Текст книги "Избранное. Повести и рассказы"
Автор книги: Михаил Успенский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Бароны зашушукались, припоминая, когда же такое было и в какую такую сеть придется теперь загонять скотину.
– Однако недостаточный уровень производительных сил не позволил тогда решить эту задачу полностью, – продолжал Гортоп Тридцать Девятый. – Но идея кооперирования была в принципе верной... Товарищи, товарищи, не отвлекайтесь!
Думаете, легко было королю составлять доклад без единого референта, только при помощи гипнотизера, который сумел оживить в памяти владыки все слышанные им когда-либо речи?
Первым сломался грозный барон Литяга. Голова его опустилась на бронированную грудь, усы выскользнули из специальных держалок на плечах и уныло свисли до полу.
– ...скажем, созданное на базе девяти плодоовощных институтов-совхозов, четырех консервных заводов, плодоовощторга и объединения «Консервплодоовощ»...
Сидевший за Литягой барон ткнулся рогами в Литягину кирасу и произвел звонкий, заливистый храп. Но богатырь даже не шелохнулся.
– Наиболее интересные формы приняло аграрно-промышленное кооперирование в Молдавии...
Но и эти формы не увлекли слушателей. Лишь трехглазый двойник Марата Удакова вслух заметил, что не худо бы эту Молдавию взять на меч, если там так интересно.
– Процесс создания аграрно-промышленных комплексов отнюдь не сводится к простому слиянию совхозов и консервных либо винодельческих заводов...
– А мы-то думали, сольем – и все дела! – снова подал голос Раман Сараторский. Большая часть актива уже погрузилась в сон плотно и основательно. Король свирепо зыркнул на графа-особиста. Тот почему-то сиял и показывал государю большой палец.
Канцлер Калидор притворно прикрыл глаза и делал вид, что тоже придавил, а герцог Тубарет, напротив, вставил между век щепочки, чтобы не смыкались.
– Аграрно-промышленное кооперирование – верный путь дальнейшего развития сельского хозяйства, его интенсификации. Оно вскрывает и ставит на службу огромные резервы как промышленности, так и сельского хозяйства. Теперь, товарищи, рассмотрим состояние дел непосредственно у нас, в Листоранском крае...
Но рассматривать было уже не с кем, только Раман из Саратора не поддался и хитро поглядывал на короля, готовый высказать практически любую гадость. Виктор Панкратович содрогнулся от негодования и совсем уже было решил еще разок прибегнуть к Митирогнозии, но тут в камин вбежал испуганный слуга и доложил, что один из деревянных телефонов в королевском кабинете трезвонит как оглашенный. Востромырдин дал знак Калидору следовать за ним в кабинет.
Действительно, самый большой красный телефон, без диска, с гербом, аж подпрыгивал на полированной столешнице. Виктор Панкратович сорвал трубку и согнулся.
– Востромырдин на связи!
В трубке раздался наглый голос:
– Какой такой Востромырдин? Это «Исламстройдеталь»? Мне Демоницкого Рудольфа Тулубеевича!
– Номер надо правильно набирать! – рявкнул Виктор Панкратович и с грохотом бросил трубку. Потом рухнул в кресло и обхватил голову руками, поняв, что натворил. Ведь это же был пароль! Да пусть и не пароль, а ошибка в соединении – все равно надо было воспользоваться возможностью выйти на Мир и дать о себе знать. Король застонал. Телефон безмолвствовал. Напрасно Виктор Панкратович крутил его, вертел и даже треснул об стол. Потом вспомнил, что за ним присматривают телекамеры, и выказал на лице почтительное ожидание. Сволочи бароны! Попробовали бы они на правдашнем пленуме так демонстративно и организованно кемарить! Вон как заливаются на сорок четыре колена, а некоторые даже кричат во сне, да так жалобно...
