Текст книги "Мудрец. Сталкер. Разведчик"

Автор книги: Михаил Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 38 страниц)

Глава 22

1

…Он был по-прежнему поджарый и стройный, только посередине туловища образовалось этакое закругление, словно Дмитрий Евгеньевич заглотил целиком глобус или арбуз. Те же неотразимые коровьи очи, та же скобка усов вокруг пунцовых губ…

– Т-ты… Ты как сюда? У нас же режимный дом… – только и смог выговорить адвокат.

– На белом коне, церемониальным маршем, побатальонно, с моей любимой песней, – сказал я.

Потому что я был уже не таджик, а вполне прилично одетый человек – правда, несколько обросший, но на то и художественная натура. И мой янтарный чвель произвёл на консьержа, явно бывшего офицера, такое неизгладимое впечатление, что он сам проводил меня до дверей квартиры, поминутно кланяясь: да, Дмитрий Евгеньевич может себе позволить персональное Свидетельствование…

Дмитрий Евгеньевич мог себе много чего позволить. Его квартира обставлена была по авторскому дизайну – помещение богатое, но какое-то нежилое. И, как ни странно, женского присутствия в ней не чувствовалось. Даже присутствия горничной.

– Это не дом, это… э-э-э… гарсоньерка, – сказал Дима, не дожидаясь вопроса. – Я здесь отдыхаю… Студентки, знаешь, то-сё…

Долгим мог стать твой отдых, впору бы сказать мне, но вместо этого я подытожил:

– Не ждали…

Сказка изменился в лице:

– Ты ничего не понимаешь! Так нужно было!

А-ба-жаю! Я ещё слова ему в упрёк не сказал, а он уж оправдывается! Интересно, в чём?

Я рухнул в глубокое кожаное кресло, не дожидаясь приглашения.

– Да бог с тобой, Дима, я же ничего тебе не предъявляю. Ты меня с таким же успехом можешь спросить, почему я живой, тогда как вся наша братия на кладбище? Кстати, можешь сесть. И даже можешь сообразить нам кофе…

В «гарсоньерке» была целая барная стойка с кофейной машиной.

– Кофе? – растерянно пробормотал Сказка. – Да, конечно…

Он с некоторым даже облегчением побежал к стойке и принялся там возиться и булькать. И это Дима Сказка, гроза прокуроров и последняя надежда душегубов! Ай-ай, много ли все мы стоим без коллектива единомышленников?

Я-то полагал, что в прихожей мы будем долго обниматься, целоваться и рыдать, двое уцелевших бойцов, но адвокат шарахнулся от меня, как от ожившего покойника. Интересно…

Наконец явилось кофе, и Дима упокоился в кресле напротив меня.

– Ну что ты его жалеешь? – сказал наконец Сказка. – Во что он всех нас превратил? В обслугу? В шестёрок? Ты хоть понял, зачем он тебя в тайге держал безвылазно? Что он на тебя списывал? Кто ты теперь перед обществом и законом? Твоим именем детей пугают, и я бы тебя защищать попросту не взялся!

Да, меня бы он защищать не взялся. Сейчас адвокат Сказка защищал изо всех сил подсудимого Сказку, а я всё ещё не знал за ним вины. Хоть и чувствовал.

Дима говорил о том, что всем компаниям рано или поздно приходит конец, что «Фортеция» пережила саму себя, что наступили новые времена и новые обстоятельства, что Панин – не Лось, а динозавр, и даже не динозавр, а трилобит какой-то эпохи первоначального накопления, что он всех утащил бы за собой…

– Так он и утащил, – сказал я.

Сказка осёкся.

– Кто же знал, что они так круто, – сказал он после долгого молчания.

– Кто – они?

– А то ты не понимаешь! Впрочем, ты… Да… Комиссариат ООН! Миссия Милосердия! Панин всем поперёк горла встал! Это же его лозунг «Химэй – нагибалово!». Сколько они могли это терпеть?

– И нашли слабое звено, – сказал я.

– Его всё равно бы нашли! – заорал Сказка. – Тебе хорошо, ты сидел себе в лесу и не представлял, что здесь творилось…

– Да, – сказал я. – Мне хорошо.

