Текст книги "Литературное Зауралье"

Автор книги: Михаил Янко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

С 1869 г. Худяков заболел психическим расстройством и 19 сентября 1876 г. скончался.

Имя И. А. Худякова – человека передовых взглядов, страстного борца с самодержавно-крепостническим гнетом – прочно вошло в историю революционного движения России и науку о фольклоре.

А. Н. ЗЫРЯНОВ

Александр Никифорович Зырянов – талантливый уральский краевед, ученый-самородок – всю жизнь свою служил родине и народу. Родился он 28 августа 1830 г. О себе писал так: «Отец мой – государственный крестьянин Пермской губернии, Шадринского округа, Далматовской волости, д. Верхне-Ярской, Никифор (Яковлев) Зырянов помер, оставив единственным меня при матери на третьем году.

Мать, по чувству одиночества, приняла в дом отца моего другого мужа из с. Ключевского, той же волости, но тот скоро умер…

Мать, лишенная подпоры, слабая по полу, не могла поддержать хозяйственный быт моего родителя, вскоре переехала на всегдашнее житье в заштатный город Далматов к родителю своему, крестьянину Иванчикову…

Жизнь наша была безмятежна до начала 1851 и 1852 годов, когда в два пожара опустошительные, бывшие в Далматове (в 1852 г. сгорело 550 д.), мы лишились всего, что было, и остались под уровнем общей нищеты народонаселения Далматова»^[23].

Один год Зырянов проучился в Далматовском духовном училище, а с 13 лет он уже исполнял обязанности писца в волостном правлении. Служба позволила любознательному подростку близко познакомиться с народной жизнью, давала обильную пищу его уму. Впоследствии материалы, проходившие через руки Зырянова, были использованы им в очерках по истории народного движения в родном крае.

Прилежный в работе, Зырянов, однако, держался независимо с начальством, выступал защитником крестьянских интересов. Местные власти делали несколько попыток избавиться от беспокойного чиновника. Так, в августе 1852 г. он был арестован помощником далматовского окружного исправника Босяцким за неуважение к своей личности и под конвоем отправлен по месту рождения – в с. Верхний Яр. Зырянову удалось оправдаться, и после этого он служил волостным писарем в ряде сел – Уксянском, Мехонском, Батуринском, Иванищевском.

В 1859 г. им была открыта в с. Иванищевском первая в Зауралье сельская библиотека, в которой насчитывалось до тридцати названий книг. В 1861 г. Зырянов переехал в Далматов, куда перевез и библиотеку, а позднее (в апреле 1876 г.) подарил ее шадринскому земству, положив этим основание публичной библиотеке г. Шадринска.

Выйдя из народа и живя вместе с ним, Зырянов люто ненавидел «мирских захребетников». В статье «Крестьянское движение в Шадринском уезде Пермской губ. в 1843 г.» он писал: «На истинно богатырских его (народа – М. Я.) плечах лежали не одни писаря, с возмутительными выездами их за разными сборами, окрещенными названиями «петровского», «осеннего», «праздничного», «славленого», «супряток», «копотих», «помочей» и т. п., но и попы, дьяконы, дьячки, пономари, просвирни, сироты (в большинстве духовных лиц), писарши, помощницы, головы, оспенники, становские прислужники, писцы, отставные или служилые приказные, жены их, дети и так далее – словом – вереница неисчислимая!.. Вся эта плеяда «наездников» требовала и просила от мужичьего кошеля не только пить и есть, но, как видно на писарях, и жить в сытости и довольстве»^[24].

