Текст книги "Избранное. Повести и рассказы"
Автор книги: Михаил Успенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
Под конец мне почему-то казалось, что выходит Жук уже во фраке, натянутом поверх длинного, до самых колен, тельника, и босой. Сам Жук потом, конечно, говорил, что ничего такого не было и быть не могло (он вам и сейчас это же самое скажет), но потом я узнал, что он помазал с боцманом Трембой на две банки сгущи, что именно в таким виде будет заканчивать концерт. И закончил. Долго обводил глазами зал, потом растопорщил усы и произнес:
– Т?нцуют все! Дамы пр?глашают кавалерофф...– и лег.
Штаб, что с них возьмешь...
На положенный по протоколу скромный товарищеский ужин нижних чинов не допускали, да и мичмана присутствовали только в лице Залупыноса-Австралийского. А мы, серая порция, побрели бесчувственно в казарму, доковыляли до коек и рухнули, как подрубленные дубы, сраженные одной молнией. И снилось мне почему-то, что к северным нашим старушкам я приставлен хормейстером и должен в кратчайшие сроки разучить с ними "Полет шмеля" Римского-Корсакова для виолончели с оркестром. Старушки голосом изображали жужжание, а потом вышла одна, самая сухонькая, по имени Багратиона Степановна, и затрубила горлом. Она трубила так громко, что я вскочил.
Трубач играл побудку. Причем побудка у него плавно переходила в гопак из "Ивана Сусанина" и обратно.
Когда играют побудку, тело одевается само.
Проснулся я на борту родной подлодки. В руках у меня был сапожный нож, которым я что-то резал из тонкого картона. На столе стояла коробка гуаши и серая банка из-под охры, в которой я обычно мыл кисти. Но к этой банке я почему-то время от времени прикладывался.
Вроде бы в ней плескался спирт.
Тут появился Толик. Принес фотографии.
– Вот, – говорит, – весь твой Леннон.
Я стал разбираться. Снято было хорошо, со вспышкой. Джон был и один, и в компании своих, и в тельнике, и в адмиральском кителе, и в обнимку с какими-то девками, в которых с трудом узнавались офицерские жены.
– Ага, – говорю я. – Только я что-то от нитрокраски одурел.
– От какой? – говорит он. – Где ты ее видишь?
Я альбом понюхал и сам удивился. Была же вроде нитрокраска. Раз голова такая чугунная.
Тут Толя мой заплакал.
– Нащо мени це життя? – говорит он. – Колы мрыи бильш немае...
– Да, – говорю я и тоже плачу, – людинэ завжди потрибна мрыя. А МГИМО?
– МГИМО...– плачет он. – МГИМО – щоб батьки не журылыся, щоб дивки кохалы. А битлы – от це була мрия...
Потом вытаскивает из кармана кусок хлеба белого и начинает крошить на стол, и два каких-то воробья прыгают и те крошки клюют.
– Ты, – говорю, – чего творишь, они же мне всю работу обгадят.
– Пусть кушают птички божии, не мешай...
Я плюнул и пошел проветриться.
Ясный-ясный день, океан зеленый, как очи болотной красавицы, и позади рубки, скрывшись от набегающего ветра, сидят свободные от вахты моряки, девки-фанатки, бабушки-хористки – и ливерпульская наша четверка, у кого гитары в руках, у кого компот ананасовый, Ринго по пустой кастрюле ритм отбивает... и курят все, кому не лень. И только тут до меня доходит, что мы идем в надводном положении.
Потому что с курением на подводной лодке очень сложно.
И вот стою я, по-пушкински опершись афедроном о леер, и слушаю добрую песню, которую напевают старушки и подтягивают битлы.
– Во лугах, лугах, лугах, во зелененьких лугах,
Там ходила, там гуляла телка черненькая,
Телка черненькая, вымя беленькое.
Как увидел эту телочку игумен из окна,
Посылает-снаряжает свого рыжего дьячка:
– Ты поди, моя слуга, приведи телку сюда,
Не хватай за бока, не попорть молока...
Потом уже, подо льдами, когда я в гальюне отскабливал растерянного Джона зубной щеткой, он говорил, пригорюнясь, что общение с этими пожилыми леди дало ему больше, чем все уроки у Махариши и Рави Шанкара.
