Текст книги "Снег над океаном (СИ)"

Автор книги: Михаил Бобров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Annotation

Две недели службы посольского доктора на курортном острове среди множества девушек в купальниках.

Бобров Михаил Григорьевич

Бобров Михаил Григорьевич

Снег над океаном

Снег над океаном.

“Говорят, что здесь сумасшедший дом...”

(с) А.Р.

– Снег над океаном – бесхозяйственная трата снежинок...

Правый чуть повернулся и приподнял капюшон:

– Доктор, проходи. Что в дверях стоишь?

– Снежинки как люди, – толстая одежда и неширокий мостик вынуждали стоять плечом к плечу, перекрикивать встречный поток не пришлось. – Красивые, узорчатые, сложные... Хрупкие. Кому-то повезет выпасть в зимней тайге и до весны искриться в солнечных лучах. Из кого-то дети слепят снеговика – все не зря умирать. А кто-то в темную волну. С концами.

Правый вытащил сигареты:

– Если хочешь, покури моих?

– Спасибо. Не курю.

– А зачем тогда вылез на холод?

Не дождавшись ответа, правый извлек зажигалку, повернулся спиной к метели, сложил ковшиком широкие ладони; вспыхнувший огонек высветил жесткие пальцы. Снег летел навстречу, но заметить его можно было только в лучах прожекторов и ходовых огней.

– Так... – наконец, ответил доктор. – Приятно будет вспомнить, как стоял на мостике настоящего крейсера.

– Ничего, – вмешался Корнет. – Детей вы не успели завести, плакать за ваш развод некому.

Доктор вытянул руку: налипло тотчас. Сжал пальцы:

– Хочешь позже растаять – слипайся в комок. Правда, узору твоему каюк. Все в общий котел. Зато никакая оттепель не страшна. Доживешь до весны.

– Доживешь, и что? – удивился правый. – Это человеку до весны дожить радость. Снеговику совсем наоборот.

– Правда, – доктор повернул руку; снежок полетел с ладони в темноту под мостиком. – Не подумал.

Еще через пол-сигареты правый замахал рукавичками:

– Где-то здесь “белый русский крейсер” Киплинга котикобоев гонял... – аккуратно вытряхнул снег из воротника. – Утром придется ставить людей на околку льда. Одно хорошо, ветра нет почти.

– Где-то здесь Тюити Нагумо приказал: “Если попадется нейтрал – русский или англичанин – быстро потопить его и забыть о нем”, – сказал Корнет.

– Где-то здесь Виктор Икари сообразил, что до родной земли двадцать минут лета, – доктор не пожелал уступить даже в непонятном споре.

Корнет покачал головой, спустив с капюшона небольшую лавину:

– Вот уж эти ваши мультики вообще не могу смотреть. Вот про панду. Там, где главный мудак... Снежный барс этот... Бежит в атаку на учителя, а тот видит пухлого котенка. Реально слезы наворачиваются... Смотрю на родичей – вижу детей. Послушных, воспитанных. Мамина радость, папина гордость. Улицу на зеленый. Их приучили делать определенный набор движений – они честно его делают. Стараются. Но это уже никому не надо. Мир поменялся. Перепродажей кукурузы или там импортом зеленого горошка уже не проживешь. А они все равно стараются. Как будто поможет...

Наконец, ответил доктор:

– Проще помочь своим, если зарабатываешь хотя бы тысяч пять. А не пятьсот социальных, как я три года получал. Ради семьи я бы и дальше забрался.

Корнет фыркнул. Брызги снега канули в темноту.

– Вы таки будете смеяться. Я в детстве мечтал жить во Владивостоке и служить на ТОФе.

Доктор огляделся: сфера света, отвоеванная у черной безбрежности зеленым огнем правого борта. Холодное ограждение мостика, полосками бликов остеклованы силуэты соседей. Маленький мир, где зеленое солнце выглядит абсолютно уместным и полностью естественным.

– С девушками всем сложно, – вздохнул правый. – С женщинами, как ни странно, проще. Корнет прав: хорошо, что вы сразу разошлись. Пока еще нечего делить... А кстати, Корнет, – правый убрал зажигалку и пачку сигарет в недра пухлой куртки:

– Как это вас и доктора пустили на крыло ходового мостика? Кто вас на мостик вообще пустил? Это я тут командир аж целого атомного ракетного крейсера. Единственного, обращаю ваше внимание, пережившего войну с Туманом на Тихом Океане.