– Но мы же не могли идти против… да, всего мира! Все на нас ополчились. Чрезвычайные законы, по сути – всемирная диктатура Комитета по Эвакуации, общественное мнение…

– Бог с тобой, Дима, – сказал я. – Неужели ты сам-то не видишь, что вокруг сплошное нагибалово?

– Это система, Рома! Это система! Коммунизм – тоже нагибалово, а как в струнку-то тянулись! Все всё понимали, но делали вид, что… Да что тебе объяснять!

– Верно, не надо мне ничего объяснять, – сказал я. – Только что всё-таки с вертолётом случилось?

– Что-что… В общем, когда семьи отправили за кордон, Лось решил всех вывезти на свою секретную заимку. Всю головку «Фортеции». А я, ты же знаешь, на вертолёте не могу…

– Знаю, – сказал я. – Ни разу меня своим обществом не удостоил.

– Ну и вот. Короче, мне сделали предложение…

– От которого ты не смог…

– А ты бы смог?! – снова закричал Дима. – Тебе хорошо, ты ни за что не отвечал. А как они могут предлагать, ты представляешь…

– Да, – сказал я. – Но ректор провинциального университета – не бог весть какая должность…

– Да при чём тут это, – досадливо сказал адвокат. – Ректор – это так, надо же чем-то заниматься… Моя профессия потеряла смысл, юриспруденция превратилась в фарс… Ты был прав, от слова всё зависит. Ввели, например, в официальный язык поэтическое понятие «разжигание», а потом и поехало… Ну вот как в Третьем рейхе считалась юридическим понятием любовь к фюреру или отсутствие таковой в качестве преступления… Ты пробовал защищать человека от обвинения в энергетическом вампиризме?

– Ближе к тексту, – сказал я. – Панин. Вертолёт. Ребята. Как ты их сдал?

Чашка с кофе пролетела над моей головой и глухо ударилась о стену.

– Что вы все пристали? Танька твоя, психопатка, закатила мне дикий скандал на людях, и все остальные… Не сдавал я их, – буркнул Сказка. – Я просто позвонил. Так мол и так, Лось, не хочу оставаться один, полечу с вами. Дайте мне по башке, как тому негру с аэрофобией из сериала, и грузите. Ладно, отвечает Панин, будь послезавтра в пять ноль-ноль на двадцатом километре воронинского тракта… Я-то думал, Лося просто арестуют по какому-нибудь ерундовому поводу, это пустяки, я бы его в тот же день отмазал и вытащил, не впервой… А этот козёл с крыши блокпоста…

– Так ты сам всё это видел?

Он кивнул.

– Этого козла даже расстреляли при мне, – сказал Дима. – За самоуправство. А людей-то не вернёшь…

– Надо полагать, козёл очень удивился, – сказал я. – Вряд ли он рассчитывал на такой расклад. Но и ты вряд ли веришь в самоуправство. Не тот случай…

– Панин тебе документы какие-то вёз, – сказал Дмитрий Евгеньевич. – Мне за эти документы потом всю душу вынули: не оставил ли он их у меня, нет ли у меня копии…

– А действительно – нет ли у тебя копии? – спросил я. – Интересно, что за документы. Мне Лось говорил во время последнего визита, что вот появятся у него кое-какие бумаги, тогда и моё время придёт…

– Не знаю, – сказал Дима. – Знаю, что отдал Панин за них крупную сумму. Туеву хучу бабок, как он выражался… Только вряд ли это бумаги. В наше время бумагам не доверяют…

Смотрел я на него и не знал, что с ним делать. Зла на него у меня не было. На таких зла не держат. Да и сам я не герой героич, зарекаться в своей непоколебимой верности не могу. Вот она, амбивалентность-то наша: ни добра, ни зла, ни эллина, ни иудея – чего ни хватись, ничего у нас нет… Приехали.

И Сказка почувствовал, понял, что никто его не собирается убивать, даже за грудки трясти не будет – в худшем случае обдадут презрением, так не впервой…

– А когда это ты Достигшим-то заделался? – спросил Дима, кивая на янтарный чвель.

