Текст книги "Жизнь номер два (СИ)"

Автор книги: Михаил Казьмин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Что происходит что-то не то, что-то страшное и непоправимое, я начал понимать, увидев, как стремительно уходит жизнь с ее лица. Усадив Аглаю на пол и прислонив к стене, я пытался ее дозваться – напрасно. А потом она завалилась вперед и на бок, и я увидел у нее на спине, рядом с левой лопаткой рану, из которой медленно вытекала темно-красная кровь.

Наверное, надо было кричать, звать на помощь, пытаться как-то самому помочь Аглае, не знаю. Это для нормальных людей, не для меня. Я-то совершенно точно ощущал, что она мертва. Так и сидел рядом с ней, пока не примчался отец. Боярин Левской привел меня в чувство, велел одеться и сам вызвал всех, кого нужно…

Глава 17. Родня поддержит

Отец открыл погребец, спрятанный в шкафу, достал оттуда стакан и поставил на стол. Вслед за стаканом из погребца был извлечен штоф с мутноватой жидкостью. Наполнив стакан чуть меньше чем наполовину, отец на несколько секунд задумался, а потом долил еще. Все это он проделал молча, молча же убрал штоф обратно, и только после этого сказал:

– Выпей. Потом к себе и спать. На обед не ходи, тебе принесут, когда проснешься.

Я принюхался, жидкость в стакане отчетливо пахла хреном. Хреновуха, значит… Да хоть что, мне сейчас любое спиртное было в тему, лишь бы покрепче. Вздохнув, я поднес стакан к губам, зажмурился и выпил залпом. Ох-х… Пробрало, так пробрало. Занюхав на глазах изумленного отца рукавом, я поставил стакан на стол и пошел.

В комнате уже не осталось ничего, что могло бы напомнить об Аглае. Тело унесли, пол от крови отмыли, одежду и корзинку Аглаи тоже куда-то дели. Постельное белье поменяли на свежее. Быстро же они…

На самом же деле времени у прислуги для всего этого было предостаточно. Первыми в комнате появились губные, уже находившиеся в доме. Они отсекли попытки слуг и домашних проникнуть в комнату и обеспечили неприкосновенность места происшествия до прибытия Шаболдина. Отец с появлением Бориса Григорьевича ушел, и допрашивал меня пристав без него. Потом явилась горничная и доложила, что меня спрашивают какие-то мальчики. Я подумал, что это нанятые мной наблюдатели и не ошибся – пришел сам Ваня вместе с незнакомым мне мальчишкой примерно того же возраста.

– Давай, Никитка, рассказывай, – велел Лапин приятелю.

– Это… с того дома, значится, барышня вышла… молодая такая, то есть… еще в епанче [1] серой… Она потома в карету села, тама карета стояла… А я гляжу, что под дождь дворник не выходит, да как та карета поехала, за запятки и зацепился… вот… А карета к вашему дому, значится, приехала, только не тута, а со стороны улицы… ну я отцепился… Гляжу, а из нее барыня да две барышни выходят… барыня и другая барышня в синих, значится, епанчах, а которая тама была, та в серой… Вот… В дом ваш они и пошли…

Понять эту речь мне и в обычных-то обстоятельствах было бы нелегко, а уж в таком состоянии тем более. Но я вовремя вспомнил, что специалист по общению с народом у нас в доме есть.

– Вот что, Никита, – сказал я мальчишке, – пойдем со мной, повторишь все это губному приставу.

– Ой, господин хороший, а можно без губных? – мальчик уже не запинался. – Боюсь я их…

– Нельзя, – ответил я. – Человека убили и твои слова помогут убийцу поймать. Пошли.

– Ну раз оно так, то да, чего уж… – проявил мальчишка гражданскую ответственность и робко пошел. Повторять ему пришлось в присутствии не только Шаболдина, но и отца, так что робел он отчаянно, и запинался еще больше, хотя, казалось бы, куда уж еще-то.

– А с чего это он вообще за домом Алифантьева приглядывал? – задал резонный вопрос Шаболдин, и мне пришлось признаться в ведении частного сыска. Отец, пораженный такой неожиданной самостоятельностью с моей стороны, молчал, и отвечать на вопрос, почему вдруг в мою голову пришла такая блажь, мне пришлось опять-таки Шаболдину.

