Текст книги "На своем месте (СИ)"

Автор книги: Михаил Казьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Звонок от пристава последовал ближе к половине седьмого пополудни. Борис Григорьевич уведомил, что послал за Мартыновым, и вскоре я снова оказался в губной управе, куда ещё через четверть часа доставили бывшего воришку, а ныне честного артельщика-строителя. Увидев меня, парень слегка испугался, особенно, когда нас оставили в допросной вдвоём, но, стоит отдать ему должное, со страхом своим справился и падать мне в ноги не стал.

– Посмотри-ка, Мартынов, – я положил на стол лист со своими художествами, – такие диковины искать у меня тебе Иван Иваныч заказывал?

– Такие, ваше сиятельство, – ткнул Мартынов пальцем в изображения смартфона и планшета, ноутбук его отметки почему-то не удостоился. Для себя я отметил, что губные, не иначе как по приказу Шаболдина, дали парню не только закончить работу, но и привести себя в порядок – руки у малого были чистыми и одежда обычной, а не теми обносками, в которых тут сплошь и рядом работают мастеровые.

– Что ж, Мартынов, вот тебе за помощь и за беспокойство, – я протянул ему полтинник. – Пойдём к Борису Григорьевичу, он тут главный, а не я, ему тебя и выпускать.

– Премного благодарю, ваше сиятельство!

Глава 21
О делах, отдыхе и снова о делах

Как там сказал кто-то из древних? – Делай, что должен и далее по тексту. И пусть всем прочим попаданцам остаётся лишь завидовать мне, сам я возможности кому-то завидовать лишён. Хорошо это или плохо, дело в моём случае вообще десятое, потому как выбора у меня тут никакого нет. А раз так, значит, надо мне и далее делать, что я должен, в том числе и то, что я взвалил на себя сам. Вот и делаю, и, как ни странно, многое даже получается.

На прошлой седмице состоялся-таки большой благотворительный приём в пользу Русского общества женского здоровья и Женского гимнастического общества царевны Татьяны Филипповны. По воле царя с царицею, хозяйкой приёма числилась упомянутая царевна, само действо происходило в Васильевском дворце Кремля. Устройство приёма влетело, конечно, в копеечку, но все эти немалые затраты окупились многократно. Особо важным гостям разослали именные приглашения, остальным же попасть на приём можно было исключительно по билетам, что пущены были в продажу через Боярскую Думу и Московское дворянское собрание. Желающих заплатить за возможность показать себя и посмотреть на других в присутствии царской семьи среди московского боярства и дворянства набралось, как того и следовало ожидать, более чем изрядно, и сборы с продажи билетов радовали глаз, да ещё на самом приёме многие гости сделали щедрые пожертвования в пользу обоих обществ. Государь Фёдор Васильевич с государыней Марией Георгиевной, как и было обещано, почтили собравшихся своим присутствием, впрочем, не особенно долгим, но для гостей и это стало событием, а уж появление вместе с ними и двенадцатилетнего царевича Владимира Фёдоровича, наследника престола Царства Русского, делало то событие в глазах собравшихся прямо-таки историческим. Однако же почти все царевичи и царевны оставались на приёме ещё долго, а царевич Леонид Васильевич с царевной Татьяной Филипповной – так и до самого его завершения. Опять же, если царь с царицею и наследником удостоили краткими беседами лишь немногих избранных, в число коих, понятно, попали все устроители обществ, включая Васильковых, то царевичи и царевны показали себя куда более общительными, осчастливив немало присутствовавших личным знакомством.

Понятно, что присутствовали на приёме все Левские, являя единство рода в поддержке начинания происходящей из оного царевны. И отец с матушкой, и дядя Андрей с тёткой Натальей, сыном Александром и его супругой Ольгой, и Василий с Анной, и Митька с Лизой, про нас с Варенькой я уж и не говорю – все наши держались со сдержанной, но хорошо заметной гордостью за Татьянку и её начинание. Ну да, сказано на самом верху – её, значит, именно её.