– По случаю, – сказал я. – Всё-таки занятие… Чёрт, как вы эти чвели читаете? Ничего понять не могу…

– Это довольно просто, – отвечал Сказка. – Я тебя за вечер научу…

– Научи, – сказал я. – Хотя бы в благодарность за спасение жизни.

– В смысле? – вытаращился он.

– Шлёпнуть тебя хотели, – сказал я. – Из моей хаты. Ты не заметил, что живёшь аккурат против моих окон?

– В самом деле, – сказал Дима. – Никогда, ни разу не вспомнил. А ведь на твоей хате столько… Столько с ней связано!

Он встал, подошёл к окну и отодвинул штору. Потом резко обернулся, с ужасом поглядел на меня и рухнул.

Я бросился к Диме. Неужели… Нет, быть не может!

Не думая, выглянул в окно на свою хату. Тамошнее окно было растворено, хотя перед уходом я его закрыл на шпингалет и даже задёрнул занавески.

И ещё мне показалось, что в окне кто-то мелькнул.

2

Помолитесь обо мне в райской гавани,

Чтобы не было других моряков.

Марина Цветаева

… – Что-то ты мне, Сохатый, недоговариваешь, – сказал Мерлин.

Панин прилетел на Новый год – один. Он сидел в любимом кресле, а над ним – «Разбитое окно» Шагала.

– А зачем тебе наши беды, – вздохнул он. – Мне нынче отсидеться надо… Пока очередная кампания кончится… Помнишь деда Харитонова? Он рассказывал, что в тридцать седьмом возглавлял район на Алтае. И приходит к нему ночью кореш, что заведовал местным НКВД. Чекист, но не ломехуза. Так и так, говорит, Пантелеич, я тебя завтра арестовывать буду… Харитонов берёт семью, документы, деньги, в сани – и на станцию. Сели в первый проходящий поезд. И колесили по всей стране, пока деньги не кончились. Месяца три. Потом вернулись, деваться-то некуда. И, представляешь, дед Харитонов снова к прежним обязанностям приступил! У энкавэдэшников кадровая чистка прошла, мать их Софья! Никому Харитонов не нужен! Выходит, и при Сталине никакого порядка не было, – вздохнул он, словно сожалея об этом.

– А чекист? – спросил Роман Ильич.

– А что чекист? Застрелился чекист…

– Значит, можно оставаться человеком и в нечеловеческие времена, – сказал Мерлин.

– Можно, – согласился Панин. – Только недолго…

Заводить прежние разговоры о судьбах России Роману Ильичу не хотелось.

– Ну, по крайней мере, дёргаться не будешь, на часы посматривать, – сказал он. – Отдохнёшь. Ты для чего Дом Лося возводил? Вот и отдыхай. Не думай ни о чём, я тебя научу…

– Теперь, выходит, ты о моём психическом здоровье заботишься, – сказал Панин.

– Долг платежом, – развёл руками Мерлин. – Убери бутылку-то! Пойдём на лыжах побегаем!

– Экий ты спортсмен заделался! – воскликнул Панин.

Домой они вернулись, когда стало уже совсем темно. Они так и сидели в темноте, вспоминая все новогодние праздники, проведённые вместе.

– …А Болдырев каждый раз засыпал лицом в салате, – сказал Мерлин. – Почему он редко прилетает?

– Потому что на Болдырева сейчас вся моя надежда, – невпопад сказал Лось. – Но этих тонкостей тебе лучше не знать… Как ты хорошо всё помнишь, Колдун! Я эту Лялю Богатко вообще думать забыл!

– Память тренирую, – сказал Роман Ильич. – Стихи учу наизусть – самые сложные и бесполезные. И тебе советую! Ведь почему говорят «старый дурак»? Потому что ничего человек не знал, да ещё и забыл. Это раньше мудрые старцы встречались, а нынче сплошь старые дураки. И я не хочу в их ряды…

– Ну, я до такого не доживу, – весело сказал Панин.

– Почему? Вон батюшка твой…

– Не дадут дожить, – уточнил Панин. – Хоть и вращаюсь я во всяких там кругах, и все вроде друзья, все минетжеры, а всё-таки всегда я для них буду чужой. Из-за тебя, между прочим!

