Текст книги "Произведения"
Автор книги: Михаил Салтыков-Щедрин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 50 страниц)
Те же и Баев.
Баев (входя, останавливается в дверях). Прикажешь, что ли, сударь, Прокофья-то Иваныча принять?
Иван Прокофьич молчит.
Полно, сударь! ведь уж и гроб у тебя за плечьми стоит, а зла все позабыть не можешь! Иван Прокофьич! Ведь он от твоего же чрева плод… пустить, что ли?
Иван Прокофьич (в раздумье Лобастову). Принять, что ли, Андрей Николаич?
Лобастов. Как хочешь, любезный друг!
Живоедова (Лобастову). Да ты что же, сударь, на все стороны егозишь! А ты прямо говори, принимать или нет!
Настасья Ивановна. Охота вам, папенька, со всяким мужиком разговаривать! велите его прогнать, да и все тут…
Баев. Больно уж ты востра, как посмотрю я, сударыня, ведь Прокофий-то Иваныч тебе братец! Так ты нечем папыньку-то сомущать, должна бы по-христиански на мир ею склонить… Видно, и взаправду, сударыня, светопреставленье приходит – достанется тебе на том свете на орехи!
Настасья Ивановна. Что это, папенька, у вас всякий приказчик наставленья читать смеет! Я Семену Семенычу скажу, что у вас благовоспитанной даме в доме быть неприлично…
Иван Прокофьич. Не тронь ее, Прохорыч!
Баев. Больно она у тебя, сударь, волю с супругом-то взяли! Я бы этакую егозу взял бы да, поднявши бы рубашоночку, зелененькой кашкой так бы накормил… право слово бы накормил!
Живновский (забывшись). Молодец старичина!
Настасья Ивановна. Ну, вы еще что тут? Невежа!
Баев. Так вели ты его, сударь, к себе на глазки пустить! Вспомни ты, Иван Прокофьич, давно ли ты сам из звериного-то образа вышел? Давно ли ты палаты-то каменные себе выстроил? Давно ли тебя исправник таскал, да не за волосики, а все за бороду – так, стало быть, и у тебя, сударь, борода была!
Иван Прокофьич (с сердцем). Полно врать, дурак!
Настасья Ивановна. Это ужас! даже слушать тошно!
Баев. Вспомни родителя-то своего! Вспомни, как он, умираючи, тебе наказывал: «Ванька! паче всего браду свою береги!» Не зверь же он был, а человек, да такой еще человек, что, кажется, нынче и не родятся такие-то! Вспомни, как он жил! Не скобливши лица, так и в гроб лег, да и опояску тоже завсегда ниже пупка опущал!
Леночка. Ах, papa, какие непристойности!
Лобастов. Ничего, душечка, потерпи.
Живоедова. Да уйми ты его, Иван Прокофьич!
Иван Прокофьич молчит.
Баев. Вспомни, сударь, и про супругу свою Феклисту Семеновну, как она, сердечная, убивалася, когда ты браду-то свою князю власти воздушныя пожертвовал! От этой от прихоти твоей она, может, и в гроб пошла!
Настасья Ивановна (Леночке). Ах, ma chère, какое невежество!
Баев. Каких, сударь, тебе еще примеров надо?
Лобастов. Ты видишь, Прохорыч, что Иван Прокофьич в здоровье слаб.
Живоедова. Да я и не допущу – разве уж через мое грешное тело перейдет Прокофий Иваныч!
Баев. Не блажи, сударыня.
Иван Прокофьич (взволнованно). Прохорыч!.. Я теперь… нездоров… право!
Баев. Растопи ты, сударь, свое сердце! ведь он прихоть твою исполнил, нарядился, как ты желал… допусти же ты его до себя, дай хоть глазки-то свои закрыть единородному своему детищу!
Настасья Ивановна. Будто уж, кроме мужика, никто другой и глаза закрыть не может!
Баев. Что хорошего-то будет, как чужие да наемники только и будут кругом тебя, как владыка небесный к тебе по душу пошлет! С чем ты, с какими молитвами к нему, к батюшке, на Страшный его суд предстанешь? Куда, скажет, девал ты Прокофья-то? А я, мол, его на наемницу да на блудницу променял!.. А ведь наемники-то, пожалуй, и тело-то твое, корысти ради, лекарю на наругательство продадут!