– Не ходи, государь, – неожиданно сказал Калидор и положил королю руку на плечо, не давая подняться. – Там и без тебя управятся. Я-то видел, каких трудов стоило тебе навеять на эту банду заговорщиков Смертный Сон. Остальное довершит тайная стража. Не уйдет ни один. Мы с графом разгадали твой высокий замысел. Враг повержен подобно троцкистам и бухаринцам, о которых ты нам столько рассказывал. В Листоране должен быть только один хозяин...
Виктор Панкратович оттолкнул старика, вскочил и выбежал в зал. Тошнотворный запах беды стоял в воздухе. Среди опрокинутых лавок лежали, сверкая окровавленными доспехами, те, кто только что представлял собой цвет листоранского дворянства. Между закованными в металл телами бродили люди в черном, добивая раненых какими-то жуткими двузубыми вилами – в глаза. Кровь подтекала к ботинкам короля.
– Вот и все, повелитель, – ласково сказал граф Ливорверт, вытирая галстуком широкий нож. – Не один твой предшественник мечтал об этом дне. С первой победой тебя, король...
Виктор Панкратович закрыл глаза и начал блевать.
Глава 10
Дорога все шла лесом, но уже стали попадаться явные признаки человеческого жилья: огороженные жердями поляны, на которых произрастали всякие вкусные вещи, тележное колесо – треснувшее, но искусно вырезанное из цельного куска, а потом дорогу пересекла, позванивая колокольчиком, какая-то скотина, по своим тактико-техническим данным вплотную приближавшаяся к корове. И наконец, навстречу полковнику с капитаном вышла древняя старушка, проводящая поиск пропавшей скотины. Старушка похвалила военнослужащих за бравый вид, горячо поздравила со славной победой над зубастым голяком и сказала, что всего три дня тому назад встретила на этой же дороге двух весьма прекрасных принцев, отягощенных, по всей видимости, военной добычей. Принцы говорили с ней, как с благородной дамой, и даже угостили конфетой, после чего двинулись дальше, распевая песню, да такую душевную, что деревья ходили ходуном и выворачивались с корнями.
Деряба и Шмурло не менее вежливо попрощались со старушкой и только потом сообразили, что она ведь была первым встретившимся здесь человеком и ее по такому случаю следовало допросить с пристрастием и, может быть, даже с нарушением ленинских норм.
Победители голяка положили себе, что уж следующего-то «языка» они не упустят, не пальцем деланные! Но следующим, к сожалению, оказался совершенно пьяный детина, почивавший на обочине. Детину трясли, били по щекам, ставили на ноги, но он упорно возвращался в прежнее покойное положение. Зато там же, на обочине, удалось обрести десятка полтора окурков от сигарет «Мальборо» и три пластмассовых стаканчика одноразового пользования. Из этого неопровержимо следовало, что набирался детина не один, а под компетентным руководством Рыло и Гидролизного. «Сколько же он здесь валяется?» – удивился Деряба и подумал, что со временем тут нечисто.
Шмурло и Деряба присели рядом с пьяным телом и задымили, прикурив от выдернутой травинки. Внезапно Деряба встрепенулся и потащил полковника с обочины в кусты. Через минуту и Шмурло услышал конский топот. Из-за поворота выехал всадник в черных с золотом доспехах. На верхушке причудливого шлема трепетал небольшой флажок. Длинным копьем всадник пошевелил детину, но быстро убедился в тщете своих усилий.
– Мир, дружба! Мир, дружба! – вышел из кустов, повинуясь тонкому Дерябиному плану, полковник Шмурло.
– А, очень хорошо! – обрадовался полковнику госбезопасности рыцарь. – Ну-ка, хамская морда, ступай впереди коня и возглашай поминутно: «Берегитесь, люди знатные и простые, едет маркграф Миканор, Соитьями Славный!»
– Товарищ военнослужащий, мы здесь с дружественными намерениями... – начал было Шмурло.
– Ну какой я тебе, псу, товарищ? – весело спросил рыцарь. Голос был молодой, слегка приглушенный металлом шлема. – Я ведь тебя, бродягу безродного, на службу к себе принимаю.
– А какой оклад денежного содержания положишь? – поинтересовался Деряба, неведомо когда и как очутившийся на другой стороне дороги.
