Текст книги "Меценат"

Автор книги: Михаил Бондаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Затем последовала первая перемена блюд, поразившая гостей своей выдумкой: «На совершенно круглом блюде изображены были по окружности двенадцать знаков зодиака, а над каждым рука кухонного мастера поместила свое, подходящее к нему, кушанье: над Овном – овечий горошек, над Тельцом – кусок телятины, над Близнецами – яички и почки, над Раком – венок, над Львом – африканские смоквы, над Девой – матку свинки, над Весами – ручные весы, на одной чаше которых лежал сырный пирог, а на другой – медовый; над Скорпионом – какую-то морскую рыбку, над Стрельцом – лупоглазую рыбину, над Козерогом – морского рака, над Водолеем – гуся, а над Рыбами – двух красноперок. В середине уложен был медовый сот на куске свежего дерна»[336]336
  Там же. 35.


[Закрыть]. Но как оказалось, все это было выложено на крышке огромного блюда, которую рабы быстренько сняли, и изумленные гости увидели «жирную дичину, вымя свиное, а посредине зайца с крыльями, приделанными так, чтобы походить на Пегаса. По углам блюда, видим, стоят четыре Марсия с бурдючками, откуда бежит перченая подливка прямо на рыбок, а те как бы плавают в канавке»[337]337
  Там же. 36.


[Закрыть].

Следующая перемена блюд была не менее забавной: «Явилась толпа слуг и разостлала на наших ложах ковры, на которых были вытканы сети, облава с рогатинами и всякий охотничий снаряд. Мы не успели еще сообразить, куда направить нашу догадливость, как вдруг за дверьми триклиния поднимался шум неимоверный, и вот уже в комнату влетела и стала бегать вокруг стола свора лаконских псов. За ними внесли блюдо, а на нем лежал огромнейший кабан, да еще с шапкой на голове. На клыках его подвешены были две корзинки из пальмовых листьев с финиками, одна – с сирийскими, другая – из Фив, что в Египте; вокруг теснились крохотные поросята из пропеченного теста, точно они рвались к вымени. Эти были для раздачи в виде гостинцев. Ну а рушить зверя явился… какой-то верзила с бородою, в охотничьей обуви и пестрой коротенькой накидке. Выхватив охотничий нож, он яростно пырнул им кабана в брюхо, после чего из раны вылетела стая дроздов. Но уже стояли наготове птицеловы с клеевыми ловушками, и как те ни метались по триклинию, мигом оказались переловлены. Трималхион велел раздать их, каждому по штуке, и прибавил: «Да вы посмотрите только, какие вкусные желуди подобрал этот лесной свин»[338]338
  Петроний. Сатирикон. 40.


[Закрыть].

После этого Трималхион устроил еще одно представление. По его приказу слуги очистили столы и ввели в триклиний трех белых свиней разного возраста в нарядной упряжке, самую старую из которых Трималхион приказал зарезать и приготовить. Причем исполнено это было с величайшей быстротой, и рабы уже через несколько минут водрузили на стол огромное блюдо с жареной свиньей, что привело всех гостей в немалый восторг. Однако «хозяин стал все пристальнее приглядываться и вдруг разразился: «Что-о? Да никак вепрь этот еще не выпотрошен? Нет же, ей-ей! Вести повара, вести сюда!»[339]339
  Там же. 49.


[Закрыть]. Немедленно прибежал якобы очень испуганный повар, и Трималхион заставил его тут же выпотрошить свинью. И что же? Из разрезанного брюха «полезли колбаски и сосиски».

Чтобы гости немного отдохнули от еды, хозяин вызвал акробатов, которые устроили веселое представление. Затем рабы начали обносить гостей «вазой с записками, а приставленный к этому делу слуга читал, кому какой достается гостинец. «Серебро со свинством» – подан был окорок, на нем серебряные уксусницы. «Ошейник» – был подан кус бычачьей шеи. «Честность и огорчение» – вышли связка чеснока и горчица. «Порей и зверобой» – подали розги и бич. «Лебедь и медянка» – дан соус из лебеды и аттический мед. «Денное и нощное» – кусок жаркого и свиток. «Собачье и свинячье» – поданы зайчатина и окорок. «Буква да мышь, буква да ноги» – принесли гостю камыш, а на нем миноги»[340]340
  Там же. 56.


[Закрыть].

Затем были приглашены актеры и музыканты, и перед гостями разыграли несколько сценок из поэм Гомера, а в финале «был внесен на тяжеленном серебряном блюде целый разварной теленок в шлеме. За ним ворвался Аякс, размахивая, как полоумный, обнаженным мечом; бросившись к теленку, он рубил его налево и направо, искромсал всего и на лезвии меча раздал куски телятины потрясенным гостям»[341]341
  Там же. 59.