– Мне показалось, что из дома Алифантьева за мной наблюдали.

– Показалось? Или ты почувствовал? – наконец подал голос отец.

– Не знаю, – слукавил я. Видимо, отец тоже был выбит из колеи, потому моей лжи и не заметил. Да, честно говоря, я теперь и сам не был уверен, показалось мне тогда или нет…

– Филипп Васильевич, – напомнил о себе Шаболдин. – Кто в доме может подходить под данное мальцом описание?

– Боярыня и боярышня Волковы да их служанка Алена, – с ходу ответил отец.

– Вы позволите мне их опросить? – поинтересовался пристав.

– Опрашивай, Борис Григорьич, – разрешил отец. – Всех опрашивай, кого сочтешь нужным, но воров мне найди. Ты же понимаешь, что это в Алексея стреляли.

– Борис Григорьевич, – остановил я Шаболдина, уже направившегося к двери, – вы скажете, когда Аглаю… когда тело, – поправился я, – отдадут для похорон?

– Бояре не ходят на похороны блядей, – строго сказал отец. – Даже на похороны своих первачек.

– А на похороны тех, кто закрыл их собой от пули, бояре ходят?! – столь резко возражать отцу при постороннем было с моей стороны неслыханной дерзостью, но вот уж об этом я в тот момент не задумывался.

Отец непонимающе уставился на меня. Да, я приврал. Сам прекрасно понимал, что моя пуля убила Аглаю случайно, но пусть отец запомнит не нанятую им для меня живую секс-игрушку, а женщину, ценой своей жизни спасшую его сына. «Прости мне эту ложь, Аглая, – мысленно обратился я к своей первой в этом мире женщине, – но это то немногое, что я сейчас могу для тебя сделать».

– Кхм… – деликатно кашлянув, Шаболдин переключил внимание боярина Левского на себя. – Должен заметить, Филипп Васильевич, так и было. Аглая Савельева приняла пулю, предназначавшуюся Алексею Филипповичу.

Надо же, а мне даже не пришло в голову спросить ее фамилию… Но вот уж чего я от губного пристава не ожидал, так это поддержки в своем споре с отцом.

– Вот как, – выдал наконец отец, слегка оторопевший от моей дерзости и слов Шаболдина. – Ладно. Ты, Борис Григорьевич, иди, а ты, Алексей, пока останься.

Отослав Шаболдина, отец налил мне стакан и отправил меня спать. И уже когда я взялся за ручку двери, тихо сказал:

– Я с тобой пойду. Никто не посмеет сказать, что Левские добра не помнят.

Повернувшись к отцу, я низко, в пояс, ему поклонился. Молча.

…Проснулся я часам к семи вечера. Стакан водки на голодный желудок – это вам не просто так, тем более для столь юного организма. Горло драло сухостью, отчаянно хотелось пить, поэтому обнаружить на столе графин с водой и накрытый салфеткой стакан было почти что счастьем. Если, конечно, в моем положении вообще уместно говорить о счастье… Кто это, интересно, так обо мне позаботился? Напившись воды, я оделся, тупо походил взад-вперед по комнате, посмотрел на себя в зеркало. Честно скажу – не понравилось. Однако же, жизнь, так внезапно и безжалостно окунувшая меня мордой в дерьмо, все-таки продолжается, и теперь у меня стало одной задачей больше. Аглая – лучшее, что у меня было в новой жизни, и ее смерть остаться безнаказанной не должна.

Вспомнилось желание Аглаи, чтобы я стал у нее последним как у мастерицы наемной любви, и мое обещание это пожелание исполнить. Да, вот и исполнилось… На будущее надо, пожалуй, подольше думать, прежде чем что-то обещать.

В дверь постучали. Шаболдин? Да, похоже, он. Это и правда был губной пристав, он пришел звать меня к отцу в кабинет.

– Спасибо, Борис Григорьевич, что поддержали, – тихо сказал я, когда мы вышли.

– Я знаю, чья она вдова, – просто сказал он. Да… Сначала человек погиб, спасая чужое добро, потом его вдова своей гибелью спасла чужую жизнь… Вот же судьба как повернула…

В отцовом кабинете, едва мы расселись, Шаболдин сразу начал излагать новости.