Меж тем дембельский его альбом я все никак не мог закончить, хотя и не спал вообще ни минуты. Хотелось мне в том альбоме выразить всю полноту чувств, которые меня в те дни переполняли. Были в том альбоме цветы из множества открыток, присланных ребятам из разных краев бескрайней нашей отчизны, вырезанные из "Огонька" и "Советского экрана" портреты гимнастки Людмилы Турищевой, актисы Натальи Варлей, французской певицы Мирей Матье, Эдиты Пьехи, Клавдии Кардинале в компании Юрия Визбора на фоне красной палатки, Марины Влади – и еще нескольких женщин, которые, по тогдашнему моему разумению (с тех пор почти не претерпевшему девиаций) годились в супруги Джону Леннону с гораздо большими на то основаниями, чем худосочная кривоватая японка (кстати, куда она делась на время нашего похода, ума не приложу. На лодке ее вроде бы не было...
Впрочем, относительно того, кто был на лодке и кто не был, у всех после похода возникли большие сомнения. Скажем, двигателисты утверждали потом, что у них в отсеке сидел (и лежал) сам Высоцкий, пил вместе с ними спирт и сочинял песни про подводников. А два синих от непонятности происходящего маслопупа слонялись по палубам и все пытались найти несколько потерянных мешков сухого компота.)
Были в альбоме еще портреты знаменитых подводников: Маринеско, потом Гаджиева, Колышкина...
Последняя страница альбома украшена была ростовым портретом самого Леннона в полной парадной форме с балеткой в левой руке и гитарой за спиной, а на заднем плане печально красовалась типичная ливерпульская хатка и старенькая мама, ожидающая сына со службы.
По коридорам и трапам с частотой и скоростью челнока сновал адмирал Кабаков, легендарная личность, то ли сопровождаемый, то ли преследуемый девками-фанатками. Их какой-то шутник обучил одной русской фразе: "Где твой кортик, девок портить?", которую они обращали исключительно к адмиралу.
И за какой угол ни свернешь, в какую дверь ни сунешься – везде стоит недоумевающий баталер наш Лопато, списанный когда-то по акту, и пытается сосчитать канистры со спиртом и без оного, и вечно у него не сходится счет.
Но спирт спиртом, а политчас – политчасом, то есть каждый день.
Поначалу битлы политчас игнорировали, и это им как-то сходило с рук. Но и без их присутствия замполит вел себя как-то не так. То рассказывал о проекте переселения пингвинов в Арктику, которое задумал еще товарищ Папанин, но преодоление культа личности спутало его планы, а волюнтаризм, возникший как следствие, положил всему конец. То – вел речь о планах американских империалистов снабдить свои атомные подводные лодки специальным приводом, сконструированным беглым деникинским полковником Карлом Людвиговичем Дином, коий привод позволяет нарушать закон всемирного тяготения без тяжких последствий для нарушителя, и использовать тем самым свой атомный подводный флот для завоевания межпланетного пространства и планет Солнечной системы. А на тот политчас, на который битлы все-таки заявились, он назначил темой "Дзен-буддизм – повивальная девка японского милитаризма и китайского экспансионизма". Только ничего у него не вышло, потому что битлы вели себя развязно, а похожая на училку Линда – та вообще встала и заявила, что книга "Кама-сутра" вообще не имеет никакого отношения ни к дзен-буддизму, ни к милитаризму, а китайский экспансионизм происходит сам по себе и совсем по другим пособиям. Потом они начали петь, а мы подпевать: "Все мы любим пасту "Поморин", пасту "Поморин", пасту "Поморин"...
Ну и допелись. Отменили у нас политчасы до самого конца плаванья. Такого никогда не было ни до, ни после!
А раз нет политчасов, ребята, то и вся дисциплина тоже вроде бы как отсутствует.
Вот тут-то, говоря словами классика, "и все заверте..."
Когда всплывали на полюсе, многие видели полярное сияние, хотя был день – и сильно пасмурный день.
Говорил мне потом Толик, что Леннон в нарушение запрета курил в каюте, а поскольку курил он далеко не табак, то по системе вентиляции мы вполне могли причаститься...