– Ага, – сказал Мерлин. – Смутил жидомасон чистую русскую душу книжной премудростью…

– Да, что-то в этом роде, – согласился Лось. – Уж на что я тёмный солдафон, но среди них человеком себя понимаю. А этого не любят. А за мной – дело, люди, семья…

– И не одна, – напомнил Мерлин. – Раньше бы тебе аморалку такую пришили…

– Надо уметь выбирать женщин, – гордо сказал Панин. – Не то, что некоторые… Которые… Стишки наизусть…

– А ты заметил, – сказал Роман Ильич, – что само понятие «память» исчезло из общественного сознания? Переместилось из мозгов в компьютеры?

– Я заметил, что ты вообще враг прогресса, – сказал Панин. – Компьютер – что лопата: инструмент, и не более…

– Да и ты враг прогресса, – сказал Мерлин. – Повернул назад к дирижаблям авиастроение…

– Вперёд к дирижаблям, – со значением сказал Панин. – А не прозевали ли мы Новый год с этими разговорами?

– Не знаю, – улыбнулся в темноте Мерлин. – Все часы я унёс в самую дальнюю кладовую…

Глава 23

1

…Проснулся я неожиданно счастливым – должно быть, сон был хороший, светлый. И сразу стал перебирать в уме вчерашние события.

Диму Сказку увезла неотложка.

– Инфаркт, – сказал молодой врач. – Видимо, ваше Свидетельство так на него подействовало… Кстати, не хотите у нас на станции немножко поработать? Спирт, морфий… Вот с наличкой туго.

– Извините, – сказал я. – Все дни расписаны.

– Понимаю, – сказал врач. – Повезло вашему клиенту.

– Ну уж повезло, – сказал я.

– Конечно, – сказал врач. – У него химэйская страховка.

И показал на стену. Там в рамочке висела какая-то красивая бумага с печатями. Я думал – почётная грамота…

– Что значит – химэйская?

– А то и значит, что вашего Дмитрия Евгеньевича отправят сегодня же на Простор для излечения. Вне очереди. Могут же люди себе позволить подобную роскошь… Конечно, если флэт такой шикарный!

Что за дьявол? Неужели Дима поддался всеобщему безумию?

– И вы верите, что ему там помогут? – спросил я.

– А вы не верите? – спросил врач и подмигнул.

– Идите, идите, – напомнил о себе консьерж – к нему, деловому, я бросился в первую очередь. – Мне квартиру опечатывать надо…

И вытолкал нас с доктором из гарсоньерки.

Уже на крыльце врач сказал:

– Ну, помереть я ему не дал, а остальное… – он махнул рукой. – Я же не Мерлин.

Вот это да! Я и впрямь популярен!

– А Мерлин – это кто? – осторожно спросил я.

– Вот те на! Вы же не здешний! Мерлин – это такой наш народный целитель, в тайге проживает… Кажется, и сейчас жив. Глубокий старец. К нему сам Панин пациентов возил – из Штатов, из Японии… Сам-то я, конечно, в этих старичков не верю, но ведь некоторым помогает… Ладно, ехать пора, как бы мой клиент не загнулся по дороге…

– Спасибо! – крикнул я на прощание и, согнувшись под ношей прожитых лет, поплёлся в свой подъезд.

Дома меня ждал весьма неприятный сюрприз.

Во-первых, дверь была открыта.

Во-вторых, под тем самым окном, на которое претендовал киллер Климов, лежал мой спальный мешок, а на нём – моя «сайга», каковую я перед уходом разобрал и тщательно спрятал в кладовке. Мало того, к карабину привинчен был и оптический прицел – его-то я вообще не доставал из рюкзака. Хотя никакой нужды стрелку в оптике не было – до адвокатского окна не расстояние.

Меня подставляли – нагло, открыто, глупо.

