Текст книги "Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина"

Автор книги: Михаил Филин

Подвиг Раевских потряс русское общество. О нем не переставали восхищенно говорить в салонах, писали участники боев и военные историки, его запечатлели художники, воспели поэты. Так, у В. А. Жуковского в «Певце во стане русских воинов» (1812) есть следующие строки:

 
Раевский, слава наших дней,
          Хвала! перед рядами
Он первый, грудь против мечей,
          С отважными сынами.
 

А Пушкин, откликаясь в «Литературной газете» (1830, № 1) на «Некрологию генерала от кавалерии H. Н. Раевского» <sup>[28]28
  Эта «Некрология» была напечатана анонимно в 1829 г., вскоре после кончины H. Н. Раевского-старшего. Автором ее был зять умершего героя, генерал-майор М. Ф. Орлов. Его сочинение вызвало неоднозначные суждения современников: например, Денис Давыдов даже издал свои «Замечания», где, в числе прочего, писал: «Я ищу человека, а вижу в Некрологии одного храброго, искусного генерала». Схожий упрек, но в более мягкой форме, выдвинул автору и Пушкин: «Желательно, чтобы то же перо описало пространнее подвиги и приватную жизнь героя и добродетельного человека» (XI, 84).


[Закрыть]</sup> , не преминул упомянуть о «двух отроках, приведенных отцом на поля сражений в кровавом 1812-м году» и добавил: «Отечество того не забыло» (XI, 84).

Однако случилось неожиданное. Поэт К. Н. Батюшков, бывший с августа 1813 года адъютантом героя, однажды поведал публике о своем разговоре с генералом, который якобы имел место в начале 1814 года в Эльзасе. Из этого сообщения следовало, что H. Н. Раевский-старший опроверг повсеместно утвердившееся мнение об участии его сыновей в деле под Салтановкой и говорил собеседнику, что «весь анекдот сочинен в Петербурге», что тамошние «граверы, журналисты, нувеллисты воспользовались удобным случаем» <sup>[29]29
  Батюшков К. Н.Сочинения. Т. III. СПб., 1886. С. 236–237.


[Закрыть]</sup> .

Теперь уже не установить, был ли Батюшков искренен или по одному ему известным мотивам мистифицировал россиян. Но факт остается фактом: многие соотечественники поверили в эту сенсацию. Анекдот о Салтановке стал почетным гостем в глубокомысленных культурологических построениях о «поэзии и правде», о неизбывном присутствии мифологии в русской историографии и т. п. И только совсем недавно сотрудникам Отдела письменных источников Государственного исторического музея (ОПИ ГИМ), похоже, удалось прояснить запутанную ситуацию с Александром и Николаем Раевскими. Разысканные и опубликованные архивистами письма генерала с театра военных действий и иные документы (например, формулярные списки братьев) достаточно убедительно доказывают, что «два отрока» и впрямь принимали самое непосредственное участие в указанном деле. По мнению публикаторов, «причины, побудившие Раевского отрицать факт участия в сражении под Салтановкой своих сыновей, коренились, скорее всего, в нем самом и были весьма и весьма субъективны» <sup>[30]30
  1812–1814. Секретная переписка генерала П. И. Багратиона. Личные письма генерала H. Н. Раевского. Записки генерала М. С. Воронцова. Дневники офицеров Русской армии: Из собрания Государственного Исторического музея / Сост. Ф. А. Петров и др. М., 1992. С. 209–210, 215.


[Закрыть]</sup> . Например, вполне возможно, что чуждый искательства и лести и острый на язык генерал попросту устал от постоянных пересудов о том, как был «пожалован римлянином», и, находясь в раздраженном расположении духа, решил положить толкам конец.

К тому же все наперебой склоняли Салтановку – а ведь не одной Салтановкой прославился Раевский-старший в приснопамятном году. Не менее героически он вел себя 4 августа под стенами Смоленска, у Красного, где, имея в своем распоряжении лишь двадцать восемь батальонов, в течение целого дня отражал атаки армии Наполеона. А о действиях генерала в ходе Бородинского сражения вообще можно писать фундаментальные книги. Он и его бесстрашные воины находились на правом фланге левого крыла нашей армии – на том самом участке, против которого были направлены нескончаемые и наиболее рьяные атаки французов. Раевский оборонял сверхважный редут, и исполнил свой долг так, что и спустя два века при словах «батарея Раевского» людские сердца бьются учащенно. За этот неповторимый день генерал был награжден орденом Святого Александра Невского.

Потом последовали новые битвы и подвиги на родной земле и в Европе и очередные награды – ордена Святого Георгия 3-й степени и Святого Владимира 1-й степени, а также австрийский орден Марии Терезии 3-й степени. В сражении под Лейпцигом, дислоцируясь у деревни Вахау, Раевский получил тяжелое ранение в грудь, но остался в строю и командовал корпусом вплоть до полного разгрома неприятеля.