– Боярыня Волкова с дочерью и служанкою действительно были в доме Алифантьева. Ксения Николаевна и Ирина Петровна показали, что они посещали лавку сладостей купца Халилова, а затем подъехали к дому Алифантьева и отправили служанку Алену Егорову к проживающей в названном доме вдове Наталье Капитоновой, одаренной четвертого разряда, имеющей дозволение целительствовать, дабы договориться с той Капитоновой о прибытии ее в ваш дом для лечения болезни боярыни Волковой по женской части. Вдова Капитонова показания боярыни Волковой подтвердила и на очной ставке Алену Егорову признала, как и Егорова ее признала же. Что плохо – ни Ксения Николаевна, ни Ирина Петровна, ни Егорова, ни Капитонова ничего не могут сказать о времени. Часов ни у кого из них нет, а на часы к комнате, снимаемой Капитоновой, ни сама она, ни Егорова не смотрели.

Других жильцов дома Алифантьева мы опросили, выстрела никто в доме не слышал, надо полагать, из-за грозы и грома. Судя по извлеченной из тела пуле, – у Шаболдина хватило такта не сказать, из чьего тела эту пулю извлекли, – стреляли из литтихского [2] охотничьего штуцера. В доме Алифантьева ружье не нашли, сейчас опрашивают продавцов оружия. Ружье дорогое, продают их мало, так что, думаю, скоро узнаем, кто в Москве его покупал.

– А откуда стреляли? – спросил я. – Из какого места в доме?

– По всему получается, с площадки черной лестницы между четвертым и пятым этажами, – ответил Шаболдин. Окно там так и осталось раскрытым.

Да уж, услышанное меня не порадовало. Я хорошо помнил, что открывшееся предвидение изменяло мне пока что один-единственный раз, и было это как раз с Ириной, во время нашего приключения в библиотеке и потом у меня в комнате. Помнил я и то, что когда Аглаю убили, то самое предвидение молчало. Сложить два и два тут было несложно, только результат этого сложения мне более чем не нравился. Я понимаю, что самое простое объяснение далеко не всегда является единственно верным, но других вариантов пока что не видел. Хотя… Если без Ирины и тут не обошлось, зачем, спрашивается, ей настолько тупо подставляться, да еще и мамашу подставлять? Ну хорошо, про Ваньку Лапина и его приятелей Волковы не знали, но не могли же они подумать, что их передвижение в карете вообще останется никем не замеченным? Уж мать и дочь Волковых можно при желании обвинить в чем угодно, только не в глупости, да еще и столь откровенной и беспросветной. Нет, тут что-то не то и не так, как видится на первый взгляд…

В комнате меня ждала компенсация за несъеденный обед, заботливо размещенная на столе. Есть не так чтобы очень хотелось, но когда начал, аппетит пришел уже в процессе. Было даже стыдно, и сам себе я казался бесчувственной сволочью – убили мою женщину, а я сижу и жру, как ни в чем не бывало. Но убедить себя в том, что для меня-то жизнь все еще продолжается, большого труда не составило. Впрочем, и особого удовольствия еда мне не приносила, только утоление внезапно проснувшегося голода.

Когда дверь в мою комнату начала открываться без стука, возмутиться столь вызывающим попранием заведенных в доме порядков я не успел – сначала не сразу поверил в сам факт оного попрания, а затем только и успел вскочить со стула, чтобы как положено, стоя, встретить боярыню Левскую.

– Приветствую, матушка, – я почтительно склонился перед боярыней. – Чем обязан посещению?

– Оставь, сын, – слабым взмахом руки боярыня Левская прекратила мои попытки выразить ей свое почтение. – сочувствую твоей печали, но тебе не следует переживать столь сильно.

Сами понимаете, у меня на сей счет мнение было совершенно противоположным, но спорить с матушкой я не стал. Сам факт ее появления в моей комнате и общения со мной, пусть и такого, удивил меня настолько, что и пожелай я поспорить, нужные слова нашел бы не сразу.

– Я пойду к себе, – матушка нарушила молчание. – Что-то мне нездоровится…

– Я провожу? – предложил я.