Настасья Ивановна. Ты ври, да не завирайся, однако!
Баев. Не егози, сударыня, я дело говорю!
Живоедова (Ивану Прокофьичу). Что ж, Иван Прокофьич, коли вы холопу скверному при себе обижать меня позволяете, так, стало быть, я не нужна вам?
Иван Прокофьич. Полно, Прохорыч, перестань!
Баев. Пустить, что ли?
Те же и Прокофий Иваныч (без бороды и одет в сюртук, впрочем ниже колен).
Прокофий Иваныч (показываясь в дверях). Батюшка!
Женщины пронзительно вскрикивают.
Живоедова (загораживая ему дорогу). Не пущу! не пущу! переступи ты через мое тело, а не пущу!
Баев. Вели, сударь!
Иван Прокофьич (в сильном волнении). Пусти, Анна Петровна! пущай подойдет!
Живоедова отходит в сторону.
Здравствуй, Прокофий!
Прокофий Иваныч входит робко.
Живоедова. Хоть бы Семен Семеныч пришел!
Настасья Ивановна. Этот Семен Семеныч только об добродетели умеет говорить, а вот как нужно когда, его и с собаками ие сыщешь!
Баев (Прокофью Иванычу). Кланяйся, сударь, кланяйся родителю в ножки!
Прокофий Иваныч (падая в ноги). Батюшка! Прости ты меня! Согрубил, власти твоей великой родительской не послушал!
Живоедова. Поздно спохватился, почтенный!
Баев. Блажен муж иже и скоты милует, сударыня!
Иван Прокофьич. Я, Прокофий, ничего… Я зла на тебе не помню… только чего же ты теперь от меня хочешь?.. да ты встань!
Баев. Ничего, сударь, и поползает перед родителем!
Прокофий Иваныч (стоя на коленях). Я, батюшка, ничего не желаю… я прошу вас, как вы немощны, так позвольте только почаще навещать вас… (Кланяется в ноги.)
Настасья Ивановна. Это вы, братец, не худо выдумали.
Иван Прокофьич. Я, брат, не знаю… у меня и в голове что-то мешаться стало… что ж, кажется, это можно? (Смотрит на присутствующих.)
Живоедова. При твоих, сударь, немощах да чужой человек… да он тебя, сударь, из себя только выводить станет!
Иван Прокофьич. Только ты, брат, не часто… я нонче уж не тот, брат… скоро вот умирать начну!
Баев. Что ж, Иван Прокофьич! не чужой человек! Если что и непригожее увидит, как сын простит.
Иван Прокофьич. Да ты встань, брат!
Прокофий Иваныч. Мне, батюшка, не вставать, а помереть бы у ног ваших следовало за все мои грубости!
Иван Прокофьич. Ничего… это дело прошлое! вставай!
Прокофий Иваныч встает.
Настасья Ивановна. Позвольте, братец, посмотреть на вас, как вы изменились!.. сестрица Мавра Гарасимовна, я думаю, вне себя от удовольствия… Вы из Петербурга, конечно, платье свое выписывали?
Баев. Экая ты заноза, сударыня!
Прокофий Иваныч (кланяясь). И не того достоин я, Прохорыч, за мои прегрешения! (Кланяется отцу.) Как я в окаянстве своем родительскую волю презрел…
Лобастов (треплет Прокофья Иваныча по плечу). Это ты хорошо сделал, что очувствовался… Поцелуемся, брат.
Прокофий Иваныч. Покорно благодарим, ваше превосходительство!
Целуются.
Живновский (подходя с рюмкой водки). За ваше здоровье, Прокофий Иваныч! (Пьет.)
Иван Прокофьич. Ну, что нового в городу делается?
Прокофий Иваныч. Мы, батюшка, люди слепенькие, если что и делается, так, можно сказать, мимо нас все проходит… в опчествах больших не бываем… (Кланяется.)
Иван Прокофьич. Ну, как торги?
Прокофий Иваныч. Какие наши торги-с! Конечно, по милости вашей, насущный хлеб иметь можем-с… платочков да ситчиков рублика на три в день продашь, и будет целковичек на пропитанье.