Многочисленные связи Зырянова с народом обусловили его деятельный интерес к устному народному поэтическому творчеству. Им записано в различных местах Зауралья (преимущественно на территории нынешних Далматовского и Шадринского районов) множество сказок и преданий, пословиц и поговорок, песен и загадок. Часть материала была опубликована в «Пермских губернских ведомостях» и «Пермском сборнике», а также использована А. Н. Афанасьевым в его четырехтомнике «Русские народные сказки» (вып. I—IV, 1855—1858 гг.). Характерно, что в этом сборнике записанные Зыряновым сказки идут первым вариантом, что свидетельствует о их значительной научной ценности: услышаны они были автором непосредственно из живых уст народа, записаны с соблюдением особенностей говоров населения Зауралья. Некоторые сказки вошли в современные хрестоматии по устному народному творчеству и в сборники русских народных сказок («Баба-Яга и Жихарь», «Кащей бессмертный», «Царевна-лягушка», «Иван-дурак», «Семь Семенов» и другие).

Многие из записанных Зыряновым сказок отличаются социальной заостренностью, гуманизмом, уважением к трудовому человеку. В них прославляются ум, находчивость, смекалка мужика и осмеиваются князья, бояре, купцы. Характерны в этом отношении сказки «Крестьянин и незнакомый человек», «Обед». В последней говорится, например, о жадном барине, объевшемся у мужика парёнками.

В сказках Зырянова звучит живая речь народа, остроумная и меткая, пересыпанная пословицами, прибаутками, крылатыми словами.

Большой интерес питал Зырянов к народным обрядам и песням. Им подробно описан свадебный обряд, бытовавший в Шадринском уезде.

Разнообразны песни, записанные в прилегавших к Шадринску селах и деревнях^[25]. Среди них лирические песни о разлуке с родными местами («Прощай, Шадрин-городок»), о занятиях и рукодельях крестьянских девушек:

А где каки деушки?

А ешшо где каки голубушки?

Шадрински – калашницы;

А осеевски – кисельницы.

Тарабаевски – квас продавать.

Тумановски – рукавицы вязать.

Мыльниковски девки – ягодницы.

Воробьевски – сухарницы…

Песня «У избы столбы точеные» поднимает традиционную тему о «девичьей воле» и тяжести женской доли:

Вы не зарьтеся, девки, взамуж-ту идти,

Вы не зарьтесь, не охотьтесь.

Не ровен дурак навернется —

Либо вор, да либо пьяница:

На кабак идет – шатается,

С кабаку идет – валяется,

Он домой придет – расчуванится,

Заставляет раздевать, разболакать…

Рекрутская песня «Пала моя головушка» потрясает драматизмом судьбы «доброго молодца», которому «связали белы ручки, заковали ножки резвые в железы» и привезли в «город Челябу» в рекрутское присутствие:

Повалились у доброва молодца

Русы кудри на могучие плечи,

Со могучих плеч на белы камни…

В «Сборнике» помещено 20 записанных Зыряновым загадок, в том числе загадки-вопросы: «Што на вышку не забросишь?» (Перо). «Што в ящик не запереть?» (Солнце).

Статьи Зырянова по истории революционного движения в Зауралье привлекли внимание многочисленных читателей. Ими в свое время пользовался Д. Н. Мамин-Сибиряк, работая над повестью «Охонины брови». Не потеряли своего значения и для нашего времени такие статьи, как «Шадринский уезд в апреле 1842 г.», «Крестьянское движение в Шадринском уезде Пермской губернии в 1843 г.», «Пугачевский бунт в Шадринском уезде и окрестностях его».

Одновременно с собиранием устнопоэтических произведений Зырянов занимался археологическими изысканиями: производил раскопки курганов и городищ, трудился над описанием собранного материала. Ему принадлежит несколько статей по археологии и этнографии. «Русское географическое общество», членом которого был избран Зырянов, в 1860 г. наградило его серебряной медалью «за постоянно доставляемые интересные сведения о Шадринском уезде Пермской губернии». За капитальный труд «Промыслы в Шадринском уезде» он был награжден «Вольным экономическим обществом» второй серебряной медалью.

В течение 20 лет Зырянов занимался метеорологическими наблюдениями и собрал ценные сведения о климатических особенностях Зауралья.