Неужели вернулся проектировщик? Наколол дурачка, рассказал жалостную историю, а сам…

Тогда почему он не стрелял? Мне бы в таком случае совсем не отвертеться… А Дима, наверное, только увидел ствол – и брыкнулся… Сейчас сюда ворвётся, допустим, давешний майор с нарядом…

Ну да, ну да. Семеро царей правили в Риме: Ромул, Нума Помпилий, Тулл Гостилий, Анк Марций, Тарквиний Древний, Сервилий Туллий, Тарквиний Гордый… Боком ему вышла гордость…

Я не гордый. Я снова разобрал карабин и снова спрятал его в кладовке. Спальник положил на диван, освоенный Киджаной. Кстати, пора бы лайбону вернуться, темнеет уже… Ох! Ноутбук-то!

Ноутбук так и лежал в ящике стола, но доставать его я не стал. Не до аналитики. Всё равно я ни хрена не понимаю.

В том же ящике лежала у меня полоска одноразового мобильника. Вот как вызову майора Кырова да как сдамся ему… Надоело. Всё равно придётся как-то устраивать жизнь в ужасном новом мире, легализоваться… Ну да, ну да. А майор возьмёт и пристрелит бестолкового таджика…

Но не успел я позвонить, поскольку в прихожей снова заговорил звонок. Чёрт с ним, кто бы ни пришёл. Больше так нельзя.

В глазок я увидел что-то неопределённое – не то стена, не то баррикада…

То была упаковка облицовочной плитки в деревянном каркасе. Из-под упаковки виднелись ноги в розовых штанах.

За лайбоном следовала другая упаковка – её тащил студент Гордей Кулешов.

– Вы, ребята, слишком близко к сердцу приняли идею евроремонта, – облегчённо сказал я. – Может, вы ещё и джакузи приобрели?

– Уф, – сказал Горик. – Роман Ильич, это майор Кыров вам послал. Из конфиската. Не пропадать же добру!

– Он ещё жив? – спросил я.

– Был живой, – сказал Киджана. На шикарном его костюме не осталось ни пятнышка.

– А как вы всё это допёрли?

– Борис подвёз, – сказал студент. – Борюшка. Только пришлось объезжать. В центре всё оцеплено – сикхи, милиция, спецназ Минфина. В банке на Урицкого была большая стрельба – психанул какой-то должник. Допрыгались мироеды. Полнится чаша народного гнева…

– Поймали его? – спросил я.

– Так вот и ловят, – сказал Горик. – Говорят, профессиональный снайпер…

– Не очень-то он профессиональный, – сказал я. И поведал единственным моим друзьям о том, что здесь происходило.

Горик задумался.

– Придётся наш патруль выставить, – сказал он наконец. – С завтрашнего утра и назначим.

– Передайте Борису, – сказал я, – что с завтрашнего утра я нанимаю его в качестве личного водителя. Хватит мне тут торчать целыми днями. Надоело мне читать всякую брехню и её опровержения. Надоело и выдавать себя чёрт знает за кого. Арестуют – значит, так тому и быть.

– Роман Ильич, – укоризненно сказал Гордей. – Нельзя вам сдаваться – дурной пример для молодёжи… Я же вам объяснял – у силовиков полный бардак, они друг у дружки все базы данных попортили и перепутали, а наши хакеры помогли… Ладно, надеюсь, что ночью ничего не случится, а утречком мы все приедем…

– Плитку класть? – поинтересовался я.

– В том числе и плитку, – сказал Горик. – А сейчас мне пора.

Студент вышел, тихонько щёлкнув замком.

– Киджана, – сказал я. – А вот ты теперь отгадай мою загадку: какой гнусный доробо мимо магазина шёл, а бутылку взять не догадался?

Лайбон заржал:

– Это ты сам! Потому что Киджана – взял два!

…Но проснулся я, повторяю, легко и светло.

– Киджана, – сказал я. – Форма одежды – боевая. Не время пускать пыль в глаза легкомысленным девицам. Нас ждут великие… Что-то ведь нас ждёт!

Ветровое стекло Борюшкиного мини-вэна украшали многочисленные пёстрые бумажки.

– Дочки пропусков натырили на всякий случай, – пояснил счастливый отец.

Ушлые дочки во главе с бабушкой сидели тут же – в рабочей одежде, без макияжа, волосы под косынками.

– Пусть поработают, нечего по городу шастать, – пояснила Арина Геннадьевна.

– Да плюньте вы на этот ремонт, – безнадёжно сказал я. – Не надо мне никакого ремонта.