[Закрыть]. Некоторое время спустя внезапно потолок затрещал, раздвинулся и спустился «огромный обруч, словно сбитый с огромной бочки, весь увешанный золотыми венками и склянками благовоний. Хозяин велит нам разбирать эти гостинцы, я взглядываю на стол, а тут уж стояло блюдо с пирогами; посреди красовался слепленный булочником Приап и держал в широком переднике всякие плоды и гроздья, поддерживая их обычным для себя способом. Мы не без алчности потянулись было к этой роскоши, когда новое театральное действо освежило наше веселие. Все эти пироги, все плоды при малейшем прикосновении брызгали шафраном, так что терпкая влага достигала до лица. Тогда мы догадались, что это блюдо, столь изобильно и благочестиво напоенное священной влагой, – дань обряду. Мы привстали на ложе и произнесли: «Августу, отцу отечества – слава!»[342]342
  Петроний. Сатирикон. 60.


[Закрыть]. Все эти пироги, начиненные шафраном, не были предназначены для еды, а являлись жертвой богам, обычно приносимой римлянами перед подачей десерта.

После этого эпизода пиршество продолжилось, и Трималхион предложил каждому гостю по жирной курице без костей и гусиные яйца под шапкой. Затем, наконец, последовал десерт: рабы раздали каждому гостю «дроздов из пшеничного теста, начиненных орехами и изюмом. Потом подали кидонские яблоки с торчащими шипами, наподобие ежиков (то есть айву. – М. Б.). Но это еще можно было снести, когда бы не последовало блюдо настолько дикое, что лучше уж с голоду умереть. Казалось, поставлен был откормленный гусь, обложенный рыбой и всяческой дичью; а Трималхион говорит: «Всё, что тут положено, из единой природы создано»[343]343
  Там же. 69.


[Закрыть]. Как выяснилось позднее, это блюдо было целиком сделано только из свинины. Хозяин похвалялся своим замечательным поваром: «Хочешь – из пузыря рыбку сделает, из сала – голубя, из оковалка – горлицу, из окорока – курицу»[344]344
  Там же. 70.


[Закрыть]. Это считалось у римлян верхом кулинарного искусства. Поэт Марциал посвятил одну из своих эпиграмм подобному повару-виртуозу:

 
Настоящий Атрей Цецилий тыквам:
Он ведь их как сынов Тиеста режет,
Раздирая на тысячу частичек.
Только съесть ты успел их на закуску,
Их на первое и на второе,
И на третье тебе предложит блюдо,
И десерт он из них же приготовит.
И лепешки печет из них без вкуса,
Да и слойку из них готовит пекарь,
И те финики, что в театрах видишь,
И состряпать из тыквы может повар
Мелочь в виде бобов и чечевицы;
Он в грибы превратит ее, в колбаски,
В хвост тунца или в маленькие кильки.
Изощряется всячески дворецкий,
Их различными снадобьями сдобрив,
В листик руты Капеллы яства спрятав.
Наполняет он так подносы, миски,
И глубокие чашки, и тарелки,
И считает он роскошью и вкусом
В асе один уложить все эти блюда[345]345
  Марциал. XI. 31.


[Закрыть].
 

Веселье в доме Трималхиона продолжалось. Последовал новый спектакль: «Вдруг являются двое слуг, словно поссорившихся у водоема: во всяком случае, они все еще держали амфоры. Да только, хоть Трималхион и вел разбирательство по их спору, ни один из них не слушал его решения, а всё колотил палкой по амфоре другого. Задетые наглостью этих пьяниц, мы начинаем присматриваться к дерущимся и замечаем, как из амфор сыплются устрицы и ракушки, каковые были собраны слугой, а мальчиком разнесены на блюде. Этим изыскам не уступил изобретательный повар: на серебряной сковородке принес он жареных улиток»[346]346
  Петроний. Сатирикон. 70.


[Закрыть]. После этого гости перешли в баню, где началась безобразная попойка. Пир Трималхиона продолжался до поздней ночи и закончился большим скандалом.

Хотя описание пира Трималхиона может рассматриваться только как веселая пародия, оно все же дает нам некое представление о застольях Мецената. Подобные роскошные пиры, где царили чревоугодие и неумеренность в еде, многие римляне справедливо осуждали. Даже близкий друг Мецената поэт Гораций, сам часто бывавший на его званых обедах, горячо пропагандировал здоровое питание:

 
Слушай же, сколько приносит нам пользы пища простая:
Первая польза – здоровье, затем что все сложные яства
Вредны для тела. Припомни, какую ты чувствовал легкость
После простого стола! Ну, а если возьмешь и смешаешь
Устриц с дроздами, вареное с жареным – сразу в желудке
Сладкое в желчь обратится и внутренний в нем беспорядок
Клейкую слизь породит. Посмотри, как бывают все бледны,
Встав из-за пира, где были в смешенье различные яства.
Тело, вчерашним грехом отягченное, дух отягчает,
И пригнетает к земле часть дыханья божественной силы[347]347
  Гораций. Сатиры. II. 2. 71–80.


[Закрыть].
 