– Не надо, я сама, – отказалась боярыня.

Так… Если сейчас еще и Васька припрется с такими же соболезнованиями, на нем-то я точно отыграюсь, – подумал я.

Волковы Ваську опередили. Петр Федорович и Ксения Николаевна пришли вдвоем, немногословно выразили мне соболезнования и извинились за отсутствующую Ирину. По их словам, она слишком сильно переживала случившееся и в данное время пребывала в нервном расстройстве. Ну да, я прямо так сразу и поверил. Чтобы Ирина и в нервном расстройстве? Ну-ну… А почти сразу за Волковыми приперся и Васька.

– Здравствуй, Алешка, – с каким-то виноватым видом приветствовал он меня. – Ты это… держись давай.

– Да я держусь, – честно говоря, от Васьки я такого не ждал. – Мне ж ничего другого не остается, только и держаться…

– Знаешь, я тебе завидовал по-черному, когда отец эту Аглаю взял… А оказалось вот как…

От полноты чувств я протянул Ваське руку и мы сцепили ладони в крепком, действительно братском, рукопожатии. Может, я и пристрастен не в меру в отношении к старшему, но вот здесь и сейчас никаких задних мыслей у меня не проявилось. Да, балбес. Да, во многом конкурент. Но – брат.

– Слушай, Алеш, а давай я вина раздобуду? Выпьем за помин души, все легче будет? – предложил Васька.

– Ох, Вась, давай не будем? – я постарался, чтобы мой отказ звучал помягче. – Мне отец сегодня уже стакан хреновухи налил, с меня-то уж точно хватит. Если только после похорон…

– А отец-то тебе дозволит на похороны первачки идти?

– Уже дозволил. И сказал, что пойдет со мной.

Ваське потребовалось минуты две, чтобы осознать услышанное. Видно было, что давалось оно ему с трудом, и я решил помочь брату.

– Аглаю убила пуля, которая предназначалась мне, – пояснил я. – В меня стреляли, не в нее…

– Когда ж этого вора поймают?! – возмутился Васька. – Тогда и я с вами пойду, – решительно добавил он.

– Поймают, Вася, поймают, – Господи, как же мне самому хотелось в это верить! – Только, знаешь что…

– Что?

– Ты мне вот что скажи… – я немного замялся, подбирая слова. – С матушкой ты как?

– Что как? – не понял Васька.

– Со мной она вообще почти не разговаривает, – пожаловался я. Сейчас вот перед тобой приходила, сказала два слова и ушла к себе…

Васька озадаченно почесал пальцем щеку.

– Со мной вроде разговаривает… Но так, понемногу и не часто. Болеет она, а немец наш ничего толком ни сделать не может, ни даже сказать. Ладно, Алеш, ты держись. Ежели что, заходи, – кажется, я смог-таки без слов донести до брата, что одному мне сейчас будет получше.

Да-а-а… Вот она, родственная солидарность в действии. Митьку и Татьянку я не ждал, сестренку, я так понимаю, по малолетству от таких новостей вообще уберегли, да и Митя не вполне понимает, что тут к чему, но матушка и Васька меня просто потрясли. Насчет матушки, конечно, вопросов так и осталось больше, чем ответов, а Васька… Может, я не так уж и прав насчет него?

Собственно что я имею против Василия? Не прежний Алеша Левской, которого старший братец всячески третировал, а я сам? Как ни странно, претензий набралось аж три штуки сразу, но вот по мере их рассмотрения выяснилось, что они вроде как и не такие уж серьезные…

Васька ухлестывал за Ириной? И что? Я его в этом переплюнул, и хватит. Тем более, никаких перспектив ни у Васьки, ни у меня с сестрицей не просматривалось. Да и к чему они, эти перспективы? Что-то кажется мне, что пусть уж лучше боярышня Волкова выходит поскорее замуж и живет сама по себе, желательно от нас подальше.