Всю свою жизнь краевед-энтузиаст был в материальной нужде, испытывал подозрительное отношение и прямые нападки царских властей. 12 ноября 1884 г. он скоропостижно скончался по дороге из Камышлова в Далматов. Семья его осталась нищей. Его богатый архив и личная библиотека (три воза книг) были проданы купцу на обертки. Уцелела лишь часть рукописного наследства Зырянова, которая хранится в научном архиве Всесоюзного географического общества (Ленинград).

Н. Е. КАРОНИН-ПЕТРОПАВЛОВСКИЙ

«Удивительно светел был этот человек…, искренне веровавший в безграничную силу народа, – силу, способную творить чудеса»^[26], – говорил А. М. Горький о писателе-революционере прошлого века Н. Е. Петропавловском (1853—1892), выступавшим под псевдонимом С. Каронин.

Жизненный путь Н. Е. Петропавловского во многом типичен для разночинца 70—80-х гг. XIX в.: учился в духовном училище, затем поступил в семинарию, из которой был изгнан, усиленно занимался самообразованием, участвовал в революционном движении. В июле 1874 года Петропавловский был арестован и заключен в одиночную камеру, в которой провел три года. В октябре 1877 г. он вновь судился по известному «процессу 193-х», обвиняясь «в том, что распространял сочинения, имевшие целью возбудить к бунту или явному неповиновению власти верховной»^[27]. Суд Петропавловского оправдал, но за ним был учрежден полицейский надзор. Вскоре он, достав паспорт на имя Ивана Васильевича Арапова, перешел на нелегальное положение и поселился в Петербурге. Но в феврале 1879 года был вновь арестован, причем при обыске у него найдены «переписка преступного содержания» и извещение о выпуске нелегальной газеты «Начало». Два года просидел Петропавловский в петербургском доме предварительного заключения. В июле 1881 года его выслали в Западную Сибирь сроком на пять лет.

В октябре или начале ноября 1881 г. Петропавловский приехал в Курган. Вместе с ним приехала Варвара Михайловна Линькова. Эта сильная женщина, оставив мужа, «почетного дворянина», связала свою судьбу с судьбой борца-революционера.

Курган начала 80-х гг. представлял собой небольшой уездный город с тремя с половиною тысячами жителей, небольшой публичной библиотекой и многочисленными церквами. В то время здесь жили политические ссыльные Н. Березневский, Н. Диоманди, Н. Долгополов, Н. Чемоданова, Ф. Шефтель. Нелегальная газета «Русское слово» (Женева, 1882, № 47) так описывала жизнь политических ссыльных в Кургане: «Все однообразно, скучно, тяжело до одурения. Кругом пустота, бессодержательность… Тяжело, страшно тяжело… Только и живем надеждами. Стесняют, как только можно»^[28].

Первые литературные произведения Петропавловского относятся ко времени его пребывания в крепости. Это были сцены из народной жизни, написанные под влиянием поэзии Н. Некрасова, рассказов Г. Успенского, А. Левитова. В 1879 г. в «Отечественных записках» был напечатан его первый рассказ «Безгласный».

В ссылку Петропавловский-Каронин приехал будучи уже известным сотрудником «Отечественных записок», опубликовавшим более десяти очерков и рассказов. В Кургане он написал несколько произведений, вошедших позднее в цикл «Рассказов о пустяках», – «Праздничные размышления», «Две десятины», «Несколько кольев», «Солома», «Пустяки» – и начал работу над серией рассказов «Снизу вверх».

В «Рассказах о пустяках» изображена русская деревня, обманутая реформой 1861 г. В отличие от народнических писателей, Каронин не идеализировал, а трезво оценивал происходившие в деревне процессы.

Мрачна до ужасов жизнь деревни в изображении писателя. В ярких сценах, немногословных зарисовках показано обнищание основной массы крестьян, рост кулачества, в кабалу к которому идет беднота. Рушатся патриархальные устои. Но как ни тяжела жизнь, ее обновление неизбежно. Таков вывод, к которому подводит Каронин своего читателя.

