Текст книги "Треск и блеск"

Автор книги: Михаил Львовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Не те наследники

Гога в большой претензии к Министерству культуры. Он сердится, ссорится – и все из-за наследства. Что же не поделил Гога с работниками министерства? Шкафы, ковры, стулья, шифоньеры? Оказывается, нет. Спор у Гоги идет о памятнике, высеченном из красного гранита и посвященном одному из героических эпизодов первых лет становления Советской республики. Сам Гога не имеет никакого отношения ни к событиям, о которых рассказывает памятник, ни к работе над ним. Над созданием памятника работал отец Гоги – большой советский скульптор. Скульптор несколько лет назад умер, и памятник вместо того, чтобы стоять в городе, для которого он предназначен, стоял в Москве, в Измайлове, во дворе дома, где жил Гога. Почему? Нам говорят:

– У Гоги финансовая недоговоренность с Министерством культуры.

Позвольте, при чем здесь финансы? Незадолго до смерти скульптор Меркуров обратился со специальным письмом к правительству, в котором писал:

«Находясь в преклонном возрасте, считаю целью своей жизни отблагодарить Советскую власть за все, что она для меня сделала…»

И именно в знак этой благодарности скульптор принес в дар советскому народу свою последнюю большую работу. Так за что же хочет получить деньги Гога?

– Как за что? Памятник нужно было караулить. Его же могли похитить, украсть, – говорит нам Владимир Ефимович Жуков – штатный хранитель Гогиного наследства (вот даже какую должность создал при своей персоне наследник!).

И хотя в Москве за последние сто лет не было еще ни одного случая кражи гранитных, многофигурных памятников, Министерство культуры решило заплатить деньги. Пусть только скажет сколько.

– Две тысячи пятьсот рублей, – сказал вместо Гоги хранитель его наследства. – Но это округло, копейки разрешите подсчитать позже.

Министерство культуры разрешило, но сказало:

– Подсчитывайте быстрее. Через два месяца мы хотим отправить памятник на место его установки.

Но ни через два месяца, ни через полгода памятник так никуда и не был отправлен, И все из-за финансовых недоговоренностей.

– Как, опять недоговоренность? Вы же сами просили две тысячи пятьсот рублей.

– Это была округленная сумма, – сказал хранитель Жуков. – А сейчас Гога подсчитал копейки и хочет получить не 2 500, а 7 500 рублей…

Работники Министерства культуры возмутились и тем не менее решили заплатить требуемую сумму.

Однако и на этот раз памятник не удалось отправить из Москвы, ибо наследник еще дважды округлял копейки. Один раз это округление было доведено до двадцати тысяч рублей, а второй – он составил калькуляцию на пятьдесят тысяч.

– Что делать? – оправдывается штатный хранитель Жуков. – Гога не единственный наследник. Их у скульптора пять, и все требуют своей доли.

Это заявление было клеветой на наследников. Жена скульптора Татьяна Антоновна и его младший сын, Федор, не участвовали в безобразном торге. Они сразу заявили: «Воля покойного для нас священна. Мы отказываемся от получения какой бы то ни было оплаты». А вот Гога, или иначе Георгий Сергеевич, и его две сестры, Марина Сергеевна и Ариадна Сергеевна, продолжают порочить память отца.

Между тем приготовления к установке гранитного памятника, о котором наследники ведут спор уже давно, идут полным ходом. Для этого перепланируется самая большая площадь города Баку. По-новому будут здесь разбиты цветники, рассажены деревья. Нет ясности только в одном, в главном: что же будет с памятником? А памятник по-прежнему стоит во дворе дома, в котором живет Гога. Гога получил уже немало писем от жителей Баку. Ему пишут рабочие, служащие. Его пробуют пристыдить друзья покойного отца – московские скульпторы и живописцы. Но наследник ни с кем не говорит, никому не отвечает на письма. Пять раз его приглашал зайти для разговора заместитель министра культуры, и Гога не пришел к нему.

– Некогда, – говорит хранитель Гогиного наследства, – Георгий Сергеевич ведет большую научную работу в Институте права, читает студентам лекции.