Васька любит побыть строгим господином с первачками? Ну да, это проблема. Не для меня, для семьи. Или невесту ему надо подобрать тихую да послушную, или заранее смириться, что будет он периодически загуливать с блядьми соответствующего толка, а тут и нежелательная огласка приключиться может, и еще какие неприятности…

Васька не годится на роль главы семьи после отца? Я попытался, насколько мог, честно ответить на вопрос, а гожусь ли на это место сам – и ответ меня не порадовал. Не гожусь. Ну да, пока (пока! – многозначительно повторил я про себя) не гожусь, но сколько еще это «пока» продлится? Так что ехать мне в Германию, и нечего голову морочить ни ссебе, ни другим. Теперь меня уже никакой Германией не испугаешь, даже лучше будет надолго отсюда уехать. А Васька… А что Васька? Честную конкуренцию никто не отменял, мы с ним еще посоревнуемся, не без того. По-братски посоревнуемся, именно что по-братски.

[1] Епанча – длинный широкий плащ без рукавов с очень широким отложным воротником, которым можно было накрыть голову на манер капюшона. Шились епанчи из толстого сукна и использовались для защиты от холода и дождя.

[2] Литтих (правильно – Люттих) – немецкое название бельгийского города Льеж, одного из центров европейского оружейного производства.

Глава 18. Все течет, все изменяется

– …да простит ей, человеколюбия ради Своего, молитвами Пресвятыя и Преблагословенныя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, святых славных и всехвальных Апостол, и всех святых, аминь, – священник закончил читать разрешительную молитву и вложил листок с ее текстом Аглае в руку. Пение, запах благовоний, полумрак, огоньки свечей, позолоченное и посеребренное убранство храма – все это вместе как-то ненавязчиво успокаивало и слегка убаюкивало. Ну да, за восемнадцать-то веков уже отработано…

Смотреть на лежащую в гробу Аглаю было все равно тягостно. Смерть забрала у нее не только жизнь, но и красоту. Остроносая, с впавшими щеками и белыми губами, мертвая Аглая мало походила на ту женщину, с которой я совсем еще недавно ощущал себя почти что счастливым. Поэтому, когда гроб закрыли и забили крышку гвоздями, стало как-то даже если и не легче, то уж во всяком случае спокойнее.

Народу на отпевание пришло немного. Кроме нас с отцом и Васькой была та самая сестра Аглаи, старшая, судя по виду, ее муж, мужик с бабой лет за сорок, родители мужа, надо полагать, да пятеро детей – мальчонка лет семи, три девочки мал мала меньше, средняя из которых, как я понял, и есть Аглаина дочка, и совсем еще младенец на руках матери.

Конечно, пышные похороны отец оплачивать не стал, но все смотрелось очень пристойно. Лакированный дубовый гроб поставили не на катафалк, а на простую телегу, старательно задрапированную черной тканью, колеса телеги не издавали неуместного скрипа, лошадь шла спокойно и медленно, не заставляя процессию торопиться, чтобы за ней поспевать. Сама погода соответствовала скорбному настроению – небо хмурилось низкими облаками, легкий ветерок не давал собраться духоте, но и не играл драпировкой похоронной повозки, разве что птицы своим щебетом не позволяли забывать, что жизнь все-таки продолжается, пусть теперь и не для всех.

Постояв и помолчав каждый о своем у свежезасыпанной могилы, мы разделились. Отец властным взглядом отослал нас с Васькой в сторонку, а сам побеседовал с Аглаиной родней. Хорошо так побеседовал, вдумчиво и доходчиво. Что он им говорил, мы не слышали, но вот как он говорил… Мужики так и мяли в руках шапки, часто-часто кланялись, всем своим видом выражая покорность и подчинение. Как я понимаю, разговор шел о деньгах, что отец решил давать на содержание Оленьки, а скорее, о том, что расходование этих денег боярин Левской будет контролировать – в свете того, что говорила о своих родственниках Аглая, дело явно не лишнее. Под конец разговора отец отсчитал им несколько ассигнаций, и мы втроем отправились домой.

Дома мы помянули рабу Божию Аглаю, немного выпив и закусив, потом пришел губной пристав Шаболдин, и отец отправил не шибко довольного таким оборотом Василия к себе.

– Порадуешь чем, Борис Григорьевич? – невесело поинтересовался отец.

– С Аленой Егоровой, служанкой Волковых, не все чисто, – хищно улыбнувшись, отозвался Шаболдин. – Тьфу-тьфу-тьфу, но, похоже, если кто из прислуги и может быть в родстве с челядью Колядиных, то как раз она. Но это мы сейчас проверяем, и как из Рославля бумаги затребованные придут, тогда ясно и будет.