Ему вторит философ Сенека, который столетие спустя с негодованием писал: «Неужели, по-твоему, грибы, этот вкусный яд, не делают своего дела исподтишка, даже если сразу не вредят? Неужели ты думаешь, будто от этого летнего снега не твердеет печень? Неужели ты считаешь, что податливая мякоть этих устриц, раскормленных в иле, не оставляет в желудке тяжелого осадка? Неужели ты полагаешь, будто союзническая приправа (то есть соус гарум. – М. Б.), эта драгоценная сукровица протухших рыб, не жжет соленой жижей наших внутренностей? Неужели, по-твоему, эти гноящиеся куски, что идут в рот прямо с огня, остывают у нас в утробе без всякого вреда? Какою мерзкой отравой потом рыгается! Как мы сами себе противны, когда дышим винным перегаром! Можно подумать, будто съеденное не переваривается внутри, а гниет! Я вспоминаю, что когда-то много говорили об изыскаином блюде, в которое наши лакомки, поспешая к собственной погибели, намешали всё, за чем они обычно проводят день: съедобные части венериных и иглистых раковин и устриц были разделены проложенными между ними морскими ежами, сверху лежал слой краснобородок, без чешуи и без костей. Лень уже есть всё по отдельности – и вот на стол подают то, что должно получиться в сытом животе. Не хватает только, чтобы всё приносилось уже пережеванным!»[348]348
  Сенека. Письма. XCV. 25–27.


[Закрыть]

Меценат не только сам устраивал пиры, но и охотно откликался на приглашения своих друзей. Гораций сохранил поэтическое описание званого обеда у некоего богача Насидиена Руфа, слывшего большим гурманом, на котором присутствовал Меценат с несколькими друзьями и поэтами своего кружка[349]349
  Гораций. Сатиры. II. 8.


[Закрыть]. Пир начался, как и положено, с закуски и вина:

 
Вепрь луканийский при южном, но легком пойманный ветре —
Так нам хозяин сказал. Вокруг же на блюде лежали
Репа, редис и латук – все, что позыв к еде возбуждает:
Сахарный корень, рассол и приправа из винного камня.
Только что снят был кабан; высоко подпоясанный малый
Стол из кленового дерева лоскутом пурпурным вытер,
А другой подобрал все отбросы, какие могли бы
Быть неприятны гостям. Потом, как афинская дева
Со святыней Цереры, вступил меднолицый гидаспец
С ношей цекубского; следом за ним грек явился с хиосским,
Чистым от влаги морской. Тут хозяин сказал Меценату:
«Есть и фалернское, есть и альбанское, если ты любишь»[350]350
  Там же. II. 8. 6-17.


[Закрыть].
 

Затем гостям были предложены различные птицы, устрицы, палтус и камбала, приготовленные так, чтобы никто из гостей не понял их вкуса и не узнал, что они едят[351]351
  В кулинарной книге Апиция есть несколько схожих рецептов: «Блюдо из корюшки без корюшки» (IV. 2. 12), «Соленая рыба без рыбы» (IX. 13.1–3).


[Закрыть]. Когда же всё выяснилось, хозяин решил удивить присутствующих еще одним кулинарным шедевром:

 
Тут принесли нам мурену, длиною в огромное блюдо:
В соусе плавали раки вокруг. Хозяин сказал нам:
«Не метала еще! Как помечет, становится хуже!
Вот и подливка при ней, из венафрского сделана масла
Первой выжимки; взвар же – из сока рыб иберийских
С пятилетним вином, не заморским, однако, а здешним.
А уж в готовый отвар и хиосского можно подбавить,
Белого перцу подсыпать и уксуса капнуть, который
Выжат из гроздий Метимны одних и, чистый, заквашен.
Зелень дикой горчицы варить – я выдумал первый;
Но морского ежа кипятить непромытым – Куртилий
Первый открыл: здесь отвар вкусней,
чем рассол из ракушек»[352]352
  Гораций. Сатиры. II. 8. 42–53.


[Закрыть].
 

Однако гостям не удалось отведать этого замечательного блюда, так как сверху на обеденный стол рухнул пыльный балдахин. Хозяин чуть не расплакался, но его утешили друзья. Когда же он, ненадолго отлучившись на кухню, вернулся, то

 
Следом за ним принесли журавля: на широком подносе
Рознят он был на куски и посыпан мукою и солью.
Подали печень от белого гуся, что фигами вскормлен,
Подали плечики зайца – они ведь вкуснее, чем ляжки.
Вскоре увидели мы и дроздов, подгорелых немножко,
И голубей без задков… [353]353
  ’Там же. 86–91.


[Закрыть]
 

Вот такими были пиры, которые посещал Меценат со своими товарищами.

Где же жил сам Меценат и где он устраивал свои грандиозные пиры? Безусловно, он жил в Риме, а дом имел на Эсквилинском холме. И надо сказать, что среди семи холмов Древнего Рима самую недобрую славу стяжал именно Эсквилин. Этот холм издавна служил кладбищем для рабов и бедняков[354]354
  Там же. I. 8. 8—13.