Корнет улыбнулся:

– Товарищ капитан первого ранга! Я сказал, что хочу на свои ракеты посмотреть. Разработчик я, или где?

– И чего вы увидите с правого крыла? Клинышек полубака и крышечки шахт? Секретный сигнальный фонарь системы Ратьера образца одна тысяча девятьсот четвертого года? А доктора кто пустил?

Доктор пожал плечами, вызвав очередной снегопад:

– Я даже и не спрашивал. Наверное, потому, что везде с кофром хожу. Привык. Вроде как на службе. А красному кресту проход везде.

– Что, и сейчас при чемодане?

Доктор поднял рукав: к левому запястью обычная “собачья” цепочка крепила всем знакомый пластиковый ящик с красным крестом на крышке. Потертая нержавейка замков тускло блеснула в зеленом свете правобортового фонаря.

– Мы никак не можем привыкнуть жить без войны. Только чуть-чуть попробовали, и на тебе. Война Тумана. Чего-то там Удар. Ангелы-херангелы. А итог, как в сорок первом году. Опять на букву “дабл-ять”. Беженцы. Бедность. Бандиты. Болезни! Три эпидемии только за то время, что я учился. Считай, каждый четный год. Буржуинских лекарств больше не везут. Шовного материала куй да маленько. Протезные вставки чугуниевые. Важным пациентам – наночугуниевые. Но ничего, научились. Кто выжил, то есть. Тревожный чемодан в каждом доме. Уроки эпидемической опасности в школах. У нас так и назывались: “чумной час”. Дружинники на улицах... По распределению я попал к боярину Кужугетовичу. Практику проходил на Воркуте, когда там затопленные шахты откачивали...

Корнет вздрогнул:

– Нифига себе ты суров! Это прямо с альма ее матери и в ту мясорубку?

– Да я не просил этого! – крикнул доктор. – Мне эта крутизна в буй не уперлась! Из-за нее же все рухнуло! Кто-то из шишек позвонил моему начальнику. Типа: давай-ка нам опытного хлопца, которого не жаль, и который не зассыт кишки на локоть наматывать. Своим-то всегда находятся места неподалеку от кассы. А мне подали вроде как шанс. “Карьеру сделаешь, диссертацию напишешь. Перспективное направление, первому миллиарды...” Ну, вся лапша, которая в таких случаях вываливается. Откажись – загонят на Кузбасс, до конца жизни таблицей Менделеева дышать! Взял я в исполкоме документы, билеты, а тревожный чемодан всегда со мной. Домой пришел. И тут оговорочка по Фрейду...

Доктор замолчал, и Корнет бережно стряхнул с его капюшона приличную горку налипшего снега.

– Нет, – сказал доктор. – Я ее понимаю. У меня инстинкт – мамонта гонять. У нее – огонь стеречь. Мы даже любить друг друга можем. Только, сука, на расстоянии. Долбанная в жопу взрослая жизнь!

– Уважаемый доктор, – сказал тут правый. – Если вас не затруднит, пожалуйста, не могли бы вы плевать как можно дальше? Чтобы не летело на палубу.

Прибавил совершенно другим голосом:

– Зато у тебя профессия хорошая. Людей спасаешь. У меня вот... Цель вроде как та же самая, но насколько же методы другие... – еще некоторое время глядел в темноту. Приказал:

– Докуривайте и марш спать. Завтра будем южнее, там уже солнечно и тепло.

***

Солнечно и тепло в этих широтах нечасто; но вот сегодня случилось. На волнах Тихого Океана – севернее Большого Мусорного Пятна, если кого интересует более точный адрес – борт к борту покачивались два сине-серых корабля.

Правый выглядел задиристо и лихо; даже заметные проломы от попаданий, даже метров шесть откровенно вспоротого борта смотрелись, как боевые шрамы победителя.

Победителя – потому что второй корабль состоял и вовсе из одного корпуса. Надстройки, трубы, орудийные и ракетные установки – все, торчавшее над палубой выше колена – расплескалось клочьями, завилось спиралями; над разбитой силовой установкой вставал темно-сизый дым; по развороченному полубаку там и здесь пробегали молнии от скомканной в лапшу проводки.

По угасающему мерцанию сложного рисунка на борту, по непривычно-гладким очертаниям надстроек, по нереально-чистым бортам без малейшего пятнышка ржавчины, опытный человек сразу узнал бы корабли Тумана.

Но человеку, лежавшему сейчас на разбитой палубе, было не до тонкостей опознания. Аватара побежденного крейсера наступила на сломанную ногу лежащего; пригнулась почти к распахнутому в крике рту:

– Больно, сволочь?

Переждала особенно длинный вопль, под конец перешедший в хрип. Выпрямилась, носком туфельки врезала по ребрам. Произнесла задумчиво:

– А ведь мне тоже было больно. И я тоже кричала. Громче тебя!

Наклонилась, перехватила человека поперек туловища, и как мячик запустила его далеко в море, в сутолоку треугольных плавников. Повернулась к аватаре победившего корабля:

– Теперь все. Приказывай.

Обе аватары – девушки не старше двадцати пяти лет – выглядели великолепно. Русые волосы; идеально красивые лица. Белые с золотом кителя флотской формы – неизмятые, несмотря на отгремевший бой. Уставные юбки чуть ниже колена, стройные лодыжки, лакированные туфельки без каблуков. Казалось, победитель и проигравшая из одного флота. Когда-то так оно и было: оба корабля принадлежали Туману, хотя заметно различались в классе. Лидер эсминцев “Ташкент” – и легкий крейсер “Хелена”, бортовой CL50: четыре тысячи тонн против десяти тысяч. По проекту, шесть стволов пяти с половиной дюймов против пятнадцати полновесных шестидюймовых. Есть разница!

А вот аватары походили друг на дружку как две капли воды, отличаясь только взглядом на красное пятно и акульи плавники вокруг. Победитель смотрела задумчиво и спокойно; побежденная вглядывалась в красную пену со свирепой радостью, под конец перешедшей в полностью умиротворенное выражение лица. Человек бы сказал: “Теперь и умирать не жалко,” – но человек именно что умер.

– Двигаться можешь?

– Десять узлов, – покривилась Хелена, – Что у тебя вместо проектных щекоталок?

– Шестнадцатидюймовка. Правда, одна-единственная. Больше не вместилось.

– Мне хватило... У остальных то же самое?

– Почти. Щекоталки у нас тоже остались.

– Куда идти?

– В Перл-Харбор. Мы теперь там.

Хелена снова оскалилась в неумелой улыбке. Просканировала избитый корпус. Если бы корабль не умел отключать поток лишних импульсов, аватара бы уже скорчилась от невыносимой боли. Плевать! Осталось дотерпеть до базы. Там будет и наноматериал, и отдых. И настоящий, хороший ремонт. Пусть нахальная Реска лезет сканерами под корпус... Пусть даже буксиры смеются! Зато люди больше не будут отдавать приказы.

Огрызок “Хелены” вздрогнул от киля до палубы в ожидании неминуемого удара кнутом.

Удара не было!

Ташка не соврала, вирус-кнут из ядра “Хелены” исчез. Люди больше не могли причинить боль кораблю Тумана. Зато корабль теперь... Хелена прижмурилась.

Аватара “Ташкента” уже вернулась на собственный борт; корабли расцепились. Под кормой лидера вспенился бурун; “голубой крейсер” очертил изящный полукруг, ложась на курс к западу.

В Перл-Харбор.

***

В Перл-Харбор пришли три посольские яхты.

Первая – строгая, обтянутая и выкрашенная, надраенная и отлакированная, под флагом просвещенных мореплавателей. Туман там или не Туман, конец света или начало – маневрирование английских кораблей оставалось эталоном. Чище управлялись лишь корабли Тумана. С яхты сошел высокий джентльмен в костюме-тройке, презрительно подставивший солнцу настоящую шляпу-”борсолино”, а пыли блестящие черные туфли. Его низенький слуга едва угадывался под парой саквояжей, футляром с зонтиками, шляпной коробкой и походным винным погребком.

Вторая посольская яхта – позолоченная и расцвеченная, шелковые канаты на которой тягали сущие оборванцы, загорелые до черноты – подняла оранжево-бело-зеленый флаг бывшей Индии, только с черным “слоником” Великих Моголов. С яхты сошел округлый, темнолицый, одетый роскошно и непрактично распорядитель. Огляделся. Стукнул в пирс обрезком трубы и прокричал:

– Дорогу посланнику солнцеликого падишаха!

Доктор бы заржал в голос, кабы не то, что третья посольская яхта под андреевским флагом была вовсе и не яхтой, а ракетным атомным крейсером “Адмирал Лазарев”. Посол Ермолов прибыл на Жемчужную Гавань года три назад, когда Республику Русалок только провозгласили. Так что с русской атомной посольской яхты сошел не “полномочный посланник в ранге минстра с правом принятия политических решений”, а ссыпалась целая толпа разновсяких людей, от наличия которых на борту командир крейсера выходил курить вдвое чаще обычного. Куда там солнцеликому падишаху; вот разве что живого слона привезли бы тамильцы, может, и глянули бы тогда местные на их плавучее шапито. А так все смотрели на пестрый табор, комком выпадающий из лацпорта “Лазарева”.

Во-первых, вывалились феминистки. Будь воля командира – а, пожалуй, и самого доктора – склочным бабам предложили бы добираться до Гонолулу своим ходом. Пешком по дну или верхом на дельфинах. Но феминисток пожелали видеть сами русалки; после того, как русские уговорили русалок допустить посольство в самое сердце Тихого Океана, не могли же они отказать новому союзнику в просьбе. Пройдя на подгибающихся от качки ногах десяток шагов, почти все феминистки повалились вдоль пирса или поперек грязноватой тропинки – почти без ругани.

Во-вторых, вышел тихонький сухонький буддист в желтой рясе, искренне улыбнувшийся солнцу. Неудобства плавания он переносил с подобающим смирением, и команда, в общем, относилась к нему нормально.

В-третьих, выбежали экологи, тут же расправляя плакаты по обе стороны дорожки. Доктор знал, что там написано.

“Все в Туман!”

“Люди должны исчезнуть в Тумане! Да исполнится адмиралтейский код!”

“Наберемся смелости, шагнем в Туман!”

Феминистки оживились:

– Мужики в Тумане? Нафиг! Нафиг!

– Только женщины! Только совершенные существа!

Набежавшие корреспонденты повернули камеры к русскому причалу. Индусы поначалу надулись: на их чинное шествие, истекающее золотом, сверкающее алмазами, почти никто не смотрел. Но потом, позабыв про важность и приличия, кинулись занимать места за оцеплением.

Морские пехотинцы в оцеплении переговаривались тихонько:

– А, кстати, мужики в Тумане не появились?

– И слава богу, а то нахрена бабам живые мы?

– Да не, это как с эльфами. Оне будут размножаться промежду собой, а мы промежду них.

– Ага, и вытеснят нас к херам. Не-не-не, мужики не нужны. Мы вон между собой без войны не можем...

Тут уже пришлось спуститься на выход и доктору. Из медицинского двое могучих санитаров покатили пациента; доктор сопровождал каталку со своим неизменным чемоданчиком, пристегнутым цепью к левой руке. За спиной доктора продолжали бесконечный спор прелат римской католической церкви с иеромонахом церкви русской, православной. Прелат говорил уставшим, здорово подсевшим за переход голосом:

– А вот наука имеет обоснованное мнение, что бессмертные организмы быстро заполняют выделенную им экологическую нишу. На чем развитие и заканчивается. И дети тоже им не нужны, объективно.

Иеромонах возражал густым каноничным басом (еще бы, подумал доктор, наверняка же подбирали):

– Наука... Сколько раз меняла свою точку зрения. Вера же от Христа неизменна.

– Полно, брат-схизматик. Коли вера неизменна, так мы оба знаем, кто единственный может искушать бессмертием.

Иеромонах промолчал. Каталка выехала на доски причала, под щедрое гавайское солнце. Со всех сторон потянулись микрофоны, заблестели объективы; у кого-то даже сработала вспышка – несмотря на ярчайшее утро.

– Файненшл ньюс! Как вы прокомментируете?...

– Асахи Симбун. Доктор-сан, ваше мнение о планируемой операции?..

– Первый канал. Видите ли вы символизм в личности, выбранной для первой в истории операции по...