Вопрос об участии в приёме Оленьки до последнего момента пребывал в подвешенном состоянии – положение воспитанников благородных семейств законодательно регулируется у нас в том только, что касается наследования, в остальном же определяется обычаями и традициями. Оно, конечно, и законы иной раз так написаны, что требуют многословных разъяснений особо обученных тому людей, а уж обычаи-то с традициями – это просто настоящий заповедник непуганых двусмысленностей. Да, присутствие в благородном собрании человека, к благородным сословиям не принадлежащего, обычаем не одобряется, но к какому, скажите на милость, сословию отнести Оленьку, если отец покойный у неё государевым человеком был, матушка, вечная ей память, лицом свободных занятий, а сама она мало того, что воспитанница в боярской семье, так и в ту же гимназию принималась в своё время на положении дворянки, то есть общим порядком, а не по итогам соревновательных испытаний для способных к гимназическому учению мещанских детей?

Пока вы над этой задачкой думаете, я вам ещё одну подкину: что считать благородным собранием? Тем самым, на котором лицам иных сословий делать нечего? Ведь ежели по букве законов и писаных правил судить, только голосование в Боярской Думе или любого уровня дворянском собрании, когда из залы заседаний и правда удаляются все, к боярскому или дворянскому сословиям не принадлежащие! До и после голосования писари и прочие служители, в благородном положении не состоящие, в зале вполне себе присутствуют и обязанности свои исполняют. Есть на приёме голосование? Нет. А на нет, сами же знаете, и суда нет…

Опять же, преданность и верность новой семье для воспитанников традиция ставит едва ли не выше всех прочих добродетелей, а обычай предписывает им особое, чуть ли не большее, нежели у детей родных, послушание старшим. Татьянка для Оленьки как раз старшая названая сестра, так что её Оленька слушаться обязана, и раз старшая велела прийти, то дело младшей – исполнять оное повеление беспрекословно.

Тем не менее, лаконичное и скромное Татьянкино «да» в ответ на мой вопрос, сложно ли было ей уговорить царицу на приглашение названой сестры, меня не удивило. Но, скажу ещё раз, не удивило и то, что в конечном-то итоге Оленька поехала на приём с нами вместе, благо, четырнадцать лет от роду, начиная с какового возраста на увеселительных действах и собраниях присутствовать дозволяется, названой моей сестрице уже исполнилось.

Сколько Варварушка надавала Оленьке указаний относительно поведения на приёме, даже не спрашивайте, я сам-то не все их слышал, но держалась девица и правда безукоризненно. Даже царица Мария Георгиевна, чьё дозволение на присутствие Оленьки Татьянке было так сложно испросить, приняла почтительное приветствие названой моей сестрицы с благосклонным кивком и милостиво изволила сказать несколько добрых слов ей в ответ…

Чем хороши светские собрания, так это возможностью перекинуться парой слов с людьми, с коими в повседневной жизни почти не пересекаешься, обозначив тем самым этакое поддержание общения, хотя бы ради соблюдения приличий. Я даже со счёта сбился, скольких облагодетельствовал краткою беседою с братом хозяйки приёма и скольким персонам, с которыми когда-либо ранее общался, дал повод порадоваться, что столь высоко поднявшийся Левской не зазнался и не делает вид, будто не помнит старых знакомых. Некоторые такие встречи, впрочем, были даже приятны – например, я с немалым удовольствием побеседовал с Мишкой, простите, Михаилом Фёдоровичем, конечно же, Селивановым, с которым когда-то в гимназии дважды бился на кулаках. [1] Мы вспомнили гимназические года, я рассказал Мишке о Ване Лапине и выслушал Мишкины новости. У него всё шло обычным порядком – тоже отличился на войне со шведами, откуда вернулся с орденом Михаила Архангела четвёртой степени с мечами и Невским крестом заслуг с мечами же, сейчас управляет семейным делом, женился, дочка у него… Оставалось только порадоваться за старого приятеля.