– Прекрасно! – вскричал рыцарь. – Вас двое! Значит, сможете возглашать непрерывно, как и указано... Что же касается жалованья, то не довольно ли и той награды, что я сохраню презренные ваши жизни?
– Вот козел! – обиделся Деряба и прыгнул. Бывший японец мог гордиться своим учеником, потому что удар Дерябиной пятки, именуемый «чугуна-гиря», пришелся всаднику в голову. Тот покачнулся, но в седле усидел, молниеносно отбросил в сторону длинное и неудобное копье и выхватил из-за спины зазубренный меч. Лезвие разрезало воздух над головой капитана, который немедленно прыгнул вторично, нанеся в грудь рыцаря смертельный удар «ваши-мамаши». Так повторилось несколько раз. Плащ Дерябы покрылся многочисленными порезами, а доспехи всадника – вмятинами. Стратегическое равновесие попытался нарушить полковник Шмурло, коварно подкравшийся к рыцарю сзади, чтобы огреть его поперек спины своим посохом. Но рыцарский конь так наподдал полковнику копытом, что тот отлетел в сторону и улегся рядышком с детиной.
Наконец Деряба устал прыгать и пинать рыцаря, а тот замучился махать мечом. Несколько мгновений оба не двигались, потом всадник махнул свободной рукой и отправил меч обратно за спину. Деряба отступил на несколько шагов назад, показывая, что прыгать более не собирается. Тогда всадник снял шлем и обнажил прекрасную кудрявую голову.
– Твое счастье, что не напоролся ты на старого барона Литягу, – сказал красавец. – Я же, увы, лишь соитьями славен, а не боевыми искусствами.
– Чем славен? – не понял Деряба, повторив вопрос далекого Виктора Панкратовича.
Рыцарь сделал жест, не оставляющий сомнений. Капитан расхохотался и немедленно поведал гусарский анекдот на эту тему. Маркграф Миканор не остался в долгу.
К тому времени, как очнуться полковнику Шмурло от удара копытом, оба противника уже казались давними друзьями. Маркграф рассказал, что королевский указ обязывает его, Миканора, держать слуг, провозглашающих его появление во всех населенных пунктах страны Листоран, чтобы добрые люди, знатные и простые, успели запереть и попрятать своих жен, дочерей и других родственниц от греха подальше. Королевские указы здесь не больно-то уважают, а этот почти все бароны восприняли с удовольствием и требуют неукоснительного его исполнения. Миканор с воодушевлением повествовал о том, как женщины своими слабыми кулачками вышибают толстенные двери и рвут цепи, стремясь в маркграфовы объятия. В доказательство он протянул Дерябе шлем, чтобы тот смог как следует рассмотреть изображение на флажке, и Деряба убедился: все точно как у Петра Великого. «На меня даже латы обыкновенные не налазят!» – хвастал Миканор. Деряба между делом осторожно выспрашивал нового знакомца о здешнем общественном устройстве и вооруженных силах. Миканор отвечал охотно, но все время сбивался на свои немалые достижения. Потом он по-хорошему попросил капитана с полковником все-таки поработать на него, покричать в деревнях и поселках во исполнение королевского указа, потому что его собственные слуги давным-давно разбежались, – нормальная семейная жизнь вблизи маркграфа была невозможна.
Наконец сговорились о жалованье и ударили по рукам. Маркграф добавил, кстати, что неделю назад вот так же предложил поступить к нему на службу двум странным безлошадным рыцарям, но те наотрез отказались и в утешение починили Миканору старые латы, отчего те стали лучше новых. «Неделю?» – изумился Деряба, но уточнять не стал. Шмурло стонал и кряхтел, хотя дешево отделался. «У нас давно отучились в спину-то бить», – простодушно говорил маркграф.