Иван Прокофьич. С малых делов к большим привыкают. Я и сам по крупицам, брат, собирал.
Прокофий Иваныч. Это конечно-с.
Иван Прокофьич. Как малым доволен будешь, так с большим совладать не мудрость… это первое правило!
Прокофий Иваныч. Мы вашими милостями много довольны, батюшка… по грехам своим и не того еще заслуживаем!
Баев. Кланяйся, сударь!
Иван Прокофьич. Не нужно! Я, брат, этого не люблю; это все мужицкая привычка… Ну, как Мавра Гарасимовна?
Прокофий Иваныч. Слава богу-с. Сокрушается только, батюшка.
Иван Прокофьич. Ну приведи ее как-нибудь… сумеречками… посмотрю я на нее.
Настасья Ивановна (язвительно). И к нам, братец, уж приезжайте… сделайте ваше одолжение! Нам так приятно будет познакомиться с сестрицей… мы слышали, она такая милая!
Баев (Ивану Прокофьичу.) За красоту, сударь, и взял ее!
Живновский (в сторону). Да, бабенка лакомая! черт их знает, как эти расколки делают, а прехорошенькие!
Иван Прокофьич. Слышал, брат, слышал.
Прокофий Иваныч. Помилуйте, батюшка, какая у неё красота! Конечно, для нас, худых что называется, по Сеньке и шапка… (Кланяется.)
Живоедова (Ивану Прокофьичу). Только где ты, сударь, эту Сенькину шапку принимать будешь? Ведь к тебе, сударь, господа хорошие ездят, а она поди в телогрее ходит, да и платка-то у ней носового еще не заведено! Ну, как кто ее в хороших-то горницах увидит: «А это, скажет, что, мол, за панёвщица!» – «А это, мол, дочка моя!..» Полно, сударь! только страмиться на старости лет!
Живновский. Это ничего, сударыня. Древние российские царицы завсегда в телогреях ходили…
Живоедова. Так то, сударь, царицы! Ты вот только без ума перебиваешь меня завсегда… (Ивану Прокофьичу.) Воля, сударь, твоя, а я ее дальше кухни не пушу!
Иван Прокофьич. Ты, Прокофий, приводи ее сумеречками… (Вздыхая.) Я, брат, человек невольный…
Лобастов. А ну, Прокофий Иваныч, выпьем-ка, брат, на радости! (Подносит ему рюмку водки.)
Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше превосходительство, мы много довольны… (Кланяется и не берет.)
Живновский. А что, видно, претит хлебное! вот она где познается искренность-то!
Живоедова (с иронией). Уж где ему хлебное вино пить!
Иван Прокофьич. Пей, братец!
Баев. Пей, сударь! Вот и я тоже християнин, а пью же.
Прокофий Иваныч дрожащими руками берет рюмку и выпивает.
Живоедова. Поди, чай, он, отсюда домой пришедши, в баню сходит, чтоб только грех-то с себя этот смыть, что в таком поганом месте был.
Живновский (Лобастову). А это именно доложу я вашему превосходительству, что водка во многих случаях пробный камень. У меня был приятель исправник, так он, бывало, даже для шутки мне показывал: «А хочешь, говорит, посмотреть, который в вере тверд?» – и подзовет к себе да нальет ему рюмку водки: «Выпей, брат!..» Так ни за что не выпьет, хоть вы на куски его режьте!
Те же и Фурначев.
При виде его Прокофий Иваныч отходит несколько в сторону.
Фурначев. Папеньке честь имею свидетельствовать мое глубочайшее почтение! (Целует у него руку.) Как изволите в здоровье своем находиться? Генерал! как поживаете!
Настасья Ивановна (указывая на Прокофья Иваныча). Не видишь, что ли? посмотри!
Фурначев. А! и вы, братец, здесь? (К Ивану Прокофьичу.) Вам, конечно, неизвестно, папенька, что вчера Прокофий Иваныч вас за полтораста тысяч продавал!
Баев. Полно, сударь, врать-то!
Прокофий Иваныч. Помилуйте, ваше высокородье!
Иван Прокофьич. Как продавал?