8 октября 1813 года он был произведен в генералы от кавалерии. После непродолжительного лечения Раевский-старший вернулся в действующую армию и принял самое деятельное участие в штурме Парижа. Вскоре на его груди появился еще один Георгий – на сей раз 2-й степени. Стоит отметить, что за всю историю существования ордена лишь считаные воители удостоились трех георгиевских наград.

Можно сказать без преувеличения, что Николай Николаевич находился в седле до последних дней Наполеоновских войн. И позднее он, несмотря на подорванное здоровье, занимал видные командные должности на Юге России, не единожды удостаиваясь высочайшего благоволения. Так продолжалось до 25 ноября 1824 года, когда ветеран по прошению был уволен в отпуск «до излечения от болезни» (подать прошение генерала вынудили некоторые обстоятельства, связанные с деятельностью масонов; об этом будет рассказано далее).

Вступивший на престол император Николай I назначил генерала членом Государственного совета (соответствующий указ датирован 26 января 1826 года). Эта почетная и необременительная должность стала прощальным знаком внимания и уважения правительства к удивительному человеку.

16 сентября 1829 года генерал от кавалерии и кавалер многих орденов Николай Николаевич Раевский-старший скончался в своем имении, в селе Болтышке Чигиринского уезда Киевской губернии, на 59-м году от рождения. На надгробии выбили цитату из Жуковского, «которая ни к какому другому имени, кроме его, применена быть не может» (М. Ф. Орлов):

 
Он был в Смоленске щит,
В Париже меч России.
 

Позже место последнего упокоения героя украсилось также изображением Сикстинской мадонны Рафаэля – его вышила бисером в Сибири дочь усопшего <sup>[31]31
  О декабристах. С. 59.


[Закрыть]</sup> .

В «Некрологии…», напечатанной в том же году, было, помимо прочего, сказано:

«Николай Николаевич Раевский соединял в себе способности государственного мужа, таланты полководца и все добродетели частного человека. Милости покойного Государя Александра I глубоко были впечатлены в его душе, и он не называл Его иначе, как своим благодетелем. Верный друг, нежный отец, истинный сын Отечества и Православной нашей церкви, он сохранил до последнего своего дыхания отличительную черту своего сердца, способность любить, и умирающею рукою успел еще благословить неутешное свое семейство. Он скончался на 59 году своей жизни, не оставив на сем свете ни одного человека, который бы имел право восстать против его памяти. Похвала великая для каждого, но еще большая для людей, облеченных силою и властью» <sup>[32]32
  Некрология генерала от кавалерии H. Н. Раевского. СПб., 1829. С. 11.


[Закрыть]</sup> .

Вдумчивый исследователь начала XX века дополнил эту замогильную характеристику такими словами: «Человек выдающийся не только по военному таланту, но и по высоким душевным качествам, прекрасный цельностью и прямотой натуры и полным отсутствием аффектации» <sup>[33]33
  Гершензон.С. 26.


[Закрыть]</sup> .

Даже спустя много лет самое имя Раевского-старшего продолжало обладать чудодейственной силой. Оно не единожды помогло боевым товарищам Николая Николаевича, открывало двери в самые недоступные кабинеты, отвращало невзгоды от членов его семейства – и прежде всех незримо патронировало ту дочь генерала, которая зимней ночью помчалась «во глубину сибирских руд». Вот характерное письмо, вышедшее из-под пера генерал-губернатора Восточной Сибири В. Я. Руперта и адресованное графу А. Ф. Орлову:

«Отец Марии Волконской, генерал Раевский, был некогда моим начальником. Память о внимании и покровительстве, оказанных мне покойным, и настоящее положение дочери его, последовавшей добровольно за мужем своим в Сибирь, чтобы разделить постигшую его участь, давала Волконской право на постоянное, особенное снисхождение мое к ее просьбам, и все желания Волконской, если они не превышали возможности исполнения, я удовлетворял всегда с охотою, в чем, конечно, не откажет свидетельствовать сама Волконская» <sup>[34]34
  СГВ. С. 490.


[Закрыть]</sup> .

Эти слова написаны за многие тысячи верст от Болтышки и через шестнадцать лет после смерти Раевского, в 1845 году.

Вне всяких сомнений, Раевские были одним из самых замечательных русских семейств того времени. Как и любая древняя дворянская фамилия, они бережно хранили и передавали потомкам семейные предания. Таких старинных повестей об ушедших предках их дети и внуки сберегли немало. Поэтому немудрено, что дошел до нас и рассказ о последних минутах жизни почтенного Николая Николаевича Раевского-старшего – рассказ, как представляется, не только романтический, но и правдивый.

Есть свидетельства, будто бы на смертном одре старый воин вдруг приободрился, указал на висевший на стене портрет и молвил: «Вот самая замечательная женщина, которую я знал» <sup>[35]35
  См., напр.: О декабристах. С. 59.


[Закрыть]</sup> .

Это был портрет его дочери, Марии Раевской, в замужестве княгини Волконской.

Пусть знаменательными отцовскими словами и начнется наш долгий рассказ о ней.