[Закрыть]. В специально вырытые колодцы (puticuli) без разбора сбрасывали трупы нищих, бродяг и рабов вперемешку с мусором и отходами. При археологических раскопках в 70-х годах XIX века здесь было обнаружено около семидесяти пяти таких прямоугольных колодцев (4 на 5 метров), представлявших собой глубокие шахты, стены которых были выложены каменными плитами. На Эсквилине также нередко проводили казни, и трупы казненных сбрасывали в эти же колодцы, исторгавшие жуткий смрад разлагающейся плоти. При сильном ветре удушливые испарения, постоянно окутывавшие Эсквилин, опускались на город и несли с собой заразу и болезни[355]355
  Platner В. S. The topography and monuments of ancient Rome. Boston, 1911. P. 446; Сергеенко M. E. Указ. соч. С. 21, 211.


[Закрыть].

Поэт Гораций от имени бога Приапа так описывал это страшное место, которое привлекало не столько стаи воронов и голодных бродячих собак, сколько разного рода колдуний и ведьм:

 
Но ни воры, ни звери, которые роют тут норы,
Столько забот и хлопот мне не стоят, как эти колдуньи,
Ядом и злым волхвованьем мутящие ум человеков.
Я не могу их никак отучить, чтоб они не ходили
Вредные травы и кости сбирать, как только покажет
Лик свой прекрасный луна, по ночным небесам проплывая.
Видел я сам и Канидию в черном подобранном платье, —
Здесь босиком, растрепав волоса, с Саганою старшей
Шли, завывая, они; и от бледности та и другая
Были ужасны на вид. Сначала обе ногтями
Землю копали; потом зубами терзали на части
Черную ярку, чтоб кровь наполнила яму, чтоб тени
Вышли умерших – на страшные их отвечать заклинанья.
Был у них образ какой-то из шерсти, другой же из воску.
Первый, побольше, как будто грозил восковому; а этот
Робко стоял перед ним, как раб, ожидающий смерти!
Тут Гекату одна вызывать принялась; Тизифону
Кликать – другая. Вокруг, казалось, ползли и бродили
Змеи и адские псы, а луна, от стыда покрасневши,
Скрылась, чтоб дел их срамных не видать,
за высокой гробницей[356]356
  Гораций. Сатиры. I. 8. 17–36.


[Закрыть].
 

И вот такое страшное место было выбрано Меценатом около 38 года для своего дворца и сада! По приказу Октавиана вся эта территория была засыпана грунтом на шесть метров в высоту, а сверху разбит сад[357]357
  Там же. 7, 14–15.


[Закрыть]. Воздух очистился, и Эсквилин со временем стал считаться самым здоровым местом в Риме, а сады Мецената приобрели широкую известность.

Это были, конечно, не первые и не единственные сады в Риме. Особенно славились сады Лукулла и сады Саллюстия на так называемом Холме Садов (современный Пинчио). Знаменитый полководец, богач и гурман Луций Лициний Лукулл (118—56) разбил свои сады на юго-восточном склоне этого холма в 60 году. Именно он по праву считается родоначальником древнеримского садово-паркового искусства. Его сады украшали не только дикорастущие, но и различные экзотические плодовые деревья, в том числе неизвестная доселе римлянам черешня[358]358
  Плиний Старший. Естественная история. XV. 30. 102.


[Закрыть]. Сады Лукулла также отличались невиданным обилием прекрасных статуй, изысканных ваз и освежающих фонтанов[359]359
  Плутарх. Лукулл. 39; Bowe Р. Gardens of the Roman World. Los Angeles, 2004. P. 7.


[Закрыть].

К востоку от садов Лукулла находились огромные сады Гая Саллюстия Криспа (86–35), знаменитого историка и политика. Они занимали огромную территорию: восточную часть Холма Садов, долину между ним и холмом Квиринал и северный склон последнего. В садах находились дворец Саллюстия, множество статуй и фонтанов, а также протекал большой ручей. Все эти сады не предназначались для широкой публики. Лишь сады Юлия Цезаря за Тибром, перешедшие по его завещанию народу, стали общественным достоянием[360]360
  Светоний. Божественный Юлий. 83. 2.


[Закрыть].

Итак, Меценат разбил на Эсквилине новый сад и около 36–31 годов построил себе большой дворец, ставший на долгие годы его главной резиденцией. Дворец был настолько огромен и роскошен, что даже сам Август, когда заболевал, предпочитал отлеживаться у Мецената[361]361
  Светоний. Божественный Август. 72. 3.


[Закрыть]. Самым высоким сооружением Эсквилина была башня Мецената[362]362
  Гораций. Оды. III. 29. 9—10; Эподы. 9. 5.


[Закрыть], находившаяся в его садах; с ее вершины открывался восхитительный вид на Вечный город и Альбанские горы. Именно с этой башни в 64 году н. э. император Нерон наблюдал за пылающим Римом и декламировал свою песнь «Крушение Трои»[363]363
  Светоний. Нерон. 38. 2; ср.: Павел Орозий. VII. 7. 6.