Происходили на приёме и другого рода встречи – с людьми, в рассуждении моих дел интересными и полезными. С генералом-воеводой князем Романовым, например.

– Я вам, Алексей Филиппович, удивляюсь, – кажется, генерал-воевода и правда пребывал в лёгком удивлении. – То вы придумываете новые орудия истребления, винтовки ваши с револьверами, колючую проволоку ту же, артиллеристы говорят, вы им по пушкам новым и снарядам к ним дельные советы давали, а тут вдруг – женское здоровье с женской гимнастикой. Определённо, удивляете!

– Как раз ничего удивительного, Константин Иванович, – ответил я. – Люди – главная сила и главное богатство державы, а кому их рожать, как не здоровым женщинам?

– Узнаю ваши доводы, – усмехнулся князь. – Что тогда в Вешняках, [2] что потом в «Военном вестнике». [3] Вы, Алексей Филиппович, умеете всё увязать одно с другим. Вот и скажите-ка мне, при чём тут ещё женская гимнастика?

– Да то же самое здоровье, – пояснил я. – Ещё и красота – осанка, стройность…

– Хотите сказать, женская гимнастика от мужской отличается? – ухватил генерал-воевода суть.

– Именно так, Константин Иванович, – подтвердил я. – Разными задачами определяются и разные способы их решения.

– А про гимнастику солдатскую что тогда скажете, Алексей Филиппович? – заинтересовался князь Романов. – Тоже, по уму если, должны быть свои отличия?

– Несомненно, Константин Иванович, – вновь согласился я с начальственной мудростью. – Для солдата важны сила и выносливость телесные, а также сила воли, именно эти качества гимнастика в армии и должна развивать.

– И как, по-вашему, развивает? – уцепился генерал-воевода за это моё «должна».

Я вспомнил свою недолгую службу в чине подпрапорщика, когда мне, как и подстатным чинам, приходилось в обязательном порядке выполнять обязательные в армейской гимнастике упражнения – бегать, прыгать в длину, приседать и поднимать разными способами двенадцатифунтовые [4] гантели, и ответил:

– Пожалуй, да. Но я бы добавил ещё подтягивание на перекладине и отжимание от пола в упоре лёжа.

– Отжимание от пола в упоре лёжа? Это как? – живо заинтересовался генерал-воевода.

Я объяснил, генерал-воевода меня, похоже, понял.

– Напишите, Алексей Филиппович, записку для Генриха Арнольдовича, – генерал-воевода, кажется, решил сделать вид, будто забыл, что я давно уже не его подчинённый, – это тоже по его части. И хорошо бы с рисунками, чтобы сразу понятно было.

– Непременно, Константин Иванович, – я не стал указывать заслуженному полководцу на его забывчивость. Ни к чему мне, имеющему отношение к выделке оружия, с главноначальствующим Военною палатою портить отношения. И хорошо, кстати, что генерал-воевода напомнил о Генрихе Арнольдовиче – генерал-бригадире Бервальде, что возглавляет «Особое совещание по изысканию полезных для военного дела новшеств», что-то давно я с генералом не виделся, а лишний раз с ним побеседовать у меня есть о чём и помимо введения новых упражнений в армейскую гимнастику.

…Собранные на приёме деньги мы немедленно принялись тратить – лето, оно, знаете ли, имеет нехорошее свойство как-то незаметно кончаться, а потому подготовку к началу строительства зданий больницы и гимнастического общества следовало ускорить. Землю Леонид выкупил, архитектор Антон Адольфович Клингофер, получив от меня неплохой задаток, уже вовсю трудился над проектом, Андрей и Лидия Васильковы составляли списки тех, кого будут звать в больницу врачами, сёстрами и служительницами, в университетскую типографию ушли рукопись и рисунки «Краткого руководства по гимнастике и питанию для женской красоты и здоровья», а Пахом Загладин принялся заготавливать материалы и оснастку для выделки гимнастических снарядов.