Кроме шуток: приходить в себя стали уже после Ливерпуля. Тут, правда, и спирт кончился, сошелся наконец у Лопато счет. Зато потерял он надувной спасательный плот ПСН. И как мы его не убеждали, что плот этот он сам лично Ринго Старру подарил, не желал Лопато никого слушать.
А я как раз вот это отлично помню: ночь или вечер поздний, множество огней на берегу, и вода вся в огнях, так и кажется, что плот плывет по углям... девки-фанатки на веслах, гребут и плачут, а ребята поют – без музыки почти, Джордж на простой гитаре играет, Ринго ладонями легонько так по надутому борту лупит, – и выводят голосами:
...And our friends are all on board,
many more of them live next door,
And the band begins to play.
We all live in a yellow submarine,
yellow submarine, yellow submarine.
We all live in a yellow submarine,
yellow submarine, yellow submarine.
И тут я вспоминаю: альбом! Альбом забыл! Бросился в люк, по трапу вниз, в первый отсек, в кубрик, схватил, назад тем же путем, разулся буквально на лету, разделся...
Отплыли они уже далеко. Хорошо, девки гребли так себе, да и плот не для гонок предназначен. И вода – теплая-теплая.
Догнал на боку, за леер ухватился:
– Джон! – и подаю.
Обнялись еще раз на прощание со всеми, я из воды наполовину торчу, тот еще русал... и поплыл обратно, уже на спине. Созвездия знакомые узнаю... Ливерпуль, понимаешь, а звезды те же.
Приплыл, тут и погружение сыграли.
x x x
Вот, собственно, и все. Разглашать нам об этом, понятно, запретили – равно как и обо всем остальном... скажем, как называется шпангоут "4-Ч", что такое "тяжелые силы" или сколько на лодке экипажу...
Да и, поверьте, сами мы по прошествие времени вдруг как-то перестали во все произошедшее верить. Ну – будто приснилось всем коллективно, что ли. Да потом еще – наложилось всякое. Та же К-33... как потом из казармы самосвалом личные вещи ребят вывозили... Встретил тут несколько лет назад Жука Вадима, обрадовались, коньячку попили – а о том концерте и не вспомнили ни разу. Да и сейчас не вспомнил бы, наверное, если бы не этот, блин, "Сотбис"...
Вот и на плоту не было японки, чтоб я сдох. Я же со всеми тогда перецеловался...
Не было. И где была – никто так по сю пору и не знает. Да мне, по правде говоря, и неинтересно.
А вот что альбом тот мимо меня проскочил – это обидно. Второго такого уже не будет никогда.
Там изнутри на обложке групповое фото, и я – во втором ряду третий слева...
Михаил Успенский
НОВОГОДНИЙ МАНЬЯК
(из воспоминаний участкового инспектора Степана Королева)
...Я прямо как чувствовал, что он непременно объявится в нашем околотке именно сегодня. Потому что когда долго работаешь на одном и том же участке, то начинаешь как бы предчувствовать неприятности. Хотя участок мне достался тихий, спокойный, граничащий с зеленой зоной. И народ здесь живет тихий, спокойный, вдумчивый – всякие ученые, преподаватели и прочий образованный народ, от которого не приходится ждать драк стенка на стенку, расчленения трупов, замерзания в пьяном виде и похищений с целью выкупа. А в последние годы, когда моим подопечным вовсе перестали деньги платить, то и квартирные кражи как-то сошли на нет. У нас даже алкаши какие-то заторможенные.
Вот Ленин в свое время обозвал интеллигенцию нехорошим словом. А поработай он в милиции хотя бы годик, то сразу бы по-другому заговорил. Нет, сказал бы он, ну вас к дьяволу, товарищи, с вашими пролетариями-гегемонами, у которых любимое развлечение – заколоть собутыльника вилкой и тут же уснуть, подложив под щеку винегрет. Лучше дайте мне просвещенный контингент, а не то я вам еще одну революцию заделаю.
