Текст книги "Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина"
Автор книги: Михаил Филин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 30 страниц)
Но скептики почему-то упустили из виду, что в Болдине поэт окончил «Евгения Онегина» – и окончил его, как известно, проникновенным прощанием с Идеалом Татьяны.К тому же с Идеалом (словно выделяя его) Пушкин попрощался тогда в первую очередь,раньше, чем с прочими «образами милыми»:
И ты прости, мой спутник верный,
И ты, мой милый Идеал… ( VI, 636).
А в последней строфе завершаемого романа, в «лучшем из всех эпилогов Пушкина» (В. К. Кюхельбекер), поэт, говоря о той, «с которой образован Татьяны милый Идеал», позволил себе еще один намек, почти откровенность. Мы привыкли, что восьмой стих этой строфы читается так:
О много, много Рок отъял! ( VI, 190).
Однако автор, перебеляя 25 сентября 1830 года финал романа, доверил бумаге совершенно иной вариант:
О много, много Рок умчал! (VI, 636).
Если «каноническая» редакция строки вполне «метафизична», безлична и многосмысленна, то изначальная ее («болдинская») версия – напротив, как бы «спущена на землю», приспособлена к земным реалиям и одушевлена. В ней, выражаясь образно, различим след, оставленный каким-то вполне материальным средством передвижения – быть может, каретой или кибиткой. В кибитке же – она,умчавшийся Идеал. Но раз Рок только «умчал»(а не «отъял») Идеал – значит, этот Идеал не исчез насовсем из бренного мира, не переступил порога инобытия; значит, драгоценный Идеал, однажды покинувший «праздник Жизни», по воле Рока всего лишьбыстро («вдруг») переместился куда-то, удалился от поэта на баснословное расстояние.
Беловой, оставшийся в рукописи, вариант восьмого стиха последней строфы, несомненно, был также связан с Марией Волконской.
Мы предполагаем, что и эпиграф этой главы «Онегина» (появившийся опять-таки в Болдине, в беловой рукописи) адресовался прежде всего ей(и только потом, попутно или для отвода глаз, – читателям и героям романа, а также произведению в целом).
«Fare thee well and if for ever // Still for ever fare thee well. Byron» [740]740
«Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай. Байрон» (англ.).
[Закрыть]– такие строки из цикла «Стихов о разводе» знаменитого английского поэта поместил Пушкин в начале беловика ( VI, 619).
Как известно, Джордж Гордон Байрон был в большой чести у юных сестер Раевских, они хорошо, наизусть знали его творчество, а Елена Раевская даже переводила произведения лорда на французский язык (и Пушкин в Гурзуфе в 1820 году восторгался этими переводами). Наверняка Мария и прочие барышни были знакомы и с русским переводом байроновского «Fare thee well», который выполнил поэт-слепец И. И. Козлов. Этот перевод («Прости») был напечатан в 1823 году в «Сыне Отечества» [741]741
Сын Отечества. 1823. Ч. 85. № 18. Отд. I. С. 182.
[Закрыть] . Там (как и в подлиннике) стихам Байрона был предпослан отрывок из поэмы «Кристабель», написанной другим известным английским стихотворцем, представителем так называемой «озерной школы» С. Т. Кольриджем. В пушкинистике отмечено, что в указанном фрагменте «Кристабели» «с огромной силой изображено одиночество навсегда расставшихся близких людей» [742]742
Тархов А.Комментарий // Пушкин А. С.Евгений Онегин. Роман в стихах. М., 1980. С. 306.
[Закрыть] . И хотя в расставаниях «близких людей» иногда и присутствует нечто общее, все же нельзя не сказать, что строки С. Т. Кольриджа очень подходятк драматической истории Марии Волконской и Александра Пушкина.
В переводе И. И. Козлова отрывок из «Кристабели» звучит так:
Была пора – они любили;
Но их злодеи разлучили;
А верность с правдой не в сердцах
Живут теперь, но в небесах.
Навек для них погибла радость;
Терниста жизнь, без цвета младость,
И мысль, что розно жизнь пройдет,
Безумства яд им в душу льет.
Но в жизни, им осиротелой,
Уже обоим не сыскать,
Чем можно б было опустелой
Души страданья услаждать.