В общем, дел с нашим начинанием мне более чем хватало, а если прибавить к ним ещё и обязательные периодические поездки на завод, несколько реже в последнее время случающиеся, но вовсе не прекращённые занятия с шашкой у Турчанинова и всякие прочие дела, не столь важные, но всё равно необходимые и неизбежные, то не следует удивляться, что до Смирнова я так пока и не добрался. Ничего, думал я, вот уедут мои в Ундол на отдых, тогда и займусь. Сам я собирался уделить отдыху в Ундоле седмицу-полторы, никак не больше. Отдохнуть, конечно же, надо, а то совсем так умотаюсь, но и дела свои, тем более столь серьёзные, оставлять надолго никак нельзя.

Что ж, отдохнул я и правда неплохо. Да, сборов было чуть ли не больше, чем самого отдыха, но это разве только для меня самого, да и то всё больше этими хлопотами Варя с Оленькой занимались, да, царило в Ундоле то ещё многолюдье, потому как и выбрались всем семейством, без Татьянки, понятно, и детей взяли, но несколько беззаботных дней на мою долю досталось. Даже обязательные любезности с соседями в виде взаимных посещений с застольем не портили мне настроение. Пострелял в своё удовольствие с отцом и братьями из винтовок, карабинов и револьверов, поездил верхом, разок даже на охоту с соседями выбрался, не подстрелил никого, но всё равно весело было, от души выспался – красота же! Но уже к концу первой седмицы пребывания в имении предвидение шепнуло, что пора бы вернуться в Москву, а в течение двух следующих дней шёпот этот превратился в настойчивые напоминания о том, что вот прямо сейчас в Москве происходит нечто, требующее моего обязательного присутствия. Оставить такое без должного ответа я не мог и за очередным семейным ужином объявил о своём отъезде.

Меня ожидаемо не поняли, но мнения родных разделились – Василий с Дмитрием принялись уговаривать меня одуматься и остаться, матушка с Варварой согласились, что мне виднее, отец внимательно всех их выслушивал, Оленька, Анна и Елизавета от участия в дискуссии благоразумно самоустранились. Да и не было той дискуссии как таковой, потому что не мог же я объяснить родне, что вот, мол, грозит мне раскрытие моей истинной сущности, надо срочно спасать положение. Тогда заодно пришлось бы и про ту самую сущность рассказывать, а насколько нужно мне такое счастье, думаю, понятно. Решающей в итоге оказалась позиция матушки и Вари, потому как именно к ним отец и прислушался. Меня такое не удивило – всё-таки обе они практиковали семейную магию, а значит, и отцу было легче понять, что не просто так супруга и сноха его на мою сторону встали.

Тем не менее, выехать в Москву наутро пораньше у меня не вышло. Полночи мы прощались с Варенькой, которую я оставлял в Ундоле на ближайшие две седмицы, если не больше, в итоге встать рано не получилось, да и завтрак я затребовал более сытный, чем обычно, чтобы потом в дороге на трактиры не отвлекаться. Варя, кстати, почуяла некоторую мою тревожность, но я всё же сумел не выдать себя полностью, поскольку заранее подготовил любимую супругу к своему скорому побегу с отдыха – ещё во время сборов постоянно жаловался на обилие дел и затруднений на заводе, да опасениями делился, что нелегко будет Васильковым со строителями договариваться. Не очень хорошо, конечно, с моей стороны, но до прямого обмана я же тут не опустился, да и старался исключительно ради Варенькиного спокойствия. В общем, утром после завтрака я Ундольское имение покинул, а уже к ужину оказался дома.