В самом деле, часто ли вам приходилось видеть сообщения в уголовной хронике вроде "Нигде не работающий доктор физико-математических наук вследствие употребления спиртных напитков нанес своей сожительнице, преподавательнице сольфеджио в музыкальной школе, тридцать восемь ножевых ранений"? Или, к примеру, "Академик, ранее судимый, вооруженный газовым пистолетом, переделанным под боевой, пытался ограбить торговый павильон"? Правильно, не часто. Поэтому мои коллеги, несущие службу в более горячих городских точках, мне завидуют и даже бездельником называют. С чем я решительно не согласен.
Все дело в профилактике, господа-товарищи.
Когда грянула перестройка и стало все дозволено, работенки, конечно, прибавилось. Взять хотя бы тех же вампиров. Раньше лежали они тихонечко в своих гробах, коротали вечность, а тут почуяли свободу, повылазили, стали отбивать работу у станции переливания крови. И, главное, никаких денег донорам не платят, шоколадок и талонов не выдают! А спрашивать-то будут с меня!
Но не на того напали, кровососы позорные.
Слышали, конечно, про "осиновую пулю"? Так это я ее придумал, Степан Егорыч Королев собственной персоной. Вообще-то это не пуля, а осиновая палочка сантиметров пятнадцать длиной. Один конец заострен, на другом закреплен обыкновенный посудный ершик, чтобы крепче продрало. Осину неплохо еще и чесночком натереть. Заряжаешь такой штукой обыкновенный дробовик двенадцатого калибра, направляешь на вампира, производишь предупредительный выстрел в самое сердце – и где тот вурдалак? Корчится на полу, обугливается, а под конец весь переводится на вонючий дым, так что и трупа никакого не остается.
Как меня только за эту "осиновую пулю" не честили! И колдуном обзывали, и мракобесом, и даже хотели подвергнуть медицинскому переосвидетельствованию. Дробовик, видите ли, нештатное оружие! Ну-ну. Погляжу я на вас, когда вы против хорошо проголодавшегося упыря со штатным "макаром" попрете. Да хоть с "Абаканом". Он ваши свинцовые пульки вам же в рожу и выплюнет. Нештатное... Зато теперь на моем участке не то что граф Дракула не появится – и обычные-то летучие мыши его на всякий случай за версту облетают!
Годится эта пуля и против оборотней. Поэтому они у нас в полнолуние не бегают, отучились. Правда, одна бабушка все еще по старой привычке перекидывается болонкой, но вреда от этого никому нет.
Одно время в канализационном люке напротив школы поселился было старик Отморозко. Он все детей, упавших в колодец, воспитывал: трудолюбивых награждал, а ленивых наказывал. Дело хорошее, только не положено там жить. Я его из люка вытащил, отмыл, побрил и в ту же школу сторожем пристроил.
А с домовыми, например, хорошо облаву на крыс устраивать. Главное, им платить не надо: купишь на всю братию пару пакетов молока, они и довольны.
Ну, порчу и сглаз снимать наловчился – это само собой.
С чебурашками-полтергейстами у меня тоже разговор короткий. Берешь Уголовный Кодекс, садишься посреди комнаты, в которой посуда летает, раскрываешь наугад и начинаешь зачитывать вслух. Никакой чебурашка не выдерживает.
Словом, все хорошо и спокойно у меня на участке, даже как-то слишком спокойно. Вот уже и год кончается, а до сих пор ничего серьезного, тьфу-тьфу.
Но сегодня, под праздничек, что-то у меня внутри начало сосать и щемить. Чувствую – найдется какая-нибудь нелюдь, чтобы мне напоследок всю отчетность испортить.
В обед зашел на рыночек – на всякий случай. Люди спешат отовариться многим зарплату выдали аккурат в последний день. Захожу в павильон "Мясо". Там все продавцы и рубщики по распоряжению начальства переоделись зайчиками: натянули поверх телогреек и ватных штанов белые полотняные комбинезончики, а на головы – шапочки с ушками. Очень мило получилось – все зайчики в кровавых пятнах. Хотели как лучше, а настроение у меня испортилось.
Вышел на воздух. Навстречу из джипа-чероки вылезает хозяин рынка по имени Вагиф:
– Здорово, начальник! Ты чего, Егорыч, такой задумчивый? Ты не трипперок ли подхватил? Так это быстро лечится...