Друг с другом розно, а тоскою
Сердечны язвы все хранят:
Так два, расторгнутых грозою,
Утеса мрачные стоят —
Их бездна моря разлучает,
И гром разит и потрясает;
Но в них ни гром, ни вихрь, ни град,
Ни летний зной, ни зимний хлад
Следов того не истребили,
Чем некогда друг другу были.
Томик «Стихотворений Ивана Козлова», куда вошел перевод Байрона (СПб., 1828), был в библиотеке Пушкина, и все страницы данного издания разрезаны [743]743
Модзалевский Б. Л.Библиотека А. С. Пушкина (Библиографическое описание). СПб., 1910. С. 51.
[Закрыть] . Но еще любопытнее позднейшее сообщение поэта о том, что он, находясь в 1830 году в Болдине, «перечитывал Кольриджа» (XII, 310),причем делалось это, судя по пушкинской <«Заметке о холере»>, как раз в сентябре,то есть в дни работы над беловиком «Евгения Онегина» или накануне таковой работы [744]744
Мы основываемся на том, что пушкинская <«Заметка о холере»> составлена (по крайней мере, в интересующей нас части) строго по хронологии. Поэт пишет в данном мемуаре: «Я занялся моими делами, перечитывая Кольриджа, сочиняя сказки и не ездя по соседям. – Между тем начинаю думать о возвращении и беспокоиться о карантине. Вдруг 2 октября получаю известие, что холера в Москве» (XII, 310). Отсюда и получается, что Пушкин перечитывал в Болдине С. Т. Кольриджа до 2октября, отвлекаясь от «Сказки о попе и о работнике его Балде» или от «Сказки о медведихе», – то есть в сентябре.
[Закрыть] .
У байроновских стихов из эпиграфа был, как выяснилось, и иной, дополнительный смысл, и нельзя исключать, что Пушкин, в какой-то мере знакомый с английским языком, мог постичь его – сам или с чьей-то помощью. «Особую роль играет непереводимое двойное значение „Fare thee well“, – пишет современная исследовательница. – Благодаря вставке „thee“ (тебе) в обычное „Farewell“ (прощай) раскрывается второй, в обыденной речи не воспринимаемый смысл: „да будет тебе хорошо“. Тем самым прощание есть одновременно прощение и великодушное пожелание добра той, которая нанесла поэту тяжелый удар» [745]745
ДьяконоваЯ. Лирическая поэзия Байрона. М., 1975. С. 123–124.
[Закрыть] .
В такомзначении эпиграф уже никак не мог быть адресован ни героям, ни читателю, ни завершенному роману, «труду многолетнему» (III, 230).Он взывал единственно к женщине, а конкретнее – к той, которая долгие годы была «милым Идеалом» Татьяны.
Напомним, что Мария Волконская имела в детстве гувернантку-англичанку, изучала английский язык и владела им, «как своим родным». Так что ей, скорее всего, было нетрудно определить и сокровенный смысл слов Байрона. А о том, что княгиня читала последнюю главу «Онегина» и запомнила байроновский эпиграф, как будто свидетельствует ее фраза из более позднего письма к А. М. Раевской (жене H. Н. Раевского-младшего) от 25 августа 1839 года. Повествуя о разъезде декабристов на поселение, Мария Николаевна между прочим обронила: «Мы говорим друг другу навсегда „прощай“» [746]746
Труды ГИМ. С. 63.
[Закрыть] (выделено мной. – М. Ф.).
Итак, болдинской осенью 1830 года, собираясь идти под венец, Пушкин в поэтической форме распрощался с Марией Волконской. Поэту тогда казалось, что это болдинское душевное расставание с ней – окончательное, что оно «навсегда».
Однако Жизнь в очередной раз распорядилась по-другому.
Вскоре Пушкину стало известно, что думала княгиня Волконская по поводу его «Отрывка» («На холмах Грузии…»). Потом поэт обвенчался с Натальей Гончаровой и на какое-то время погрузился в радости и хлопоты семейной жизни. Но мысль о том, что Мария не поняла его и такое непонимание между ними уже никогда не исчезнет, все сильнее тревожила его.
Вместо теплого, трогательного расставания Пушкин удостоился разрыва.И первопричиной жестокого разрыва стало его усеченное,из двух строф состоящее стихотворение, попавшее в руки любимой женщины.
Гордая Мария Волконская с тех пор не писала В. Ф. Вяземской – не собиралась искать замирения и Вера Федоровна. Других вариантов эпистолярного общения у поэта как будто не было и в ближайшем будущем не предвиделось. Как, каким образом объясниться с Марией – он, растерянный, толком не знал.
А потом, готовя к печати заключительную главу «Онегина», все-таки придумал.
В беловике данной главы Евгений, влюбленный в Татьяну, пишет ей письма – причем целых три. Автор рассказал об этом в XXIX и XXX строфах:
XXIX
…Любовник хилый и больной
Княгине слабою рукой
Он пишет страстное посланье.
Хоть мало толку не вотще
Он в письмах видел вообще;
Но, знать, сердечное страданье
Уже пришло ему не в мочь.
Он ждет ответа день и ночь.
XXX
Напрасно! Он ей вновь посланье;
Второму, третьему письму
Ответа нет… (VI, 632).
Таким образом, поэт, работая в Болдине над беловой рукописью главы, ограничился только упоминаниемо посланиях страдающего Онегина к замужней княгине. Мысль о сочинении самого письмаЕвгения пришла Пушкину в голову, скорее всего, позже – и была им с блеском реализована в начале октября 1831 года [747]747
В. Б. Сандомирская (вслед за редактором шестого тома Большого академического собрания сочинений Пушкина Б. В. Томашевским) считает, что «место для „Письма“ в тексте восьмой главы было определено еще в 1830 г.», в Болдине (Сандомирская В. Б.Рабочая тетрадь Пушкина 1828–1833 гг. (ПД № 838) (История заполнения) // Пушкин: Исследования и материалы. Т. 10. Л., 1982. С. 266). Она исходит из того, что на полях «Путешествия Онегина» (оконченного также в Болдине, 18 сентября; VI, 506)есть приписанные варианты интересующего нас стиха:
И вот письмо его точь в точь…Вот это вам письмо точь в точь… (VI, 632). Надо, однако, учитывать важную хронологическую тонкость: «Путешествие» писалось в Болдине преждевосьмой главы. В восьмой же главе, завершенной через неделю после «Путешествия», места для онегинского Письма отведено так и не было. Иными словами, указанные выше строки – плод более позднихразмышлений автора, и отнюдь не обязательно болдинских. (Знаменательно, что поэт, вернувшись из Болдина, в письме к П. А. Плетневу от 9 декабря 1830 г. назвал последнюю главу «Онегина» – тогда еще не имевшую в своем составе послания героя! – «совсем готовой в печать»; XIV, 133.)Стихи могли появиться (что происходило у Пушкина не раз) на оказавшейся под рукой рукописи и спустя какое-то время – допустим, через год. Напомним, что поэт, готовя в 1831 году к изданию «осьмую и последнюю главу» романа, параллельно решал и судьбу «Путешествия» (так, в предисловии к публикации он признавался, что «выпустил из своего романа целую главу, в коей описано было путешествие Онегина по России»; VI, 642).
Но если стихотворные маргиналии, о которых говорит В. Б. Сандомирская, сочинены Пушкиным всё же холерной «Болдинской осенью» (после 25 сентября 1830 г.), то они в момент своего возникновения были не более чем гипотетическим вариантомразвития сюжета – так сказать, вариантом «на случай». Окончательное решение о включении «Письма» в текст романа поэт принял не в Болдине, а только осенью следующего года – и (это главное) содержание созданного в октябре послания Евгения к Татьяне отвечало тогдашним(1831 года) пушкинским потребностям, творческим и жизненным.
[Закрыть] . При этом Пушкину не пришлось основательно редактировать болдинский беловик: он изменил только заключительный, четырнадцатый стих строфы XXIX, которая (став в итоге строфой XXXII) приняла следующий вид:
Вот вам письмо его точь в точь ( VI, 180).
В расщелину между этим стихом и слегка подправленной строфой XXXIII («Ответа нет. Он вновь посланье…») и было Пушкиным вставлено Письмо Онегина к Татьяне. Письмо, принадлежащее «к самым потрясающим стихам о любви, какие существуют в мировой литературе» (Л. Я. Гинзбург).