Сразу по возвращении я и понял, что просто так предвидение подавать сигналы не стало бы – дворецкий Игнатов передал мне визитную карточку приходившего третьего дня некоего Михаила Дорофеевича Мякиша, указания на род занятий оного не имевшую. Но мне и не требовалось, кто это, я и без того знал. Не было в карточке и указания на адрес или телефон, что тоже понятно – тайный исправник не из тех людей, кого ищут, он из тех, кто сам ищет, причём в большинстве случаев ещё и находит. Вот пусть и поищет меня, скажем, завтра, а то мне ещё с дороги отдохнуть надо. Пусть даже и найдёт, я, так и быть, не против. А вот господину Смирнову я, едва помывшись и переменив одежду, позвонил, уж с ним-то мне хотелось встретиться раньше, чем с Мякишем. Тут и выяснилось, что предвидение не только визит Мякиша имело в виду…

– Доброго вечера вашему сиятельству, домоуправитель господина Смирнова Юревич говорит, – прозвучал из трубки незнакомый голос. – Прощения вашего сиятельства покорнейше прошу, хозяин тяжко болен, никого не принимает и говорить не может, – даже при том, как сильно искажают голоса здешние телефоны, в голосе Юревича слышались печаль и тревога.

Пожелав Ивану Фёдоровичу через его домоуправителя скорейшего выздоровления и положив трубку, я с чувством выругался. Вот только этого мне не хватало!

[1] См. роман «Жизнь номер два»

[2] См. роман «Семейные тайны»

[3] См. роман «Хитрая затея»

[4] 1 русский фунт = 409,5 г. 12 фунтов = 4,9 кг

Глава 22
Неожиданные напасти

– И нам теперь, Алексей Филиппович, нужна ваша помощь, – перешёл к главной цели своего визита тайный исправник Мякиш, закончив с рассказом о постигшем Смирнова несчастье.

Сказать, что многоуважаемому издателю и владельцу телеграфного агентства не повезло, означало бы выразиться чрезмерно мягко и до крайности неточно. Случился с ним апоплексический удар, а это, если я ничего не путаю, в бывшем моём мире называлось инсультом. [1] Крайне неприятная и опасная пакость, должен заметить, что своим рассказом о текущем состоянии Смирнова Мякиш и подтвердил. По словам тайного исправника, у Ивана Фёдоровича отнялись ноги и правая рука, он лишился речи, а попытки общаться с ним посредством записок и знаков показывали, что и с рассудком там далеко не всё в порядке. В столь незавидном состоянии Смирнов пребывал почти уже седмицу. Поведал Мякиш и о том, что усилиями докторов удалось не допустить ухудшения того состояния, но и хотя бы на малейшее его улучшение усилий тех пока не хватало.

– И чем же, Михаил Дорофеевич, могу я вам помочь? – я старался говорить спокойно, хотя меня так и тянуло добавить в голос издёвки, пусть и совсем чуть-чуть. – Я не лекарь, исцеление после апоплексического удара мне, увы, не по силам…

– Из кабинета Смирнова пропали некоторые его бумаги, – с явственным недовольством поведал Мякиш. – В доме они тоже не найдены. Помощь ваша, Алексей Филиппович, в том нам и нужна, чтобы бумаги найти.

– Почему именно моя? – прежде, чем ставить Мякишу условия сотрудничества, я хотел вызнать побольше, чтобы хоть как-то представить себе дело. И кажется, с бумагами Смирнова тайных действительно изрядно припекло, потому что исправник не стал требовать моего согласия, прежде чем возьмётся изложить секретные сведения, что непременно бы сделал, будь его положение более благоприятным, а ответил:

– У нас есть основания полагать, что бумаги те вынесла из дома Смирнова Ангелина Красавина. И очень может быть, что вовсе не для себя. Вы же, Алексей Филиппович, с нею дело имели, отношения у вас, насколько нам известно, сложились с госпожою Красавиной приязненные, надеюсь, вы сможете её касательство к пропаже бумаг прояснить.

– А вы что же, не можете? – искренне удивился я.

– Мы Красавину взяли, – поморщился Мякиш, – допросили. Тут и началось…

Так-так, кажется суть затруднений Палаты тайных дел я себе представлял. На всякий случай всё же поинтересовался:

– Московская городская управа?

– С Московской городской думой вместе, – догадку мою Мякиш подтвердил охотно, но аж скривился. – И с Московским Дворянским собранием, также и Московской театральной гильдией. Сразу все вместе и нам прошение подали, и государыне, и Палате государева надзора.