Я не поленился и пошел в Институт права, чтобы встретиться с Гогой. А в институте мне говорят:

– Какая работа, какие лекции? Георгий Сергеевич очень редко поднимается на преподавательскую кафедру.

– Что же он делает?

– Живет в свое удовольствие. Вы разве не знаете? Гога – жуир. Он сладко ест, сладко пьет. Ухаживает за красивыми женщинами.

– И такая пустельга распоряжается художественным наследием отца?

– Что делать?

Работники Министерства культуры пытались отправить гранитный монумент из Москвы без Гогиного разрешения. А юристы запротестовали:

– Нельзя.

Оказывается, дар скульптора еще вовсе не дар, если он не оформлен через нотариальную контору. А скульптор не успел выполнить все требуемые формальности, и вот теперь наследник делает, что хочет.

Несколько лет назад профессор К. женился на молоденькой соседке Люсе. Не будем осуждать ученого за позднюю любовь, тем более что счастье ученого было недолгим.

После смерти профессора остались рукописи, большая библиотека по тем вопросам химии, которыми занимался ученый, картотека. И книгами и картотекой свободно пользовались все сотрудники института. Но это только до тех пор, пока ученый был жив. Как только ученого похоронили, молодая вдова сразу же заявила:

– Все! Довольно! Деньги на бочку!

Причем запросила она этих денег такое количество, которое не вмещалось ни в одну смету.

– Жметесь, – сказала вдова. – Хорошо, я найду других покупателей.

И вот уникальная, в течение многих лет собранная библиотека стала разбазариваться. Книги продавались штуками. Работники института завопили:

– Караул! Угомоните вдову Люсю.

А юристы отвечают:

– Не имеем права. Вдова Люся – законная наследница профессора.

Мы ничего не имеем ни против законных наследников, ни против законных наследниц. Пусть молодые вдовы владеют на здоровье гардеробами, коврами, шифоньерами. Пусть великовозрастные сыны и внуки живут на папиных дачах и ездят в дедушкиных машинах. Но что касается научного и художественного наследства, то их судьба не должна зависеть от капризов детей и жен покойных. Будущее неопубликованной рукописи и не поставленного на пьедестал памятника должны определять комиссии из компетентных лиц. Нам могут сказать, что там, где наследниками ученых и художников являются нормальные советские люди, это так и бывает. Правильно, но среди наследников, как это мы видим, есть и ненормальные: невежды, барышники, хлыщи.

– Что делать! – говорят юристы. – Мы вынуждены терпеть и таких.

В наших законоуложениях есть хорошие статьи о праве наследования. По-видимому, пришло время Верховному суду дать к этим статьям специальное разъяснение: если научно и художественно значимые ценности, полученные в наследство, используются их владельцами спекулятивно, эти ценности могут быть изъяты. С помощью такого разъяснения легче будет защищать труды хороших отцов от торгашеских вожделений их негодных наследников. Легче будет выполнить тогда и последнюю волю С. Д. Меркурова – помочь гранитному монументу переехать наконец из Измайлова в город, для которого он предназначался скульптором.

1958 г.

Сколько стоит рябчик?

В тот день Александр Григорьевич не принимал никого. Ни чужих, ни своих. Несмотря на запрет, один из начальников цехов попробовал открыть закрытую дверь.

– У меня срочное дело.

– Отложите, – сказала секретарша, – Александру Григорьевичу сегодня не до ваших дел.

– Что, опять Акбар?

– Опять.

Начальник цеха с досады плюнул и ушел, поминая недобрым словом Акбара. А сам Акбар даже не знал, что на его голову в этот день сыплются проклятия. Да и откуда ему было знать? Акбар – это симпатичный, но дурашливый пес. Ему всего-навсего четыре месяца от роду. Вчера по молодости лет Акбар сделал глупость – проглотил жука, и ночью у него начались желудочные колики. Будь Акбар обыкновенным щенком, колики через день-другой прекратились бы сами собой. Но Акбар, увы, принадлежал директору завода, и директор поднял заурядный щенячий недуг до степени чрезвычайного происшествия. Директор нервничал сам и нервировал сотрудников заводоуправления, ветеринарных врачей, членов своей семьи. Домашние обязаны были каждый час звонить ему на завод, информировать о ходе лечения.

