Текст книги "Подчасок с поста «Старик»"

Автор книги: Михаил Божаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава XI
НАСТЯ

Показался всадник. Едет по дну балки. И, как видно, издалека: у коня на груди, в паху, на боках за передними ногами темные пятна пота. А всадник… Бог ты мой, так ведь это Арканов! Начальник поста Карабуш… Вот, значит, каков он! Недаром покойный Гвоздев к нему так недоверчиво относился!..

Да, но ведь Арканов Тимофея хорошо знает, знает, что он комсомолец, готовился в партию большевиков вступить и уже считался сочувствующим. Нет, Арканов никогда не поверит, что красноармеец Тимофей Недоля мог стать изменником.

Эти мысли мгновенно пронеслись в голове Тимофея, и он даже растерялся. Арканов сразу же возьмет его под подозрение, другим расскажет. А тот, вспомнил Тима о холодных, как льдинки, глазах только что подходившего человека, ни перед чем не остановится. Ленты на спине станет вырезать и не задумается.

Но больше всего страшило Тимофея то, что он погибнет бесполезно, не успеет никому ничего сообщить о том, что здесь замышляется. Бежать? Куда? И пол сотни сажен не пройдешь, как поймают, – голая степь, отовсюду видно, как муху на тарелке. Наверное, и сторожевые посты расставлены; такое дело затевают должны быть начеку.

Эх, была бы сейчас лента, чесанул бы очередью, и порядок. А там – будь что будет. Сказал бы, пулемет дескать, неисправен…

Арканов между тем подъехал к колодцу, спешился коня сразу поить не стал, привязал к акации, боится как бы запалу не было. Наверное, сам пить захотел взял бадью, стал опускать ее.

Глубоки степные колодцы. На десятки сажен уходят они в землю. Глянешь сверху – только светлое пятнышко блестит. Да еще сушь, и веревки еле-еле хватает, и это Тимофей знал, сам утром доставал. Бывший начальник поста совсем перегнулся в колодец, только зад наружу торчит, да ноги в камень упираются, чтобы не потерять равновесие.

И Тимофей, не раздумывая, в каком-то мгновенном порыве вдруг вскочил на ноги, съехал с обрыва, в два прыжка очутился у колодца, дернул ноги Арканова кверху… Послышались глухие удары тела о каменные стенки, через несколько секунд донесся гулкий всплеск. Недоля не стал заглядывать в колодец – некогда. Отвязал коня, хлестнул его попавшимся под руки прутом, потом из корыта стал брать горстями воду, заливать свои следы. И все это делал спокойно, размеренно, как заведенный, и только поднявшись на обрыв, почувствовал, как у него дрожат руки и ноги, пересохло в горле, болезненно забилась какая-то жилка в левом виске.

«Надо успокоиться… Да и нельзя мне здесь сейчас быть. Увидят коня, станут всадника искать. Не мог же я не заметить, куда он делся?! А может, поднять крик, что он в колодец упал? А если не убился до смерти и его успеют вытащить? Нет, ни к чему…»

Откатил пулемет в кусты, забросал ветками – и во двор. Через заднюю калитку. И только порог перешагнул – Настя навстречу. Какая-то необычная. То слова не добьешься, а тут улыбается, глаза блестят.

– А я думала, вы с ними, – обожгла громким шепотом ухо.

– Что?

– Думала, как и они… Но смотрю – вы его за ноги…

У Тимофея все вдруг похолодело.

– Так ему и надо. Вреднющий был, самый вредный из них. И ко мне все приставал.

– Так ты…

– Ну да, все видела. Собралась воды принести, а он подъехал. Не хотелось мне с ним встречаться, ждала, когда от колодца уйдет… А тут ты…

Тимофей и слова сказать не может – если она… Да Настя, видать, поняла его состояние, зашептала:

– Ты не бойся, я никому… Я сама их ненавижу, ух как! – И сжала пальцы в кулак.

Отлегло от сердца у Тимки, и губы его сами в улыбку растянулись.

И она улыбается:

– Иди отдохни пока, а я сейчас обедать принесу…

Тима молча направился к лестнице на сеновал.

– Чего ты туда в жару да духоту? Перебирайся в сарай. Там возок стоит, натаскай в него сена и спи. И спокойнее и лучше…

Жалко Тимофею было расставаться с таким хорошим наблюдательным пунктом, но послушался, пошел в сарай; сейчас у него такое состояние – не до наблюдений.

