, ни домашние не видят в нездоровье его опасности, но он грустен и задумчив. Проходит несколько дней, и он, к удивлению брата, быстро угасает. Эту неожиданную смерть в то время и объяснили третьим видением или сновидением, которого он был жертвою.

Кроме театра Апраксина, после французского погрома уцелел еще другой барский театр; помещался он в Знаменском переулке, близ Арбатских ворот, в доме Столыпина; театр этот после перешел во владение к князю Хованскому и позднее был продан последним князю Трубецкому вот по какому случаю. По соседству с ним был дом князя А. И. Вяземского, у Колымажного двора. Когда князь скончался, на отпевание был приглашен московский викарий. По ошибке он приехал в дом Хованского и, увидев князя, сказал ему: «Как я рад, князь, что встречаю вас; а я думал, что приглашен в дом для печального обряда». Хованский был очень суеверен и вовсе не располагал умирать. Он невзлюбил дома своего и поспешил продать его при первом удобном случае.

Труппа актеров А. Е. Столыпина в свое время пользовалась большой известностью. Особенно славилась в ней опереточная актриса «Варинька» (Столыпинская), впоследствии вышедшая замуж за известного писателя Н. Страхова.

До 1806 года почти вся труппа Петровского театра состояла за небольшим исключением, из крепостных актеров Столыпина.

Крепостных актеров от свободных артистов отличали только тем, что на афишах не ставили буквы «Г.», т. е. «господин» или «госпожа», да и обращались с ними тоже не особенно любезно.

Так, С. П. Жихарев рассказывает: «Если они зашибались, то им делали тут же на сцене выговор особого рода»-. В 1806 году этих бедняков помещик намеревался продать.

Проведав про это, артисты выбрали из среды своей старшину Венедикта Баранова; последний от лица всей труппы актеров и музыкантов подал прошение императору Александру I:

«Слезы несчастных, – говорил он в нем, – никогда не отвергались милосерднейшим отцом, неужель божественная его душа не внемлет стону нашему. Узнав, что господин наш, Алексей Емельянович Столыпин, нас продает, осмелились пасть к стопам милосерднейшего государя и молить, да щедротами его искупит нас и даст новую жизнь тем, кои имеют уже счастие находиться в императорской службе при Московском театре. Благодарность будет услышана Создателем Вселенной, и он воздаст спасителю их»

Просьба эта через статс-секретаря князя Голицына была препровождена к обер-камергеру А. А. Нарышкину, который представил государю следующее объяснение: