Текст книги "На своем месте (СИ)"
Автор книги: Михаил Казьмин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
У сельского старосты удалось узнать чуть больше. Приехали Курневы из земли Орловской, так что ежели какая родня у них и была, то там только, ни о каких выездах Алёны Курневой за пределы волости староста не слыхал даже, как и саму Курневу никто из иных мест не навещал. Сын её Митька, как мать померла, распродал всё, что ему от неё досталось, подался в Москву и более его в родном селе не видали ни разу.
Не поленился Шаболдин проехаться и в село Чижево, где в волостной народной школе ещё служил учитель, помнивший Митю Родимцева. По словам учителя, учеником Родимцев был способным, успевал по всем предметам на «хорошо» и «отлично», но вот хорошим поведением поначалу похвастаться не мог – другие ученики дразнили его безотцовщиной, а то и совсем уж бранными словами, а он в ответ сразу лез в драку. Впрочем, никогда он на дразнивших не показывал, про синяки неизменно говорил, что упал, так что дети быстро его зауважали за то, что не ябедничал, да и силушкой Митя обижен не был, и получать от него тумаков всем вскорости как-то расхотелось. Во всяком случае, раз Юревич видел похвальный лист Родимцева, выдачу коего учитель и подтвердил, то поведение ему в том листе записали как примерное. Надо ли говорить, что ни про каких родственников Родимцева учитель слыхом не слыхивал? Какого-то особого приятельства у Родимцева тоже ни с кем в школе не завелось, в этом учитель был уверен.
– И потому, Алексей Филиппович и Михаил Дорофеевич, – перешёл Шаболдин к подведению итогов своей поездки, – ни в каком селе Балашине искать Родимцева надобности нет. В Москве он прячется, в Москве!
[1] 1 ведро = 12,3 л. То есть ёмкость самовара составила 6,15 л – на троих вполне нормально
Глава 27
О делах сыскных и домашних
Не скажу, что пока я в розыскных делах не участвовал, дела те самые так уж сильно продвинулись, но не возьмусь и утверждать, что они стояли на месте. Тайный исправник Мякиш разослал своих молодцов по сберегательным кассам, где господин Смирнов сделал денежные закладки, но к успехам, коими можно было бы похвастаться, это не привело – две из шести тех закладок, по ста пятидесяти рублей в каждой, Родимцев успел опустошить перед появлением тайных, другие четыре оставались пока нетронутыми. То ли Родимцев решил подождать, потому как уже имел на руках более шестисот рублей, то ли вообще не для него Смирнов те закладки приготовил, исключать каковую вероятность тоже не следовало с учётом открывшейся нам чрезвычайной предусмотрительности издателя. Что ещё интересно, сам Родимцев снял деньги только по одной из двух сберегательных книжек, по второй деньги снимала некая девица. Описание её, данное людям Мякиша кассиром, какой-то особой узнаваемостью не отличалось, да и лицо своё, как сказал кассир, она прикрывала веером, коим постоянно обмахивалась, так что только и смог он разглядеть, что одета девица была, как это нередко бывает у среднего достатка мещанок – вроде и по-господски, но явно в очень недорогие вещи. Веер, кстати, в такую манеру подражать благородным сословиям тоже вписывался вполне логично, если только девица целенаправленно не использовала его именно как прикрытие лица. Как бы там ни было, Родимцев со своей подругой тайных тут опередил, и потому я не видел ничего удивительного в том, что рассказывал Михаил Дорофеевич обо всём этом совершенно без удовольствия.
Должен, однако, заметить, что и Шаболдину похвалиться было почти что нечем. Со своими новыми полномочиями Борис Григорьевич зарядил сразу три губных управы проверять на своей земле доходные дома, работа эта ещё продолжалась, но пока что выглядели её итоги ничуть не лучше, чем у тайных. В тех меблированных комнатах, что стоили выделявшихся Смирновым денег, нашлись восемьдесят три девицы с именами на «М», но пятьдесят восемь из них проживали в домах, где приём гостей противоположного пола жильцам не дозволялся, ещё четырнадцать молодых людей у себя не принимали, к одиннадцати кавалеры хаживали, но под описание Родимцева никто из оных не подходил. Среди жиличек, недавно съехавших, имена на «М» носили двадцать восемь, вот как раз сейчас их и проверяли, но к Шаболдину пока что докладов об итогах проверки не поступило. В общем, получалось так, что выпав почти что на седмицу из розыска, я ничего, можно сказать, и не пропустил. Ну, ничего важного уж точно.
Куда, спросите, я на эти дни пропал? Да никуда, собственно, дома был. Просто сначала наши вернулись из Ундола в Москву, потом вовсю шла подготовка к празднованию дня моего рождения, потом мы этот самый день отмечали, а там после всей этой предпраздничной суеты и праздничного застолья пару дней пришлось и отдохнуть.
С возвращением любимой супруги, сына и названой сестрицы в дом вернулась и та жизнь, к которой я уже успел привыкнуть – спокойная и организованная, но всё же время от времени разнообразимая слегка беспорядочным весельем, главным заводилой в котором выступал Барсик. Зверь изрядно подрос и уверенно встал на путь превращения в матёрого котяру, но царственной важности, коей отличались его достойные предки, пока не приобрёл, а потому всячески чудил, развлекая себя и нас. Судя по рассказам Оленьки и её же многочисленным рисункам, на природе Барсик многому научился у тамошних котов, и теперь вовсю применял новоприобретённые знания и навыки. Впрочем, возвращению в городской дом котейка обрадовался, судя по той деятельной помощи, что он оказывал прислуге в разборке и расстановке привезённых вещей, постоянно залезая в короба, чемоданы и сундуки, а затем с радостным мявом выпрыгивая оттуда в самые неожиданные моменты. Варварушке с Оленькой, судя по их цветущему виду, отдых в имении тоже пошёл на пользу, Андрюша, как уверяла супруга, стал лучше кушать и крепче спать, в общем, съездили уж точно не зря. Приехали мои уже в послеобеденное время, так что получилось очень удачно – суета с разборкой вещей помогла нам с Варенькой легко и незаметно пережить время до ночи, а уж тогда-то мы и отметили окончание разлуки, как оно по-настоящему положено…
Хлопоты с обустройством вернувшихся домочадцев плавно перетекли в подготовку к празднованию моего двадцатишестилетия. Дата, конечно, не круглая, но для меня это десятый, юбилейный день рождения в теперешнем моём мире, а потому отметил я его не то чтобы прямо уж с каким-то эпическим размахом, но вполне торжественно. Праздничное пиршество, во всяком случае, закатил такое, что вспоминать его родные мои и близкие будут, думаю, ещё долго. Позвал я только самых близких – родителей, братьев с жёнами и сестру с мужем, дядю с тёткой и двоюродным братом, тестя с тёщей и шурином, по традиции, идущей с времён жизни в родительском доме, ещё и доктора Штейнгафта с отцом Маркелом. Наговорили мне дорогие гости добрых слов, наслушались преисполненных благодарности и признательности речей от меня, надарили подарков, в общем, праздник более чем удался – настолько, что пришлось, как я уже сказал, от него ещё и отдыхать, прежде чем я почувствовал в себе силы вернуться к розыскным заботам.
Нельзя сказать, что за всё время этакого своего отпуска я над нашим делом не задумывался. Просто едва начав размышлять, наткнулся я на одно обстоятельство, лежавшее на самом виду и, должно быть, именно потому ни мною, ни Мякишем, ни Шаболдиным ранее не замеченное. Между тем, оно настолько сильно противоречило всему, что нам известно, что ни о чём другом думать у меня не получалось, а с прибытием моих стало уже и не до того. Так что, едва я выслушал новости, коими поделились со мной тайный исправник и старший губной пристав, как поставил мучивший меня вопрос и перед ними:
– Михаил Дорофеевич, Борис Григорьевич, я тут вот о чём подумал, – Мякиш и Шаболдин посмотрели на меня с некоторой расслабленностью, видимо, ожидая каких-то не самых существенных замечаний по поводу изложенного ими. Портить им настроение я не особо и хотел, но пришлось. – Мы с вами не раз и не два убеждались уже в необычайной предусмотрительности господина Смирнова. – Оба моих собеседника согласно кивнули, даже и почти одновременно. – Так почему же Иван Фёдорович не оставил завещания? Я понимаю, родственников у него нет, но вот уж, простите, не думаю, что Смирнову всё равно, что станет после него с его делом…
– Хм, а ведь и верно, – поддержал меня Шаболдин. – Михаил Дорофеевич, может быть, вы что-то о том знаете?
– Ни о каком завещании Смирнова нам ничего не известно, – покачал Мякиш головою. – В конторе присяжного поверенного Карцева завещания Ивана Фёдоровича точно нет. Но вы, Алексей Филиппович, правы, оно и вправду очень странно… И ведь ни Павлов, ни Юревич тоже ничего не знают… Однако на розыск Родимцева это необъяснимое явление, полагаю, никак не влияет, – Мякиш, похоже, сообразил, что дальнейшие разговоры об этом могут привести к тому, что губные в лице Шаболдина узнают лишнее, а потому решил переменить тему.
– Пожалуй, – согласился с тайным исправником Шаболдин. – Стало быть, продолжаем искать Родимцева…
Решили, что губные пока продолжат проверку съехавших из приличных меблированных комнат жиличек с именами на «М», а дальше будут работать по её итогам, тайным же досталась задача либо найти завещание Смирнова, либо окончательно убедиться в его отсутствии, причём второе нам всем представлялось даже более вероятным. Я же снова остался не у дел, о чём никак не печалился – и подумать мне было над чем, и более практическое занятие себе я тоже нашёл. Вот с него, занятия, и начал, отправившись в колясочную мастерскую Пахома Загладина.
Что я там забыл? Ну, знаете ли, дети имеют свойство расти, и уже скоро Андрюша Левской из своей коляски вырастет, а там, не успеешь оглянуться, и ножками топать начнёт. Вот тогда очень кстати будет коляска сидячая, а её надо придумать, потому что я говорил уже, кажется, какое убогое зрелище в этом мире являют собой такие коляски. Здешние мастера ничуть не глупее конструкторов бывшего моего мира, просто живут они в другой среде и действуют на другой базе знаний и наработок. Зато если им ткнуть пальцем в нужном направлении, суть они схватывают моментально, а дальше уже вполне самостоятельно думают, как поставленную задачу выполнить, и думают в большинстве случаев правильно. Убедившись в этом на опыте работ над винтовками, карабинами и револьверами, я и в колясочном прогрессорстве решил действовать сходным образом. Объяснив Пахому задачу и набросав ему общую схему складной сидячей коляски, я уверился в том, что идею мою он понял, и отбыл домой. Вот сделают у Загладина первый образец, там уже будет во что тыкать пальцем и с похвалами, и с конструктивной критикой, а потом придёт время оформлять очередную привилегию и начинать выпуск новой модели. И людям хорошо, и мне лишние деньги…
Домой вернулся как раз к обеду. Отдав должное сытным и вкусным яствам, поболтав за послеобеденным чаем с Варварушкой и Оленькой, я удалился в кабинет, устроился поудобнее в кресле и принялся размышлять.
Итак, прекрасно зная о собственном нездоровье, составлением завещания Смирнов не озаботился, и это, замечу, при том, что в отсутствие каких бы то ни было родственников в выборе наследников он имел полную, ничем и никем не ограниченную, свободу. Да, очень может быть, что Мякиш, говоря о том, что наследовать Смирнову будет казна, сказал мне не всё, и какие-то заблаговременные договорённости с Палатой тайных дел относительно судьбы своего наследства у Ивана Фёдоровича имелись. Более того, они, эти самые договорённости просто обязаны были существовать, потому как и я не мог поверить, что так уж прямо равнодушен был этот в высшей степени предусмотрительный человек к судьбе своего дела, и Палата тайных дел не допустила бы прекращения деятельности столь полезного для себя предприятия, как Русское телеграфное агентство. Да и кто продолжит издание популярных у образованной публики «Московского вестника» и «Русского слова», для тайных тоже вопрос не из последних. Никакого разумного объяснения такого положения я не видел, но это же вовсе не означало, что того объяснения нет. Есть оно, не может его не быть, а то, что я его не знаю, можно и нужно исправить.
Тут, кстати, и ещё один вопрос вставал во весь свой немалый рост: почему Смирнов, явно покровительствуя Родимцеву, не сделал его своим наследником? Ну или хотя бы одним из наследников? Я понимаю, конечно, что без должного образования толку от Родимцева в издательском деле и в торговле новостями никакого бы не было, но уж дробления собственности и просто прекращения существования предприятий Смирнова наличие наследника и толковых при нём управляющих избежать однозначно помогло бы. И ведь тот же Юревич говорил, что Смирнов вроде как собирался поставить Родимцева на управление каким-то из своих предприятий… Тут, правда, Иван Фёдорович запросто мог ввести своего дворецкого в заблуждение, чтобы тот не лез с ненужными вопросами, а в действительности иметь на Родимцева какие-то иные виды, но поди теперь разбери. Беда здесь в том, что это можно будет прояснить, только разыскав самого Родимцева, с чем пока у нас дело идёт не особо и хорошо.
Что ещё мне во всём этом очень уж не нравилось, так это полное непонимание действий Смирнова как коллеги-попаданца. В том, что Иван Фёдорович именно таковым является, у меня никаких сомнений давно не оставалось, но вот поступал он как-то не по-нашему, не так, как оно нормальному попаданцу положено. Вот какого, спрашивается, чёрта понадобилось ему вообще уличать меня в попаданстве, если, что называется, и сам такой⁈ Чего он этим хотел добиться? Устроился-то ведь вполне неплохо – денег много, влияние, пусть и опосредованное, через новости, газеты и книги, тоже имеется, от каких-то совсем уж ненужных проблем прикроют тайные. Да, не повезло со здоровьем, так сказать, принимающей стороны, но это же тем более лишний повод зря не высовываться. Так нет же, полез куда не надо, Тихонова этого, который «Иван Иваныч», приплёл, тайным своей нездоровой инициативой карты спутал… Зачем⁈
А ведь есть зачем, на идиота господин Смирнов не похож. И опять-таки, если я тут ничего не понимаю, а я уж точно не понимаю, надо искать то, что поможет мне хоть что-то в этом многослойном и донельзя запутанном деле понять. Потому что я тут лицо самое что ни на есть заинтересованное.
Как это пелось в моей прошлой жизни, если долго мучиться, что-нибудь получится. Вот и у меня то самое «что-нибудь» и получилось. Мне удалось-таки придумать непротиворечивое предположение относительно причины благоволения Смирнова к Родимцеву. Парень же запросто мог оказаться его незаконнорожденным сыном! Это объясняло многое, но всё же я, по здравом размышлении, признал, что посчитать такое предположение непротиворечивым, пожалуй, поторопился. Незаконнорожденные дети могут получить наследство, но только по завещанию, в наследовании по обычаю они никаких прав не имеют, а завещания Смирнов не составил. Да, он и не умер, но тут опять стоило припомнить характерную для Ивана Фёдоровича предусмотрительность и в очередной раз удивиться, почему на сей раз он её не проявил. Или всё-таки проявил, но так хитро, что никто этого так и не видит? Хм-хм-хм… Кажется, я знаю, где это можно частично прояснить, но именно что частично. Ладно, думаем дальше.
Думать дальше оказалось решением не сильно правильным – ничего умного в голову мне не пришло, а потому я позвонил присяжному поверенному Веснянскому и договорился встретиться с ним прямо сейчас, с учётом того небольшого времени, что требовалось мне, чтобы до его конторы добраться.
За чашечкой кофею мы с Владиславом Аристарховичем кратенько побеседовали о застывшем на мёртвой точке деле с привилегией на мою учебную методу. Полтора года назад царь обещал передать вопрос на рассмотрение Высшей судебной палаты, но никаких известий оттуда я так до сих пор не получал. Считать, будто царь своего обещания не исполнил, у меня и в мыслях не было, но дело это и вправду настолько сложное, что скорого его решения я и сам не ждал. Веснянскому я про обещание царя не говорил, особой надежды на успех у меня тут давно уже не было, да и не затем я к нему и пришёл.
– У меня, Владислав Аристархович, несколько неожиданно возник вопрос, к нашим с вами делам не относящийся, – кофе попили, на дежурную тему поговорили, пора было переходить к делу. – Может ли незаконнорожденный сын наследовать своему отцу по обычаю при отсутствии завещания и иных наследников?
– Может, Алексей Филиппович, – без раздумий ответил Веснянский, – ежели представит в контору присяжного поверенного письменное признание его своим сыном, собственноручно подписанное отцом, причём подпись отца должна быть заверена присяжным поверенным, его помощником либо тремя свидетелями…
– … не менее двух из коих должны быть лицами мужского полу, и не менее одного из этих двоих принадлежать к тому же сословию, что и отец, – подхватил я.
– Совершенно верно, Алексей Филиппович, – мои познания удостоились благосклонного кивка.
Я поблагодарил Владислава Аристарховича и потихоньку свернул разговор. Разумеется, мои новые знания никак не подтверждали родства Смирнова и Родимцева, но если Смирнов такое признание написал, вряд ли он заверял его при помощи свидетелей, наверняка сделал это у присяжного поверенного. Так что пусть Мякиш потрясёт контору господина Карцева…
Глава 28
Челночная дипломатия
Запись о заверении признания Иваном Фёдоровичем Смирновым, купцом первой тысячи, своего рождённого вне брака сына, как сообщил нам с Шаболдиным Мякиш, в конторе присяжного поверенного Карцева нашлась. Именно так, без указания, кого именно Смирнов своим сыном признал. А вот самого признания в конторе не оказалось – по словам Карцева, как только его подписание было заверено, Смирнов забрал бумагу с собой. На вопрос о личности признанного Смирновым сына Карцев отвечать отказался, ссылаясь на тайну доверителя, всё еще пребывающего среди живых. Мякиш, конечно, попытался на поверенного нажать, но Карцев не преминул напомнить, что закон в данном случае на его стороне, что открыть личность сына Смирнова он, присяжный поверенный Карцев, может только по решению суда, и Мякишу пришлось поумерить свой пыл. Что же, моя догадка получила пусть и косвенное, но подтверждение – сын у Смирнова всё-таки был, и даже если вдруг это не Родимцев, то никаких иных кандидатур у нас всё равно не имелось.
Ощущение своей правоты душу мою, конечно же, согревало, но, увы и ах, на том мои приятные переживания от хода розыска и заканчивались. Чем дальше, тем больше складывалось у меня впечатление, что тайные в совместном с губными и моей скромной персоной розыске, как это в бывшем моём мире говорилось о недобросовестных спортсменах и артистах, отбывают номер, то есть больше изображают участие в общем деле, нежели его по-настоящему проявляют. Ну в самом же деле, кто им мешал быстро и своевременно разобраться с вопросом о наследнике Смирнова? Нет, разобрались, конечно, но после того лишь, как я высказал свои догадки. А пройди я мимо этого, что, так бы до сих пор и не почесались⁈
С прошлым Родимцева почти то же самое. Шаболдин за один день раскопал там больше, чем тайные, когда проверяли молодого человека при поступлении его в службу к Смирнову. Или не больше, но тогда выходило, что Мякиш о многом умолчал и в разговоре со мною, и в передаче Шаболдину необходимых для розыска сведений. Я даже начал сомневаться в том, что моё предположение о родстве Смирнова со своим доверенным слугой стало для Мякиша откровением…
Допрос Шаболдиным прислуги в доме Смирнова также дал куда как больше, чем смогли выявить до того тайные. И пусть добытые приставом сведения выглядели откровенно обрывочными, но они всё же дали нам направление поисков. Да, записи о выдаче Родимцеву денег для «М.» нашли тайные, но после чего они за изучение записей Смирнова засели? Правильно, как раз после тех допросов, где блистал своим мастерством Борис Григорьевич.
В общем и целом всё перечисленное заставляло предположить, что либо тайные не умеют работать, что представлялось мне совершеннейшим вздором, либо очень и очень многое не договаривают. Нет, в помощи губных они, конечно, заинтересованы, без них отыскать и изловить Родимцева им было бы намного сложнее, но вот стремление Михаила Дорофеевича исключить из розыска всё, что связано с самим Смирновым, или хотя бы не привлекать к этому внимание губных я воспринимал как очевидное. Такой подход Палаты тайных дел грозил превращением нашей совместной деятельности в нечто, что в бывшем моём мире описывал дедушка Крылов в басне о Лебеде, Раке и Щуке.
Ничего хорошего эти мои наблюдения и сделанные из них выводы не предвещали, а потому прежде чем пытаться что-то с этим делать, мне захотелось их проверить, а если точнее, не проверить даже, а получить подтверждение их из другого источника. И потому я воспользовался занятостью тайного исправника очередным копанием в бумагах Смирнова или чем там Мякиш занимался на самом деле, и отправился в Елоховскую губную управу.
Старший губной пристав Шаболдин с моим приходом распорядился подать чаю и, извинившись передо мной, какое-то время уделил упорядочению и разгребанию бумаг, коими был завален его стол, в результате чего свободного места на том столе стало намного больше, и нашлось куда водрузить и самовар, и блюдо с баранками, и чашки с блюдцами.
– Что-то новое, Алексей Филиппович? – поинтересовался Шаболдин, когда мы сделали по первому глотку крепкого и благоухающего чаю.
– Боюсь, Борис Григорьевич, только старое, – развёл я руками, лицом же изобразив скорбь с печалью. – Или не столько старое, сколько хорошо вам уже знакомое. Скажите, нет у вас ощущения, что наш многоуважаемый Михаил Дорофеевич ведёт себя с нами не совсем так, как оно подобает доброму товарищу?
– Сам уже собирался с вами о том говорить, Алексей Филиппович, – с явным облегчением выдал пристав. – По чести сказать, я иной раз и не понимаю даже, что за надобность совместно с тайными розыск вести, ежели они и впрямь поступают не по-товарищески.
Я промолчал, сопроводив слова пристава лишь поощряющим кивком – понадеялся, что выговорится Борис Григорьевич и без моих наводящих вопросов. Кажется, не ошибся…
– Мы же с Михаилом Дорофеевичем, когда у его превосходительства были, – Шаболдин, надо полагать, имел в виду первого государева советника Вельяминова, главнозаведующего Московской городской губной управой, – о чём договорились? Что розыск будем вести совместно, что ежели какие по ходу дела обстоятельства сложатся, касательство к государственным тайнам имеющие, господин тайный исправник объявит о том особо, чтобы нежелательных сложностей не возникало, что Тихонова, в совершении убийства подозреваемого, нам для допроса и дальнейшего поступления с ним по закону передадут. А что я ежедневно вижу? Что Михаил Дорофеевич говорит нам не всё, что ему известно, так то вы, Алексей Филиппович, и сами наверняка уже заметили!
– Заметил, Борис Григорьевич, сложно было бы не заметить, – частично заполнил я паузу в речи пристава, понадобившуюся ему на то, чтобы разломить баранку, половину отправить себе в рот, прожевать и запить добрым глотком чаю.
– Вообще сплошь и рядом бывает, спросишь о чём Михаила Дорофеевича, он вроде и так ответит, что прямо соловьём заливается, а ведь по существу-то вопроса почти ничего и не скажет, – да уж, прав Шаболдин, искусством забалтывать неудобные вопросы тайный исправник владеет в совершенстве, по себе знаю.
– С Тихоновым этим господин тайный исправник просто-таки тянет время, – продолжал пристав свои жалобы. – То одно у него обстоятельство препятствует передать мне Тихонова, то другое, то пятое, то десятое, в итоге же всё остаётся, как и было, то есть совсем никак! – Что старший губной пристав не особо склонен ругаться, я заметил уже давно. Вот и в этот раз крепкое словечко, а то и не одно, Борис Григорьевич в последний момент придержал. – Вы, Алексей Филиппович, поговорили бы с Михаилом Дорофеевичем по душам, а лучше сразу с его высочеством Леонидом Васильевичем, – предложил Шаболдин свой вариант выхода из сложившегося положения, и не самый, должен сказать, плохой. Но мне казалось, что обращаться к Леониду было бы пока преждевременным.
– Хорошо, Борис Григорьевич, попытаюсь разрешить наши затруднения, – в меру уклончиво пообещал я. – Заставить тайных передать вам Тихонова я буду стараться в любом случае, а вот поменять как-то их манеру вести дела – это уж как получится.
– Уж постарайтесь, Алексей Филиппович, буду очень признателен, – повторил Шаболдин. – Я так понимаю, в рассуждении тех противоречий, о возможном наступлении коих вы меня предупреждали, тайные побольше моего знают? Может, хоть это вам поможет убедить тайного исправника…
– Понимаете вы, Борис Григорьевич, всё правильно, – подтвердил я догадку пристава. – Вот только интересы с тайными у меня всё равно разные. И мне они точно так же недоговаривают многое, как и вам. Так что здесь мы с вами на одной стороне.
– А не получится так, Алексей Филиппович, что сейчас мы с вами на одной стороне, а завтра вы с тайным исправником на одной стороне окажетесь? – поставил пристав вопрос ребром.
– Не получится, – заверил я его. – В самом худшем для всех нас случае каждый будет сам за себя, но мой союз с тайными против вас я полагаю невозможным. И, поверьте, Борис Григорьевич, я знаю, о чём говорю.
– Стало быть, союз со мною против тайных вы, Алексей Филиппович, возможным видите? – Шаболдин переставил вопрос на другое ребро.
– Ну зачем же против тайных-то? – усмехнулся я. – Одно дело делаем, пусть господа из Палаты тайных дел и участвуют в нём несколько, хм, своеобразно, – пристав с пониманием покивал головою. – Но я постараюсь убедить Михаила Дорофеевича поступать в общем деле более приличествующим тому образом.
– Да мне бы, откровенно говоря, Тихонова с тайного исправника заполучить, а там хоть трава не расти, – махнул пристав рукой. – Хотят найти Родимцева, буду им его искать, хотят кота за хвост тянуть, сами же пусть потом не жалуются.
Такую ноту я посчитал достаточно оптимистичной, чтобы на ней и закончить, аккуратно перевёл разговор на не столь животрепещущие темы и через недолгое время гостеприимный кабинет Шаболдина покинул.
…Найти повод для разговора по душам с тайным исправником Мякишем особого труда не составило – я напросился к нему в помощники в разборе очередной партии бумаг Смирнова. Бумаг неразобранных осталось, слава Богу, ни две, ни полторы, я имею в виду, конечно же, ни две, ни полторы сотни, так что и на разговор времени хватило, и на то, чтобы больного навестить. Ивану Фёдоровичу, как похвастался доктор Шиманский, стало несколько лучше, в чём мы и получили возможность убедиться. Смирнов выказал явное узнавание нас с Мякишем, причём сложилось у меня впечатление, что мне он даже обрадовался, а вот тайному исправнику – вроде бы как и не очень. Интересное, знаете ли, наблюдение.
– Тут, Михаил Дорофеевич, такое дело, – начал я, когда количество просмотренных нами бумаг перевалило за половину, – Борис Григорьевич мне на вас жалуется.
– И чем же я перед старшим губным приставом провинился? – Мякишу почти удалось изобразить оскорблённую невинность, самую малость до убедительности не дотянул. Впрочем, и дотянул бы – я бы всё равно не поверил.
– Сообщаете ему далеко не всё, что для розыска важно, – принялся я перечислять прегрешения тайного исправника, – с передачей Тихонова время тянете…
– Ну вы же, Алексей Филиппович, сами должны понимать, дело-то к государственным тайнам касательство имеет, да ещё столь необычайного свойства, – по предсказуемости ответа Мякиш превзошёл сам себя.
– Так у вас же договорённость с боярином Вельяминовым была, – напомнил я, – что ежели таковое касательство по ходу дела случится, вы особо о том объявите. А вы безо всяких объявлений о многом умалчиваете, в итоге приставу лишнюю работу делать приходится. Кто вам не давал рассказать Борису Григорьевичу о прошлом Родимцева, к примеру? Пристав, между прочим, целый день на том потерял, а вы всё, что он раскопал, наверняка уже и заранее знали.
– Здесь да, наша вина, – со вздохом согласился Мякиш. – Пока я у начальства дозволение получал на передачу тех сведений губным, Борис Григорьевич уже и сам всё разузнал…
Ну да, сослаться на любимое начальство всегда удобно. Нет, я, конечно, могу задействовать свои связи и даже с самим князем Свирским встретиться, чтобы слова Мякиша проверить, но я же этого делать не буду, мне такие сложности даром не нужны, тем более, толку с них никакого.
– Вы, Алексей Филиппович, лучше бы о вашем интересе подумали, – принялся Мякиш меня увещевать. – Если Борис Григорьевич чего лишнего о Смирнове по ходу дела узнает, он же точно так же и о вашей сущности прознать сможет, чего не следует. Не опасаетесь?
А вот это он напрасно… Вот уж пугать меня тайному исправнику точно не стоило – не люблю я такого с собой обращения. Настолько сильно не люблю, что обязательно при случае припомню. Осталось лишь такого случая дождаться, а пока заняться прояснением других вопросов.
– Уж с Борисом Григорьевичем я как-нибудь объяснюсь и без ущерба для своих секретов, – отмахнулся я. – Более десяти лет знакомы, как-никак. Лучше, Михаил Дорофеевич, скажите, когда Тихонова губным отдадите? А то нехорошо получается, будто Палата тайных дел убийцу покрывает…
– Ну что вы, Алексей Филиппович! – Мякиш аж руками всплеснул. – Никакого покрывательства! Просто мы Тихонова готовим к выдаче, как вы же сами и подсказали: втолковываем ему, что можно говорить и чего нельзя. Опять же, с судейскими надобно договориться, чтобы по судебному заседанию и по приговору никаких заминок не случилось. Вот как только это всё уладим, сразу же его Шаболдину и передадим!
– А давайте, Михаил Дорофеевич, вы Борису Григорьевичу сами о том и скажете? – сделав самое честное, какое только мог, лицо, предложил я. – Согласитесь, так оно лучше будет, нежели я просто ваши слова ему передам. Вы уж простите, что лишний раз напомню, но в розыске Родимцева именно губные большую часть работы делают, и раз уж губное начальство Шаболдина в деле старшим поставило, покажите ему наглядно, что вы в его участии заинтересованы. А с Тихоновым, кстати сказать, я и сам побеседовать могу, если хотите. Надеюсь, найду подходящие слова, чтобы объяснить ему, как себя вести следует…
– О предложении вашем поговорить с Тихоновым я начальству обязательно доложу, Алексей Филиппович, – Мякиша от того предложения аж передёрнуло, но в руки он себя взял сразу и, не иначе как по привычке, опять прикрылся ссылкой на начальство. – А что касается Шаболдина… Давайте закончим уж с бумагами, да вместе к нему в губную управу и поедем?