Вся жизнь крестьянина Василия Чилигина («Праздничные размышления») проходит в труде, а из бедности выйти он не может. Василий и не мечтает о многом: два пуда муки на месяц для семьи, «лошадь в теле» и «чтобы вполне довольно было скота, птицы и прочего обихода». Но и это только мечты. Он понимает, что «никогда этому не бывать», чувствует себя вечным должником «мира». Семья его бедствует. Сам он постоянно занят мыслью, что «с него намереваются содрать шкуру».

О бедствиях Гаврилы Налимова повествуется в рассказе «Две десятины». Гаврилой владеет неотвязная мысль: любым путем добыть деньги, чтобы арендовать землю. Все его помыслы связаны с землей, которая никогда его не кормила. «Более двадцати лет он пахал, никогда ничего не получая, кроме нечеловеческой усталости, более двадцати лет сеял, собирая плоды в виде неизменной березовой каши, всю жизнь мечтал, как бы побольше вспахать и засеять, и, собирая каждогодно вместо настоящих плодов березовую кашу, приходил в отчаяние…».

Мечта в конце концов осуществилась: путем безмерных унижений и жертв он получил в аренду две десятины, но попал в кабалу к богатеям, превратился в вечного их должника. «Ухлопав свою крестьянскую энергию на добывание земли, он был уже бессилен и настоящей работе мог отдать только уцелевший остаток растрепанных сил».

О безмерном унижении человеческого достоинства говорится в рассказе «Несколько кольев». Работая на распиловке старых бревен, Тимофей Лыков решил попросить у десятника несколько палок и жердей. Тот, прежде чем разрешить, заставляет его сбегать в кабак за ромом, назвать самого себя «червяком», прыгать на четвереньках, лаять по-собачьи. Все выполняет Тимофей беспрекословно и получает колья. Но удача не радует его. В нем зреет протест, но выливается он в то, что, напившись пьяным, Тимофей начинает крушить изгородь вокруг своего дома, которую сделал из полученных от десятника жердей. «Я вам покажу, какой я есть червяк!» – восклицает Тимофей. Стихийный протест крестьянина нашел какой-то выход, но гнев обращен еще не на тех, кто сделал его жизнь невыносимой.

Каронин показывает крестьянина не только тружеником, но и собственником. Причем чувство собственности при определенных условиях берет верх. Иван Чихаев из рассказа «Солома», нажившись на продаже односельчанам в бескормицу соломы, стал с презрением относиться к людям. «Мысли Чихаева сделались зверскими, поступки бессовестными». Страсть к обогащению вытравила в нем все человеческое, изолировала от общества, сделала подозрительным и недоверчивым.

Жизнь разоряющейся темной, бесправной деревни, пореформенные настроения крестьян получили правдивое изображение в рассказе «Пустяки». Перед читателем проходят различные типы: стяжатель Зюзин, заморивший голодом своих домашних, жадный Мирон Ухов, совершенно равнодушный к жизни Егор Горелов. Егор не помнит ни одного дня, который принес бы ему радость или успокоение. «Беспутное время» довело его до полного отупения. «Вялость, апатия сделались неразлучными его спутниками». В безысходной тоске бродит Егор по необъятным просторам Руси, забыв о земле, о крестьянской работе…

Жизнь в произведениях Каронина изображена без внешних украшений. Мастерски сделанный диалог сочетается у него с глубокими размышлениями о судьбах русской деревни, о «мужике». Горькая правда современной художнику действительности проступает в каждом из его рассказов.

Один из цензоров так определял идейную направленность предполагавшегося к изданию сборника произведений Каронина-Петропавловского: «Все рассказы отличаются враждебным направлением против образованного сословия, крестьянство же представлено жертвою его эгоизма и алчности людей денежных. В «Отечественных записках» такие рассказы могли пройти незаметно, но изданные отдельно, они, конечно, подействуют самым вредным образом на низшее сословие, почему цензор и считал означенные сочинения Каронина подвергнуть запрещению»^[29].