Глава 2
ДЕТСТВО И РАННЯЯ ЮНОСТЬ

Та девочка…

А. С. Пушкин

В конце 1805 года в семействе Раевских царило напряженное и тревожное ожидание: Софья Алексеевна готовилась к очередным родам. Видимо трепетал и находившийся рядом супруг. 12 ноября он писал из Каменки (имения своей матери) графу А. Н. Самойлову: «Желаю, чтоб вы возвратились здоровы и нашли б Софью Алексеевну мою разрешившуюся, – вы не можете вообразить, сколько она меня беспокоит и связывает» <sup>[36]36
  АР. Т. 1. СПб., 1908. С. 43–44 (в подлиннике год не указан).


[Закрыть]</sup> .

Но все в конце концов окончилось благополучно, и 25 декабря 1805 года на свет появилась девочка. Ее нарекли Марией.

В биографии Марии Раевской-Волконской есть множество неясных моментов и недоразумений, которые возникли как от недостатка документальных данных, так и от ошибок современников и позднейших исследователей. Удивительно, но даже дата ее рождения стала камнем преткновения для биографов: до сих пор в авторитетных изданиях встречаются указания на два, а то и на три разных года и на различные месяцы и дни. Некогда видный историк П. Е. Щеголев, отчаявшись разобраться в этих календарных хитросплетениях, предпочел перестраховаться и ограничился ни к чему не обязывающим высказыванием: «Год рождения М. Н. не поддается точному определению» <sup>[37]37
  Щеголев-1.С. 6.


[Закрыть]</sup> .

Думаем, однако, что такое «точное определение» все-таки существует.

Начнем с того, что хронологическую путаницу изначально создали сами родственники Марии Николаевны. Пионером, кажется, был ее зять генерал М. Ф. Орлов, супруг Екатерины Николаевны, который написал жене 1 апреля 1826 года: «Нынче день рождения бедной Маши» <sup>[38]38
  Там же. С. 20.


[Закрыть]</sup> . Спустя три четверти века сын княгини и издатель ее «Записок» М. С. Волконский установил вторую ложную веху: он объявил в предисловии к мемуарам матери, что та скончалась «10 августа 1863 года, 56 лет от роду» <sup>[39]39
  МНВ. С. XI.


[Закрыть]</sup> . Из сведенных воедино сообщений родни выходило, будто Мария Раевская родилась 1 апреля 1806 года, а это крайне маловероятно по самой простой причине: нам доподлинно известно, что ее сестра Софья появилась на свет 17 ноября помянутого года.

Вскоре крупнейший знаток пушкинской эпохи Б. Л. Модзалевский усугубил возникшую неразбериху. Он голословно, без каких бы то ни было ссылок на документы, заявил, что Мария родилась 1 апреля 1807 года <sup>[40]40
  АР. Т. 1. СПб., 1908. С. 43. Любопытно, что в том же году Б. Л. Модзалевский в своей книге «Род Раевских герба Лебедь» (СПб., 1908. С. 73) привел другую дату рождения Марии Раевской – 25 декабря 1805 г., которую, правда, ученый сопроводил вопросительным знаком.


[Закрыть]</sup> . Но если сын декабристки, скорее всего, попросту описался (или слегка ошибся в арифметических расчетах), то предложенная датировка ученого вдвойне некорректна по основаниям более серьезным. Прежде всего, она вовсе не согласуется с днем рождения Софьи: как говорится, сама природа вопиет против указанной пушкинистом даты. К тому же Б. Л. Модзалевский, бывший в ту пору редактором и комментатором археографических сборников «Архив Раевских», не обратил должного внимания на документ, включенный им самим в первый том этого уникального издания.

Имеется в виду письмо H. Н. Раевского-старшего к графу А. Н. Самойлову от 10 января 1807 года. В послании офицер поведал дядюшке о семейных делах и непростых бытовых проблемах, что называется, поплакался, и между прочим сказал, что у него «четыре дочери, два сына на руках» <sup>[41]41
  АР. Т. 1. СПб., 1908. С. 54.


[Закрыть]</sup> . Таким образом, к январю 1807 годасемейство Раевских уже приняло свой окончательный вид, и дальнейшие рассуждения о 1 апреля этого года как дне рождения Марии Николаевны теряют всякий смысл.

Утвердившись в этом, можно довольно правдоподобно объяснить и происхождение пресловутого числа – 1 апреля. Дело в том, что генерал М. Ф. Орлов, похоже, банально перепутал семейные праздники. На указанную дату приходился день памяти преподобной Марии Египетской (ревностной христианки, жившей в VI веке) – иными словами, не день рождения, а день имениннашей героини. Близкие люди никогда не забывали об этом и торопились поприветствовать княгиню. Например, 1 апреля 1842 года декабрист М. С. Лунин писал С. Г. Волконскому: «Дорогой друг, прошу вас засвидетельствовать мое глубокое почтение мадам и просить ее принять мои поздравления с днем ее ангела» <sup>[42]42
  Лунин.С. 264.