[Закрыть].

Как выглядели сады Мецената? Для украшения садов римляне обычно использовали самые разные породы деревьев и кустарников, но предпочтение отдавали платану, лавру, дубу, пинии, кипарису, лавровишне, мирту. Часто сажали и фруктовые деревья. Очень любили плюш и аканф, а также различные виды цветов – розы, штокрозы, фиалки, лилии, нарциссы, гиацинты, ирисы, анемоны, астры, маргаритки, маки[364]364
  Bowe Р. Op. cit. Р. 46–47.


[Закрыть]. Очевидно, сам Меценат неплохо разбирался в садоводстве, коль скоро известный римский ботаник Сабин Тирон посвятил именно ему свою книгу «О садоводстве»[365]365
  Плиний Старший. Естественная история. XIX. 57. 177.


[Закрыть]. Кроме того, в сочинении «Десять книг о зодчестве» знаменитого итальянского архитектора и ученого Леона Баттиста Альберти, жившего в XV веке, сохранилось следующее свидетельство: «Сабин Тирон писал Меценату, что муравьев уничтожают, заделывая их выходы морской глиной или золой»[366]366
  Альберти Л.-Б. Десять книг о зодчестве: В 2 т. М., 1935. Т. 1.С. 379 (кн. 10, гл. 15).


[Закрыть]. Судя по всему, в молодом саду на Эсквилине развелось множество муравьев, и они беспокоили Мецената в его дворце, поэтому он обратился за помощью к Тирону как знатоку в этом вопросе.

В садах Мецената, очевидно, были установлены замечательные статуи и ценные мраморные вазы, разбиты прекрасные цветочные клумбы и созданы замысловатые боскеты (группы декоративных деревьев, посаженных особым образом), построены мраморные беседки и небольшие храмики, изящные портики и перголы (навесы из вьющихся растений, защищавшие от солнца), гимнасии и павильоны, а также так называемые диэты – летние столовые, увитые виноградом или плющом. Тенистые портики позволяли защититься в зной от палящего солнца, а в ненастье – от дождя. В них удобно было прогуливаться в непогоду, а по вечерам любоваться закатом солнца. Ту же функцию исполняли обсаженные густыми тенистыми деревьями аллеи. В гимнасиях Меценат, очевидно, занимался спортом: ведь, как известно, он был большим любителем игры в мяч[367]367
  Гораций. Сатиры. I. 5. 48–49.


[Закрыть]. В диэтах он предавался чревоугодию в компании друзей и, возможно, принимал клиентов. Помимо многочисленных фонтанов и нимфеев с прекрасной, кристально чистой водой, в садах был устроен и большой бассейн, воду для которого специально нагревали, чтобы Меценат мог наслаждаться теплым купанием в любое время года, любуясь окружающим пейзажем[368]368
  Дион Кассий. LV. 7. 6.


[Закрыть].

После смерти бездетного Мецената его сады и дворец на Эсквилине по завещанию перешли во владение принцепса[369]369
  Сергеенко М. Е. Указ. соч. С. 21.


[Закрыть]. По возвращении с острова Родос во 2 году н. э. будущий император Тиберий поселился именно здесь[370]370
  Светоний. Тиберий. 15. 1.


[Закрыть]. Позднее император Нерон, сооружая свой знаменитый «Золотой дом», объединил в нем в одно целое Палатинский дворец и сады Мецената[371]371
  Тацит. Анналы. XV. 39.


[Закрыть]. Во II веке н. э. сады Мецената приобрел Марк Корнелий Фронтон – известнейший римский оратор[372]372
  Фронтон. Письма. I. 8. 5. См.: Фронтон. Переписка с Марком Антонином Цезарем. Книга 1. Письмо 8. Фронтон – Марку Цезарю // Памятники позднего античного ораторского и эпистолярного искусства II–V вв. М., 1964. С. 184–185.


[Закрыть].

К сожалению, от былого великолепия эсквилинских владений Мецената практически ничего не сохранилось. Правда, при археологических раскопках на Эсквилине было найдено множество прекрасных статуй, прежде украшавших сады Мецената. Из построек же чудом сохранилась лишь так называемая «аудитория Мецената» – небольшое здание для «рецитаций» (устных чтений), находившееся в глубине сада. Здесь Меценат, очевидно, слушал молодых сочинителей, искавших его расположения, а также своих друзей-поэтов, представлявших ему новые произведения[373]373
  Сенека Старший упоминает риторов и ораторов, искавших расположения Мецената: Сенека Старший. Контроверсии. X. Пр. 8; Свазории. I. 12; II. 20; III. 5 (о Вергилии). См. также шутливые высказывания самого Мецената: Сенека Старший. Контроверсии. IX. 3. 14.


[Закрыть].