Ссылка не сломила политических убеждений Петропавловского, не поставила его на колени перед властью. По доносу курганского исправника начальник тобольского жандармского управления писал губернатору в секретном рапорте от 4 августа 1883 г.: «Из находящихся в Кургане под надзором полиции политических ссыльных – Лебедева и Петропавловский – суть лица вредные…

Петропавловский – человек скрытный и действует через свою сожительницу акушерку Линькову, которая во время практики, не стесняясь, порицает правительство и религию и преимущество отдает швейцарскому правительству. На основании упомянутых обстоятельств я прихожу к заключению о необходимости переместить этих лиц из Кургана, Лебедеву в г. Тару, а Петропавловского в г. Ишим…»^[30].

Тобольский губернатор ответил на это согласием и предложил ишимскому исправнику учредить за Петропавловским «строгий полицейский надзор».

15 сентября 1883 г. Петропавловский переехал в Ишим – еще более захолустное место, чем тогдашний Курган.

На запрос департамента полиции от 27 октября 1883 г. «о поведении, образе жизни и степени политической благонадежности состоящего в Тобольской губернии под гласным надзором полиции Николая Петропавловского» тобольский губернатор отвечал: «Петропавловский и доселе держится того направления, за которое сослан в Сибирь, причем, однако, ничего, особенно выдающегося, в смысле предосудительного, за что следовало бы преследовать Петропавловского по закону, не замечено в его поведении»^[31].

В Ишиме состояние здоровья Петропавловского значительно ухудшилось. Он делает попытку перевестись обратно в Курган, но получает отказ. 23 февраля 1884 г. он пишет губернатору прошение: «Я решился обратиться к вашему превосходительству с просьбой – дозволить мне наступающее лето провести в одной из окрестных деревень с г. Ишимом, что, может быть, хоть несколько поправит мое расшатанное здоровье…»^[32].

В ответ на это губернатор издевательски сообщил через исправника: «Так как Ишим по своим климатическим условиям и малонаселенности мало чем отличается от деревни, то означенное ходатайство оставлено мною без последствий»^[33].

Живя в глуши, Петропавловский внимательно следил за общественной жизнью России, верно оценивая характер событий. В перехваченном полицией письме от 5 марта 1884 г. к ссыльному А. Аверкиеву он так характеризует эпоху 80-х годов: «Вот, например, политические новости. Предполагается постепенно сгладить следы прошедшего царствования: крестьянскую реформу – искусственной поддержкой разложившегося уже дворянства, судебную – уничтожением института присяжных, учебную – переменой устава 63 года, цензурную – введением негласных репрессий. Эта главная тенденция переживаемого нами времени. Что же касается других, более мелких течений, то все они направляются в одну сторону – «ввести порядок»: экзекуция – вот самое подходящее слово для выражения сути нынешнего времени… Что еще? Ничего больше. Экзекуция, порядок – вот что»^[34].

В результате «изучения» этого письма жандармами и губернатором было решено подвергать всю корреспонденцию ссыльного писателя полицейскому просмотру. В письме к Н. Долгополову 13 июля 1884 г. Петропавловский писал: «Моя корреспонденция по распоряжению губернатора отныне будет просматриваться, так что на Ишим приходится смотреть, как на могилу…»^[35].

Тяжело переживал Петропавловский закрытие «Отечественных записок». Он остался совсем без средств. Семья кое-как перебивалась случайными заработками Варвары Михайловны. «Я сижу буквально без всякого дела, – писал он Н. Долгополову. – Один – не с кем словом обменяться. Литература прекратилась для меня на целых два года. Вокруг меня буквально гробовое молчание… Прибавьте ко всему этому полное истощение ресурсов денежных…»^[36]. Полицейский надзор за ним усилился. За самовольную отлучку на несколько часов из города – ходили по ягоды – Петропавловского посадили на неделю под домашний арест. Жандармы указывали «на продолжающееся враждебное настроение Петропавловского по отношению к правительству». Его просьба о переезде в Томскую губернию была оставлена без последствий.