В сарае прохладно и сумрачно, пахнет дегтем и конским потом от развешанной по стенам сбруи. Нашел возок, плюхнулся на сиденье, прислонился к стене и даже глаза закрыл, такая вдруг навалилась усталость, а с ней и какое-то непонятное забытье, совсем непохожее на сон, но и не явь, потому что он снова чистил пулемет, разговаривал с голубоглазым человеком, потом скатился с обрыва, чтобы бросить в колодец своего бывшего командира Арканова.

Вздрогнул от скрипнувшей двери – Настя.

– Где ты тут? На, ешь!

– Не хочу я…

– Как не хочу? Ешь! Я сейчас тому благородию снесу да приду к тебе, поговорим…

И исчезла.

Вроде и не хотелось есть, а принялся – и откуда только аппетит появился. Ну и еду же Настя принесла – такой Тимофею и по праздникам отведывать не приходилось. Вареники. И с мясом, и с сыром, и с картошкой. Да еще полная миска сметаны. Холодной, прямо из погреба. Уже и живот полон, а оторваться сил нет, глотает вареник за вареником.

– Ты здесь? – заглянула в дверь Настя. – Вот гадина, синяк, наверное, будет, – заговорила она, потирая плечо. – Уже назюзюкался…

– Да ты-то кто, как хозяину доводишься?

– Считаюсь воспитанницей, только какая я воспитанница? Наймичка – да и все…

Настя тяжело вздохнула.

– Отца моего в прошлом году убили, он в ревкоме работал. А тут банда действовала, братья Шоки, Людвиг и Арнольд. Налетела, ну и… Да не только отца, и в других селах многие погибли. И все больше из тех, кто в ревкомах работал, в комбедах. Потом мать от тифа умерла. Остались мы с сестренкой… Ее тетя взяла, а меня – этот. Говорят, какой-то родственник, да, наверное, просто ему дармовая работница понадобилась… А ты-то как сюда попал, раз не с ними?

– С дружком приехал. Думал отдохнуть после госпиталя, а оно вон как получилось…

– Это с бородатым, что ли? Чудак он. Давай, говорит, Настя, поженимся. А какая сейчас женитьба, когда война? Да и не разрешит отец ему на мне жениться, богатую невесту подыщет. А мне все равно…

– Настя, а их… Ну ты знаешь кого, много тут?

– Первым полковник появился, родственник, что ли, нашему Адаму Антоновичу. Он будто бы высадился на берег с корабля, ранили его при этом, до сих пор руку на перевязи носит…

– Обожди, обожди, когда это было-то? – перебил ее Тимофей.

– Да как раз в праздник, в ильин день.

Тимофей заулыбался от радости: те высадились у поста Карабуш второго августа, как раз в ильин день. Значит, не пропал его выстрел. Жаль, что не наповал, но и то хорошо, пусть заметку носит.

– Ну-ну! – подбодрил он замолчавшую было Настю.

– Потом вот тот, что ты… Поручиком его называли. С ним еще двое, тоже поручики, они куда-то часто уезжают. С неделю тому назад опять двое явились, откуда-то убежали, из больницы, кажется…

«Это, наверное, мои знакомые…»

– А чуть раньше их вот этот, что сейчас в доме сидит, заявился. Он из дома никуда. Курит да самогонку тянет. А главным у них, видать, тот, который с вами приехал. Перед ним все тянутся, «сиятельством» называют… Что-то плохое они задумали.

– Восстание, Настя, хотят поднять.

– Так ты тогда уезжай… Чего тебе с ними?..

– Сейчас меня уж отсюда просто так не отпустят… Подумал немного, добавил:

– Да и нужно мне тут побыть…

– Разузнать все хочешь?

Хоть теперь Тимофей и не сомневался в сочувствии Насти, однако промолчал.

– Понимаю, нельзя тебе всего рассказывать, – догадалась Настя. – Хочешь, я тебе все, что услышу, передавать буду?

– Конечно, хочу!

– Тогда я пойду. Как бы не приехал кто. Да и вообще, раз такое дело, нам нужно поменьше вместе быть. Пусть думают, будто мы и незнакомы вовсе.