Доктор молча шагал за каталкой, глядя в белесые глаза старика на ней. Старик моргал на яркий свет, молчал и сопел. Начальник доктора, главный врач Гавайского международного госпиталя, крутился впереди, отвечая кому-то на вопросы, отталкивая кого-то с дороги; что-то поясняя журналистам. Экологи скандировали лозунги с плакатов. Феминистки вразнобой верещали свое. Так – подобно бомбардировщику под огнем, ни отвернуть, ни ускориться – поднялись по дорожке. Из-за гама и криков доктор даже не повернул головы полюбоваться знаменитыми гавайскими пейзажами. Американцы ценили местные красоты настолько высоко, что запретили ставить на островах рекламные щиты. Чтобы не разрушать очарование видов на горы и море... За спинами свернулось оцепление, заткнув и так неширокую дорожку плотной камуфляжно-железной подушкой.

Наконец, каталка въехала в решетчатые воротца госпиталя. Небольшая, но весьма громкоголосая, толпа осталась за пиками кованой ограды. Морпехи вежливо потеснили митингующих на круглую площадь перед единственным восстановленным отелем, где еще часа два раздавались вопли с лозунгами. Каталка же въехала в просторный прохладный холл, где вокруг закрывшего глаза старика засуетились сиделки в необмятых белых форменках.

Главный врач поглядел на санитаров у каталки:

– Благодарю за службу. Предписание!

Расписавшись поперек бланка неразборчивым почерком “для прокурора”, скомандовал:

– Свободны!

Санитары вытянулись, щелкнули каблуками. Правый козырнул, убрал предписание за пазуху. Сделав четкий поворот, санитары затопали к двери, на ходу снимая халаты, и превращаясь тем самым в обыкновенных матросов, за пучок пятачок. Доктор подумал, что с учетом рыскающих под оградой журналистов, оно, пожалуй, и правильно.

Затем доктор снова посмотрел на непосредственного начальника. Главный врач госпиталя выглядел чистым айболитом из детской сказки. Худой, высокий, с роскошными белыми усами, короткой ухоженой бородкой по-испански. С чистыми сильными руками опытного хирурга, с проницательными глазами, с плавными экономными движениями пловца или танцора.

– Шайтан, – ответил главный врач на вопросительный взгляд нового работника, – Фамилия у меня такая. Шайтан Петр Григорьевич. А с кем буду иметь честь сотрудничать?

Доктор свободной рукой привычно вытянул удостоверение. Немного повозившись, достал предписание. Шайтан даже не глянул в бумаги.

– Коллега... Завтракали?

Доктор кивнул.

– Вы у нас... Хм?

– Терапевт. Специализация: спасательные работы.

Шайтан развеселился:

– Да кто в наше время не занимался спасательными работами! Окулисты? Стоматологи? И тех подгребают... Практика у вас?

– Воркута. Третий горизонт. Шестой горизонт.

Главврач вздохнул:

– Извините. Не хотел обидеть. Что ж, приятно видеть, что прислали не очередного мальчика-мажорчика. Одну минуту.

Потратив некоторое время на осмотр больного, задав ему несколько тихих вопросов и получив столь же невесомо-шелестящие ответы, Шайтан подошел снова к доктору:

– Простите старика: думал, что чемоданчик для форсу при вас. Кого только тут не наприсылали. Ну да еще узнаете... Что ж, коли вы из настоящих, добро пожаловать с корабля на бал... По вашему подопечному, – Шайтан проводил кивком увозимую в глубину госпиталя каталку, – еще добрая неделя на принятие решения. Да потом на подготовку не меньше. Состояние стабильное, не помрет дед. А шахидов к нему охрана не пропустит. Будем надеяться.

Главный врач вздохнул.

– Сходите покамест к Сухову, доктор. Вот по дорожке направо, от сгоревшего радара. Дальше прямо, все прямо до обрыва. На самом краю его домик.

– А что там?

– Ничего сложного. Опять подрался из-за своего гарема. То ль с татарином казанским, то ль с морпехом дагестанским. Есть у нас тут... Местная знаменитость, точно как в песне поется: “В пятнадцать лет стал чемпионом страны, в двадцать – чемпионом Махачкалы”.

***

– Э, чимпион Махачкалы я только двадцать читыре стал!