Устные чтения впервые стал устраивать писатель и историк Гай Азиний Поллион, близко знакомый с Меценатом. Проходили они следующим образом: автор устраивался перед публикой, сообщал, что за произведение он будет читать, а затем со скромным видом начинал чтение. Особую роль играли правила произношения, понижения или повышения тона в нужных местах. В процессе чтения автор внимательно следил за реакцией публики, чтобы по мимике и жестам понять, как на самом деле принимают его сочинение. Кроме того, приличие требовало, чтобы он, прочитав достаточно большой кусок, периодически останавливался и объявлял, что хочет закончить чтение, тем самым заставляя публику просить его продолжать[374]374
  Гиро П. Указ. соч. С. 243–245.


[Закрыть]. По окончании чтения публика различными способами выражала свое одобрение и начиналось обсуждение услышанного. Каждый из слушателей мог безбоязненно выражать свое мнение и указывать автору на его ошибки.

«Аудитория Мецената» была обнаружена возле улицы Мерулана и раскопана в 1874 году. Она представляет собой прямоугольное помещение (10,6 на 24,4 метра) с черно-белым мозаичным полом, имевшее некогда сводчатый потолок (7,4 метра). Западная часть помещения заканчивается полукруглой апсидой, где расположены скамьи в семь рядов (некоторые полагают, что это нимфей)[375]375
  Нимфей – небольшое святилище нимф, сооруженное над источником. Обычно включало в себя грот, алтарь и небольшой бассейн или водоем. Иногда при нимфеях сооружался павильон с нишей, где помещался медленнотекущий фонтан.


[Закрыть]. Выше скамей в апсиде находятся пять глубоких ниш и еще шесть – в каждой из боковых стен зала. Ниши были украшены прекрасными фресками с садовыми пейзажами (деревья, вазы, фонтаны и птицы)[376]376
  Platner В. S. Op. cit. Р. 465–466.


[Закрыть]. На одной из фресок изображен так называемый «ксист» – плоский сад. «В середине сада большое поле, ограниченное зигзагообразными линиями плетеной балюстрады, передняя его часть занята прямоугольным бассейном, в центре которого фонтан в виде высокой тонкой колонки, стоящей на квадратной базе и поддерживающей вазу. Бьющие из последней струи воды падают в бассейн, в котором плавают птицы. Такие же колонки с вазами стоят в полукруглых выступах, вдающихся спереди в соседние с бассейном поля. Вход сюда из среднего поля ведет через легкие ворота. Здесь помещаются писцины (искусственные водоемы), обложенные зеленым бордюром и, местами, обсаженные кустами. По краям ксиста длинные перголы, покрытые гирляндами. Колонки с гирляндами украшают и всю балюстраду на задней стороне ксиста. Спереди за краем ксиста стоит по треножнику с ножками в виде звериных лап»[377]377
  Максимова М. И. Античные архитектурные сады Италии // Советская археология. 1941. Т. 7. С. 206. Рис. 6а.


[Закрыть]. Не исключено, что на этой фреске как раз и показан один из уголков сада Мецената.

О том, как выглядел непосредственно сам эсквилинский дворец Мецената, практически ничего не известно. Скорее всего, его планировка была традиционной для I века до н. э. Богатые дворцы и загородные имения знати фактически представляли собой сильно разросшиеся традиционные римские дома того времени. Центром такого дома считался атриум – зала с неглубоким бассейном для дождевой воды под проемом в крыше, которая соединяла все отдельные части жилища. В атриуме было принято встречать клиентов и гостей, обсуждать финансовые дела и политические новости. Не менее важным помещением, напрямую соединявшимся с атриумом, был таблинум, который служил кабинетом главе дома, хранившему здесь важные бумаги и деньги в особом сундуке. По сторонам от таблинума симметрично располагались две парадные комнаты-«крылья» (alae), где обычно устраивали гостей или родственников. Здесь же находились в специальных шкафчиках восковые маски предков. Другие комнаты, соединявшиеся с атриумом, служили столовыми или кладовыми. Особое помещение выделялось для кухни. Дома часто были двух– или трехэтажными, но на верхних этажах обычно помещались рабы. Таблинум соединялся с перистилем – внутренним двором, окруженным по периметру крытой колоннадой, центр которого занимал обычно чудесный садик с бассейном, фонтанами и статуями. Вокруг колоннады располагались многочисленные комнаты – столовые (триклинии), спальни, гостиные, библиотеки, ванные, залы для бесед (экседры). Пройдя перистиль, часто можно было попасть в большой хозяйский сад, который иногда тянулся на несколько десятков метров. Излишне говорить, что дома знати обильно украшались мраморными плитами и колоннами, бронзовыми и мраморными статуями, фресками и картинами[378]378
  Гиро П. Указ. соч. С. 146–155; Сергеенко М. Е. Указ. соч. С. 60–63.


[Закрыть].