– Ну, хоть что-то, – проворчал отец. – Долго только очень все это у вас…

– Долго, – виновато признал пристав. – Да только всех этих родственников-свойственников пока проверишь, да бумаги пока поднимешь… Опять же, это меня здесь в Москве мое начальство каждый день спрашивает, что там с делом о покушении на боярича Левского, а у рославльских свое начальство, а над ним – начальство в Смоленске, и спрашивают с них за другое…

– А я вот что подумал, – раз уж никто меня не прогонял, то и участвовать в разговоре я посчитал себя вправе, – вот, поглядите. Первый раз меня пытались убить на дворе. Второй раз – в доме. А третий – вору пришлось пробраться в дом Алифантьева. Получается, Борис Григорьевич, что ваша охрана в доме не зря сидит. Не может вор больше в доме действовать-то, боится…

– И то верно, – подтвердил отец, а Шаболдин на глазах приободрился. Что ж, Борис Григорьевич, вот тебе и ответная любезность за твою поддержку. Левские, как сказал отец, добро помнят. – Только вот, боюсь, охрану придется усилить.

– А стоит ли? – отец с приставом недоуменно глянули на меня, и пришлось пояснить: – Раз вор в доме проявляться боится, то и охраны достаточно, и службу она несет исправно

Мне, правда, лучше теперь из дома пореже выходить, хотя и на улице меня охраняют, – еще один легкий кивок в сторону Шаболдина, – да к окнам подходить уж точно не надо. Однако же, и того, как я думаю, пока что достаточно.

– Вам, Алексей Филиппович, лучше бы и по дому ходить поменьше, – мягко посоветовал Шаболдин, – во всяком случае, в ближайшие дни. Но усилить охрану, – тут пристав повернулся к отцу, – боюсь, не получится. Не даст мне начальство людей. Если, конечно, вы, Филипп Васильевич, не поспособствуете.

– Я тебе, Борис Григорьевич, в другом поспособствую, – усмехнулся отец. – Хотел на будущей седмице боярыню с младшими в Ундол отправить, – Ундольское имение у нас было чем-то вроде дачи для летнего отдыха, – да потороплюсь. Часть слуг, из тех, кого ты уже проверил, с ними отошлю. Вот и будет у тебя людей столько же, а за кем приглядывать – поменьше.

– Премного благодарен, Филипп Васильевич, – Шаболдин склонил голову. – Ежели позволите, я тогда пойду, отдам своим необходимые распоряжения.

– Распоряжайся, Борис Григорьевич, – дозволил отец. – Только найди мне воров скорее.

– С Василием, смотрю, вы поладили? – спросил отец, когда Шаболдин ушел.

– Поладили, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

– Хорошо, – отец впервые за день выглядел довольным. – Нам в семье нелады сейчас совсем не к месту.

Ну да, не к месту. Кстати, о семье и о неладах… Мне показалось, что как раз сейчас будет уместным спросить насчет Ирины.

– Отец, а почему Ирине отказали в приеме в свиту царицы?

– Там никогда не объясняют причин, – отец пожал плечами. – А с чего это ты вдруг вспомнил?

– У Болховитиных говорили про боярина Михайлова и его дочку.

– Так про Михайлова вся Москва знает, – отец криво усмехнулся. – Невелика новость.

– А про Волковых не знает никто, – возразил я. – И это, наверное, хорошо. Нечего нашу родню языками полоскать. Но не знаем и мы. А Волковы, между прочим, под одной с нами крышей живут. И именно их служанка к Борису Григорьевичу на заметку попала…

Кажется, подействовало. Отец задумчиво посмотрел в сторону, повернулся ко мне и сказал:

– Узнаю. Узнаю и тебе скажу.

– А про меня скажешь? О чем вы с Рудольфом Карловичем и отцом Маркелом тогда переписывались? И про матушку? – я, конечно, в край обнаглел, но так или иначе знать это мне нужно. Почему бы и не попробовать?

– И это скажу, – неожиданно согласился отец. – Но…

– …со временем? – я предположил окончание слов отца.