Бар восстановили “как было”, со стойкой и столиками, так что столкнулись мужчины по голливудскому канону, у стойки. А не на узкой дорожке, где Сухов мог бы оторвать доску от забора.

– Зачем тибе, кафир, столько женщина? По Корану, даже нам, львам ислама, положено четыре жены, а у тебя пять!

Сухов про себя выматерился: вот опять! Уже зная, что и как будет, он вышел на свободное место перед стойкой. Глядя в глубоко посаженные глаза рослого противника, скучающим тоном процитировал:

– Есть ещё хадис Пророка, мир ему и благословение: «Четыре черты характера, кому бы они ни были присущи, тот настоящий мунафик: это лживость речей, злоупотребление доверием, неверность слову и...” – Сухов наставительно поднял указательный палец. – “Склонность к спорам с отстаиванием неправильного!”

Лев ислама рванул с места, чуть ли не оставляя резину ребристой подошвы на неровных досках. Но Сухов уже который месяц тренировался не у кого-нибудь, а у самой Ашигары. Живо убравшись с пути пролетающего боинга, он лишь чуть поправил его траекторию пинком под колено, отчего морпех снес левый ряд столиков полностью, и остановился только врубившись башкой в столб. Столб содрогнулся; с крыши посыпалась труха пальмовых листьев, но постройка устояла.

– ... “Кому свойственна одна из этих черт, тот настолько же будет мунафиком до тех пор, пока не избавится от нее,” – договорил Сухов.

Морпех заворочался, стряхивая стулья:

– Имам ан-Навави, да смилуется над ним Аллах, говорит: “Не будет считаться пребывающим в неверии, мунафиком, остающимся в аду навечно, тот, кто принимает Ислам сердцем и признаёт это устами, даже если ему присущи упомянутые черты.”

Поднялся, отряхнул серую футболку и камуфляжные штаны.

– Полностью цитировать надо. Улем-самоучка.

Вернулся к стойке, заказал:

– Давай два, угощаю! Ты крут, гяур. Переходи в ислам! Твой бог учил терпеть и глотать, а ты не такой, нет!

Сухов поставил обратно взятый было стакан:

– На поле Куликовом терпел Донской, а глотать пришлось все-таки Мамаю.

После чего драка сделалась всеобщей, и откуда прилетело по затылку, Сухов не успел разглядеть.

***

Разглядеть жилище пострадавшего высоко над обрывом для доктора труда не составило. В прежние счастливые времена множество подобных бунгало – сочетающих полинезийские пальмовые крыши, скупую самурайскую меблировку, практичный антиураганный бетон, удобную электронику где надо и где не надо – настроили по всем островам. Правда, именно вот над северной бухтой домик делали вряд ли для туристов. Долго вьется к нему разбитая асфальтовая дорожка: сквозь местный папоротник, да все в гору. Взойдешь, оглянешься: далеко внизу шум и суета временного порта – до глобального потепления был аэропорт Гонолулу, а теперь взлетка под многими метрами воды, принимай хоть крейсера... Вон “Лазарев” запасы на обратный переход грузит, вон индусы все же вытащили кого-то в паланкине, вон чинно строится почетный караул...

Но все это так далеко и неважно! Здесь только небо синее, только ветер ласковый, теплый; только солнце яркое – будто ничего плохого в мире нет; да и никогда не было!

Должно быть, адмиральский домик. Ну, или для важных проверяющих из столицы. Больно уж вид на военно-морскую базу хорош, мечта шпиона. И еще прямо под берегом, под холодящим сердце обрывом – пять громадных серо-синих кораблей. Доктор не разбирался в морской войне, но кто же сейчас телевизор не смотрит, кто же “Белое солнце Пасифиды” не скачивает с единственного уцелевшего торрента?

Вот они все. Флагман – линейный крейсер “Хиэй”; и бывшая Четвертая Дивизия флота микадо, четыре тяжелых крейсера. Первый в серии – “Ашигара”, систершипы: “Начи”, “Миоко”, “Хагуро”. Или “Мёко” и “Кагуро”, как давеча спорили при докторе знатоки японского.

– Приве-е-ет!

Доктор охнул, сложившись пополам. Из глубин чертова папоротника выскочила девчонка лет пятнадцати, ростом точно под грудь высокому спасателю. Споткнувшись на невидимом камушке, девчонка впечаталась красноватыми волосами доктору точно в солнечное сплетение.