[Закрыть]</sup> .

Так, на наш взгляд, разрешается ситуация с сомнительными датами и числом.

Зато у тех ученых, кто ведет летопись жизни Марии Раевской от 25 декабря 1805 года, скопились убедительные и разнообразные аргументы. Их никто так и не сумел опровергнуть.

Главные доводы обнаруживаются в воспоминаниях самой княгини Волконской. Там, в частности, есть рассказ о том, как она, юная девушка, забавляясь, убегала от морских волн и как Пушкин, наблюдавший с берега эту поэтическую сцену, восхищался ею [43]43
  Более подробно об этой «красивой картине» будет поведано ниже, в главе 4.


[Закрыть]. Известно, что данный эпизод произошел неподалеку от Таганрога в 1820 году <sup>[44]44
  Летопись. С. 214.


[Закрыть]</sup> ; мемуаристка же, завершив его описание, вскользь заметила: «Мне было только 15 лет» <sup>[45]45
  МНВ. С. 22.


[Закрыть]</sup> . Через несколько страниц Мария Николаевна обратилась к другим материям – она повела речь о своей стремительной поездке в Сибирь, к отправленному на каторгу мужу. Путь ее проходил через Казань, куда Волконская прибыла на исходе декабря 1826 года. «Был канун Нового года, – писала княгиня и тут же четко пояснила: – мне только что минул 21 год» <sup>[46]46
  Там же. С. 30.


[Закрыть]</sup> . В обоих случаях элементарное арифметическое действие дает одинаковый результат.

Его решительно подтвердил и внук княгини, С. М. Волконский, который заявил: «По неопровержимым данным нашего архива, она родилась в 1805 году». Далее он уточнил, что «день Рождества <…> был вместе с тем и днем ее рождения» <sup>[47]47
  О декабристах. С. 40, 77.


[Закрыть]</sup> .

В заключение скажем о поэтическом доказательстве сибирского происхождения. В 1829 году декабрист А. И. Одоевский, пребывая в Читинском остроге, написал стихи – «Княгине М. Н. Волконской (В день ее рождения)»:

 
Был край, слезам и скорби посвященный,
Восточный край, где розовых зарей
Луч радостный, на небе том рожденный,
Не услаждал страдальческих очей;
…………………………………
Вдруг ангелы с лазури низлетели
С отрадою к страдальцам той страны,
Но прежде свой небесный дух одели
В прозрачные земные пелены…
 

Под стихами хорошо осведомленного человека стояла все та же дата – «25-го декабря 1829 года» <sup>[48]48
  АР. Т. 2. СПб., 1909. С. 138. См. также: Сочинения князя А. И. Одоевского. СПб., 1893. С. 8.


[Закрыть]</sup> .

Надеемся, что приведенных фактов вполне достаточно для того, чтобы завершить возникшую по случайности, а затем ставшую почти бесконечной дискуссию и впредь считать несомненным: Мария Раевская появилась на свет 25 декабря 1805 года.

Ошибется тот, кто сочтет написанное выше всего лишь скучной схоластикой, образчиком пресного «пушкинизма». Смеем заверить таковых скептиков, что дата рождения Марии Николаевны – именно эта, единственная, выверенная по документам дата – еще сыграет важную роль в нашем повествовании.

Находясь в Сибири, Мария Волконская часто и подолгу рассказывала собственным детям о своем далеком детстве. Она не сочла нужным поместить эти рассказы в «Записки», ограничившись фразой о «счастливом времени, проведенном <…> под родительским кровом», о «путешествиях» и «доле радостей и удовольствий на этом свете» <sup>[49]49
  МНВ. С. 2.


[Закрыть]</sup> . Поэтому в ученой среде повелось считать, что «мы можем восстановить историю юности Марии Николаевны в самых общих очертаниях. Подробностей мы не знаем» <sup>[50]50
  Щеголев-1. С.9. Схожую точку зрения высказала и О. И. Попова, едва ли не самая обстоятельная исследовательница биографии Марии Николаевны; см.: Звенья. С. 28.


[Закрыть]</sup> . Однако это не совсем так, и в распоряжении биографа есть-таки немало материалов разного свойства.

Мы, к примеру, знаем, что в детстве и юности Мария частенько путешествовала с родными по империи, подолгу жительствовала то в Петербурге, то в Киеве или малороссийских имениях. Повсюду она «имела возможность видеть и слышать самых интересных и самых умных людей, каких только могла выставить тогдашняя Россия». Все это и кое-что иное наложило определенный отпечаток на ее интеллектуальное и нравственное развитие.

В семье Раевских царил культ отца и супруга. Николай Николаевич «пользовался беззаветной любовью жены и детей и бесконечным авторитетом». Но, обожая и лелея близких, глава семейства подчас прибегал и к жестким домостроевским мерам, не стеснялся демонстрировать «крутой нрав, упорство, граничившее с упрямством, и некоторый семейный деспотизм» <sup>[51]51
  Щеголев-1.С. 6, 8.