Нужно было двигаться дальше. Деряба спросил, можно ли бросить вот так спящего детину, не случится ли тому какого худа, не съедят ли его голяки. Рыцарь ответствовал, что по эту сторону Рыхлой Воды голяки не водятся. Что же касается детины, то он лежит вот так, при дороге, с самого маркграфова детства и просыпается только в том случае, когда по дороге проходят или проезжают люди с выпивкой; обычай велит непременно остановиться и чуток попировать с детиной, а то пути не будет.
– А-а, значит, у тебя ничего нет? – разочарованно сказал Деряба.
– Ну как же нет? – обиделся рыцарь и достал из седельной сумки добрую флягу.
– Отчего же он не проснулся?
– Так на фляге-то «вода» написано, он и не чует. – Миканор отвинтил крышку. Детина немедленно встрепенулся, вскочил и подбежал с пластмассовым стаканчиком. Маркграф, не говоря ни слова, налил ему. Детина выпил и вернулся на свое постоянное место. Отхлебнули как следует из фляги и Деряба с полковником. – Хороший у него стаканчик, маленький, – похвалил детину маркграф и отер уста. – А то он одно время ведерко к руке цепью приковал – вот разорение-то было...
Несмотря на красоту и успехи по женской части, Миканор, Соитьями Славный, был явно скуп. Да и откуда взяться широте души, когда бабы сами бросаются.
Вино оказалось веселое, шлось веселее. Деряба и Шмурло даже стали тренироваться, кричать маркграфский лозунг, добавляя к нему элементы народного словотворчества, отчего конь Миканора то и дело становился на дыбки, сам же польщенный всадник заходился счастливым смехом. Деряба заметил, что королевский указ – самая настоящая реклама и за нее следовало бы приплачивать королю. За доброй беседой время шло быстро, а никакого населенного пункта до сих пор не попадалось. Поэтому стали подыскивать поляну для ночлега.
Спешиться для маркграфа было целой проблемой. Он выбрал дерево с крепкой ветвью на подходящей высоте, ухватился за нее руками и подтянулся. Конь по инерции сделал пару шагов и остановился. Маркграф спрыгнул. Из конского седла торчал тонкий металлический стержень, соединявшийся, как видно, с латами. Миканор осмотрел конские копыта и нашел, что левая задняя подкова держится на честном слове. На речь же Дерябы, что коня следует напоить и накормить, только махнул рукой.
Наскоро поужинали съедобными корешками, причем маркграф привередничал и говорил, что надергали, мол, разной дряни, словно малые дети, и что добрые люди этого вовсе не едят. Явилась заветная фляжка, спутники еще посмеялись, поболтали и пожелали друг другу доброй ночи.
Ночью, правда, случилось незначительное происшествие.
Деряба подождал, пока маркграф захрапит как следует, вылез из-под плаща, укрыл им присмотренное еще дотемна бревно и тихонько пополз к рыцарю, сжимая в кулаке острый зуб голяка. Миканор лежал неподвижно, только отблески догорающего костра играли на полированном металле панциря.
Деряба метнулся вперед, откинул левой рукой забрало и погрузил смертоносную кость внутрь шлема. Зуб голяка хрустнул и сломался. Головы в шлеме не было. В латах вообще никого не было – маркграф Миканор, Соитьями Славный, с проклятиями пытался освободить меч, застрявший в бревне, которое подменяло собой Дерябу.
Коварные хитрецы посмотрели друг на друга с нескрываемым уважением и только руками развели. На Миканоре тоже было что-то вроде солдатского исподнего, и они походили сейчас на двух казарменных шутников, подложивших друг дружке под простыню металлическую щетку для зачистки контактов.
А в целом ночь прошла спокойно.
Утром Миканор навязал своим спутникам в качестве завтрака уж какой-то совсем особый корешок, коему он был якобы обязан своими достоинствами. Корешок и вправду был хорош, вроде горячей сардельки. Маркграф еще раз поцокал сокрушенно языком, осмотрев подкову, потом загремел латами, водружая их на седло. Шмурло и Деряба, отойдя в сторону, наблюдали за его действиями. Когда в седле образовался пустой всадник без головы, Миканор, нахлобучив шлем, проворно вскарабкался на дерево, примерился и, словно бы складываясь в воздухе, рухнул вниз. Ноги его непостижимым образом проскользнули в кирасу через отверстие для шеи. Да что ноги! И место их произрастания, и хваленое хозяйство, и крепкая грудь, и широкие плечи – словом, все тело маркграфа моментально заполнило латы, только защитные пластины шлема лязгнули о наплечники.