Живший в то время в Ишиме ссыльный Мачтет писал: «Он (Петропавловский – М. Я.) казался совсем изможденным, совсем больным, – до того он был худ и бледен; первая мысль при взгляде на него – была мысль о злом недуге, о последней степени чахотки. Но тогда ее еще не было, – все это было продуктом вконец почти разбитых, истерзанных нервов»^[37].

Однако тяжелобольной, травимый жандармами писатель не опускал рук. Он усиленно занимался изучением быта и жизни сибирских крестьян, пользуясь материалами, которые ему присылали Долгополов, Лаврова и другие. В сентябре 1885 года была закончена серия очерков «По Ишиму и Тоболу». Многое в этих очерках представляет значительный интерес и для современного читателя. Они знакомят с природой, полезными ископаемыми, особенностями земледелия в Зауралье, с культурой и ремеслами населения.

С болью пишет Петропавловский о темноте и безграмотности сибирской деревни. «Большинство деревень имеет только одного грамотного человека – писаря»^[38]. Он рисует «потрясающую до глубины души картину»: верхом скачет деревенский староста с полученной из города бумагой в поисках куда-то отлучившегося писаря. Он встревожен, не зная содержания письма. А в бумаге оказывается распоряжение заседателя: «Приказываю тебе ко дню благовещения купить и привезти мне две щуки в три четверти каждая»^[39].

8 июля 1886 года срок ссылки Петропавловского окончился, и он выехал в Казань. Весной 1887 г. писатель вновь приехал на Урал и поселился в Верхнеисетском заводе, где близко сошелся с Д. Н. Маминым-Сибиряком. В октябре 1887 г. он переехал в Нижний Новгород, но и там находился под негласным надзором полиции, которая считала Петропавловского и его жену «безусловно вредными и опасными».

Петропавловский скончался в Саратове 12 мая 1892 г. Его похороны превратились в демонстрацию. По донесению саратовских жандармов, среди венков писателю-революционеру были венки «От рабочих – защитнику угнетенных», «От женщин – защитнику обездоленных».

П. Ф. ЯКУБОВИЧ

С Курганом связано несколько лет жизни Петра Филипповича Якубовича (1860—1911), видного представителя революционной поэзии 80—90 годов XIX в., беллетриста и критика.

С юношеских лет Якубович участвовал в народническом движении. В 1882 году, окончив историко-филологический факультет Петербургского университета со степенью кандидата прав, он вступил в партию «Народная воля» и стал одним из организаторов народовольческого «Союза молодежи» и автором прокламации «К русскому юношеству».

Активная деятельность Якубовича в народовольческой организации привлекла внимание полиции. В 1884 г. он был арестован, заключен в Петропавловскую крепость и по окончании следствия, тянувшегося три года, приговорен «за участие в преступной деятельности противоправительственного сообщества «Русская социально-революционная партия народной воли» к лишению всех прав состояния и смертной казни через повешение, замененной каторжными работами.

Каторгу Якубович отбывал на Каре, Акатуе и Кодинском руднике, а в апреле 1895 года был переведен на поселение в Курган.

Жил Якубович по ул. Канавной, во флигеле, принадлежавшем фельдшеру Новодворову (ныне улица М. Горького, 55; на этом месте сейчас стоит двухэтажный полукаменный дом).

Курган в те годы был небольшим уездным городком с непроезжими от грязи весною и осенью улицами и тучами пыли летом. Монотонно и однообразно проходила жизнь городских обывателей.