– Надо-надо, – сказала бабушка. – Им Горик сказал, а они его только и слушаются. Вот и выйдет им трудовое воспитание!

Малая бригада коммунистического труда покинула салон, а их места заняли мы с Киджаной и ассегаем.

– Борис Васильевич, – сказал я. – Едемте в университет. Попробую трудоустроиться…

– Роман Ильич, – сказал Борюшка, выезжая из двора. – Когда всё это гадство кончится?

– В смысле? – сказал я.

– В смысле Химэй, – сказал Трегубов. – Ну, избавятся они от пенсионеров и голожопых, а дальше-то что? Люди ведь всё равно будут и стариться, и нищать…

– Борис, это вы меня спрашиваете? – воскликнул я. – А где же мощь трудового коллектива? Ваши заводские, помнится, и дороги перекрывали, и кризисного минетжера на тачке вывозили…

– Коллектив… – скривился он. – И слово-то такое забыли. Начальство выбрало момент, когда народ совсем дурак стал, и подсунуло этот проклятый Биг Тьюб… А ваша интеллигенция поддержала!

– Борис, – сказал я. – Да какая уж нынче интеллигенция – одни слёзы. Кто её теперь слушает?

– Конечно, интеллигенция, – сказал он. – Кто песенки сочиняет, сериалы клепает, лекции читает? Работяги, что ли?

Возразить было нечего. Действительно, идеологическое обеспечение эвакуации, пусть и корявое, власть имущим явно не по силам и не по мозгам…

– Вот вы классный инженер, – сказал я. – Золотые руки, светлая голова, теперь таких мало. Вы же понимаете, что не может быть такого устройства, которое переносит материальные объекты в иное измерение или в небытие… Так докажите это!

– В том-то и беда, что переносит, – хмуро сказал он. – А в этом клятом Заколючинске люди обслуживают установку и помалкивают. Деньги им платят хорошие, а они привыкли кучеряво жить, пока бомбы клепали, и нынче обрадовались. Остальные-то люди для них – мусор! Так и при коммунистах было, так и сейчас есть…

– Так ведь даже американцев убедили, – сказал я. – Уж на что прагматичный народ…

– У Штатов своя линия, – сказал Трегубов. – Их террором и нищетой пугают. Чёрные и цветные – вперёд!

Как-то не брал я в расчёт Борюшку, думал – простец, пролетарий, хоть и с убогим высшим образованием, что с него взять… Нельзя презирать собственный народ. Ни при каких обстоятельствах!

– Всё равно жить в Африке больше некуда, – подал голос Киджана. – Земля нас проклянула… Проклянила…

– Прокляла, – подсказал я.

– Ну вот и ваш университет, – сказал Борис. – Может, мы тоже пойдём – подстрахуем?

– Нет, – сказал я. – Сидите и ждите. Если меня оттуда выведут под конвоем – тихонечко поезжайте домой и не рыпайтесь, пристрелят.

Они неубедительно пообещали. Господи, ну что я им, кто я им?

В знакомом вестибюле на доске объявлений красовалась фотография Димы Сказки – правда, без траурной каймы. В подписи сообщалось, что господин ректор срочно отбыл на Простор по состоянию здоровья, но его вклад в дело высшего образования никогда не будет забыт…

– Алала! Счастлив день, когда встречаем Достигшего! – вскричал вахтёр Иван Казимирович. По возрасту ему вроде бы давно полагался Химэй вне очереди, а вот поди ж ты…

– Кто замещает ректора? – строго спросил я.

– Так Прянников же, – ответил вахтёр. – Прянников и замещает…

Мог бы я и не спрашивать. Кто же больше?

– Он у себя? – спросил я ещё строже.

– У них посетитель, – сказал вахтёр. – Вам бы подождать…

– Бриарей не ждёт! – значительно сказал я и пошагал вдоль по коридору.

Мадам Бедокур тоже была вечной, как вахтёр, – и от проректорского кабинета доросла до ректорского.

– Алала, – сказала она. – Счастлив день… Нельзя к Павел Игнатьичу! У него посетитель!