– Да уж, сорок пять секунд – подъем! – восхищенно сказал Деряба, потом поинтересовался: – А если в степи придется, тогда как?
– В степи – другой разговор, – важно ответил рыцарь. – В степи как раз все наоборот делаешь и слово совсем другое говоришь... В степи, знаешь, степнячки... – И сладко зажмурился.
Деряба, не желая чувствовать себя посрамленным, с места выполнил тройное сальто через голову, и они тронулись в дальнейший путь.
Вскоре им встретилось стадо голов на сорок, руководствуемое малолетним пастушком. Пастушок был пацан и пацан, он вежливо склонялся в поясном поклоне перед конным, зато коровы... Уж такие это были коровы, что полковник Шмурло еще долго все оглядывался.
– Деревня близко, – определил маркграф. – Так что вы, друзья, начинайте.
Деряба набрал побольше воздуху.
– Берегитесь, люди знатные и простые, едет маркграф Миканор, Соитьями Славный!
Потом тот же текст провозгласил полковник, и дело пошло попеременке.
Труды их не пропали даром: едва лишь за поворотом показалась первая изба, как послышались сдержанный, суровый мужской плач и басовитые причитания. Навстречу конно-пешей группе поспешал пожилой крестьянин в полосатых оранжево-зеленых штанах и высокой меховой шапке, на которой болталась какая-то медаль.
– Здравствуй, твое сиятельство, а вот не изволишь ли откушать и выпить с дороги, а жены и девы наши все как одна ушли на ярмарку...
– Вот незадача, – сказал маркграф и подмигнул Дерябе. Потом ухватился за крышу ближайшей хижины и покинул седло. – Врет староста, – сказал он спутникам. – Какая нынче ярмарка, когда птица Шарах еще не выла?
Тут он вспомнил насчет подковы и потребовал кузнеца.
Староста смущенно потупился и почесал ручищей щетинистый лоб.
– Не изволь гневаться, только наш кузнец, в столице по королевскому указу побывав, как бы умом решился: закрылся в кузне с подмастерьями и кует там счастия ключи.
– Чего кует? – удивился Миканор.
– Счастия ключи. Для воров, должно быть. Король им там какую-то волшебную песню пропел, вот он и кует. И вообще теперь в деревне он главный, а не я...
– Вздор какой, – сказал маркграф. – Разве мало кузнецам почета и без того?
Староста только руками развел шестипалыми. Миканор велел подать себе бочку горячей воды для мытья, причем желал мыться непременно на улице, а староста дерзко доказывал, что в помещении куда удобнее и ветерком не ознобит. Но маркграф настаивал, пришлось сделать по его.
Покуда рыцарь омывал усталые члены свои, староста по-свойски объяснил Шмурло и Дерябе, что живут здесь люди беззащитные, так как барон ихний, по слухам, сгинул в Макуххе наряду с другими, иначе он ни за что не позволил бы порочному маркграфу полоскаться на глазах всей деревни.
– Мне-то что, – говорил староста. – Я своих троих дочек запихал в погреб, а двери еще телегой подпер. Я за людей сердцем болею, хотя от маркграфа этого дети, надо сказать, бывают крепкие и удачливые, но нельзя же так-то... Вон, гляди, гляди, как глаза-то сверкают!
И верно, за окнами, за дверными щелями то и дело вспыхивали любопытствующие огоньки.
Вернулся из бочки маркграф и немедленно стал допытываться у старосты, нет ли поблизости странствующих торговцев рабами. Староста отвечал, что нет и давно не было, а есть зато трактир, где сиятельного гостя и спутников его угостят как полагается и предоставят удобный ночлег в отдельном помещении. Миканор все никак не торопился завернуться в принесенную махровую простыню, повергая мужчин в бессильную зависть. Староста под видом почтительной заботы помог ему, отчего глаза, горящие по щелям, изрядно потускнели.