Фурначев. Точно так-с. Пришел вчерась ко мне и говорит: «Устройте, говорит, так, чтоб тятенька – извините, папенька, это его собственное выражение – духовной не оставлял, так я, говорит, вам полтораста тысяч отдам». Право-с! Я еще с ним поторговался немного, а то бы за сто тысяч продал!
Все смеются.
Иван Прокофьич. Так вот, брат, ты как!
Прокофий Иваныч (падая в ноги к старику). Помилуйте, батюшка, этого никогда не бывало!
Фурначев. Мне, папенька, лгать не из чего-с. Я в этих ихних дрязгах по наследству вмешательства не имею. Меня чем бог самого благословил, тем я и доволен, потому что знаю, что ничто так жизнь человеческую не сокращает, как завистливый взгляд на чужое достояние. Что папеньке будет угодно, по милости своей, мне назначить, я всем буду доволен, а если и ничего не назначат, и тут роптать не стану, а пролию печаль мою ко господу, потому что на это власть их родительская… Только мне вот что обидно будет, если, помимо людей достойных, достанется все тебе, который, кроме черной неблагодарности, ничем другим не заплатил за все благодеяния…
Иван Прокофьич. Это ты справедливо, Семен, говоришь.
Фурначев. Кто тебя родил? Кто тебя воспитал? Кто тебя человеком на свет пустил? И чем же ты заплатил за это? тем, что родителя своего готов на площади с аукционного торга продать? Нет, воля ваша, папенька, а я не могу, не могу его видеть!
Баев. Ах, Прокофий Иваныч, Прокофий Иваныч! как же ты это так родителя-то своего за грошик отдать хотел!
Прокофий Иваныч. Не было этого, батюшка!
Фурначев. Ты говоришь: не было… А кого я вчерашнего числа при Станиславе Фаддеиче уличал? Кого я вчера при собственном твоем сыне страмил? Настасья Ивановна! говори, сударыня! при тебе это было?
Настасья Ивановна. А кто тебя знает? Кабы ты говорил понятнее, так точно я могла бы знать, а то все околесицу такую плетешь… Ругался – это я помню, что ругался!
Иван Прокофьич (иронически). Так ты, значит, отца своего продать захотел!
Прокофий Иваныч стоит склонивши голову.
Так зачем же ты сюда пришел? Если ты в наследники втереться хотел, так ведь это умеючи надо сделать… глуп, брат, ты!
Живоедова. Злость-то в сердце велика, да ума-то вот нет!
Лобастов. Нехорошо, брат Прокофий Иваныч! не ждал я этого от тебя!
Фурначев. Ведь вы то возьмите, ваше превосходительство, что и дикие – и те к отцам своим уважение имеют!
Лобастов (указывая на Живновского). Вот он сказывал, что сам собственноручно отцу своему лоб забрил!
Настасья Ивановна. Что это, Андрей Николаич, вы все какие небылицы рассказываете!
Иван Прокофьич. Господи! да неужто ж и в самом деле вы, как праздника светлого, ждете не дождетесь, пока я издохну! Откупаться мне, что ли, от вас надобно, чтоб вы в глаза-то мне не смотрели да над душой у меня не сидели! Ведь вы, чай, и умереть-то мне порядком не дадите, так тут и передеретесь все… (Задыхающимся голосом.) Да отстаньте, отстаньте вы от меня, черти этакие!
Фурначев. Вы, папенька, напрасно себя беспокоите! Человек он внимания не стоющий, а не то чтоб из себя по этому случаю выходить.
Иван Прокофьич. Я вообще, сударь, говорю!
Живновский (в сторону). Пиль, Семен!
Иван Прокофьич (сыну). Что ж ты стал? (Замахиваясь на него палкой.) Вон отсюда! Счастлив твой бог, что я ходить не могу! (Закашливается.)
Живновский. Это значит в три шеи, без комплиментов, из гостей провожают!
Иван Прокофьич. Господи! не поразит же господь громом таких Каинов! Да ступай же ты, аспид ты этакой!
Лобастов. Ступайте, Прокофий Иваныч! Бог милостив, перемелется когда-нибудь…
Живоедова. Ступай, ступай, пока бока целы!
Фурначев. Это тебе урок, любезный! Если б тебя смолоду учили, ты знал бы, что нет гнуснее порока, как лицемерие и неблагодарность!