«Смышленая!» – подумал Тимофей, когда Настя выскочила из сарая.

Глава XII
ИСПЫТАНИЕ

Труп Арканова вытащили из колодца только на следующий день утром. Настя еще на рассвете закричала, что пропала бадья и нечем достать воду. Хозяин начал ладить новую, но когда попытались зачерпнуть воду – бадья стукнулась о что-то твердое. Тогда уже в ход пошли кошки.

Хоронили бывшего поручика без особой торжественности – просто закопали на краю села в балке. Недоля даже и смотреть не пошел, занялся пулеметом. А у Булдыги-Борщевского с князем Горицким по этому поводу произошел крупный разговор:

– Все, все теряем из-за пьянства и беспечности. Безобразие! Русские офицеры, цвет и надежда нации, до чего докатились! Ну что теперь делать, как узнать, каковы результаты его поездки? Нового человека посылать? А где его взять? Так все дело погубим!..

– Может, несчастный случай…

– С трезвым подобных несчастных случаев не бывает, – отрезал князь. – И с вами когда-нибудь такое же произойдет. Напиться до бесчувствия! Приехали ночью, а вы как мертвый. Хоть на голову ставь. – И князь с ненавистью посмотрел на штабс-капитана.

«Хоть бы ты так!..» – подумал вдруг неожиданно для самого себя, а вслух упрекнул:

– Еще контрразведчик!

Булдыга-Борщевский промолчал.

– Что с пулеметом?

– Полный порядок!

– А второй?

– Да этот бородатый олух обещал привезти, но пока нету.

– Олух, олух… – И князь вышел, хлопнув дверью.

«Сам олух, а еще офицер, – думал князь, выйдя со двора и направляясь к кирхе; неподалеку от нее в одном из домов должны были собраться представители немецких колоний. – Ну ничего, победим – наведем порядок. Заставим служить как следует. А нет – к стенке. Когда будет власть – люди найдутся. Но время! Время!.. Вот сейчас, сейчас, когда армия Врангеля развивает успех, поляки перегруппировывают силы и вводят в бой новые армии, и нужно выступить, ударить с тыла. Соединиться с поляками на западе, армией Врангеля на востоке и единым фронтом – на Москву!»

А Булдыга-Борщевский захлопал дверцами буфера. Нашел, наконец, неполную бутылку самогона, налил полстакана.

– Ничего, ваше сиятельство, покуражьтесь. Разделаемся с большевиками и у вас поубавим спеси, – ворчал он. – И этих толстосумов. Заплатят за все… И за «ледовый поход», и за отступление от Харькова, и за Новороссийск… И за то, что приходится пить вот это…

Нашел еще одну бутылку. И закружилось в винных парах все прожитое – и военное училище, и служба в заштатном городке, и залитые грязью окопы под Трапезундом… В Анатолии дожди шли редко, почти круглый год пыль и жара, а вот, поди ж ты, запомнилась осенняя грязь… И атаманша вспомнилась – может, это время и было самое счастливое в его жизни! Нет, не то; как-то после ранения попал в Батум. Ресторан над морем. Вино. Розовое, как утренняя заря над горами. Икра, семга, ананасы… В углу граммофон наигрывает модное танго «Сон негра», роскошные красавицы танцуют. Эх, жизнь! Полугодового жалованья на три дня хватило… А есть же, наверное, такие, которые все время так… Князь, например…

Сидит Булдыга-Борщевский, сам с собой разговаривает. А потом уже и разговаривать не в состоянии – только мычит. Что-то почудилось в углу комнаты, вроде лицо князя. Выхватил маузер и туда, в угол:

– А-а! Спасители отечества! Минины и Пожарские!.. И пока не кончилась вся обойма.

А в доме одного из самых зажиточных людей села – владельца паровой мельницы и полутора тысяч десятин земли – разговор тоже о победе.