Трактир был чистый и просторный, в него набилось много деревенского люда, поскольку маркграф прибыл без войска и можно было не опасаться, что погонят в шею. Женщин в трактир, разумеется, не допустили, хотя визгу было много. Крестьяне восхищались плащами из шкуры голяка; потом один из них, бритоголовый крепыш, покопался в бороде и поднес к глазам Дерябы палец с небольшим насекомым – точной копией побежденного чудовища.
– У нас-то они вон какие, – объяснил он. – А там, за Рыхлой Водой, конечно, ему лучше не попадаться, – и казнил букашку между ногтями.
Наиболее бдительные стали требовать от Дерябы и Шмурло сведений о том, кто они такие и откуда. Маркграф горячо уверял, что оба ходят у него в пажах с раннего детства, но назвать имена затруднился и заорал, что негоже простолюдинам лезть в господские дела. Пришлось представиться самим, а Шмурло присовокупил, что оба они – советские специалисты, прибывшие работать по контракту с дружественным правительством Листорана, и всякому, кто их обидит, придется очень плохо на международном уровне. – Тогда ясно, – сказал бритоголовый. – Вы вроде тех, что в прошлом году через деревню проходили, брагу скоропостижную научили нас делать... Точно, вашей они породы, вот и ноздри такие же...
– Стоп! – встрепенулся Шмурло. – Это государственные преступники! Только почему же в прошлом году? Мы же от них едва на полдня отстали!
– Вы, может, и на полдня, – сказал бритоголовый, – а у нас они были в прошлом году. Но люди они не простые. Вот Итап их провожал самолично...
Человек, назвавшийся Итапом, охотно рассказал, как сердечно попрощался с Рыло и Гидролизным за околицей, и было вот что: чем дальше уходили крамольные слесаря, тем выше ростом они казались, и кабы не пошла дорога под уклон, то доросли бы и до самого неба. Деряба и Шмурло переглянулись. Мозги их отупели от постоянного удивления.
– А какого характера разговоры они тут вели? – спросил Шмурло.
– Характеры у них хорошие, всем бы такие, – ответил бритоголовый. Он был мужик как мужик, только посередине черепа у него находилось застекленное отверстие, в глубине которого мигал в такт словам лиловый огонек. – Наш барон хотел было их повесить, но они сами кого хочешь повесят. Барон видит, что деваться некуда, и открыл винные погреба... Ну, тут вы нам не поверите, сколько выпито было... Старики говорят, что и не люди это вовсе, а...
– Отчего же? – перебил Шмурло. – Этому-то как раз поверим, человеку доверять надо, таков наш девиз. Так о чем они говорили с бароном, к чему последнего склоняли?
Но тут подали еду. Деряба подумал: «Если простой народ так питается, что же у начальства на столах?»
Маркграф ел жадно да так много, словно с голодного острова приехал. И запивал все ведрами воды. Деряба забеспокоился, не станет ли худо новоявленному другу, и шепнул об этом бритоголовому.
– Вы люди пришлые, не знаете, – сказал тот. – Он же за себя и за коня ест. У баронов наших, видишь ли, кони особые, они даже и не кони совсем, они для баронов все равно что лишние ноги...
– Понятно, – сказал Деряба и схватился за голову.
– Только нынче остались кони без всадников, – продолжал бритоголовый. – Их и в хозяйство не употребишь, и на мясо не пустишь – это же все равно что человечину есть... Говорят, в Макуххе все баронские кони так и стояли в королевских конюшнях, покуда все не околели. Они же такие, что без хозяина двинуться не могут...
– Где же хозяева? – спросил Деряба.
Бритоголовый хотел было ответить, но тут все посетители трактира, словно истосковавшись по свежему слушателю, наперебой принялись рассказывать о страшных событиях в столице, начавшихся при новом короле.