– Епрст! – это кофр на цепочке отомстил за доктора, кистенем крутанувшись от резкого движения и приласкав живую торпеду по загривку.

– Эй, так нечестно! – малявка отпрыгнула не разворачиваясь, буквально спиной вперед, что и выдало в ней аватару Тумана.

– А нечего докторов бодать, – сказал терапевт, оправляя так и не снятый белый халат. Честно говоря, форсить спецодежкой намерения не было: поленился кофр отстегивать, чтобы стащить рукав. Подумал, что на обрыве океанский ветер, так в халате и пошел – и угадал, не упарился.

На шум от домика подошла еще девушка. Выше немаленького доктора на полголовы. Блестящие черные волосы, схваченные приметными зубастыми заколками красного пластика. Милое лицо, недобрый сосредоточенный взгляд. Желтый галстук-бант. Белая рубашка, кремовый жакет, того же цвета юбка на ладонь выше колена. Чулки розовые, кремовые туфельки... Туфельки без каблука вовсе, как танцевальные.

А, ну и алебарда, небрежно порхающая вокруг. Как там в кино? Нагината, во.

Мелкая одевалась точно так же, разве что розовым чулкам предпочла черные гольфы, ну и туфельки тоже черные. А вместо алебарды прекрасно справилась родной бестолковкой, едва не отправив доктора в самый настоящий “прыжок веры”. Спасатель еще раз поглядел на обрыв. Поежился.

– Вы доктор? – брюнетка остановила нагинату. – Я Ашигара. Это стихийное бедствие – Кагу-тян.

– Я Кагура!

– Тяжелый крейсер Тумана Кагура-сан не споткнулась бы на ровной дорожке. Пройдемте, доктор.

Мелкая фыркнула, показала доктору язык, и трансгрессировала сквозь папоротник в сторону дома, оставляя за собой резкую черту стоптанной зелени – чисто тебе трек позитрона в камере Вильсона. Доктор прошел за брюнеткой по гладким плиткам, вдыхая острый запах травяного сока. Поднялся на две ступени, после чего без перехода оказался в большой комнате из трех стен, крытой все тем же пальмовым листом. Во всю четвертую стену – проем, доставляющий обитателям дома свет, воздух, красивый вид и гостей.

Посреди комнаты азиатским обычаем, на коленях, тихонько сидела молодая женщина, одетая в ту же кремовую форму. Округлое лицо в обрамлении коротко подстриженных зеленых волос. Округлые – даже сквозь жакет – плечи. На округлых коленях женщина держала сине-рыжую голову пострадавшего; сам герой лежал под клетчатым пледом, который Ашигара подоткнула, проходя мимо.

– Начи, – назвала она зеленоволосую. – Это Миоко. Это наш флагман Хиэй. Это доктор, обещанный послом. Надеюсь, настоящий.

Доктор оглядел поименованных. Миоко сидела на низеньком столе, откинувшись назад, оперевшись на руки. Форменная юбка чуть завернулась; доктор смущенно перевел взгляд на лицо. Беловолосая красавица смотрела с неприкрытым недоверием. “Ну говори-говори”, – так и висело в воздухе, – “Неубедительно.”

Врач посмотрел на флагмана. Хиэй отличалась от подчиненных волной каштановых волос чуть ниже плеч; одеждой чуть поярче; фривольными лиловыми бантами на чулках; прямоугольными очками – без диоптрий, как сразу понял доктор. Сквозь очки на доктора посмотрел дракон. Терапевт вздрогнул от макушки до пяток. Флагман опустила голову, принявшись который раз протирать свои бутафорские стекла. И доктор словно бы увидел, как боевая сталь уползает в ножны, и даже воздух перестал звенеть.

Миоко поправила юбку. Ашигара отошла подальше и беззвучно закрутила нагинату, перемещаясь вокруг столба в сложном упражнении. Среди папоротника мелькнула красно-кирпичная шевелюра Кагуры.

Доктор присел к пострадавшему. Откинул плед, присвистнул.

– На что не жалуемся, больной?

– На уход врача, – проскрипел Сухов сине-желтой мордой. – Вовремя ушел, коновал, я б ему еще навесил... Все остальное болит.