[Закрыть]</sup> . Командирские навыки применялись Раевским по любому поводу, а его распоряжения исполнялись домашними так, как исполняются в полку или дивизии приказы вышестоящего начальства. В мемуарах Марии Николаевны обнаруживается красноречивое тому подтверждение. Когда княгине пришло время рожать, случилось следующее: «Отец требовал, чтобы я сидела в кресле; мать, как опытная мать семейства, хотела, чтобы я легла в постель во избежание простуды, и вот начинается спор, а я страдаю; наконец воля мужчины, как всегда (! – М.Ф.), взяла верх; меня поместили в большом кресле, в котором я жестоко промучилась без всякой медицинской помощи» <sup>[52]52
  МНВ. С. 6.


[Закрыть]</sup> . Нетрудно догадаться, что подобные патриархальные эпизоды – конечно, на ином, более благоприятном событийном фоне – бывали в семействе и ранее.

Раевский всецело руководил образованием детей и по возможности наблюдал за ним лично. Он стремился дать сыновьям и дочерям всестороннее, энциклопедическое образование. По мысли отца, юноши должны были пойти по его стопам – и посему Александр и Николай с определенных пор стали уделять преобладающее внимание военным наукам. Дочери же в основном постигали предметы гуманитарные, хотя отнюдь не ограничивались ими.

Мария с ранних лет получила доступ к отцовской библиотеке, которая, по меркам той эпохи, была весьма обширной: в ней насчитывалось до четырех тысяч переплетов, причем «почти 3000 томов принадлежали французским авторам, а остальные – преимущественно русским и английским» <sup>[53]53
  Борисевич А. Т.Указ. соч. С. 164.


[Закрыть]</sup> . Девушка быстро пристрастилась к чтению, и книги стали ее верными спутниками на всю жизнь. Надлежит отметить, что хотя в ее руки иногда попадали подобающие возрасту модные романы, предпочтение отдавалось все же изданиям серьезным, глубокомысленным. (С годами же легковесные поделки были отвергнуты вовсе, и сын княгини вспоминал: «Круг ее знаний выходил за пределы обычного уровня. Исторические науки и литература ее всего более привлекали; ни разу не видал я в ее руках, что называется, пустой книги» <sup>[54]54
  МНВ. C. VII–IX.


[Закрыть]</sup> .)

Больших успехов добилась Мария и в изучении иностранных языков. С какого-то времени ей помогала в этом специально приглашенная англичанка – гувернантка мисс Мятен <sup>[55]55
  АР. Т. 1. СПб., 1908. С. 219. Помимо гувернантки, у Марии была также и компаньонка – крестная дочь H. Н. Раевского Анна Ивановна Гирей, «родом татарка, сохранившая в выговоре и лице восточный отпечаток» (Бартенев П. И.О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников. М., 1992. С. 370).


[Закрыть]</sup> . Даже есть мнение, что именно под руководством нашей героини и ее сестер Пушкин «начал учиться английскому языку» и, может быть, «впервые познакомился с Байроном» <sup>[56]56
  Майков Л. Н.Пушкин. СПб., 1899. C. 140.


[Закрыть]</sup> . Вероятно, что как раз в части лингвистической отец Марии, русский до мозга костей человек, потерял чувство меры и допустил педагогический промах. Занятно: окружающие свидетельствовали, что Мария знала «французский и английский языки, как свой родной» <sup>[57]57
  АР. Т. 1. СПб., 1908. C. 219. См. также: Борисевич А. Т.Указ. соч. С. 157.


[Закрыть]</sup> , но парадокс заключался в том, что отечественного-то языка она не знала – точнее, владела им весьма посредственно и предпочитала писать по-французски. Позднейшие ее попытки ликвидировать этот пробел ни к чему не привели, и княгиня на всю жизнь так и осталась «франкоязычной». «Я всегда восхищаюсь вашим русским языком и, отчаявшись когда-либо приблизиться к нему, я от него отказалась», – признавалась она И. И. Пущину в письме от 25 января 1840 года <sup>[58]58
  Труды ГИМ. С. 6.


[Закрыть]</sup> .

Зато от музыки, к которой Мария Николаевна испытывала, по ее собственным словам, настоящую «страсть», она не отказалась никогда. Постигая музыкальные премудрости, девушка особенно полюбила итальянцев. Вдобавок у Марии были «замечательный голос» <sup>[59]59
  МНВ. С. IX.


[Закрыть]</sup> и «вокальный талант» <sup>[60]60
  Русский вестник. 1893. № 9. С. 102.


[Закрыть]</sup> , и благодаря усилиям родителей и нанятых ими толковых учителей эти ее дарования получили всяческое развитие и умелую «обработку». В доме Раевских регулярно проходили фортепьянные концерты, не умолкал ее «звучный голос», и многие знающие толк в музыкальном искусстве современники (такие, как княгиня Зинаида Волконская) восхищались почти профессиональным пением Марии.