– Акбару прописано слабительное, – шепотом докладывалось на ухо директору в самый разгар диспетчерского совещания.

– Акбару сделан согревающий компресс, – слышал директор шепот по телефону, когда отправлялся с обходом по цехам.

В тот день, когда был проглочен злополучный жук, директор завода собственноручно составил и направил в заводскую столовую меню для своей собаки. На первое – габер-суп, на второе – телячий хрящик.

Весь город потешался над собачьими увлечениями Александра Григорьевича. А эти увлечения были у него не единственными. Немало хлопот окружающим доставляли охотничьи причуды директора. Обычно дня за два до тяги на заводе поднималась суматоха. Работы хватало всем: один лил дробь, другой смазывал салом болотные сапоги, третий коптил сосиски, четвертый разливал по флягам охотничьи настойки. Сборы шли основательные. Шутка ли, директор собирался охотиться на Убинском озере, а это в трехстах километрах от завода!

Обычно директор уезжал на охоту в субботу, а в пятницу отправлялись вперед егеря и квартирьеры. Первые – выследить для Александра Григорьевича дичь, вторые – позаботиться о его ночлеге. Вслед за квартирьерами на озеро откомандировывалась легковая машина. Сам же охотник отправлялся бить уток в скором поезде. Он ехал со всеми удобствами, в мягком вагоне. Ночью лег спать, а утром уже на месте. От станции до озера несколько километров. Их, конечно, можно бы на зорьке пройти своим ходом, но Александру Григорьевичу ходить пешком мешает спесь. Ему хочется подъехать к уткам солидно, как подобает человеку его ранга. Поэтому он и распорядился подать себе «Победу» за триста километров от завода.

Но вот наконец и озеро. Весело потрескивает костерок, заботливо разведенный квартирьерами. Из ягдташей извлекаются наружу копчености, раскупориваются фляги. Сначала одна, затем другая. В голове начинает шуметь. И тогда егеря берут именитого охотника под руки и ведут его к зарослям. Дичь, оказывается, уже выслежена, и директору остается только выстрелить. Александр Григорьевич лично нажимает курок, и ему приносят убитого селезня. На радостях устраивается привал. Разжигается новый костерок, откупоривается еще одна фляга, после которой Александр Григорьевич подает команду:

– На рябчиков!

Александр Григорьевич решает бить рябчиков прямо с машины. Шофер протестует. Но что значит протест шофера для вошедшего в раж охотника? Александр Григорьевич ссаживает шофера и сам садится за руль. Он гонит машину, не глядя на ямы и кочки. Охота оканчивается аварией. Директору ничего, а машина разбита. Егеря снова берут Александра Григорьевича под руки и приводят его на станцию. Они сажают нашкодившего охотника в обратный поезд, а сами остаются с шофером караулить разбитую машину. Через день за этой машиной отправляется с завода грузовик. Дорога на Убинское озеро тяжелая, и грузовик, расплавив подшипники, не доходит до места аварии. И тогда директор откомандировывает к месту своей охоты на тягаче спасательную экспедицию из слесарей, грузчиков и механиков, чтобы доставить в город останки двух застрявших машин. Трудно даже подсчитать, во сколько обходится заводу каждый рябчик, убитый директором.

Александр Григорьевич не только охотник, но и рыбак. А свои выезды на рыбалку директор обставляет с не меньшей торжественностью. Сначала отправляются разведчики искать места, где идет клев. Вслед за ними едут квартирьеры с копченостями и фляжками. Затем следует сам рыбак, а за рыбаком на специальной платформе везут лодку. Это на всякий случай. А вдруг Александр Григорьевич выразит желание покататься по озеру?

Директора завода не раз вызывали в партийный комитет, предупреждали, просили угомониться. А директор на эти просьбы – ноль внимания. Лишь только дело близится к субботе, он снова отправляет егерей и квартирьеров в дальние экспедиции.

Александр Григорьевич Лагутин учился в советской школе, в советском вузе, а вот поди ж ты, повадки у этого любителя охотничьих экспедиций и автора-составителя собачьих меню какого-то одичавшего барина. Кстати, о собаке. Когда Акбар подрос, Александр Григорьевич распорядился дважды на день подавать ему из заводского гаража машину. Утром Акбар ездил на прогулку в Бугринскую рощу, а после обеда отправлялся в директорском лимузине на свидание к гончей Зойке, роману с которой всячески покровительствовал Александр Григорьевич.

– Вези, – говорит директор шоферу, – пусть Акбар обнюхается, обменяется с любимой дружеским лаем.

Говорят, Лагутин – жертва охотничьих увлечений. Увы! Это не увлечение, а скорее перерождение.

1953 г.

Молочная сестра

Эльза была обыкновенной буренкой и ничем примечательным среди других представителей семейства жвачных парнокопытных не выделялась. Ни удойностью, ни статью. И вдруг Эльзу экстренно стали скрести и чистить, готовя к дальнему переезду – из Барнаула в Саратов, и все это якобы по приказу свыше.

Приказ свыше был, но касался он не Эльзы, а ее владельца – Евсея Григорьевича Гридашева. А Евсей Григорьевич поставил ультиматум:

– Без Эльзы я не поеду к месту новой работы.

– Везти корову за три тысячи километров? – удивились домашние. – Да во сколько же нам обойдется этот переезд?

– А мы повезем ее на казенный счет.

– Каким образом?

– Очень простым. Она поедет с нами как член семьи.

Член семьи, но какой именно? Назвать Эльзу дальней родственницей? Но на дальнюю никто не даст Гридашеву подъемных и проездных. Везти с собой корову в качестве названой тещи – это значит навек рассориться с тещей настоящей.

– Ах, будь что будет! – сказал Гридашев и представил Эльзу своей сестрой.

Домашние узнали и подняли бунт.

Чтобы не ссориться с домашними, Евсей Григорьевич решил везти Эльзу в Саратов в отдельном вагоне. А так как Евсей Григорьевич был в городе лицом значительным – уполномоченным Министерства заготовок, то начальник станции Барнаул не стал ему перечить.

– Вот вам отдельный вагон, – сказал он, – сажайте в него свою Эльзу, и мы отправим ее в Саратов малой скоростью.

– То есть как «малой»?

Евсей Григорьевич попробовал устроить начальнику станции скандал. Не помогло. Тогда он обратился за помощью в Министерство заготовок. И ему помогли. Начальнику станции пришлось прицепить отдельный вагон к скорому поезду. Но тут неожиданно заупрямилась жена Гридашева.

– Ты как хочешь, – заявила она мужу, – а я в одном вагоне с коровой не поеду.

И Евсею Григорьевичу пришлось взять для членов семьи билеты в мягком вагоне, а ее, дорогую и любимую Эльзу, везти в отдельном, в конце поезда.

Скорый поезд прибыл наконец к месту назначения. Новый уполномоченный был встречен сотрудниками АХО Саратовского управления Министерства заготовок и препровожден на место временного жительства в гостиницу. Все как будто было хорошо, однако сотрудников АХО смущало одно обстоятельство – некомплектный состав семьи Гридашева. Сотрудники были уже наслышаны про сестру Евсея Григорьевича – Эльзу. А ее среди прибывших как раз и не было. Где же она?

Вопрос об Эльзе беспокоил не только встречавших, но и самого Гридашева. Евсей Григорьевич уже с утра подумывал, как быть, что делать с буренкой. Вести ее со станции за веревку через весь город ему самому было неудобно. Ведь он как-никак уполномоченный. Может, поручить это щекотливое дело кому-то из своих подчиненных? Но кому именно? Кто из них будет настолько деликатен, чтобы сохранить в тайне историю путешествия Эльзы?

Евсей Григорьевич посмотрел вокруг, и взгляд его остановился на молодом человеке. Опытный глаз Гридашева угадал в этом человеке недюжинные подхалимские способности, и, поманив его к себе, Евсей Григорьевич шепнул:

– Поезжайте на станцию за Эльзой. Вы найдете ее в последнем вагоне.

Это небольшое поручение зародило в сердце молодого подхалима далеко идущие надежды.

«Сестра уполномоченного, безусловно, красавица», – решил он.

И для того, чтобы произвести на эту красавицу благоприятное впечатление, сотрудник АХО забежал по дороге на станцию в парикмахерскую, опрыскал себя на скорую руку одеколоном «Фиалка» и рысью понесся дальше. И вот наконец на запасных путях он видит поезд. Подбегает к последнему вагону, поправляет галстук-бабочку и нежно стучит в дверь.

– Эльза Григорьевна, это я.

И вдруг в ответ вместо мелодичного сопрано слышится грубый, протяжный голос голодной, давно не доенной коровы:

– Ммму!..

Молодой подхалим был оскорблен в своих лучших чувствах. Ему бы плюнуть да уйти, а он поступил иначе: вызвал из управления грузовую машину и повез Эльзу к месту ее нового жительства. Само собой разумеется, корова была доставлена не в гостиницу (зачем срамить уполномоченного!), а на мельзавод, который находился в подчинении у этого уполномоченного. А директор мельзавода тоже был изрядным подхалимом. Вместо того, чтобы выставить и поводыря и корову за ворота, он немедленно очистил для коровы сарай и рапортовал по телефону Гридашеву:

– Все в порядке, Евсей Григорьевич!

Так с помощью подхалимов гридашевская авантюра долгое время держалась в тайне. Но вот подошел к концу отчетный год, и железнодорожники увидели, что у них дебет не сходится с кредитом. И не удивительно, ибо им никто еще не уплатил денег за провоз Эльзы из Барнаула в Саратов. Железнодорожники предъявили счет Гридашеву:

– Платите 2 500 рублей.

– За что?

– Ваша Эльза ехала в отдельном вагоне.

Гридашев – на дыбы:

– Не имеете права! Эльза – член семьи, сестра.

– У нас в инструкции про таких сестер ничего не сказано.

– Хорошо, считайте Эльзу не сестрой, считайте ее книжным шкафом. За провоз домашней мебели вы должны, согласно вашей инструкции, взыскать деньги не с меня, а с министерства.

Но Гридашеву не удалось сбить с толку железнодорожников.

– Домашнюю мебель, – говорили они, – возят не пассажирской скоростью, а малой. Это стоит в двадцать пять раз дешевле!

Несколько лет между Гридашевым и железнодорожниками шел спор, кому платить за вагон. Наконец железнодорожники передали тяжбу в суд. Гридашев понял, что теперь ему уже не выкрутиться, и стал звонить из Саратова в министерство:

– Помогите!

И Гридашеву помогли. Кто? Заместитель министра. Это он приказал работникам бюджетного отдела забрать из суда исковое заявление железнодорожников и оплатить проезд коровы из средств министерства.

Если бы гридашевская Эльза обладала даром речи, она, конечно, давно принесла бы свое коровье спасибо замминистру за его заботы о ней. Ибо только благодаря радению замминистра эта корова получила возможность, во-первых, совершить в скором поезде приятное путешествие за государственный счет. И, во-вторых, жить и благоденствовать на тот же счет все последние годы: сначала на кормах мельзавода, потом – «Заготживсырья» и наконец – «Заготсена».

Повезло Эльзе в жизни. Она в таком почете у Евсея Григорьевича, что в Саратове никак не разберут, кто же при ком состоит: корова при уполномоченном или уполномоченный при корове.

1953 г.

Дорогой и многоуважаемый

Григорий Витольдович помылся, побрился и, оглядев себя в большом зеркале, остался доволен осмотром. Несмотря на свои пятьдесят пять лет, заслуженный деятель искусств выглядел молодцом. Ни брюшка у него, ни мешков под глазами, прямо хоть сейчас выходи на сцену в роли героя-любовника. Чтобы размяться, Григорий Витольдович легко сделал у зеркала два подседа и три подскока и стал натягивать на ноги шелковые носки. Вслед за этим он надел легкие бальные туфли и, вытащив из стакана вставные зубы, ловким, привычным движением поставил их на место.

Григорий Витольдович не в первый раз выезжал за границу. Он представлял советских работников искусств на трех фестивалях. Заслуженному деятелю нравился тот почет, которым были окружены на этих фестивалях члены жюри. Он много и с удовольствием заседал в просмотровых комиссиях, охотно давал интервью газетным репортерам, с удовольствием расписывался в тетрадках коллекционеров автографов.

Иногда слава большого артиста начинала утомлять заслуженного деятеля искусств. Григорию Витольдовичу хотелось хоть пять минут побродить по улицам города без своего громкого имени. Зайти в кафе Дома актеров и запросто встретиться с каким-нибудь из своих коллег. Похлопать того по плечу, порасспросить коллегу, как у него идут дела, что он ставит, что думает о современном репертуаре.

Но друзья уже давненько не хлопали заслуженного деятеля по плечу. Имя Григория Витольдовича называлось теперь только в сопровождении прилагательных:

– Многоуважаемый… высокочтимый… талантливый…

В этом году Григорий Витольдович впервые поехал за рубеж не почетным членом жюри, а в составе обычной группы туристов. Здесь были рабочие, инженеры, писатели, спортсмены, профсоюзные активисты. Заслуженный деятель ходил с этими активистами по музеям и заводам Будапешта, ездил с ними на озеро Балатон, и ему никто не докучал ни с интервью, ни с автографами.

Жил Григорий Витольдович в скромной гостинице в одном номере с молодым железнодорожником, дежурным по станции Москва-товарная. С первого же дня между соседями установились милые, простые взаимоотношения. Григорий Витольдович звал молодого железнодорожника по имени – Женечка, а тот его по отчеству – Витольдович. Такая простота вначале даже умиляла маститого туриста, но уже через неделю заслуженный деятель заскучал по прилагательным.

Григорий Витольдович был бы не прочь вместо очередной экскурсии на завод отправиться в гости в местный театральный клуб, объявить там свое имя и под бурные аплодисменты присутствующих взбежать на сцену навстречу ярким лучам прожекторов и софитов. И чтобы дежурный по станции Москва-товарная все это видел и оценил, чего стоит «Витольдович», с которым ему посчастливилось жить целую декаду, в одном номере.

Но местные театралы не хотели, видно, мешать отдыху маститого артиста и до поры до времени не беспокоили его. Однако как только подошел к концу срок туристской путевки, в номер к Григорию Витольдовичу пришли с приглашением представители театрального клуба.

– Дорогой и многоуважаемый!.. Сегодня в восемь…

Дорогой и многоуважаемый широко улыбнулся и посмотрел в сторону дежурного по станции.

– Наконец-то…

И вот наступило восемь. Григорий Витольдович в последний раз оглядел себя в зеркале и заспешил вниз.

Десять минут езды на машине, и заслуженный деятель вместе с Женечкой входят в светлый, высокий зал. Раздаются аплодисменты. Но что это? Где стол для почетных гостей? Оказывается, в здешнем клубе нет ни сцены, ни кресел для публики. И гости и хозяева сидят бок о бок за маленькими чайными столиками. Григорий Витольдович, раскланиваясь и извиняясь, проходит между этими столиками, за которыми он видит немало спутников по туристской группе, к своему месту. Член правления клуба представляет его соседям. В Венгрии нет отчеств, поэтому Григорию Витольдовичу нужно запомнить только имена. Товарищ Шандор – это тот, что постарше. Он режиссер драмы. А рядом товарищ Иштван – молодой, начинающий артист. А вот кто эта милая девушка в голубом, которая назвалась Марийкой? Артистка эстрады или оперетты?

Пока Григорий Витольдович представлялся своей молодой соседке, Иштван начал разливать ликер. Новые знакомые подняли рюмки и улыбнулись.

«Как хорошо, – подумал Григорий Витольдович, – что рампа не отделяет в этом зале почетных гостей от обычных! Прошло всего несколько минут, как нас посадили за один столик, а мы уже разговариваем, как старые знакомые».

А разговор и в самом деле шел теплый, непринужденный. И Шандор и Иштван говорили, оказывается, по-русски. Правда, не очень бойко. Зато Марийка владела русским безукоризненно и от этого казалась Григорию Витольдовичу еще милее и обворожительнее.

«Нет, она, конечно, не начинающая актриса, а переводчица, – решил он. – А может, не переводчица, а жена режиссера Шандора? Господи, но ведь этот режиссер раза в два старше ее!»

И Григорию Витольдовичу стало жалко молодую, красивую Марийку. А разговор между тем шел за столом своим чередом. Иштван и Женечка заговорили о футболе. «Спартак»… «Гонвед»… Божик… Яшин…

Но так как четверо из пятерых сидящих за столом были работниками искусств, то разговор в конце концов перешел с футбола на театр, и вниманием стола овладел Григорий Витольдович. Он говорил много и вдохновенно. Говорил не только затем, чтобы ответить на вопросы соседей, а, главное, чтобы произвести впечатление на соседку. Соседка мило улыбалась, а соседи слушали и думали: «Умно, интересно говорит наш гость, но вот что удивительно: целый час ведет он разговор, и все не о той области искусств, в которой работает сам». Он восторгается балетом Большого театра.

– Вам обязательно следует приехать в Москву и посмотреть Майю Плисецкую в «Лебедином озере»!

Григорий Витольдович приглашал своих новых друзей и в Третьяковскую галерею и в Большой зал Московской консерватории послушать Рихтера и Ойстраха. Даже в цирк. Он избегал разговора только о своем театре. А венгерских товарищей больше всего интересовал как раз этот театр. И для того, чтобы помочь гостю перейти в разговоре с балета к драме, Шандор спросил Григория Витольдовича:

– Какая из современных пьес пользовалась в текущем сезоне наибольшим успехом у московского зрителя?

– «В добрый час».

– Мы читали про это, – подтвердил Иштван. – Автор пьесы – талантливый драматург. Это хорошо, Григорий Витольдович, что вы выдвигаете талантливых.

– Почему я? – удивился гость.

А Марийка улыбнулась и пояснила:

– «В добрый час» поставлен в Центральном детском театре. А Григорий Витольдович тоже выдвигал талантливых авторов. Только это было давно. Пятнадцать лет назад.

Шандор укоризненно посмотрел на Иштвана и сказал:

– Наш гость много выступал в шекспировских пьесах. Я, кажется, не ошибаюсь? – спросил он у Григория Витольдовича.

– Нет, – подтвердил Григорий Витольдович и, закрыв глаза, мысленно перенесся из Будапешта в Москву, в свою квартиру, стены которой были увешаны лавровыми венками и старыми театральными афишами. «Король Лир», «Ромео и Джульетта», «Много шума из ничего»… – Но больше всего я любил роль Гамлета, – сказал он, открывая глаза, а режиссер Иштван, чтобы доставить гостю приятное, добавил:

– Да, да… Мы читали про ваш прошлогодний успех.

За столом воцарилась неловкая пауза. И слово опять пришлось взять Марийке.

– Вы путаете, – сказала она Иштвану. – В прошлом году роль Гамлета сыграл артист Самойлов, и в другом театре. А Григорий Витольдович тоже играл Гамлета, но только давно. Двадцать лет назад.

– Простите, – сказал Иштван, – я плохо читаю по-русски и мог спутать.

Неловкое положение продолжалось, однако недолго. Марийка мило пришла на помощь заслуженному деятелю искусств и сказала:

– Григорий Витольдович любит не только драматургию Шекспира, но и драматургию Маяковского.

– Правильно… Теперь уже я не ошибусь, – сказал Иштван и, повернувшись к Григорию Витольдовичу, добавил: – Разве не вы так замечательно поставили «Клопа» и «Баню»?