Глава 11
Люди в Макуххе по-разному оценивали резню, организованную во дворце. Многие говорили, что дать окорот баронам надо было давно, но не до такой же степени! Купцы и лавочники откровенно радовались, что не придется больше платить пошлину на баронских землях, и славили решительность Виктора Панкратовича.
Из уст в уста передавался слух о том, как известный Раман из Саратора успел-таки, пользуясь своей знаменитой ксивой, расстроить желудки бросившихся на него убийц и уйти с конем безвредно, чтобы и дальше сочинять клеветнические песни и баллады.
Сам король долго пребывал в угнетенных чувствах, но потом решил, что мертвых все равно не воротишь, а с феодальной раздробленностью надо кончать.
«Правда, могут сказать, что я пошел на поводу у местнических настроений, – рассуждал Виктор Панкратович. – Зато в нерешительности и оппортунизме не обвинят. Верно, не надо было мне в зал выходить... Бр-р! Но храпеть на пленарном заседании – это, знаете ли, прямой вызов. Кстати, Ливорверта этого надо бы бросить куда-нибудь на низовку, с глаз подальше – мужик опасный и самостоятельный».
Виктор Панкратович посоветовался с герцогом Тубаретом насчет графа, и Тубарет заверил, что никаких проблем с графом вовсе не предвидится. И верно, вечером того же дня герцог торжествующе швырнул голову Ливорверта прямо на королевский письменный стол.
Хорошо тому живется,
Кто лишился головы:
И не естся, и не пьется,
И не ходится, увы!
И Виктор Панкратович, к удивлению своему, обнаружил, что вид отрубленной головы вовсе не вызывает у него отрицательных эмоций и стрессового состояния. Востромырдин распорядился издать указ, согласно которому граф объявлялся главой баронского заговора, инспирированного западными спецслужбами. Страшась неизбежного в таких случаях разоблачения, негодяй уничтожил своих сообщников как опасных свидетелей, но король без труда разгадал его коварство и подверг высшей мере социальной защиты. Канцлер Калидор окончательно уверился, что новый повелитель – воистину государственный муж и Листорану неслыханно повезло. Правда, со смертью графа оборвались и все связи с листоранскими разведчиками в сопредельных государствах, но тогда король об этом вовсе не думал.
К тому же стали приходить тревожные сообщения с мест. Оставшиеся без баронов крестьяне кое-где стали подниматься с оружием. Одни желали отомстить узурпатору за доброго хозяина, другие – расправиться с родней хозяина злого, чтобы и духу баронского не осталось.
– Необходимо поддержать товарищей повстанцев, – сказал король. – Деньгами, оружием, военными советниками.
– Но, государь, – попробовал возразить Калидор, – это же наши крестьяне! Их усмирить надобно.
– Узко мыслишь, товарищ Калидоров! – рассмеялся король. – Помнишь, что я тебе про Остров Свободы рассказывал на последнем едином политдне? Мы должны повсеместно поддерживать национально-освободительное движение, проявлять поистине братскую солидарность со всеми борющимися массами. В этом, и только в этом, наша сила. Возьмем, к примеру, товарища Луиса Эмилио Рекабаррена, деятеля коммунистического и рабочего движения Латинской Америки...
До сих пор все поступки и решения короля вели к лучшему, и Калидор, поборов сомнения, отдал соответствующие распоряжения.
Канцлер вообще выказал себя, несмотря на преклонный возраст, чрезвычайно гибким государственным деятелем, лишенным не только совести, но и других предрассудков и предубеждений. Программные задачи партии схватывал он, казалось, на лету, текущий мимо него момент понимал неизменно правильно, а главное – быстро овладел основами партийного строительства, начав возводить разорительный для казны собственный дворец за городом. Специально для своего повелителя он предложил ввести в число общенародных праздников и День работника престола, чем вызвал у Виктора Панкратовича самые теплые чувства. Да и то сказать, старик Калидор канцлерствовал уже при третьем короле и всегда был незаменим.