Счастливый он все же человек: не может представить себе другой причины для задумчивости...
– Нет, – говорю. – Годы мои не те, чтобы веселые болезни подхватывать, на покой пора. А вот скажи-ка лучше, мил-человек, не замечал нынче на рынке ничего подозрительного?
– Не замечал, – говорит. – У меня порядок. Пойдем коньяку выпьем, настоящий коньяк прислали.
– Разве что в честь Нового года, – отвечаю.
Зашли к нему в контору, выпили, зажевали каким-то наперченным мясом. Коньяк и вправду настоящий. Поговорили про дефолт, про зарплату, поругали власти, похвалили напиток, ужаснулись ценам.
– Ничего, – говорит Вагиф. – Как-нибудь выживем. Всегда ведь жили, да? Давай-ка я тебе еще во фляжку нацежу, а то сегодня холодно...
– Да уж не Баку, – отвечаю.
Зарядил он мою фляжку, попрощались мы, и двинулся я в дальнейший обход. Ой, чую, не придется мне праздник встретить в кругу семьи, что-нибудь да приключится... В груди стало тепло, а на душе морозно.
Вот навстречу Снегурочка движется какая-то странная. Все лицо размалевано, губы кровавые, и руки держит как-то не так, и ноги переставляет не по-хорошему. Уж не зомби ли, думаю? Где это она так свою голубую шубейку землей извозюкала? Я свою любимую из могилки вырою...
Достал из кобуры кипарисовый крестик, подержал в руке. Если рядом зомби, крестик начинает как бы нагреваться. Но нет, все в порядке, просто наугощалась Снегурочка сверх положенного...
За Дедами-Морозами тоже глаз да глаз нужен. Вон один идет, а в мешке у него что-то трепыхается. Идет к автобусной остановке. Здоровый мужик. И шуба богатая. Почему же он не на машине?
Обгоняю его, заглядываю в лицо, останавливаю, представляюсь.
– Что у вас в мешке, гражданин Дед-Мороз?
А он мешок на снег поставил, подбоченился, да как заорет:
– Свинья!
Вот ведь гад! С одной стороны вроде бы правду сказал, а с другой – оскорбил представителя правоохранительных органов при исполнении в результате непереводимой игры слов!
– Посмотрим, – говорю, – какая такая свинья. Открывай мешок.
– Да правда свинья, начальник. Домой тороплюсь, зарезать надо по-срочному, Новый год на носу!
– Давай-давай, развязывай.
Внимательно осматриваю содержимое мешка. Свинья как свинья. Молодая. Чистенькая. Никаких каббалистических знаков на ней не начертано, никаких пентаграмм и римских крестов. И очень хорошо, что не начертано, потому что если нарисовать на свинье кровью белого попугая четыре пентаграммы, руну "зиг" и римский крест, да зарезать эту свинью под Новый год с последним ударом часов, то можно вызвать в мир не кого-нибудь, а самого демона Малакиеля, и тогда не будет людям никакого праздника, а будет одно расстройство.
– Где взял? – спрашиваю.
– Где взял, где взял! Купил! – нахально отвечает Дед-Мороз.
– Документы на животное имеются? Накладная?
– Ну ты, начальник, даешь! Откуда же у свиньи документы? Она же не гражданин!
– Ладно, – говорю. – Сейчас разберемся.
Я все необходимое всегда ношу с собой. Частично в кобуре, частично в серебряной плоской шкатулочке. И вынимаю из шкатулочки припасенный аж с последнего отпуска на юге дубовый уголек и наношу этим угольком на свиной бок знак Иджеббала Зага, подчиняющий всех зверей (кому интересно, может прочитать об этом знаке в книжке про Конана-варвара).
И свинья, естественно, начинает говорить человеческим голосом:
– Я, свинья Митродора, украдена сегодня утром в деревне Чистые Понты у фермера Митрофанова гражданином Сироткиным Пэ Фэ, ранее привлекавшимся к уголовной ответственности за аналогичное преступление...
Дед-Мороз Сироткин Пэ Фэ так охренел, что даже не подумал сопротивляться, потащил свою преступную добычу под моим конвоем в опорный пункт, а спасенная на какое-то время свинья Митродора и в мешке продолжала смело обличать его противоправные деяния.