Потакая интеллектуальным увлечениям дочерей и их тяге к прекрасному и возвышенному, к величайшим достижениям европейской культуры, отец, однако, отвергал оголтелый космополитизм и бдительно следил за духовно-нравственной стороной воспитания девушек. «Начала веры и добродетели» – этот предмет преподавался под отцовским кровом неустанно и неформально, вследствие чего девицы Раевские счастливо избежали расхожих мистических и иных тогдашних поветрий и выросли в убежденных православных христианок.

Столь же требователен был Николай Николаевич и по части воспитания Марии и ее братьев и сестер в верноподданническом духе, в уважении к исконным русским ценностям. Отец крайне подозрительно смотрел на масонов и прочих «карбонариев», утверждая, что «из их совещаний не выйдет ничего путного». Да и о якобы нараставших свободолюбивых настроениях среди обывателей Раевский-старший отзывался с нескрываемым сарказмом. «Прочтите-ка им свои стихи! – говаривал он либеральничавшему Пушкину. – Что они в них поймут?» «Достойно замечания, – добавляет к этому П. И. Бартенев, – что он взял слово с обоих сыновей ни за что не вступать ни в какое тайное общество» <sup>[61]61
  Цит. по: Друзья Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники / Сост., биограф, очерки и примеч. В. В. Кунина. Т. 2. М., 1986. С. 104–105.


[Закрыть]</sup> .

Мария Николаевна хорошо усвоила преподанные ей родителем политические и идеологические уроки, что позднее наглядно продемонстрировала своим отношением к декабризму и конспиративной практике мужа.

Уроки уроками, но не менее важно и то, что Мария Раевская унаследовала и всячески развила в себе некоторые черты характера отца. Прежде всего надо говорить о ее несгибаемой воле, о «твердости и настойчивости» в принятии «главных решений» <sup>[62]62
  МНВ. С. IX.


[Закрыть]</sup> . К этому, по точному замечанию П. В. Анненкова, следует присовокупить гордость и редкостную свободу ума, «право судить явления жизни по собственному кодексу и не признавать обязательности никакого мнения или порядка идей, которые выработались без <…> прямого участия и согласия» Марии Николаевны <sup>[63]63
  Цит. по: Друзья Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники / Сост., биограф, очерки и примеч. В. В. Кунина. Т. 2. М., 1986. С. 102.


[Закрыть]</sup> . Сын княгини писал, что «она, в то же время, была характера мягкого и уживчивого, всегда веселая и никогда не падавшая духом» <sup>[64]64
  МНВ. С. IX.


[Закрыть]</sup> , – и здесь, по-видимому, также сказалась отцовская наследственность.

Не надо забывать и о ее матери, Софье Алексеевне. Биографы были явно несправедливы к ней и едва удостоили Раевскую вниманием. Так, С. М. Волконский (внук Марии Николаевны) утверждал, что «преданность мужу владеет всем ее существом; несмотря на многочисленное свое семейство, она до последних дней своих оставалась более супругой, нежели матерью» <sup>[65]65
  О декабристах. С. 27.


[Закрыть]</sup> . А П. Е. Щеголев пошел еще дальше и вовсе счел мать Марии посредственностью: «О ней мы ничего не знаем, очевидно, по той причине, что она не играла в семье первой роли, совсем скрытая личностью мужа» <sup>[66]66
  Щеголев-1.С. 6.


[Закрыть]</sup> .

Другие исследователи придерживались в целом схожего мнения. Допускаем, что их отчасти дезориентировала сама Мария Волконская, которая в своих «Записках» ничего не рассказала о Софье Алексеевне.

Между тем самая простая логика подсказывает, что Николай Николаевич, занятый службой, мог проводить в кругу семьи довольно немного времени. Когда же начались сражения с Наполеоном, он, почти не покидая театра военных действий, стал бывать дома и того реже, периодическими наездами. (Как мы помним, в те же сроки родилась и Мария.) Его влияние на воспитание детей если и не уменьшилось, то видоизменилось качественно: оно вынужденно преобразовалось в надзор за соблюдением выработанной стратегическойпедагогической линии. Естественно, надзор был строгим и добросовестным – но нерегулярным. Каждодневные же заботы о подрастающих детях легли на плечи Софьи Алексеевны, и в вопросах рутинной тактикивоспитания жена Раевского вольно или невольно стала играть ту самую «первую роль», которую почему-то не заметили историографы. Младенчество и детство Марии – как известно, решающие годы для формирования человеческого характера – пришлись как раз на период, когда ее мать в значительной мере заправляла семейными делами. Это обстоятельство принуждает нас попристальнее вчитаться в документы, касающиеся Софьи Алексеевны Раевской.

Ученый, уверявший читателей, что «о ней мы ничего не знаем», оплошал и тут: документальные свидетельства о супруге ратного героя имеются, причем в изрядном количестве. И из фрагментов старых бумаг, словно из мозаичных пластинок, составляется любопытный эскиз психологического портрета Софьи Алексеевны.