– Что-то мне не совсем по нутру этот закон, – говорил Гильфер. – Оставить шестьсот десятин, а остальное отдать и потом получать плату в течение двадцати пяти лет… Да я за эти годы утрою, учетверю свое хозяйство…

– Господа, – поднялся полковник Эбеналь, – перед выездом сюда я имел беседу с генералом Шеллем, который встречался с их превосходительством Петром Николаевичем Врангелем. Главнокомандующий заверил, что за нами останутся все привилегии, а земля… Испокон веку так повелось – у кого земля, тот и хозяин в государстве. А раз так, то и вопрос о земле будут решать те, у кого она имеется. Так что нужно выступать, добывать победу…

Взять власть – и тогда!.. Каждому по-своему будущее видится. Князь Горицкий думает установить самодержавие с сильным царем на троне. Штабс-капитан Булдыга-Борщевский – тот только за военную диктатуру. Чтобы под контролем военных были все – и помещики, и капиталисты, и такие, как князь Горицкий, и вообще вся Россия. Ну а у колонистов свои думы: у кого деньги, земля – у того и власть.

В общем, все вопросы ясны, оставался один – разделаться с большевиками…

…Тимофей еще раз осмотрел пулемет, протер масляной тряпочкой затвор, клацнул им.

«Да, не мешало бы проверить в деле… Пойти к штабс-капитану? Не стоит… Ночью, кажется, князь, хозяин и еще кто-то приехали, не нужно им глаза мозолить…»

Прилег на жесткую траву. И опять, как вчера, увидел над собой чистое, без единого облачка бледно-голубое небо. Такое мирное, спокойное. Когда он последний раз видел такое небо? Давно, очень давно… Николаев город хотя и степной, но со всех сторон окружен водой. С юга – лиман, на котором построен «Наваль», или, как его в городе называют, французский завод, тут же и коммерческий порт. С запада и северо-запада – излучина Буга охватывает. А с севера – река Ингул. У впадения ее в Буг еще во времена Потемкина построено «Адмиралтейство», по-местному, казенный завод. Собственно, этот завод и положил начало городу, светлейший князь Потемкин-Таврический так и писал в одном из своих «ордеров»: «Новозаводимую верфь у устья Ингула наименовать город Николаев». Вокруг завода и сейчас названия улиц напоминают времена строительства парусного флота – Плотничная, Кузнечная, Якорная…

И как-то так получилось – лучшие места на побережье Буга заняли своими дачами «отцы города» – промышленники, торговцы, крупные чиновники; им же принадлежал и яхт-клуб. В частных купальнях отдыхали чиновники помельче, ну а рабочим – отдаленные Лески, Стрелка у слияния Ингула и Буга, песчаные ингульские плесы между городом и поселком Водопоем. Туда же бегал и Тимофей со своими товарищами. И, накупавшись до синевы, до того, что зуб на зуб не попадает, ложились на раскаленный песок и смотрели в глубину неба. Далекую и спокойную, как сейчас.

Давно это было, в раннем детстве. А потом… Потом начались заботы. Учеба в реальном. Чтобы выглядеть не хуже других, мать заказывала портному пиджак с запасной парой рукавов. Но на беду, когда локти протирались и к пиджаку пришивали новые рукава, они уже были коротки… Потом завод. И радостная весть – царя скинули! В эти дни он дома почти не бывал: митинги, собрания. Вступил в Красную гвардию. По возрасту-то не подходил, да заступничество старшего брата Федора подействовало.

Да, больше мирного неба не пришлось видеть. И сейчас, какое оно мирное? На западе, на юге, на востоке – кругом идут бои. А вот рядом, всего в нескольких шагах, сидят офицеры. Готовятся. Кто знает, сколько от их рук погибнет людей, если Тимофей не успеет предупредить? Но как сообщить? Убежать? Удастся ли? И потом, ведь он самого главного не знает – когда решили выступать. Нет, нужно остаться, ждать и быть осторожным, очень осторожным, чтобы ни одним словом, ни единым жестом не вызвать подозрения.

Задумался Тимофей и про небо забыл. Шаги послышались. Скосил глаза – опять штабс-капитан Булдыга-Борщевский. Где он все-таки его раньше видел? Вот вспомнить бы!..

– Отдыхаем?

– Что же остается делать? – вскочил на ноги Недоля. – Вот если бы речка была, да искупаться…

– Как пулемет?

– В порядке.

– Еще вчера закончил?

– Нет, сегодня утром. Вчера что-то голова разболелась. Наверно, напекся на солнце с непривычки… Да еще после тифа и ранения… Дотемна проспал…

– Та-ак!.. Опробовать надо.