С протоколом и прочим провозились до темноты. Ребята ругаются: да, мол, воистину ты нам свинью подложил на праздничек! Но ты, Егорыч, конечно, колдун!
Потом я еще нескольких Дедов-Морозов на улице подробно проверил. Потому что под видом Деда-Мороза может запросто скрываться Бабай. Оба старики, оба с мешками – поди разбери! Родители пригрозят ребеночку, что его Бабай заберет, а Бабай услышит, оденется Дедом-Морозом и взаправду заберет. И удастся ли мне после этого вернуть непослушное дитя – еще вопрос. Да и была охота тащиться к Бабаю на восьмой километр!
Завернул в кафе, съел пару беляшей, подогрелся из фляжки. Убеждаю себя, что все хорошо, но убедить никак не могу. Злиться уже из-за этого начал, к людям зря придираться. Вокруг петарды хлопают, ракеты летают, а меня все угомон не берет.
Посмотрел на небо, изучил расположение звезд и планет. Каждая в своем доме, перестановок не наблюдается. Тревожных знамений тоже нет.
Наконец ноги вывели меня к нашему снежному городку. Он у нас маленький, скромный, не то, что в центре. И елка не слишком-то высокая, зато настоящая. И игрушки бумажные, школьниками изготовленные. И скульптуры снежные, не ледяные – грубоватые. Потому что вырезают их местные невеликие мастера. И до сих пор они в снегу ковыряются, потому что у нас вечно все в последнюю минуту доделывают.
И тут меня осеняет.
И тут я догадываюсь, промучившись целый день, что же именно должно произойти и где.
Да здесь и должно. Прямо под моими окнами.
– Здорово, ребята! – приветствую я снежных скульпторов. – Чего по домам не идете?
– Да вот сейчас дракончика водой обольем и пошабашим...
– А вот не могли бы ради общего блага еще маленько потрудиться? Я вам сейчас все растолкую. И коньячок у меня для вас имеется – домашний, не паленый, вкусный...
В общем, еще часок мы с ними провозились, посмотрели на результат работы, я еще малость помудровал над ним, пустил фляжку по кругу – и мы разошлись.
Супруга, конечно, поворчала, что от меня попахивает, но быстро простила. Тем более что и гости начали подтягиваться – Шумаковы, Бубенины, Димитриади, старый бобыль полковник Ерастов. Детки на праздничек внуков подкинули, внуки на лоджии устроили полигон для китайской пиротехники.
А я нет-нет, да и выскочу из-за стола на лоджию – и за внуками присмотреть, чтобы без глаз не остались, и за снежным городком понаблюдать. Объявишься, думаю, никуда не денешься...
Выпиваем, гуся с яблоками делим, телевизор гоняем с программы на программу. Но сколько ни гоняй – там одно да потому. Саша с Лолитой, "нанайцы" и эта... как ее... не к столу будь помянута...
Я на спиртное не особенно налегаю, потому что кимарить мне нынче никак нельзя. Встретили Новый год и по-камчатскому, и по-нашему, и по-московскому. Внуки угомонились и уснули в одежде. Полковника Ерастова проводил к нему на восьмой этаж. Потом вышли все на улицу, к елке. Народ веселится, даром что академики. Песни кричат. Где-то среди них и мой клиент скрывается, только рано ему еще за дело приниматься.
Вернулись домой.
– Ты ложись, – говорит жена. – Не хватало тебе еще с посудой возиться!
– Да нет, – отвечаю, – уберусь пока потихоньку, а уж потом...
Надел фартук, перетаскал все со стола на кухню. С мелкими тарелками покончил, перешел на крупный калибр. В окно то и дело выглядываю. Но уследить все-таки не успел.
Истошный крик слышу на улице. Выглядываю. Снежный городок опустел, все отсыпаться пошли. Один мой бедолага, как и ожидалось, попался. Орет! А куда он денется?
Не спеша надеваю шинель, принимаю официальный вид и выхожу на улицу. Даже понятых мне искать не пришлось – люди от крику на улицу сами повыскакивали.
Подхожу ближе.
– Так вот ты какой, Новогодний маньяк! – говорю. – Нет, граждане, самосуда мы не допустим...