Она была настоящей, преданной внучкой Ломоносова, всегда гордилась неповторимым дедом и деятельно участвовала в начинаниях, связанных с увековечиванием памяти «сего великова мужа» <sup>[67]67
  К примеру, сохранилось письмо С. А. Раевской к архангельскому генерал-губернатору вице-адмиралу С. И. Миницкому; оно было написано в Киеве и датируется 25 февраля 1825 г.:
  «Милостивой Государь Степан Иванович. Чрез Газеты узнала я о истенно патриотическом предприятие Вашего Превосходителства – привесть в исполнение мысль Архангелскова Преосвященнова воздвигнуть памятник знаменитому Ломоносову на его родине. Как уважающей отличное достоинство сего Беликова мужа и как одной из ближайшей его родственниц, Вы позволите мне быть участницей в похвалном предприятие Вашем.
  С сею же почтою поручила я Евграфу Андреевичу Богданову выслать в Архангелск, на имя Вашево Превосходителства, 1000 рублей. Прошу не именовать меня в публикациях о пожертвованиях на сей предмет, равно принять уверенние в чуствах душевной благодарности и совершеннова почтения, с коим имею честь быть, Милостивой Государь, Вам покорная ко услугам София Раевская» (АР. Т. 4. СПб., 1912. С. 673–674; сохранена орфография подлинника). 13 марта того же года указанная сумма была препровождена к С. И. Миницкому (там же. С. 674).


[Закрыть]</sup> . Да и в генах Софьи Алексеевны явственно присутствовало нечто ломоносовское. Михайло Васильевич, как известно, был человеком не только гениальным, но и необычайно сложным, не всегда корректным в словах и поступках, болезненно самолюбивым. До сих пор на слуху его крылатая фраза: «Не токмо у стола знатных господ, или у каких земных владетелей дураком быть не хочу; но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве отнимет» <sup>[68]68
  Этот афоризм находится в письме ученого к графу И. И. Шувалову от 19 января 1761 г. Впервые данное письмо было опубликовано в альманахе «Урания… на 1826 год» (М., 1825. С. 54–58), но С. А. Раевская и другие вполне могли знать содержание эпистолии и раньше. Попутно отметим, что ломоносовская фраза пришлась по душе и Пушкину, который в несколько измененном виде трижды процитировал ее: в дневнике 1833–1835 гг. (XII, 329),в письме к жене от 8 июня 1834 г. (XV, 156)и в главе «Ломоносов» «Путешествия из Москвы в Петербург» (XI, 254).


[Закрыть]</sup> . Таковой же была и жена Раевского, ставшая – разумеется, только на бытовом уровне – «верным снимком» своего предка. Правда, родовые особенности характера она явила окружающим в своеобычной «женской редакции».

Показательно, что С. М. Волконский, мемуарист подчеркнуто деликатный, избегавший суровых приговоров, ведя речь о Софье Алексеевне, не сумел сдержаться и одарил прабабку критическими строками: «Женщина характера неуравновешенного, нервная, в которой темперамент брал верх над разумом. <…> Женщина характера сухого, мелочного» <sup>[69]69
  О декабристах. С. 27.


[Закрыть]</sup> . Наверное, у него были какие-то основания для подобных суждений, но все же главного в этой даме он не приметил.

То, о чем писал внук, было всего лишь производным от основного, а основным – тем, что принесло массу неприятностей и самой Раевской, и ее близким, – следует считать эгоцентризм, помноженный на непомерную мнительность, проще говоря – гордыню.Внучка гения и жена героя блюла честь фамилии и свою собственную так, что окружающим моментами становилось не по себе от ее высокомерия или кичливой обидчивости. Иногда выходки почтенной Софьи Алексеевны очень походили на поведение избалованного и капризного, привыкшего всеми верховодить ребенка – и супруг, защищая дорогую половину от упреков, непроизвольно подтверждал правомерность такого сравнения: «Не оставьте детей и жены и извиняйте их проступки», – просил Николай Николаевич свою мать, E. Н. Давыдову, в письме, датированном 26 апреля 1807 года <sup>[70]70
  АР. Т. 1. СПб., 1908. С. 62.


[Закрыть]</sup> .

В другом письме, к графу А. Н. Самойлову от 4 декабря 1807 года, Раевский-старший пытался объяснить оскорбленному родственнику мотивы очередного демарша жены: «Ей показалось, что вы, как со мною, так и с ней переменили милостивое ваше обращение, почему и сочла, что ее посещения не будут вам столько приятны, как были прежде. Я никак ее в сем оправдать не могу, – примирительно продолжал Николай Николаевич, – ибо долг ее был удвоить старание приобрести вновь ваше родственное расположение, в чем и – надеюсь на ваше доброе сердце – она успеет» <sup>[71]71
  Там же. С. 65.


[Закрыть]</sup> . Однако его надежды не оправдались – и жалобы графа на поведение Софьи Алексеевны продолжились <sup>[72]72
  Там же. С. 509.