– Мне – можно, – гордо сказал я. Ах, Паша, Паша, не ты ли Диму заказал? С тебя станется…

И открыл дверь с позолоченной табличкой – её ещё не успели сменить.

Прянников Павел Игнатьевич сидел за огромным столом, заставленным мониторами, а гость его скромно притулился на одном из боковых стульев – но всё равно было видно, кто здесь хозяин. Гость был облачён в некое подобие военной формы с причудливыми знаками различия. Глаза его были скрыты за тёмными очками, а лицо украшала крошечная молодёжная бородка в три волоса.

– Дисциплинка у вас… – недовольно начал гость, но увидев мой чвель, поспешно произнёс приветственную формулировку.

Прянников был растерян.

– Алала… Счастлив день… Вон отсюда… Простите, счастлив день…

– Я вам не помешал? – нагло спросил я.

– Достигший всегда приходит вовремя, – торжественно сказал гость и внимательно рассмотрел мою бирку, но именовать меня не стал. – Павел Игнатьевич, вы, в общем, всё поняли. Думаю, что недоразумений между нами больше не будет… Ваша работа по неандертальцам Комиссию чрезвычайно заинтересовала. А с вами, уважаемый Достигший, мы непременно встретимся… Все там будем!

С этими словами высокий гость покинул кабинет.

– Здорово, Паша, – сказал я. – Узнаёшь?

Лицо Прянникова из бледного стало багровым.

– Как тебя не узнать, Рома… Где ты – там и неприятности…

– Ну так звони куда следует, – сказал я. – Или почту пошли.

– Прямых распоряжений не было, – ответил он. – С тобой вообще всё непонятно. Характеристику на тебя, например, совсем недавно запрашивали… Ты что – действительно Достигший?

– Как видишь, – сказал я. – Янтарный чвель кому попало не нацепят.

– Я имею в виду… ты настоящий Достигший?

– Паша, Паша, – сказал я. – Ты же образованный человек. Ну какой же может быть настоящий Достигший? Я просто один из тех бездельников и бродяг, что пудрят мозги добрым людям рассказами о прелестях Простора…

Прянников покачал круглой головой:

– А говорят про тебя совсем другое…

– Кто говорит?

– Ну… вообще. Власть, Комиссия… Ты хоть знаешь, кто у меня сейчас был?

– Да козёл какой-то, – пожал я плечами. – Мундир, правда, незнакомый… Может, сейчас так пожарных одевают от Юдашкина?

– От Юдашкина… – повторил Павел Игнатьевич. – Если бы от Юдашкина! Мамышев это! Верховный Комиссар ООН по Российскому региону!

– Ничего мне это не говорит, – сказал я. – Мне что – следовало перед ним в струнку тянуться?

– Припечёт – так и вытянешься, – сказал Паша. – Не такие вытягиваются. Вон даже президент…

– Совсем я от жизни отстал, Паша, – сказал я. – Ну кто такой чиновник ООН? Свадебный генерал в лучшем случае…

– Свадебный? Да ему стоит, не побоюсь этого слова, пальцем пошевелить…

– А ты и так всю жизнь всего боялся, – сказал я. – В поле, правда, ты человек был, а в кабинете…

Прянников снова побледнел. Воистину, я приношу неприятности. Как бы и этого кондратий не хватил!

– Рома, скажи честно – где тебя носило все эти годы? – спросил Паша почти задушевно.

– Был я, Павел Игнатьевич, в долгосрочной и совершенно секретной загранкомандировке, – столь же задушевно ответил я.

– Ну вот! Я же знал, что это правда! – воскликнул Прянников.

– Что правда? – удивился я.

– Что ты – настоящий!

– Да я вообще настоящий, – сказал я. – Даже когда родился, уже был настоящим…

– Я имею в виду – настоящий Достигший! Ты же оттуда?