Двадцать лет его ловили или даже больше. Когда я на службу в ментовку (она тогда еще "ментовкой" не называлась) пошел, он уже объявился в городе, Новогодний маньяк.
Человек я, как вы поняли, немолодой, и не могу так свободно рассуждать на всякие сексуально-половые темы, как люди в телевизоре. Все-таки "про это" говорить надо в узкой компании, а того лучше – вообще помалкивать. Но попробую объяснить.
Маньяки бывают всякие – педофилы, зоофилы, некрофилы, геронтофилы, фетишисты – ну да про них во всех газетах пишут.
А наш оказался особо редкой породы – криофил. Любитель холодненького.
Сначала дети стали жаловаться – выпадет снег, скатают они снежную бабу, приладят ей глазки, ручки и нос-морковку, а ночью какой-то гад ее повалит и всю как есть изнахратит. Всю ночь носится по городу и творит свой сексуальный беспредел.
Дальше – больше. Мало ему стало простых снежных баб – приспособился негодяй и к художественным снежным фигурам, поставленным вокруг елки. И так он над ними неистовствует, так лютует! И не смотрит, кто перед ним! Буратино так Буратино! Медведь так медведь! Илья Муромец так Илья Муромец! Царевна-лягушка так царевна-лягушка! Пристроится и долбит так, что они аж трескаются!
Власти тогда встревожились и велели на всякий случай усилить наблюдение за статуей Ленина, хотя гранитом разборчивый криофил брезговал.
И никак не удавалось его поймать, схватить за... Чуть не сказал "за руку". Засады делали. Народных дружинников задействовали. Поставим пост в Октябрьском районе, а он в Кировском себе ледяную оргию устроит. Пасем Кировский, а он уже в Центральном! И не боится ничего. Вот и теперь, когда пошла мода устанавливать на Новый год прекрасные ледяные фигуры рядом с магазинами, на освещенных улицах, он даже их осквернить ухитрялся! Помните ледяного ковбоя в настоящих джинсах возле фирменной лавки? Так сдернул маньяк с ковбоя джинсы-то и опустил!
Наше начальство даже выписало из Москвы специального психиатра по маньякам. Этот психиатр едва ли не самого Чикатилу вычислил, а тут сдался. Чуть все хозяйство себе не отморозил, пытаясь проникнуть в психологию криофила. Потом он нам лекцию читал: дескать, в детстве наш извращенец испытал сильное душевное волнение, когда посмотрел мультфильм или про Снежную королеву, или про Снегурочку. И так ему глубоко в душу этот образ запал, что на живых людей или даже мертвых он смотреть не мог. Поэтому и удолетворялся исключительно снежными и ледяными изображениями, а летом сильно страдал от их отсутствия. Мог бы, между прочим, завербоваться на полярную станцию...
Мой участок единственный остался, который он не охватил. Слышал, небось, про Степана Королева, оттого и не решался. А тут обнаглел от безнаказанности, решил мне нос утереть. Но Степан Королев и не таких окорачивал! Кстати, догадываетесь, отчего Лихо – Одноглазое?
В общем, получил я под пенсию очередное звание и был за поимку криофила (фамилию я уж указывать не стану) награжден медалью "За сомнительные услуги" третьей степени.
Нет, не стану рассказывать, как я его приморозил. Секрет фирмы. Лучше не угадывайте. Нет, не жидкий азот. Нет, не сухой лед. Надо первоисточники читать.
Особое спасибо хочу сказать нашим снежным скульпторам. Тут даже не в коньяке дело. Я, когда свою ловушку задумал, "на слабо" их взял. Слабо вам, говорю, Венеру Милосскую изобразить?
Оказалось – не слабо.
Михаил УСПЕНСКИЙ
ЗМЕИНОЕ МОЛОКО
ОТ АВТОРА
Имена братьев Стругацких я услышал давным-давно – страшно сказать, в 1957 году. По радио анонсировали "Страну багровых туч", и книжку я, разумеется, добыл. Ну, тут все и началось. Из отцовской электробритвы я смастрячил модель вездехода "Мальчик", приделав с боков пару гаечных ключей и гусеницы от игрушечного трактора. В дальнейшем творчество Стругацких я использовал с менее пагубными последствиями, то есть сам стал сочинять всякие межпланетные похождения. Каждая новая книга или публикация Стругацких становились событием, и я до сих пор прекрасно помню, где и при каких обстоятельствах приобрел ту или иную книгу – где приобрел, а где и замылил.