А чего, спрашивается, тайные хотели? Сборами с театров доходы городской управы пополняются более чем неплохо, а кто театрам поступления обеспечивает, с коих они те сборы платят? Правильно, лучшие актёры и актрисы. С остальными ходатаями за Красавину тоже всё понятно – городская дума в паре с управой идёт, Дворянское собрание – это большая часть публики, что в театры ходит, а уж среди тех, кто на лучшие места и за самые большие деньги билеты покупает, так опять же почти только они, театральная гильдия, как ей и положено, взносы отрабатывает, заступаясь за своих, так что ничего удивительного в том единодушии, с каковым все они принялись просить за Ангелину Павловну, нет. Уточнять у Мякиша я ничего тут не стал, он и сам всё понимает, но интересно, что там было дальше…

– Допрашивать Красавину под заклятием мы, говоря откровенно, и сами-то не собирались, – продолжал Мякиш, – не того полёта птица, сама бы в конце концов не выдержала взаперти сидеть и всю правду бы рассказала. Но не прошло и пяти дней, как велено было её выпустить, – тут тайный исправник с сожалением вздохнул. – Выезжать из Москвы ей запретили, конечно, и являться на допрос она по первому нашему требованию обязана, да только ничего такого мы от неё так и не узнали, за что можно было бы зацепиться и на те допросы её вызывать.

Ого! Пять дней, пусть и неполных, выдержать в камере – чего-чего, а такого я от Ангелины Павловны не ожидал. Может, и вправду ни при чём она тут?

– Поговорите с Красавиной, Алексей Филиппович, – принялся увещевать меня Мякиш. – Объясните ей по-доброму, что чем раньше мы выясним правду и чем больше она нам в том поможет, тем мягче с нею обойдутся. А ежели вдруг случится такое, что невиновность её проявится, так обязательство не покидать Москву с неё немедля и со всеми почтительными извинениями снимут и сможет она с театром на гастроли ехать да деньги с того получать. Да, против Красавиной говорит очень многое, скрывать не стану, но и того не скрою, что твёрдой уверенности в её виновности у нас тоже нет.

– А вы, Михаил Дорофеевич, не находите, что прежде чем моего согласия на участие в ваших делах просить, неплохо было бы по старым долгам со мною рассчитаться? – спросил я, сделав честное-пречестное лицо.

– Я, Алексей Филиппович, в государевой службе состою и начальству своему повиноваться должен согласно данной мною присяге, – со сдержанной гордостью напомнил Мякиш. – А начальство на сей счёт никаких указаний новых, отменяющих указания прежние, мне не давало. Понимаю, что обиду на нас таить вы, Алексей Филиппович, в полном праве, потому и прошу, а не настаиваю. Надеюсь всё же, мнение своё вы перемените, а потому, с вашего позволения, навещу вас послезавтра. Только я вас, когда вы раздумывать будете, вот какое соображение принять во внимание покорнейше попрошу…

– И какое же? – сухо спросил я.

– В бумагах, что у Ивана Фёдоровича пропали, и ваше имя названо быть может, – в других обстоятельствах я бы, может, и поверил в искренность сожаления, с которым Мякиш это сказал, – и вы, Алексей Филиппович, сами понимаете, в каком ключе. Вряд ли вам понравится, если бумаги эти уйдут… – он призадумался, подбирая нужные слова, – … куда не надо.

Я мысленно выругался – всего несколькими словами Мякиш разрушил мои надежды на то, что тайным придётся дорого заплатить мне за помощь. И умеет же сказать! За этим его «куда не надо» столько всего могло прятаться, что перебирать все эти возможности даже не хотелось, ясно же, что ничего хорошего я там не угляжу. Мне даже показалось, что поработать вместе с таким умным человеком будет интересно…

– Что же, Михаил Дорофеевич, жду вас послезавтра, – я встал из-за стола, показывая, что разговор закончен. Принять предложение тайных я уже согласился, но сразу о том говорить, раз уж Мякиш и сам дал мне два дня, не стал. Лицо сохранить тоже, знаете ли, дело нужное, да и стремление Михаила Дорофеевича соблюдать в отношениях со мной приличия, пусть сильно искренним и не выглядело, но мне понравилось.