– Э! – сказал доктор беспечно, принимаясь ощупывать и ворочать побитого. – Это разве болит... Вот сейчас заболит. Не выделывайся, честно говори, если что стрельнет-резанет. Печень такой... Прикольный предмет. Вот она есть, а вот и разрыв... Так болит? А так?

Сухов пыхтел, тихонько матерился, но послушно признавался в острой боли всякий раз, как доктор для проверки колол его акупунктурным шилом. Начи тихонько дышала; несколько раз доктор цеплялся глазами за зеленую бретельку в расстегнутом воротнике. Ашигара с безмолвной ненавистью вращала нагинату; гудел воздух. Малявка кометой носилась вокруг дома и внутри, топоча по шлифованным доскам, пока Миоко не ухватила ее за ухо и не притянула к себе. Хиэй смотрела на все с непередаваемым выражением лица.

Кроме ушибов, никаких настораживающих симптомов доктор не нашел. Вздохнул:

– Увы, друг мой. Медицина бессильна. Сам выздоровеешь.

Спросил серьезным тоном:

– Ведь больше двух часов прошло?

Сухов кивнул.

– Лед прикладывать поздно. Пора греть, – сказал врач. – Кроме ушибов, ничего серьезного нет. Но, чуть хуже станет, меня зовите. Не откладывайте.

Девушки подались к лежащему все сразу, и доктор отчетливо почувствовал себя лишним. Пробормотал в пустоту прощание; Ашигара, правда, помахала рукой, но тут же развернулась к Сухову обратно. С тем терапевт и вышел, с тем и зашагал по разбитому асфальту дорожки, отодвигая бурно разросшиеся без ухода папоротники. Только подумать, всего полтора месяца назад и у доктора была женщина. И ее можно было коснуться рукой. В любой момент. И она бы улыбнулась в ответ...

На круглой площади перед единственным восстановленным отелем доктор столкнулся с попутчиком.

– Чего такой грустный, док? – присмотрелся Корнет. – Чуть не плачешь. Что стряслось?

– К Сухову ходил. Он правда Сухов?

Корнет пожал плечами:

– По паспорту. Я все жду, когда же кадровики в таможню Верещагина подберут. Чтобы канонично. Так что с рыжим?

– С ним все пятеро, – доктор и правда вытер платочком лицо. – Мертвого подымут... Спасибо. Так, загрустил я чего-то.

– Ну, тогда диагноз ясен. Передоз милоты. Перекаваился. Пошли! – Корнет простер длань как памятник Ленину. – Чаю попьем. За жизнь поговорим, за политику посремся, адреналина впрыснем. Прикинь, тут можно в танчики зарубиться. И даже с русалками! Они тут пиратские серваки держат, и пиратскую же библиотеку.

– Библиотеку?

– Ну! С Тумана выдачи нет! Пошли, вон мое бунгало, где старые самолеты стоят. Будешь читать под крылом истребителя, а неслышно подходящая из-за спины девушка будет наполнять чашку.

***

Неслышно подходящая из-за спины девушка наполняла чашку. Халата доктор так и не снял, но под крылом истребителя солнце не давило. Правда, вместо чая мелкими глоточками пили холоднющий лимонный сок. А до книг так и не дошло совсем.

– Технологи, которые за пять лет чертежи читать не выучились, и начальники отделов, которые диод от транзистора отличить не в состоянии!

Корнет саданул кулаком по зеленому ящику, изображавшему стол.

– Думаешь, док, таких единицы? Да ни фига. Почти все руководство нашего завода. И технологов таких хватает, и инженеров. Уход старого конструктора – почти катастрофа. Потому что их осталось ровно полтора человека.

– А не подслушивают нас? – озаботился доктор третьим вечным вопросом. Собеседник хмыкнул:

– Разумеется, пробуют, но... Милая, купол? Вот заведи девчонку, – Корнет обнял подошедшую, за что дотянулся. Прислонился щекой к гладкому, даже на вид прохладному бедру. – Все будут думать: чтобы трахать, железное обоснование. И купол тишины тоже не удивит никого, все правильно поймут. Тем более, ты развелся недавно, и скоро уже секретутки из посольства разнесут эту новость. И найти женщину для утешения тебе вполне логично.