Приезд Якубовича вызвал в городе большие толки. К «политическому» присматривались с настороженным любопытством, боясь общением с ним скомпрометировать себя в глазах «начальства». Но радушие и приветливость Якубовича и его жены располагали к себе. В квартире Петра Филипповича стали появляться те, кто особенно интересовался поэзией. Рассказы Якубовича о Петербурге, о встречах с интересными людьми, чтение стихов – все это увлекало, возбуждало мысль, расширяло жизненные впечатления слушателей. От старожилов Кургана, живших по соседству с Якубовичами, и сейчас можно услышать о их простоте, отзывчивости, большой любви к людям.

Многолетнее пребывание в тюрьмах и на каторге подорвало здоровье П. Ф. Якубовича. В Курган он приехал тяжелобольным. Это обстоятельство, а также болезненное состояние сына Дмитрия, родившегося в Кургане в 1897 г., вынуждали его неоднократно обращаться к полиции с просьбой разрешить выезд на лето в деревню. Начиная с 1896 г., П. Ф. Якубович проводил летние месяцы в деревне Крюковой-Лесниковой, расположенной в 30 километрах от Кургана вверх по течению Тобола, в живописной лесной местности. Однако каждый, раз разрешение на выезд приходилось получать с огромным трудом. Причем полицейский надзор обычно усиливался во время пребывания поэта в Лесниковой.

В феврале 1899 г. в связи с арестом политического ссыльного И. М. Зобнина, бывавшего, по донесениям шпиков, у Якубовичей, в квартире последних был произведен обыск. Поскольку, по словам Якубовича, у него «не найдено было ничего подозрительного», он привлекался к дознанию лишь в качестве свидетеля. Но производивший обыск помощник начальника тобольского губернского жандармского управления ротмистр Вонсяцкий вел себя очень грубо и дерзко, и это вынудило Петра Филипповича обратиться в департамент полиции с жалобой на действия Вонсяцкого. Результат оказался для ссыльного самым неожиданным. В секретном отношении департамент полиции Министерства внутренних дел 8 августа 1899 г. сообщил тобольскому губернатору: «По надлежащем расследовании жалоба Якубовича не подтвердилась, а наоборот, оказалось, что квартира названного ссыльного является местом конспиративных собраний поднадзорных и лиц, привлекаемых к дознаниям политического характера, вследствие чего начальник тобольского жандармского управления возбудил ходатайство об удалении Якубовича из г. Кургана». И далее: «Департамент полиции имеет честь покорнейше просить Ваше превосходительство не отказать уведомить, где в настоящее время находится названный ссыльный, присовокупляя, что, ввиду сообщенных полковником Мацкевичем данных о политической неблагонадежности Якубовича, дальнейшее оставление его на жительстве в Кургане представляется нежелательным и равным образом признается нежелательным разрешение названному лицу приписаться в курганские мещане, в случае возбуждения им о том ходатайства»^[40].

Сильное нервное расстройство вынудило Якубовича просить разрешения на временный выезд для лечения в Казанскую психиатрическую лечебницу. В телеграмме директора департамента полиции от 21 октября 1899 г. сообщалось тобольскому губернатору: «Ссыльному Кургане Петру Якубовичу с женой Министерством разрешена временная отлучка Казань для лечения»^[41].

Рапортом от 29 октября 1899 г. курганский исправник доносил тобольскому губернатору, что П. Ф. Якубовичу и его жене выданы проходные свидетельства для временной отлучки в Казань. В Курган П. Ф. Якубович более не возвращался.

Талант П. Ф. Якубовича-беллетриста с особой силой проявился в очерках «В мире отверженных». Желание рассказать страшную правду о царской каторге, о проблесках человеческого в преступном мире определило, характер и содержание этих очерков.

Первый том очерков был написан летом 1893 года в Акатуйской тюрьме; значительная часть второго тома (глава XIX «Конец «образцовой» Шелаевской тюрьмы») писалась в Кургане. Очерки печатались в журнале «Русское богатство» начиная с сентябрьского номера 1895 г. под псевдонимом Л. Мельшин.