– Как скажете, ваше сиятельство, – поклонился Мякиш. Молодец какой, ловко извернулся! Даже сиятельством протитуловал, не иначе, почтение своё выказывал.

Уже на следующий день стало, однако, понятно, что начальство Мякиша приготовило для меня не только пряник, послав ко мне столь вежливого и в чём-то даже приятного собеседника, но и кнут. Через четверть часа после завтрака заявился ко мне царевич Леонид, и не успел я предложить ему красного вина, огорошил меня вопросом:

– Алексей, ты что такого натворил? – должно быть, на лице моём проявилось нечто, что заставило царевича тут же и передать мне царскую волю: – Брат велел сказать тебе, чтобы ты гордыню свою унял и тайным в их розыске помог.

– Да ничего особенного, просто напомнил тайным про должок, – усмехнулся я. Надо же, не иначе, сам князь Свирский царю на меня нажаловался! Но, видать, и впрямь у тайных дело не ладится, раз через царя на меня нажать решили…

Понятно, рассказывать Леониду я ничего не стал, ограничившись напоминанием об истории с непонятными артефактами, на том он и успокоился. Не он один, кстати – обещание царя, что в своё время я всё узнаю, я помнил, кое-что узнал уже и сам, спасибо Шаболдину, так что повеление царское принял к исполнению без каких-то сомнений.

Тайного исправника Мякиша я приказал охране пропускать отныне через ворота беспрепятственно, и в назначенный день попасть ко мне вышло у Михаила Дорофеевича проще. Я распорядился подать нам кофе, объявил тайному исправнику своё согласие помочь в прояснении роли Красавиной в деле и попросил его ознакомить меня с делом вообще и сутью подозрений против актрисы в особенности. Мякиш принял моё согласие с положенными словами благодарности и принялся рассказывать. Рассказчиком мой гость оказался неплохим, но вот поведанное им мне не особо понравилось.

Со слов секретаря Смирнова, некоего Тимофея Павлова, имелся у Ивана Фёдоровича особый портфель, старый и потёртый, с медным замочком, в коем всегда лежали синего картона укладка с бумагами и записная книжка в кожаном переплёте, тоже заметно потёртом. С бумагами из того портфеля работал Смирнов часто, время от времени заменяя некоторые листы в укладке на новые, а старые сжигая в стоявшей на столе мраморной пепельнице. Табак Смирнов не курил и пепельницу ту только для сожжения бумаг из укладки использовал, это Павлов утверждал со всей определённостью. Выходя из кабинета, даже ненадолго, Смирнов неизменно запирал портфель на замочек и убирал в несгораемый шкаф, ключ от которого, как и ключик от портфеля, постоянно держал при себе. Что хозяин в тех бумагах и книжке писал, Павлов не знал. Более того, Павлов особо показал, что если ему по какой надобности требовалось в кабинет войти, когда хозяин с теми бумагами работал, Смирнов всегда переворачивал листы исписанной стороной вниз, а книжку закрывал. Когда же с Иваном Фёдоровичем случился удар, только с появлением в доме тайных, за которыми послал дворецкий Юревич, обнаружилось, что несгораемый шкаф в кабинете на ключ не заперт, портфель со всем его содержимым пропал и ключей от несгораемого шкафа и портфеля при Смирнове тоже не нашли. Несколько позже портфель обнаружился в одном из ящиков письменного стола – открытый и пустой, там же нашли и пустую синюю укладку.

– А вам, Михаил Дорофеевич, или из ваших кому-то содержание тех бумаг известно? —спросил я.

– Нет, – ответил Мякиш.

– Да неужели? – я позволил себе усмехнуться. – Может, скажете ещё, что ваших людей среди прислуги не было? Тот же секретарь Павлов, он не из ваших разве?