За столом опять воцарилось молчание. И Марийке снова пришлось взять слово.

– «Клопа» и «Баню», – сказала она, – поставили режиссеры Петров и Плучек. А Григорий Витольдович тоже ставил «Баню», но только давно.

– Правильно, – с огорчением подтвердил Григорий Витольдович, – все это было, к сожалению, давно, а сейчас я уже не выступаю ни в пьесах Шекспира, ни в пьесах Маяковского.

– Врачи? Больное сердце? – сочувственно спросил Шандор.

Чтобы не углубляться в неприятный для него разговор, Григорий Витольдович хотел было утвердительно кивнуть головой: мол, ничего не поделаешь – стенокардия.

Но экспансивная Марийка предупредила его.

– Ой, что вы! – сказала она режиссеру Шандору. – Сердце у Григория Витольдовича в полном порядке. Вы разве не знаете? Григорий Витольдович – непременный участник всех теннисных соревнований Дома искусств.

Григорий Витольдович подозрительно покосился в сторону девушки в голубом. Откуда она так хорошо осведомлена о всех его делах – и творческих и теннисных? Неужели Марийка выписывает из Москвы в Будапешт и «Советскую культуру» и «Советский спорт»? «Ну и ну!» – подумал Григорий Витольдович и сказал:

– Я не выступаю на сцене потому, что мне трудно быть одновременно и актером и режиссером.

– Понятно, – сказал Шандор. – Вы сейчас только ставите пьесы?

– Не угадали, – ответил Григорий Витольдович и пояснил: – Пьесы в нашем театре ставят обычные режиссеры, а я главный. Понятно?

– Не совсем.

– Главный руководит обычными режиссерами, поправляет их ошибки, – сказал Григорий Витольдович и добавил: – На большую самостоятельную работу у главного режиссера попросту не хватает времени.

– Куда же оно уходит?

– На хлопоты. С утра до вечера я в бегах. Днем в Доме актера, вечером в Доме искусств. И всюду заседания, совещания.

– Вам, наверно, очень скучно? – с сочувствием спросил Шандор.

– Зато почетно, – ответила Марийка. – Вот только на днях Григорий Витольдович приветствовал по поручению Дома искусств конференцию юных филателистов.

– Кого, кого?

– Вы разве не читали? Григорий Витольдович владеет сейчас одной из лучших коллекций почтовых марок.

Григорий Витольдович попробовал улыбнуться, но эта улыбка не доставила ему удовольствия. «Ну, это слишком! – подумал он. – Несносная девчонка, как видно, выписывает не только «Советский спорт», но и «Пионерскую правду».

Марийка уже не казалась Григорию Витольдовичу такой милой и очаровательной, как прежде. Наоборот, он раза два назвал уже ее про себя и бабой-ягой и ведьмой. А за что? Он же сам ратовал за откровенный разговор между друзьями! Разве не он собирался убрать рампу из Московского дома актера, чтобы она не мешала работникам искусств вести друг с другом нелицеприятную беседу? Такая беседа только-только началась, а ему уже стало не по себе. И было от чего: Григорий Витольдович много лет не творил, не дерзал в театре. Бывший Гамлет обленился, успокоился. Он превратил кресло худрука в этакий творческий «самосон», а все заботы по театру переложил на своих помощников.

– Люди они хоть и малоталантливые, но зато осторожные, не подведут.

Сам же Григорий Витольдович занимался главным образом представительством. Он был членом трех каких-то комиссий и четырех каких-то правлений. В этих комиссиях рядом с Григорием Витольдовичем можно было увидеть кинорежиссера, который уже лет десять не ставил фильмов, архитектора, забывшего, когда он в последний раз подходил к чертежной доске, доктора наук, прекрасно говорящего о науке и ничего ей, к сожалению, не дающего.

Вместо того чтобы выступать в новых ролях, ставить новые спектакли, снимать фильмы, писать книги, эти люди занимались главным образом «взаимным ласкательством».