Думаю, излишне говорить о роли, которую сыграли братья Стругацкие в моей литературной судьбе. Но подражать не хотелось, поэтому пришлось с большим трудом искать собственный стиль. Но благодаря именно им я понял, что такое стиль вообще.
А сколько других авторов открыл я для себя благодаря им! Если в тексте попадалась цитата, нужно было всенепременно выяснить, откуда именно она взялась. Только писателя Строгова я нигде не нашел, но сильно подозреваю, что Аркадий и Борис Натановичи зашифровали таким образом советского классика Георгия Мокеевича Маркова, у которого, как известно, есть роман "Строговы".
И первые претензии к Советской власти у меня возникли именно из-за того, что она прекратила одно время печатать Стругацких. Более существенные претензии появились позже.
Поэтому я охотно принял предложение участвовать в данном сборнике. Сначала собирался написать третью часть к "Понедельнику" и "Сказке", но потом подумал, что это было бы слишком легко и очевидно, вот и выбрал "Парня из преисподней", где, казалось бы, уже все точки расставлены. И попробовал поставить этого парня с ног на голову...
Жаба хитра,
Но маленький хрущ с винтом
Много хитрей ее.
Барон Хираока
1
...И поднимаю я несчастную свою башку, и гляжу, куда этот старый хрыч в стеклах показывает, а там – отцы-драконы – висит на рояльной струне Бойцовый Кот в полном боевом. Язык почти до пояса вывалился, а глаза уже шипучие мухи повыели.
Знать я его, конечно, не знал, лычки-то первого курса. Когда его к нам в Школу взяли, я уже вовсю геройствовал в устье Арихады. Но чтобы здесь, в столице, кто-то на Кота осмелился руку поднять...
– Сами видите, молодой человек – гражданское население озверело, ловит солдат и устраивает самосуд. Так что вы вместо мундирчика наденьте что-нибудь другое, или хотя бы этот халат сверху накиньте...
– Ну уж нет, господин военврач, – говорю. – Форму с меня только с мертвого снимут. Гуманисты хреновы, демократы... Правительство национального доверия... Котенка удавили и радуются...
– Давайте ящики разгружать, – суетится мой доктор.
– Сейчас, господин военврач. Не торопите меня, – говорю, – а то я сильно торопиться начну, и беда получится...
Шоферюга это дело услышал, лезет из кабины, а с ним драться все одно что с рядовым Драмбой, будь ты Бойцовый Кот, будь ты сам дракон Гугу. У него ряшка шире колесного колпака.
– Обождите, – говорю. – Люди вы или не люди?
Достаю нож, подпрыгиваю, одной рукой цепляюсь за козырек перед входом, другой перерезаю струну и успеваю подхватить удавленного Котенка. Нож ему при этом еще в бок вошел – прости, брат-храбрец, тебе нынче без разницы.
Отнес его на клумбу. Тяжелый он был, как все мертвяки. Но я там, у Корнея, здорово поправился. Наверное, у самого герцогского сыночка на столе такого не бывало, что я там ел... Только к чему это при покойнике вспоминать?
Таскали мы эти ящики, таскали – потом выхожу я на госпитальное крыльцо с лопатой, чтобы бедолагу этого зарыть. Божедомов, поди, теперь днем с огнем не сыщешь.
Земля мягкая. Да сколько я ее, земли этой, за войну перекидал! Наверное, куча получилась бы выше госпиталя.
Был я уже в этом госпитале. Меня там от дистрофии пользовали, а дистрофия, доложу я вам, это такая штука: пойдешь в сортир, а тебя отдача от струи на стенку швыряет.
Темнеет. Скоро звезды появятся. Солнце земное, поди, тоже выпялится, только мне его не различить среди прочих. Вот наше солнце я с Земли видел, Корней показывал. Звезда как звезда, не подумаешь, что родная...