– Ну вот, сам же и понимаешь, – проворчал отец, но видно было, что недовольство его – показное. А я свое разочарование постарался не показать и пошел в обход:

– Так я и другое понимаю. Я понимаю, что все эти наши тайны связаны. Потяни за одну – все и вытянешь.

– Это тебе твое предвидение говорит? – с интересом спросил отец.

– Не только оно, – ответил я. – Здравый смысл тоже. И да, я понимаю, что Шаболдину обо всех наших… – я замялся в поисках нужного слова, – …сложностях знать не нужно. А мне нужно. Потому что все они меня напрямую затрагивают. Потом уже мы решим, что сказать Борис Григорьичу, а о чем и умолчать.

– Ладно уж, – примирительно сказал отец, останавливая мой натиск. – Хватит о том пока что. Иди к себе, да к окнам не подходи. Скорее бы уж Шаболдин нашел воров…

Что ж, моя очередная попытка прояснить семейные тайны провалилась. Ну да и ладно, повторю при случае. Так или иначе, знать это мне нужно, и я узнаю.

С Ириной я столкнулся на лестнице – я поднимался, она спускалась.

– Здравствуй, Алеша, – сестрица виновато потупилась. – Прости уж, что сразу не пришла, пристав нас с маменькой да Аленой измучил совсем своими расспросами…

Ну замечательно, правда же! Так лихо и одновременно как бы даже ненавязчиво перевести стрелки на кого-то другого – это же уметь надо! Да уж, если надо будет научиться плести интриги, знаю, к кому в ученики пойти…

– Горе-то какое! – покачала головой Ирина. – Это ж, получается, опять в тебя стреляли! А убили твою… – у нее хватило такта вслух не назвать Аглаю давалкой, хотя и видно было, что именно это слово вертелось на Иринкином языке. – Ужасно, Господи, просто ужасно! Да еще Шаболдин этот, чем вора сразу искать, нас терзал… Нехороший он какой-то… Мне не нравится.

– Он не кошель с червонцами, чтобы всем нравиться, у него служба такая, – честно говоря, выражать Ирине благодарность за такое, с позволения сказать, соболезнование как-то не сильно хотелось. – Прости, Ирина, пойду я.

– Да-да, конечно, иди… – милостиво разрешила сестрица. Черт их разберет, этих женщин! Ну сама же понимает, что никаких перспектив у нас с ней нет и не было, но на ревность к уже мертвой Аглае так и исходит, яд вон аж с языка капает.

У себя я разделся и завалился в кровать. Делать ничего не хотелось, да и не было никаких дел, так что оставалось только тупо валяться. Ох, Аглая, Аглая… Если бы только сработало мое предвидение… Если бы я увел ее от окна… Если бы… Но что произошло, то и произошло, и цена всем этим «если бы» сейчас была ноль. Но почему, почему я этого не предвидел?

Нет, решил я, так не пойдет. Снова одевшись, я спустился в библиотеку, чтобы взять какую-нибудь книгу и искать душевный покой в чтении. После долгого хождения между стеллажами я остановил свой выбор на «Приключениях в чужих морях и землях Ивана Матвеева, купца русского, им же самим и записанных» – воспоминаниях русского путешественника, читающихся увлекательнее любого авантюрного романа. Помню, зачитывался я этой книгой еще в детстве, а потом, лет в четырнадцать, когда узнал, что вариант для детского чтения был издан в сильно сокращенном виде (потому как читать детям можно не обо всем), прочитал в полной редакции, раза в полтора большей по объему, и всяческих впечатлений мне тогда хватило где-то на два месяца. Вот и решил перечитать, мало ли, может, отвлечет от невеселых мыслей…