«Пушкин явно чувствовал, что чего-то недостает в последней главе, – пишет современный ученый. – Понимание пришло позже – в конце лета 1831 года, когда было написано письмо Онегина (? – М. Ф.).Только после этого Пушкин счел возможным опубликовать восьмую главу» [748]748
Макогоненко Г. П.Творчество А. С. Пушкина в 1830-е годы (1830–1833). Л., 1974. С. 31–32.
[Закрыть] . Другой пушкинист уточнил, что послание Евгения компенсировало пробел в композиции произведения и в развитии душевной жизни героя: «Введение письма Онегина <…> устанавливало полную симметрию в отношении разработки основной любовной фабулы романа» [749]749
Благой Д.Мастерство Пушкина. М., 1955. С. 198.
[Закрыть] . Такого (или примерно такого) мнения издавна придерживаются и многие другие исследователи. И они – как вдумчивые исследователи художественного произведения– конечно, кругом правы.
Однако Письмо Онегина явно имело, помимо собственно романной, еще и другую – житейскую,коммуникативную функцию. Оно было ловко втиснуто Пушкиным не просто между строфами «Евгения Онегина» – между Литературой и Жизнью.
«Чем кончился „Онегин“ – тем, что Пушкин женился, – остроумно заметила однажды Анна Ахматова. – Женатый Пушкин еще мог написать письмо Онегина, но продолжать роман не мог» [750]750
Ахматова А.О Пушкине. Л., 1977. C. 188.
[Закрыть] . Да, никак не мог, ибо «роман Жизни», герой которого Онегин (он+ego), а «план счастлив» (III, 395),шел след в след за биографией поэта и после 18 февраля 1831 года мог продолжиться разве что меланхолической («без упоения, без ребяческого очарования»; XIV, 151)женитьбой Евгения и прочими, по выражению автора, «рассказами пустыми» (III, 395)и не слишком поэтическими [751]751
«Други» неоднократно советовали Пушкину «опять приняться за „Онегина“» (III, 396) – а поэт, не желая откровенничать с приятелями на эту тему, отговаривался шутливыми стихами («В мои осенние досуги…» и проч.).
[Закрыть].
Совсем другое дело – послание Евгения к Татьяне. Пушкин не только мог, но с определенного момента считал своим долгом сочинить его: ведь этим посланием он надеялся все объяснить прогневавшейся Марии.
Холостяк Онегин в Петербурге «открывал душу» замужней княгине N – но одновременно женатый Пушкин исповедовался перед находящейся в Сибири замужней княгиней Волконской.
Когда-то письмо юной влюбленной Машеньки Раевской, написанное в Одессе 3 ноября 1823 года, было преобразовано Пушкиным в поэтический текст. Тогда в девичьей неумелой прозе он искал (и обрел) высокую поэзию. Теперь же, 5 октября 1831 года, пребывавший в Царском Селе поэт совершил иной творческий акт: в поэтический текст он вместил – как бы вторым планом – свое частное, невозможное в реальности, послание к Марии Волконской.
То есть Пушкин в высокой поэзии обрел (и, обретя, намеренно скрыл) высокую жизненную прозу.
На двух листах этого «пограничного» послания поэт «изящным мелким почерком» (В. Б. Сандомирская) изложил всю драму собственной «утаённой любви».
«Последняя глава Евгения Онегина» была отпечатана в Петербурге в январе 1832 года. Письмо заглавного героя (VI, 180–181)открывалось таким вступлением:
Предвижу всё: вас оскорбит
Печальной тайны объясненье.
Какое горькое презренье
Ваш гордый взгляд [752]752
Стоит подчеркнуть, что в этом Письме уделено повышенное внимание именно глазамгероини: тут есть не только «гордый взгляд», но и «движенье глаз», и «суровый взор», и другие варианты в черновике (VI, 516, 518).Не будем повторять, чьи очи тогда вызывали общее восхищение, разделяемое поэтом.
[Закрыть]изобразит!
Чего хочу? с какою целью
Открою душу вам свою?
Какому злобному веселью,
Быть может, повод подаю!
Пушкин знал, что его стихи с некоторых пор могут вызвать у Марии «гневное презренье» ( VI, 516)и «злобное веселье» – он и сейчас вполне допускал такое их восприятие. Но ему во что бы то ни стало требовалось объяснить свою «печальнуютайну», то есть (NB) тайну непонятого княгиней «любовного вздора» «Отрывка» («На холмах Грузии лежит ночная мгла…») – «вздора», который как раз и начинался со стихов о печали:
…Печальмоя светла;
Печальмоя полна тобою… (выделено мною. – М. Ф.)
и кончался casusʼом belli:
Что не любить оно не может (III, 158).
Прежде всего автор Письма обратился к минувшему – и тут Пушкин, думая о своем, похоже, забыл, что пишет роман:
Случайно вас когда-то встретя,
В вас искру нежности заметя,
Я ей поверить не посмел:
Привычке милой не дал ходу…
Мы полагаем, что второй из приведенных стихов – «В вас искру нежности заметя…» – противоречит сюжету «Евгения Онегина». Там, если вспомнить, не было никаких «искр». Ведь Онегин, не успев толком и познакомиться с Татьяной, не имея ни времени, ни возможности что-либо (причем подавляемое, лишь иногда проскальзывающее) «заметить», вскоре (и неожиданно для себя) получил от Лариной страстное послание («безумный сердца разговор»; VI, 65) – в высшей степени откровенное и полноценное признание в любви, которое трудно назвать «искрой нежности». (Характерно, что черновые редакции данного стиха – «Младую склонность в вас заметя», «В вас нежность первую заметя» ( VI, 516) – являлись вариациями на ту же, опять-таки нероманную, тему.)
Стих про «искру нежности» – из самой Жизни, из частного письма Пушкина к Марии Волконской.
Пушкин и в самом деле повстречал девушку в 1820 году как будто «случайно»: путешествующие Раевские (а среди них была и Мария) наткнулись на больного горячкой поэта в Екатеринославле. И уже вскоре тот обнаружил, что Мария питает к нему определенную симпатию. От свидания к свиданию эта «искра» становилась все заметнее – но Пушкин так и не отважился воспринять влюбленность «девочки» всерьез (в черновике Письма есть варианты: «Я ей прильститься не посмел», «Я с вами сблизиться не смел»; VI, 516).Для пошлого («привычного») амурного похождения нежная Мария Раевская явно не подходила, а «узы счастья» (VI, 517)Пушкина тогда совершенно не прельщали:
Свою постылую свободу
Я потерять не захотел.
На том они, после письма Марии и трудного объяснения, и расстались – в Одессе, в конце 1823 года.
Еще одно нас разлучило…
Несчастной жертвой Ленской пал…
Ото всего, что сердцу мило,
Тогда я сердце оторвал…
Как мы постарались показать (см. примечание 45 к этой главе), дуэль Владимира Ленского символизировала в романе декабрьский бунт 1825 года. Пушкин в ту пору находился в «северной ссылке», в Михайловском. В черновике послания Онегина далее следовало:
А потом (начиная с 23-го стиха и по 30-й) Пушкин отчаянно попытался внушить своей осерчавшей корреспондентке, кто подлинный «предмет его вдохновения» и кому отдано его горящее и любящеесердце. Возникает ощущение, что в этих стихах (трактуемых как частноепослание) поэт полемизировал с письмом княгини Волконской от 19 октября 1830 года – и решительно опровергал язвительные строки Марии:
Поэт уверял Марию в своей любви – и сомневался в успехе своих поползновений – и снова убеждал, умолял княгиню:
Боюсь: в мольбе моей смиренной
Увидит ваш суровый взор
Затеи хитрости презренной —
И слышу гневный ваш укор.
Когда б вы знали, как ужасно
Томиться жаждою любви,
Пылать – и разумом всечасно
Смирять волнение в крови;
Желать обнять у вас колени,
И, зарыдав, у ваших ног
Излить мольбы, признанья, пени [755]755
Да, и «пени» тоже – за то, что пушкинское «стремленье сердца» упорно не признается, не понимается «душою скромной».
В черновике есть и такое горькое восклицание:
Когда б вы только разумелиВсё то, что в сердце я ношу!.. (VI, 518), и даже такое:
Вы незнакомы с этим адом… (VI, 518).
[Закрыть],
Всё, всё, что выразить бы мог…
Конец этого Письма, сочиненного Пушкиным в кабинете на втором этаже царскосельского дома, просто поразителен:
Но так и быть: я сам себе
Противиться не в силах боле;
Всё решено: я в вашей воле,
И предаюсь моей судьбе.
Он прощался с княгиней Марией Волконской – и только от далекой княгини Марии Волконской, от ее «воли» теперь зависело, поверить или нет выговорившемуся Пушкину.
«Судьба» же поэта находилась внизу, в одной из комнат первого этажа – и звали его судьбу Natalie, и ее он тожелюбил [756]756
Не об этом ли черновая строка онегинского письма:
В моей несчастной, чудной доле… (VI,516)?
[Закрыть]. Прекрасная (чем-то, правда, отдаленно напоминающая Ольгу Ларину) madame Pouchkine была тогда брюхатой [757]757
Как известно, княгиня Волконская в то время также ждала ребенка.
[Закрыть].
Через несколько месяцев она благополучно родила девочку – и девочку назвали Марией.Все вокруг знали, что подобным выбором имени Пушкин почтил свою бабушку, М. А. Ганнибал. Но только ли ее, давно почившую? Ведь некогда над беловиком «Посвящения» к «Полтаве» (того самого, что было адресовано княгине Волконской) поэт записал английскую фразу [758]758
По мнению Н. В. Измайлова, Пушкин, скорее всего, сам придумал этот английский текст (Измайлов Н. В.Очерки творчества Пушкина. Л., 1976. С. 106).
[Закрыть] : «I love this sweet name» [759]759
«Я люблю это нежное имя» (англ.).
[Закрыть]( V, 325).И вот теперь, в 1832 году, рядом с ним все-таки появилась его Мария Пушкина…
Существует предположение, что в феврале – начале марта 1833 года Пушкин опять нарисовал Марию Волконскую [760]760
Жуйкова.С. 100 (№ 183; предположение Т. Г. Цявловской).
[Закрыть] . Примерно тогда же (около 23 марта) в Петербурге вышло первое полное издание «Евгения Онегина».
В этой книге поэт, кажется, послал новый привет княгине Волконской.
В качестве приложения к роману, состоявшему в окончательной редакции из восьми глав, Пушкин поместил фрагмент еще одной песни – он опубликовал «Отрывки из Путешествия Онегина». В предисловии к ним поэт написал, среди прочего, следующее:
«П. А. Катенин (коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком) заметил нам, что сие исключение (то есть исключение из романа „целой главы, в коей описано было путешествие Онегина по России“. – М. Ф.),может быть и выгодное для читателей, вредит однако ж плану целого сочинения; ибо чрез то переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъясненным. – Замечание, обличающее опытного художника. Автор сам чувствовал справедливость оного, но решился выпустить эту главу по причинам, важным для него, а не для публики. Некоторые отрывки были напечатаны; мы здесь их помещаем, присовокупив к ним еще несколько строф» ( VI, 197).
Эти «несколько строф» завершались многозначительной строкой с многоточием:
Итак я жил тогда в Одессе… (VI, 205).
А выше в «Отрывках» было сказано:
Скитаясь в той же стороне,
Онегин вспомнил обо мне… (VI, 201).
И далее следовало почти полтораста стихов об Одессе…
Автор и «добрый его приятель» снова оказались рядом, на берегу моря они еще более сблизились.Но еще важнее то, что именно одесскаявстреча друзей и описание Одессыпозволили Пушкину выправить художественную структуру романа и объяснить «переход от Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме». Публике, даже «тонким критикам», такая географическая подробность мало что говорила, а вот для самого поэта была нужна и крайне дорога.
Роман окончился «несвязным рассказом» об Одессе не случайно. Ведь как раз там, под «солнцем южным», в ноябре 1823 года Пушкин получил письмо Марии, позволившее вдохнуть в «Евгения Онегина» Жизнь и двинуть вперед едва теплившееся произведение. Там же автор объяснился с влюбленной в него девушкой – и тем самым подал дурной пример скучающему Онегину. Уехав оттуда же, из пыльной Одессы, отвергнутая и безутешная Мария Раевская вскоре стала «знатной дамой» – и ее путь к «подвенечному вуалю» через какое-то время покорно повторила Татьяна Ларина.
Итак я жил тогда в Одессе…
Многоточие здесь – знак ожидания: вот-вот автор получит «письмо любви» и затем произойдет все то, что произошло…
Одесса – удивительный город: она была и «колыбелью», и «переходом», и паролем «утаённой любви».
Почти десять лет минуло с того ноября – и в последних стихах роман вернулся к «началу своему», в «благословенные края» (VI, 203).Теперь композиция «большого стихотворения» – по крайней мере, для автора и одной из читательниц– стала безупречной и понятной.
Вот только вряд ли они, автор и читательница, некогда упустившие свое счастье (которое «было так возможно, так близко!..»; VI, 188),восторгались ее совершенством.
В сентябре 1836 года Пушкин, расссорившись с домовладельцем («управляющий которого негодяй»; XVI, 173, 393),переехал с многочисленным семейством на новую петербургскую квартиру – «на Мойке близ Конюшенного мосту» (XVI, 173).Он нанял в доме, «состоящем 2-й Адмиралтейской части 1-го квартала под № 7-м весь, от одних ворот до других, нижний этаж из одинатцати комнат состоящий со службами» (XVII, 646).
«Для большой семьи Пушкина квартира была не очень удобна, – читаем в современном путеводителе. – Кабинет поэта – большой и светлый, с тремя окнами во двор, но к нему примыкала с одной стороны передняя, где всегда находились слуги, хлопала дверь на парадную лестницу, с другой – детская. К этому времени у Пушкина было уже четверо детей» [761]761
Зажурило В. К., Кузьмина Л. И., Назарова Г. И.«Люблю тебя, Петра творенье…»: Пушкинские места Ленинграда. Л., 1989. С. 212.
[Закрыть] .
Жилье оказалось не слишком удачным – зато дом был особенным.
Это трехэтажное здание с 1835 года (после кончины матери) принадлежало княгине Софье Григорьевне Волконской, сестре декабриста. В молодости тут («при въезде в ворота от Пущинского дома») живал и предавался «шалостям» Бюхна [762]762
СГВ. С. 134.
[Закрыть] . А в апреле 1826 года здесь, как раз в бельэтаже, останавливалась приезжавшая в столицу хлопотать за мужа Мария Волконская. В этот дом – дабы проститься с Николино и свекровью – княгиня заезжала и перед отъездом в Сибирь. Тут прожил свою мгновенную жизнь маленький сын Марии.
Пушкин так и не сумел явиться к ней «просить пристанища в Нерчинских рудниках» – но поэт все же следовалза княгинею и наконец настиг ее тень.
В этом доме он окончил свой роман про капитанскую дочь Миронову, «благоразумную, и чувствительную девушку» с «пленительными» глазами (VIII, 299, 300),которую опять-таки звали Машей,Марьей Ивановной.
Интересно, подсчитывал ли Пушкин когда-нибудь, сколько его литературных героинь носили это «нежное имя»?
Тут, на Мойке, он и завершил «судьбой отсчитанные дни» (VI, 517).
«Наше отечество понесло большую утрату…»
Волконская смотрела на извлеченный «перстень верный» и тихо плакала. Всхлипнув, вспомнила про отца, про свои московские слезы в доме на Тверской и прощальный разговор с невесть откуда там взявшимся Пушкиным. При этом Мария Николаевна подумала: «Он так и не доехал до меня».
Сердоликовое кольцо лежало на столе, рядом с прочитанным письмом и влажным платком. Ненароком возникшая комбинация предметов напоминала пасьянс, в котором угадывалась вся жизнь Марии Раевской-Волконской: вот волшебный и жестокий Юг, тут Петербург с Москвой, последующие этапы биографии, а это (с краю) уже ее день нынешний, Сибирь…
Вот и ушли «златые дни»…
А над Петровским заводом между тем постепенно сгущались сумерки.
За стенкой, из соседней комнаты, послышались громкие мужские голоса: верно, к Волконским заглянул на огонек кто-то из приятелей мужа. Хозяйке надлежало привести себя в порядок, заученно стать comme il faut и выйти к этим неугомонным витиям.
И вообще – ей надо было встрепенуться и жить дальше, растить Мишу и Нелли. Княгиня поклялась вывести их, детей государственного преступника, в люди – и никто, ничто не остановит ее.
К тому же начиналась весна – значит, им всем до́лжно поторапливаться в Урик.
![Книга Писательницы пушкинской поры [историко-литературные очерки] автора Михаил Файнштейн](http://itexts.net/files/books/110/oblozhka-knigi-pisatelnicy-pushkinskoy-pory-istoriko-literaturnye-ocherki-195320.jpg)