– Из наших, – с кривоватой усмешкой признал Мякиш. – Только он от нас в доме служил негласно, Иван Фёдорович не знал, что секретарь его наш человек. Потому и велено было Павлову вести себя тихо и не выдавать, что он за хозяином присматривает. Что привратник Тёшин и дворник Перфильев из наших, Смирнов знал.

– А дворецкий Юревич? – удивился я. Надо же, как у них всё запущено…

– Не из наших, – тут усмехнулся и сам тайный исправник, – но к нему мы подход нашли. Однако я, с вашего позволения, продолжу.

– Да-да, конечно, – согласился я.

Явившись в дом, тайные застали там доктора Шиманского, каковой и объявил им об апоплексическом ударе хозяина. Уже ближе к ночи Смирнова осмотрел доктор, присланный Палатой тайных дел, и полностью согласился с мнением коллеги. Шиманский показал, что к его приходу в доме находилась и Ангелина Красавина, но незадолго до появления тайных убыла, сославшись на своё выступление в вечернем спектакле.

– И почему же вы Красавину заподозрили? – ответ я себе представлял, но хотел услышать его от Мякиша.

– Так кроме неё никто дом до нашего прихода не покидал, – ну да, как раз о том же и я подумал.

– А в кабинет кто входил? – вопрос напрашивался сам собою.

– С этим хуже, – лицо Мякиша исказилось крайне недовольным выражением. – Когда Красавина прибежала с криком, что Ивана Фёдоровича удар хватил, в доме суета началась с беготнёй, и Павлов какое-то время на своём месте в приёмной отсутствовал – помогал хозяина на кровать укладывать. Говорит, четверть часа его на месте не было, не более, но сами же понимаете, похитителю и того было довольно.

Ну да, забрать у Смирнова ключи, войти в кабинет, открыть несгораемый шкаф, вынуть и открыть портфель, забрать книжку и бумаги из укладки, впихнуть портфель с укладкой в ящик стола и покинуть кабинет – четверти часа и правда хватит, особенно если не особо при всём этом мешкать.

– Он же, однако, и сказал, что Красавина с ними была, но не всё время, отходила куда-то, – добавил тайный исправник. – Она утверждает, что распоряжалась насчёт вызова доктора, Юревич эти её слова подтвердил, но по времени, сколько всё это заняло, никто и ничего толком сказать не может. Однако же дом покинула до нас только Красавина, – повторил Мякиш главное, что было у тайных против актрисы.

Вообще, насколько я знал Ангелину Павловну, ожидать от неё такого внезапного налёта на кабинет Смирнова не стоило. Будь ей нужны те бумаги, она бы постаралась так устроить, чтобы её новый содержатель сам их ей и отдал бы. Тоже не особо вероятным мне такое представлялось, но лихая кража – это почти наверняка не к Красавиной. Да и вряд ли она даже знала об этих записях. Нет, определённо бумаги украл кто-то другой. Но если никто, как уверяет Мякиш, из дома не выходил… Да, что-то очень уж всё запутано. Хорошо запутано, качественно, от души.

А вот с дисциплиной у тайных, прямо скажем, не очень… Не оставь секретарь своё место, похитить бумаги ни у кого бы не вышло. Кстати, а ведь самому-то секретарю сделать это было куда как проще, нежели кому другому. Сомнениями на сей счёт я с Мякишем тут же и поделился, но тайный исправник принялся уверять меня, что кого попало его начальство к Смирнову не приставило бы, а заодно снова напомнил, что дом никто не покидал.

– Не покидал, не покидал… – пока я ворчливо повторял эти слова за тайным исправником, меня осенило: – Но раз не покидал, то и бумаги могли в доме оставаться?

– Мы лучшими поисковыми артефактами их искали, – терпеливо повторил Мякиш.

– Значит, поищите теперь глушитель артефактов, – ответил я. – Охранные и поисковые артефакты устроены схожим образом, стало быть, и глушить можно что те, что другие. Если конечно, бумаги за прошедшие дни из дома не вынесли.