Тема каторги не была новой в русской литературе. В 1861—1862 гг. появились «Записки из мертвого дома» Достоевского. Жизнь ссыльных изображена в некоторых рассказах Короленко («Чудна́я», «Яшка», «Убивец», «Соколинец», «Федор бесприютный», «Черкес»). О жизни и быте поселенцев из каторжан рассказал А. П. Чехов в книге «Остров Сахалин».

Якубович, будучи не только свидетелем, но и лицом пострадавшим, показал быт каторжных «изнутри». Как и «Записки из мертвого дома», очерки Якубовича родились из живых наблюдений, хотя и лишены той глубины психологического анализа, которая отличает произведение Достоевского. Сам автор не претендовал на признание за ними самостоятельного художественного значения. «…Я пишу не художественное произведение, – отмечал он в первоначальном варианте главы «Одиночество», – а правдивую историю действительно пережитого мною и, как живой человек, хотя и старающийся быть беспристрастным, не в силах заключиться в узкие рамки художника»^[42].

Однако сразу же после выхода очерков в свет критика справедливо оценила их как произведение художественное, с присущими ему приемами типизации жизненных явлений.

Все очерки, составляющие двухтомник, объединены местом, временем, действия и образом Ивана Николаевича, от имени которого ведется повествование. Рассказчика нельзя полностью отождествлять с автором книги, но во взглядах Ивана Николаевича много авторского, хотя Иван Николаевич более «нейтрален», чем Якубович. Явление это легко объяснимо: автор – «государственный преступник», скрывавшийся под псевдонимом «Л. Мельшин», не мог, конечно, открыто, от своего имени рассказать о виденном и пережитом. Об этом, в частности, писал Якубович из Кургана брату своей жены С. Ф. Франку: «Ты не получишь полного и ясного представления о том, что хотелось мне нарисовать и сказать, так как в подцензурном журнале печатается с большими пропусками»^[43].

Иван Николаевич не только умный наблюдатель, глубоко сочувствующий обездоленным людям. Это – активно действующее лицо. Большая любовь к людям определила его отношения с каторжанами. Он хорошо понимает глубокую нравственную испорченность многих из них. Годы, проведенные среди насильников и убийц, и для него были нелегкими. Бывали минуты, когда Иван Николаевич «чувствовал себя почти стариком, бессильным и жалким калекой…». Но вера в жизнь, в человека – побеждает. И он «снова горячо любил мир, где всего несколько часов назад видел одну лишь бесцельную и бессмысленную сутолоку явлений – любил жизнь и людей, которых недавно еще презирал…»^[44]. Видя несправедливость тюремной администрации, он открыто встает на сторону каторжан; рискуя навлечь на себя гнев начальства, он горячо настаивает на человеческом отношении к заключенным.

Борьба была неравной. Немало тяжелых минут выпало на долю Ивана Николаевича, судьба которого тоже всецело зависела от произвола тюремной администрации. Его подчас не понимали и те, в чьих интересах он выступал.

Однако большинство каторжан видело в Иване Николаевиче человека большого ума и чуткого сердца, искреннего и правдивого. Многие из заключенных тянулись к нему. Заметный след в сознании каторжан оставляла «педагогическая» деятельность Ивана Николаевича. «Что-то доброе, светлое, теплое… озаряло и согревало не только меня и моих учеников, но и всю камеру. Арестанты как-то невольно приучились с уважением относиться к бумаге и книжке, мысли их настраивались на высший тон и лад», – вспоминает рассказчик^[45].

По образованию и своим нравственным качествам Иван Николаевич стоит выше основной массы каторжан. Наблюдения над жизнью «отверженных» – обездоленных и придавленных жизнью людей, глубокие размышления над их судьбой, взаимоотношениями, психологией позволяют рассказчику касаться таких вопросов, которые имели значительный общественный интерес для своего времени.