Прокофий Иваныч молча уходит.
Баев (вздыхая). Видно, и мне на печку идти! Эхма! попутали тебя деньги, Иван Прокофьич! (Уходит.)
Те же, кроме Прокофья Иваныча и Баева.
Лобастов (Ивану Прокофьичу). Ты, дружище, успокойся; не стоит он того, чтоб кровь из-за него портить.
Фурначев. Вы, папенька, то посудите, каково мне-то вас таким образом огорчать! И то уж я целое утро сегодня все думал, сказывать ли мне… чтоб, то есть, не огорчать вас понапрасну… Однако рассудил, что он ведь таким образом достойным людям повредить в вашем мнении может – за что же-с!
Иван Прокофьич. Это ты хорошо сделал, Семен, что сказал.
Лобастов. А коли по правде сказать, Иван Прокофьич, так ты сам, дружище, виноват маленько…
Иван Прокофьич; Я-то что ж?
Лобастов. Да так, ничего… Мое дело тут сторона…
Иван Прокофьич. Да говори же, коли начал.
Лобастов (останавливаясь против него). Отчего бы тебе, например, духовной не сделать! По крайности, всякий бы знал, при чем он состоит!
Живоедова. Уж и как бы хорошо-то было!
Живновский. Святое дело!
Лобастов. Конечно, любезный друг, ты еще в силах… ну, а как тово?.. ведь он Гаврюшеньку-то в ту пору без куска хлеба оставит!
Леночка. Ах, боже мой!
Живоедова. Да и нас, старых твоих слуг, без рубашки из дому выгонит… Ты, сударь, пойми, что мы двадцать пять лет подле тебя жили, мало ли тоже плоть твою утешали! Урезонь ты его, Андрей Николаич!
Настасья Ивановна. Конечно, папенька, что это за невежество такое! Будто уж как духовную напишете, так тут и смерть вам! Что за понятия гадкие!
Иван Прокофьич (Лобастову). И ты, брат, заодно со всеми!
Лобастов. Да я, любезный, дело тебе говорю! Мне что? я тут сторона… только нужно же тебе сказать, а там как хочешь! Вот хоть у Семена Семеныча спроси, он то же скажет.
Фурначев. Как, ваше превосходительство, я тут ничего не могу… я так даже скажу, что у меня и язык не повернется, чтобы что-нибудь посоветовать! Папенька сами рассудок имеют и могут, значит, сами понимать, что кому следует по делам его, а советовать – значит совесть папенькину насиловать – это не в моих правилах, ваше превосходительство!
Лобастов (в сторону). Знаем мы твои правила!
Фурначев. Мое дело было указать папеньке, какая ему угрожает опасность со стороны Прокофья Иваныча, – и я это сделал! сделал для того, чтобы совесть моя не могла меня упрекнуть, что я, знавши такое дело, не изобличил его, не вывел его, так сказать, на публичное позорище!
Живоедова (Фурначеву). Что ж ты уперся-то, сударь!
Настасья Ивановна. Да что вы его слушаете, Анна Петровна! известно, он говорит для того только, чтоб самому себя потешить.
Фурначев. Ты, сударыня, женщина и потому, конечно, понять этого не можешь… Папенька! если вы желаете моего мнения, то я считаю священной моей обязанностью доложить вам, что так как состояние ваше все благоприобретенное, то вы совершенно вправе действовать по внушению вашего сердца… Как бог вам на душу положит, так и поступайте! (В сторону.) Все равно духовной не сделает.
Те же и Гаврило Прокофьич (входит встревоженный).
Гаврило Прокофьич. Здравствуйте, дединька! (Подходит к руке.)
Живоедова. Поговори хоть ты с дединькой, Гаврюшенька! духовной не хочет сделать, всех по миру пустить хочет! ступайте, говорит, вы в чужие люди, не хочу, говорит, я знать вас!
Гаврило Прокофьич. Свинство это с вашей стороны, дединька!
Живновский. Огрел сразу!
Иван Прокофьич. Эй, не балуй, Гаврило!
Гаврило Прокофьич. Ну, да черт с вами, делайте что хотите… (Вполголоса Лобастову) Генерал! Мне два слова сказать вам нужно.