– Снова-здорово, – сказал я. – Паша, ты же учёный археолог считаешься. Ты же половину края перекопал. Ты любого питекантропа по имени-отчеству знаешь. И понимаешь, что не было никакого царевича Сайяпала, нет ему места в мировой истории… Вас всех лечить надо, Павел Игнатьич, да только некому…

– Я одно знаю, – сказал Прянников. – Знаю, что друг твой Панин построил где-то в тайге собственный Узел и отправил тебя… туда. А потом вернул. И край из-за этого три дня без электричества сидел… И все, кому положено, это знают…

Ну да, ну да. Ты обманывал нас, обезумевший Фриц, – Бог не умер, он просто так пахнет…

– Ты это говоришь, – ответил я по Писанию. – Лучше объясни, почему у меня в квартире ментовская засада сидит… Сидела, – последнее слово я подчеркнул, предоставив Прянникову гадать об участи засады.

– Да какая засада! – и.о. ректора всплеснул руками. – Обыкновенное дежурство! И наши там дежурили, и физики по графику… Ты же всем нужен теперь!

– А по-моему – только правоохранительным органам, – сказал я. – Я уж такого про себя наслышался – даже в тюрьму не возьмут…

– Это операция прикрытия, мне объяснили, – торопливо сказал Паша. – Потому что информация совершенно секретная, а ты же у нас непредсказуемый… Понесёшь в народ несогласованную правду-матку…

– Ладно, Паша, – сказал я. – Правда-матка тебе лично противопоказана. Не твой уровень. Меньше знаешь – шире рожа.

– Как хочешь, – обиженно сказал он.

– Значит, на работу ты меня не возьмёшь? – спросил я.

Прянников изумился:

– Зачем тебе это? Ты же теперь на всём готовом…

– Во-первых, я по натуре не бродяга, – сказал я. – И не халявщик. А есть-пить надо.

– Так тебя же в Москву должны забрать, – сказал Паша. – Ну, то есть не в Москву, Москва теперь, не побоюсь этого слова, вся у нас… В Комиссию, должно быть, введут… Мамышев, по-моему, всё понял…

– Понял – если ты ему знак подал, – сказал я. – Знакомы мы с ним в той жизни не были. Да и в городе меня никто не узнаёт – вот только ты почему-то узнал…

– Я все эти годы помнил о тебе, – грустно сказал Прянников. – Я виноват перед тобой, Рома. Все мы виноваты…

– Эдмон Дантес зарыдал и всех простил, – сказал я. – Да и не страдал я там, честно говоря… Во всяком случае, не из-за вас. Ладно, проехали.

– А работы полно, – сказал Павел Игнатьевич. – Хочешь возглавить кафедру химэйской истории?

– А что – уже есть и такая? – изумился я.

– Так ты и напишешь, напряжёшь коллектив, разработаете курс, нам грант обещали неслыханный… Теперь в каждом университете свой курс разрабатывают, не всё МГУ жировать…

Вот так номер! Эти всемирные аферисты не потрудились даже базовые основы своей брехни придумать! Сами себя обслуживайте, уважаемые граждане! Сами творите тесто для лапши, сами декорируйте уши…

Великий циник Борхес со своей «Энциклопедией Тлёна» был лучшего мнения о человечестве…

– Павел Игнатьевич, – сказал я. – Врать-то нехорошо. Дурно врать-то. Лучше промолчать. А русскую историю что – отменили?

– Российскую, – поправил он. – Нет, конечно. Просто рекомендовали пересмотреть и привести в соответствие… Происхождение славян от Чемелы и Гугальва, например…

– Это ещё кто такие?

– Ой, Рома, не притворяйся. Ты же всё понимаешь… – и Прянников сделал этакую заговорщицкую рожу. – Это же не для всех!

О подмигивающий в темноте, кто тебя увидит?

– Ладно, – сказал я. – Буду думать. До нового учебного года. А скажи, Павел Игнатьевич, кто нынче заправляет в «Фортеции»? Ты же у нас всё знаешь, всегда в курсе местной жизни…

Прянников задумался.

– Из Москвы прислали новую вдову Панина, – объявил он наконец. – Некая Криворучко Алиса Панкратьевна. Завещание на её имя… Сказка пытался доказать подлог – и где теперь Сказка?

– Вот оно что, – сказал я. – А я уж на тебя грешил… С Димой-то.

Всё окончательно перепуталось в бедной моей голове. Как они живут в этом информационном хаосе? Реки быстры – перевозов нет, леса часты – караулов нет, ночь темна и немесячна…