Для обслуживания огромного дворца необходим был значительный штат рабов-слуг (familia urbatia). Возглавлял их обычно домоправитель – наиболее преданный хозяину раб. Особые рабы заведовали мебелью, постелью, одеждой, парадной посудой, библиотеками, ванными комнатами и пр. Обязательно имелись раб-привратник и раб, встречавший гостей и докладывавший о них хозяину. Нельзя было обойтись в богатом доме без собственных поваров, кондитеров и хлебопеков. Специальные рабы прислуживали за столом, следили за чистотой в доме, сопровождали хозяев на прогулках, несли носилки, служили курьерами и т. д. Часто хозяева приобретали и рабов-педагогов для своих детей, а также рабов, сведущих в медицине. Особый и часто весьма многочисленный штат рабов имелся у хозяйки дома, что позволяло ей удовлетворять все свои женские надобности.

Кроме эсквилинского дворца и сада Меценат владел несколькими роскошными виллами на территории Италии и Греции, а также большим поместьем в Египте. Виллы (летние загородные имения) богатых и знатных римлян поражали своими размерами и роскошью. Места для них выбирали всегда очень тщательно. Обычно это были прохладные долины, склоны гор или живописные берега озер, рек или морей. Существовали и модные места, такие как Тибур или приморские Байи. Сам дом виллы обычно включал в себя многочисленные помещения: атриумы и таблинумы, триклинии и перистили, спальни и библиотеки, бани и кухни, различные комнаты для прислуги и помещения хозяйственного назначения. Вокруг дома разбивался большой сад с беседками, гимнасиями, портиками, птичниками с экзотическими птицами и прочими сооружениями для развлечений хозяина. На территории виллы также нередко рыли каналы, пруды, бассейны, часто служившие садками для дорогих видов рыб. Устраивали многочисленные фонтаны и живописные каскады, украшая их статуями из бронзы или мрамора.

Сохранилось подробное описание двух роскошных вилл Плиния Младшего, жившего, правда, на 100 лет позднее Мецената и занимавшего намного более низкое положение при императорском дворе. Одна из его вилл находилась на морском побережье близ Рима[379]379
  Плиний Младший. Письма. II. 17. 2—26.


[Закрыть], а другая – в Этрурии, у подножия Апеннинских гор[380]380
  Там же. V. 6. 14–40.