Леночка. Что же вы даже не подойдете ко мне, мсьё Габриель… ведь это даже стыдно.
Гаврило Прокофьич. Извините, я не об том теперь думаю.
Леночка. Ах, боже мой! он не о том думает!
Лобастов. Отстань, сударыня, такое ли теперь время!
Отходит в сторону с Гаврилом Прокофьичем и начинает шептаться.
Иван Прокофьич. Вот какие времена пришли! Правду говорят, что нет человеку врага больше, как свои же кровные! И чем я согрешил перед вами? Тем разве, что по копеечке целую жизнь сбирал, не щадя ни живого, ни мертвого… Господи! каково-то будет мне перед престол твой предстать! Там ведь все эти обиженные да пущенные по миру и отдыха-то, чай, не дадут! (Задумывается.)
Живновский Это воображение одно, Иван Прокофьич!
Гаврило Прокофьич (вполголоса). Как же бы предупредить-то его?
Лобастов. Право, ума не приложу.
Входит лакей.
Лакей. Леонид Сергеич Разбитной приехали.
Иван Прокофьич. Господи! как же я в халате-то приму!
Живоедова. Ничего, сударь, не взыщет. Проси!
Лакей выходит.
Лобастов (в сторону). Ну, кажется, приближается дело к развязке… только бы вдруг не умер!
Те же и Разбитной.
Разбитной. Почтеннейший Иван Прокофьич! князь поручил мне осведомиться о вашем здоровье… (Гавриле Прокофьичу.) Bonjour, mon cher.[190]190
Здравствуйте, мой милый.
[Закрыть]
Иван Прокофьич. Очень благодарны его сиятельству за внимание… плохо, сударь, очень плохо!.. Гаврюшенька!
Гаврило Прокофьич. Сейчас, дединька. (Хочет идти.)
Разбитной. Не трудитесь, почтеннейший Иван Прокофьич, я на минуту к вам.
Гаврило Прокофьич остается.
Князь поручил мне передать вам, что старания его увенчались успехом… отчасти.
Живновский. Честь имею поздравить, благодетель!
Лобастов (вполголоса Живновскому). Не торопись, брат!
Разбитной. Если я употребляю слово «отчасти», то это еще не значит, чтобы внимание, вам оказанное, было маловажно. Бывают случаи, господа, когда доброе слово начальства дороже всех вещественных изъявлений. Что может быть лестнее, что может быть трогательнее, как прочувствованное и сказанное от глубины души «спасибо»? В этом «спасибо» сказывается какая-то патриархальность отношений, какая-то свежесть и чистота нравственного чувства, без которых самая добродетель немыслима. Конечно, всякий из нас, господа, принося пользу обществу, думает только об удовлетворении законному требованию своего внутреннего чувства, просветленного сознанием долга, и, совершивши душевный подвиг, не ищет никакой иной для себя награды, кроме наслаждения спокойною совестью. Но если при этом встречается еще сочувствие, то удовольствие, доставляемое сознанием принесенной пользы, получает еще более значительное развитие, и, конечно, никакая награда не может быть выше той радости, которая озаряет при этом душу своим тихим светом… Одним словом, я приехал к вам, почтеннейший Иван Прокофьич, объявить от имени князя, что за ваши полезные пожертвования вам прислана признательность начальства… Не сомневаюсь, что вы оцените такое внимание и новыми подвигами на пользу общую оправдаете высокое доверие, вам оказанное! (Подходит к Ивану Прокофьичу и жмет ему руку.)
Иван Прокофьич (едва внятным голосом). Очень благодарен… его сиятельству…
Гаврило Прокофьич. Вы, дединька, не огорчайтесь!
Лобастов. Покорись, брат!
Разбитной. Поверьте, любезнейший Иван Прокофьич, нам очень неприятно, если это вас огорчает. Поверьте, что и князь и я, мы вполне ценим ваши заслуги…
Фурначев. Заслуги папенькины на небесах, Леонид Сергеич!.. Не сокрушайтесь, папенька!
Живоедова (тихо Настасье Ивановне). Больше-то, видно, ничего не будет?
Разбитной (с чувством). Прощайте, почтенный Иван Прокофьич! Прощайте, господа. (Уходит.)