– Надо конечно, только где? И ленты же нужны…

– Вот там, на краю села, есть карьер. Тащи туда пулемет, а я догоню…

Об Арканове ни слова. И Тимофей молчит – уж ему-то заговаривать на эту гему совсем ни к чему. Потянул пулемет по дну балки, к огромной яме, из которой, наверное, все село глину берет.

Нашел головешку, на отвесном обрыве начертил круги. А тут и штабс-капитан показался. С лентой в руках.

– Годится? – протянул Тимофею.

Лента новая. Хранилась хорошо: патроны чистые, лишь кое-где заметны небольшие зеленые пятна от сырости.

– Полный порядок. Заряжать?

– Давай!..

Недоля вставил ленту, прилег у пулемета, приложился к прицелу, поймал на мушку нарисованный головешкой круг на рыжей стене, нажал большими пальцами на гашетки. Всего на полсекунды, чтобы сделать пять-шесть выстрелов, не больше. Потом перевел прицел на следующий круг, и снова короткая очередь. Так же и третий. Поставил на предохранитель и бегом к обрыву. Штабс-капитан Булдыга-Борщевский за ним.

На окаменевшей от зноя глине ясно видны свежие, выщербленные пулями ямки. Каждая в центре круга.

– Хорошо бьет, по центру, – стараясь придать своему голосу равнодушный тон, сказал Тимофей, но в душе обрадовался: сколько времени не держал в руках пулемета, а не забыл. Хорошо получилось. Теперь, пожалуй, можно рассчитывать, что он пулемет готовил не для кого-то, а для себя. А с оружием в руках… Если даже придется и погибнуть, просто так жизнь не отдаст.

– Где ты так научился? – спросил Булдыга-Борщевский; голос вроде бы и спокойный, но все-таки нотки восхищения слышались в нем. Уж он-то немало повидал всякого, но такого! Из пулемета, что называется, в самое «яблочко»!

«Где научился! – мысленно усмехнулся Тимофей. – Жизнь научила!..»

Жизнь научила… Первый урок преподала во время мартовского восстания в Николаеве против немцев. Рабочие дружины быстро очистили почти весь город, только в штабе – в Лондонской гостинице, в казармах полуэкипажа да за стенами Адмиралтейства держались оккупанты. Однако сил оказалось мало. Действовавший же вместе с рабочими Черноморский отряд Федько понес большие потери при штурме элеватора и порта.

Немцы на автомашинах и по железной дороге подтянули из Одессы пехоту, броневики, тяжелую артиллерию. Начался планомерный обстрел города, который корректировался самолетами.

Пять дней, пять героических дней держались восставшие. Отстаивали каждую улицу, каждый угол. Но что можно сделать, если нет воды, нет пищи, если все эти дни люди не выпускали оружия из рук? И самое главное – кончились патроны…

Пушки методически били по кварталам города. Рушились, горели дома, гибли в огне взрывов люди, а следом за огневым валом двигалась пехота, И восстание гасло, рассредоточивалось на отдельные очаги.

Тимка вместе с несколькими солдатами из союза фронтовиков отступал к партийному клубу, помещавшемуся в большом двухэтажном здании бывшего магазина сельскохозяйственных орудий Эльворти. Там был штаб восстания, туда и тянулись люди.

Пристроился Недоля с винтовкой у окна на втором этаже, а в этот момент на крыше один за другим разорвались два снаряда. В одной из комнат обрушился потолок, все помещение затянуло едким дымом и известковой пылью.

– Бежим вниз! – дернул кто-то за руку.

Стремглав по лестнице на первый этаж, затем – в подвал. Припал к низкому зарешеченному окну. Видны широкая Херсонская улица и часть Базарной площади. На ней горели подожженные снарядами постройки, и рваные клубы дыма стлались над городом.

И вдруг Тимофей увидел – из-за угла выскочила группа немцев. Не целясь, начал стрелять, одну за другой выпуская обоймы.

Кто-то тронул его за плечо. Обернулся – солдат из союза фронтовиков; их просто «фронтовиками» звали.

– Что ты делаешь?

– Как что? – не понял Тимофей. – Стреляю!..

– В кого?

– Да в немцев же!

– В белый свет ты стреляешь, а не в немцев. Дай-ка винтовку! Видишь вон того, что около табачной лавки стоит? Смотри…

«Фронтовик» приложился, щелкнул выстрел, немец дернул головой, чуть повернулся и рухнул на тротуар. Откуда-то к нему подскочил другой.