[Закрыть]. Вот как описал свою этрусскую виллу сам Плиний Младший в одном из писем: «Усадьба расположена у подножия холма, но вид оттуда словно с вершины: холм поднимается так полого и постепенно, что ты оказываешься на вершине, даже не заметив подъема. Апеннины сзади и довольно далеко; оттуда в любой тихий и ясный день в усадьбу долетает ветер, но не пронизывающий и бурный, а словно уставший и обессиленный расстоянием. Большая часть усадьбы смотрит на юг и словно приглашает солнце, летом с шести утра, а зимой еще раньше в широкий, выступающий вперед портик, куда выходит много комнат; есть по обычаю старины и атрий. Перед портиком цветник; разнообразного вида грядки разделены буксом; вниз от цветника спускается лужок, на котором одно против другого стоят деревца букса, которым придана форма зверей; под ними мягкий, я сказал бы, волнообразно струящийся аканф. Вокруг дорожка, обсаженная низким, разнообразно подстриженным вечнозеленым кустарником, затем аллея в форме цирка, окаймленная буксом, по-разному подстриженным, и низенькими деревцами, задержанными в росте рукой садовника. Всё окружено глинобитной стеной; ее скрывает из вида, поднимаясь словно по ступеням, букс разного роста. Дальше идет луг, не менее замечательный по природе своей, чем все описанное выше по искусству, с которым оно устроено; затем поля, много лугов и виноградные сады. Из портика, в самом начале его выступает столовая; из дверей ее видны край цветника, луга, широкий деревенский простор: из окон по одной стороне часть цветника и выступающие вперед постройки; из окон по другой – густолиственные купы деревьев на соседнем ипподроме. Против середины портика, отступая назад, флигель с маленьким внутренним двориком, осененным четырьмя платанами; между ними фонтан, переполняющий мраморный бассейн, освежает платаны и траву под ними мелкой водяной пылью. В этом помещении есть спальня, куда не проникают ни свет, ни звук; рядом обычная столовая, где обедают в дружеском кругу; она смотрит на дворик, портик и на все то, на что и портик. Есть и другая спальня, в которой от соседнего платана стоит зеленый полумрак; она отделена мраморными панелями: живопись, изображающая ветвистые деревья и птиц на ветвях, не уступает в красоте мрамору. Тут есть маленький ключ, вода которого с очень приятным ропотом падает через множество трубочек в чашу. В углу портика напротив триклиния очень большая комната; одними окнами она глядит на цветник, другими на луг. Под окнами водоем, радующий глаз и слух. Струя воды, низвергаясь сверху, падает вся в белой пене в это мраморное вместилище. Эта комната зимой самая теплая; она залита солнцем, и рядом с ней гипокауст (система отопления. – М. Б.): в пасмурные дни впускаешь горячий воздух, и он греет вместо солнца. Потом просторная веселая раздевальня, дальше комнатка с большим прохладным бассейном. Если захочешь поплавать на просторе или в воде более теплой, то на площадке есть водоем, а рядом колодезь, из которого можешь облиться, если тепло надоест. К этой комнатке примыкает средняя, где солнце всегда готово приветить тебя; в кальдарии его еще больше (он выдвинут вперед): там три ванны, к которым спускаешься по ступенькам; две из них на солнце, третья в стороне от солнца, но не от света. Над раздевальней площадка, где одновременно разные группы могут заниматься разными упражнениями. Недалеко от бани лестницы, ведущие в криптопортик, но еще раньше к трем флигелям: один обращен к тому дворику с четырьмя платанами, другой к лугу, третий поднимается над виноградниками и смотрит в разные стороны света. В начале криптопортика из него выдвинулась комната и глядит на ипподром, на виноградники и горы; рядом с ней другая, открытая солнцу, особенно зимнему; тут же флигель – звено, соединяющее ипподром с виллой. Вот вид спереди. Сбоку на возвышении летний криптопортик; он не то что смотрит на виноградники, а вплотную к ним подходит; в середине его столовая, куда проникает здоровый ветер с апеннинских долин; сзади через очень широкие окна видны прямо виноградники, из дверей видны они же, но через криптопортик. С той стороны столовой, где нет окон, устроена лестница, ее не видно, и по ней приносится все необходимое для обеда. В конце спальня, из которой окинуть взором самый криптопортик не менее приятно, чем виноградники. Под ним находится полуподвальный криптопортик; летом в нем стоит холод; воздуха в нем довольно, доступа ветрам нет, да их и не нужно. За обоими криптопортиками от столовой идет портик, где до полудня холодно, а на склоне дня тепло. К нему примыкают два флигеля: в одном четыре комнаты, в другом три; солнце по ходу своему и освещает их, и оставляет в тени. Эта планировка и эти удобные помещения ничто перед ипподромом. Он весь на виду, и вошедшие сразу и целиком охватывают его взглядом. Он обсажен платанами, а их увивает плющ, и они зеленеют своей листвой вверху и чужой внизу. Плющ пробирается по стволу и ветвям и, перекидываясь с дерева на дерево, соединяет платаны; между ними низенький букс; букс с наружной стороны обсажен лавром, добавляющим свою тень к тени платанов. Прямая широкая дорожка вдоль ипподрома в конце его изгибается по полукругу; его окружают кипарисы; от них ложится густая черная тень; дорожки, идущие внутри кругами, залиты светом; тут растут розы, тут прохладно в тени и приятно на солнце. Кривая дорожка, опоясывающая пестрое многообразие этого полукруга, выпрямляется, но теперь она уже не одна: множество дорожек идет внутри ипподрома, отделяясь одна от другой буксом; тут в одном месте лужайка, в другом посадки букса, подрезанного на множество ладов: иногда в форме букв, из которых складывается имя хозяина или искусника-садовода; тут он стоит в виде милевых столбов; там ему придан вид фруктовых деревьев: в изысканнейшем парке вдруг появляется некое подобие деревенского сада. Посередине украшением ипподрому служат посаженные с обеих сторон низенькие платаны. За ними волнами ходит гибкий аканф, затем букс, подрезанный во множестве разных форм и имен. Там, где начало ипподрома, беседка с мраморной белой полукруглой скамьей; ее затеняет виноградная лоза, которую поддерживают четыре колонки каристского мрамора; из скамьи, словно под тяжестью возлежащих, по трубочкам течет в каменную чашу вода; чаша вделана в изящную мраморную доску стола; вода, регулируемая скрытым механизмом, наполняет ее, никогда не переливаясь через край. Посуду с кушаниями тяжелыми ставят по ее краям; легкая плавает кругом на игрушечных корабликах и птичках. Напротив фонтан, который выбрасывает воду и поглощает ее; взметнувшись вверх, она падает обратно; посредством соединенных между собой отверстий она то поглощается, то поднимается вверх. Около беседки, напротив нее, комната; это соседство делает еще краше и беседку, и комнату. Комната сверкает мрамором; двери открываются в зелень листвы; из одних окон смотришь вверх на зеленый склон, из других вниз. Маленькая, выступающая вперед веранда кажется частью той же самой комнаты и особой комнатой. Здесь стоит ложе, окна есть со всех сторон, но в комнате полумрак от тени: роскошная лоза, захватив всю крышу, поднимается до самого конька. Ты лежишь там словно в лесу, только не чувствуешь, как в лесу, дождя. Тут есть фонтан, вода в котором то появляется, то иссякает. В парке всюду расставлены мраморные скамьи, на которых, устав от ходьбы, отдыхают, как в спальне. Около скамей фонтанчики. По всему ипподрому журчат ручьи, текущие туда, куда их направила рука садовника; они поливают то одну часть парка, то другую, а иногда весь парк целиком»[381]381
  Плиний Младший. Письма. V. 6. 14–40.


[Закрыть].