Предшественником Востромырдина на троне был тренер по хоккею с шайбой из города Кушки, чрезвычайно страдавший из-за отсутствия льда в Замирье. От него остались только упоминавшиеся уже боевые клюшки и боевой клич «Шайбу! Шайбу!», приводивший в ужас агрессивных соседей. А до тренера Листораном правил тишайший рязанский краевед, которого вытащили из «столыпинского» вагона, следовавшего на Колыму, – тот вообще всего боялся и ничему не перечил, но внес, правда, огромный вклад в здешнюю географическую науку.
Несколько смутило абсолютиста Калидора королевское заигрывание с кузнецами. Зачем было отрывать их от дела, организовывать всякие слеты, форумы, школы передового опыта? Что это за Счастия Ключи и Щит Родины? Кузнецы и без того слишком много о себе понимают, а тут еще король внушает им, что они эти... гегемоны...
«Мне бы таких старичков в аппарат побольше – я бы наделал делов!» – думал про соратника Виктор Панкратович.
Удивительное дело, но Востромырдин совершенно не испытывал ностальгии, свойственной, как известно, даже распоследней белоэмигрантской сволочи. «Видно, я и впрямь здешний кадр, – решил король. – Может, я и ЦК теперь неподотчетен и пользуюсь правом экстерриториальности?» Но испытывать судьбу не хотелось: вдруг да этот Калидор никакой не Калидор, а крупный советский разведчик Судоплатов? Сделаешь неверный шаг – тебя и ткнут ядовитым зонтиком куда следует...
Поэтому перед предполагаемыми телекамерами был Виктор Панкратович необыкновенно лоялен, да и звонков по деревянным телефонам можно было ожидать в любую минуту. Пришлось посадить в приемную секретаршу.
– Да пострашнее найдите, – распорядился Виктор Панкратович. – Чтобы аморалку не приписали.
Приказ был выполнен столь буквально, что, войдя в собственную приемную, король потом трое суток заикался, а зеленый гребень на голове поседел.
– Ты чего, государь? – искренне изумлялся Калидор. – Это же обыкновенная степная хопуга. Она поумнее иного человека бывает. А что зубы шевелятся, так ведь и она жить хочет.
В большое замешательство пришел великий герцог Тубарет, на радостях назначенный главнокомандующим. Войско в Листоране состояло в основном из баронских дружин и собиралось в случае войны, а теперь поди собери! Слабо его утешали и рассказы короля про Чапаева и маршала Жукова.
– Где же мы столько народу на убой наберем? – сокрушался полководец. – Мы же не кирибеи какие-нибудь – по сотне детей в шалаше у каждого! Листоранцы никогда числом не брали, а только выучкой...
– Учиться военному делу настоящим образом! – напомнил король известный завет.
– У кого – у Литяги покойного? – горевал Тубарет. – Конницы теперь нет, пехоты нет...
– Хочешь мира – проводи политику мира, борись за эту политику! – сказал король другой завет.
– Легко сказать – борись! Разве ты не знаешь, что после смерти рыцаря не только что конь никуда не годится, но и оружие его, и доспехи в прах рассыпаются?
– Оружием нам помогут, – уверенно сказал Виктор Панкратович. – Палестинцам помогают, а нам тем более помогут.
– Железным оружием?
Виктор Панкратович прикусил язык. В самом деле, поди докажи в международном отделе, что оружие здесь нужно специальное, из дюраля или титана! А титановый меч, поди, дороже «калашникова» обойдется...
По образованию Виктор Панкратович считался металлургом, и очень его смущало, что кузнецы в Замирье вовсе не машут молотами и даже не разводят огня, а приговаривают только секретные заклинания да строят пальцами разные хитрые фигуры, в результате чего из куска руды мало-помалу возникает добрый клинок. Но ведь сколько времени на это уйдет!
– Так, – сказал король. – Кто у нас враг номер один?
– Ты же знаешь, государь, что Аронакс.
– Хорошо, – сказал Виктор Панкратович. – А кто там у них королем?
– Скопидар Пятнадцатый, грызи его хопуга!