Однако же от тех самых мыслей отвлекло меня другое. Вернувшись с книгой к себе и убедившись, что занавески надежно задернуты, я задумался, при каком свете лучше читать – зажечь ли люстру или обойтись настольной лампой. Сделав выбор в пользу локального освещения, я уселся за стол и щелкнул рычажком выключателя. Почему-то вспомнилось, как это работает и воображение услужливо выдало серию картинок. Вот я перекидываю рычажок на себя, и он приводит в действие систему связанных друг с другом тяг, поднимающую железный стержень и вставляющую его в соответствующее по размерам и форме гнездо светокамня – артефакта, при непосредственном контакте с железом издающего довольно яркий, но в то же время мягкий свет. Перекину рычажок от себя – стержень опустится, контакт светокамня с железом прекратится, значит, прекратится и свет. То же самое с люстрой, с той лишь разницей, что система тяг устроена несколько иначе, стержни для контакта со светокамнями не поднимаются, а опускаются, светокамней в ней три штуки, и используя три рычажка выключателя, можно регулировать степень освещенности комнаты. Добавим светильники в кладовке и уборной (этим словом тут именуется санузел вообще, а не только отхожее место), и получается, что мои покои насчитывают шесть штук светокамней. Насколько я понимал, светокамни – артефакты довольно широко распространенные, и светильники с ними можно увидеть не только в богатых домах или общественных зданиях, но и в жилищах людей среднего достатка и даже, правда в более простом и дешевом исполнении, в домах, мягко говоря, бедноватых. Массовый товар, стало быть. Дешевый и несложный в производстве, обеспечивающий производителю широкий и устойчивый спрос на его продукцию со столь же устойчивым доходом.

Включив свет в уборной, поглядел на умывальник, душ и ванну. Ага, горячая вода, а с ней вместе еще и отопление. В домах, где живут такие как Лапины, воду для мытья или стирки греют по мере надобности, а топят зимой дровами. Публика позажиточнее живет в домах, где топят и греют воду углем. А в нашем доме для этого применяются огненные камни, аналогичные светокамням. Да, несколько дороже угля и намного дороже дров, зато огненные камни не дают удушливого дыма, сажи и копоти. И не угоришь от них тоже. Кстати, паровые машины здесь работают исключительно на огненных камнях, потому что, они хоть и выгорают со временем, но расход все равно многократно ниже, чем у угля. Помню, когда перед Пасхой Волковых провожали, я на вокзале тендеров [1] у паровозов не видел. Прав отец, везде артефакты и потому за артефакторикой будущее…

Я включил люстру, погасил настольную лампу, снял с нее абажур и стеклянную колбу. Подождав пару минут и убедившись в том, что светокамень остыл, снял его и поднес к глазам. Ну да, «fecit in Germania». [2] Единой Германии как государства тут нет, но есть Германский торгово-промышленный союз, разрешающий либо запрещающий производителям из германских государств размещать на своей продукции эту надпись. Отец как-то говорил, что германские артефакты массового производства – лучшие в мире по качеству, и теперь, надо полагать, решил отправить меня к немцам, чтобы я прошел то же обучение, что и создатели столь качественных товаров. Что ж, разумно. Разумно и дальновидно. А я еще не хотел ехать… Ну, плохо подумал, да. Теперь вот исправился. Если честно, не исправился, а смирился и теперь подвожу под это смирение солидную теоретическую базу, но как же без этого? Пусть я и решил, что с Васькой у нас мир, но надо же отцу периодически показывать, что я-то поумнее брата буду, а то наш с ним мир получится каким-то совсем уж скучным и неинтересным. В конце концов, за Васькой так навсегда и останется преимущество в старшинстве, вот и придется мне хоть как-то выравнивать положение своим титаническим умищем. Ну и развить тот самый умище для начала тоже неплохо было бы, потому как далеко не все то, что я знал и умел в прошлой жизни, представляет ценность и может быть востребовано в этом мире.

Под демонстрацию мощи своего интеллекта стоит, пожалуй, ввернуть отцу, что по уму и самим артефакторам, тем, кто непосредственно занят изготовлением и наполнением артефактов, тоже нелишне было бы поучиться у немцев. Правильно спроектировать артефакт – это еще полдела, вторая половина – правильно его изготовить и правильно наполнить. Тут, конечно, объехать немцев очень и очень сложно. Дисциплина и порядок у них в крови, и отступить от утвержденной начальством технической документации для немца чем-то сродни смертному греху. С нашими такое не получается – у нас каждый сам с усам, и начальника слушается только пока тот рядом, а стоит начальству отойти на пару шагов, тут самое интересное и начинается… Отец, конечно, знает, что делает, и этот вопрос тоже наверняка рассматривает, но ему же и приятно будет, что сын такой умный.