[Закрыть]</sup> .

Надо отдать ей должное: в своих поступках и проступках Раевская была тверда и последовательна невзирая на лица. Так, породнившись со знатными Волконскими, она и с ними не церемонилась, держала себя столь же вызывающе заносчиво. В 1829 году, возмущаясь родней, которая, по мнению Софьи Алексеевны, была скупа, мать писала Марии в Сибирь:

«Твои письма, совершенная заброшенность В<олконскими> и Реп<ниными>, ваш недостаток в деньгах – доставляли нам бесконечное огорчение. Если бы я имела несчастье иметь сына в Сибири и моя несчастная и неповинная belle-fille [73]73
  Невестка (фр.).


[Закрыть]последовала бы за ним – я продала бы последнее платье, чтобы послать ей денег. Ты делаешь очень хорошо, предлагая браслет своей племяннице Репниной, будь уверена, что никогда и никто из нашей семьи не пожелает иметь хотя бы одну нитку, принадлежащую твоему мужу» <sup>[74]74
  Звенья. С. 66. Речь шла о свадебном подарке, который Мария Николаевна просила сделать своей племяннице, выходившей замуж за графа Кушелева-Безбородко.


[Закрыть]</sup> .

Мария Волконская, вынужденная к тому же лавировать между Раевскими и родственниками мужа, огорчалась подобными письмами матери и свела переписку с ней до минимума. Однажды княгиня в сердцах даже заметила, что Софья Алексеевна «как будто умерла» для нее <sup>[75]75
  Там же. С. 65.


[Закрыть]</sup> . Зато в письме к свекрови А. Н. Волконской от 11 июня 1827 года Мария Николаевна добавила к портрету матери несколько небезынтересных штрихов. При чтении этого письма возникает ощущение, что автор послания скорее солидаризируется с Софьей Алексеевной, нежели обвиняет ее в очередных прегрешениях:

«Я тотчас поняла, о ком идет речь, и удивляюсь сдержанности, которую вы проявили в этом деле, обожаемая матушка <…>. Вы, по-видимому, подозреваете, что упомянутая особа писала ко мне, милая матушка; это подозрение неосновательно; она, может быть, лишена такта, имеет странности или смешные слабости, но она никогда не станет так публично выносить на суд недостатки, которые она – справедливо или нет – видит в других, особенно в людях, так или иначе принадлежащих к вашему дому» <sup>[76]76
  Русские пропилеи. С. 24.


[Закрыть]</sup> .

Стоит вдуматься в это замечательное «справедливо или нет» – такие дипломатичные, вскользь брошенные слова, вдобавок адресованные не кому-нибудь, а уязвленной свекрови, могут означать только одно: Мария Волконская в какой-то мере была согласна со своей горделивой матерью.

А у матери, при всей неоднозначности ее натуры, билось в груди доброе сердце – и это прекрасно знала Мария. Спустя годы княгиня с теплотой вспоминала, как Софья Алексеевна в детстве «баловала» ее, и, вспоминая, подчеркивала, что мать «была права» <sup>[77]77
  Звенья. С. 71 (письмо к сестре, Софье Раевской, от 9 марта 1829 г. из Читинского острога).


[Закрыть]</sup> . Немало кошек пробежало между этими двумя неординарными женщинами – и все же Софья Алексеевна навсегда осталась для дочери «дорогой, обожаемой матушкой», «доброй матушкой» <sup>[78]78
  Там же. С. 60, 71 (письмо к родным от 29 декабря 1826 г. из Москвы и письма к Софье Раевской от 23 февраля и 9 марта 1829 г. из Читинского острога).


[Закрыть]</sup> .

Представляется несомненным, что «ломоносовское» самолюбие и предрасположенность к резким, выходящим за общепринятые этикетные рамки поступкам унаследовали через Софью Алексеевну и ее дети, в особенности Александр и Мария. Но если у сына родовые черты проявились чересчур явно, в гипертрофированной форме, то Мария Николаевна избежала крайностей самодурства, которым прославился Александр Раевский. Сказалось благотворное влияние властного отца – влияние, умерившее материнское воздействие. Именно так – умерившее, но не нейтрализовавшее его полностью. В биографии Раевской-Волконской будет немало эпизодов, когда ее «темперамент возьмет верх над разумом» или когда наша героиня докажет, что никто из «знатных господ» или «земных владетелей» ей не указ. А те, кто окажется рядом с княгиней в Сибири, еще обвинят ее в «надмении» <sup>[79]79
  Штейнгейль В. И.Сочинения и письма. Т. 1. Иркутск, 1985. С. 377 (письмо к Г. С. Батенькову от 4 мая 1856 г.).


[Закрыть]</sup> и «гордой самоуверенности» <sup>[80]80
  Трубецкой.С. 272 (письмо к 3. С. и Н. Д. Свербеевым от 4–5 апреля 1857 г.).


[Закрыть]</sup> .