– Смотри!

Выстрел – и этот упал рядом.

– Эх, черт, – вдруг с сердцем воскликнул «фронтовик». – Пулемет тянут…

На крыше противоположного дома показалось несколько немцев. Они втащили за собой пулемет, стали прилаживать его около трубы.

Один за другим защелкали выстрелы, несколько зеленоватых фигур неподвижно растянулось на красной крыше, а пулемет тихонько покатился вниз, но за что-то зацепился, развернулся боком, повис на карнизе.

– Ну вот, а то – шума много, а дела нет. На, – передал винтовку. – Целиться знаешь как?

– Знаю…

– И стрелять научишься. Ну-ка вон того!

Тимофей поймал на мушку показавшегося из-за угла немца, но рука почему-то дрожала, взгляд туманился.

– Крепче держи, не волнуйся! – подбадривал «фронтовик», но Тимофей уже нажал на спусковой крючок. Немец качнулся, схватился за плечо и шмыгнул назад, за угол дома.

– Ишь, заметку на память получил. Научишься!..

И сбылось предсказание того неизвестного «фронтовика» – научился. Да еще как!.. Но сейчас сказал штабс-капитану:

– Глазомер у меня хороший… Знаете, вот как бывает у человека талант рисовать или стихи сочинять. Так и у меня. А то на заводе в модельном цеху был один, так тот круг мог начертить, как циркулем…

– Только «максим» знаешь или и другие пулеметы? – прервал Булдыга-Борщевский простодушную болтовню Тимофея.

– Я-то? Да я их все знаю. И «шоша», «льюис» и «гочкис», и даже тот, что на самолеты ставят, как его? «Кольт», кажется…

Вряд ли штабс-капитан Булдыга-Борщевский проникся симпатией к этому простоватому, наголо остриженному, с оттопыренными ушами подростку – за время работы в деникинской контрразведке он вообще разучился питать какие-либо чувства к кому бы то ни было. Но что сделаешь, если парень отличный знаток пулеметов всех систем. Конечно, по доброй воле он не пошел бы служить к белым, но обстоятельства сложились так – некуда ему податься. Впрочем, какой-либо идейной убежденности у такого недотепы вряд ли можно ожидать; клонится, наверное, куда ветер дует.

Исходя из этих соображений, Булдыга-Борщевский даже похвалил Тимофея:

– Молодец!

А Недоле так хотелось войти в полное доверие и узнать, каким же вооружением располагают заговорщики, что решил он прихвастнуть.

– Это еще что! Смотрите!..

Снова прилег у пулемета. Несколько коротких очередей, и на синеватом обрыве заалели свежей глиной выбитые пулями крест и маузер, а снизу буквы «Т» и «Н» – Тимофей Недоля.

– Ну и ну! – совершенно искренне удивился Булдыга-Борщевский. – В общем так, Тимофей, – на этот раз и имя не перепутал, – будешь с нами – получишь в награду такое, о чем и мечтать не смел. Ну а если… Мы с тобой на эту тему уже говорили – пожалеешь, что тебя мать на свет родила…

Вытащил из кармана золотой портсигар, достал толстую, по-видимому, еще довоенную папиросу, положил ее на средний и указательный пальцы вытянутой левой руки, тихонько ударил портсигаром по кисти, и папироса, описав плавную кривую, воткнулась прямо в рот штабс-капитана – нехитрый фокус, выученный во время трехлетнего сиденья в окопах под Трапезундом. А Тимофей, как увидел это, сразу вспомнил, где он раньше видел штабс-капитана. Точно, он. И его манера откидывать волосы набок кивком головы, и волчий, сбоку и исподлобья взгляд, и особенно вот этот жест…

…Тогда, стреляя из подвала клуба большевиков, Тимофей и «фронтовик» – ни имени его, ни фамилии Недоля так и не узнал – уложили немало врагов. А потом к часовне на углу Соборной и Херсонской немцы подтянули орудия, и начался обстрел прямой наводкой. Наверху рвались снаряды, что-то рушилось. Послышались стоны, едкий дым пожара пополз в зарешеченные окна.

Когда обстрел немного стих, «фронтовик» подошел к выходу из подвала, нажал плечом на люк.

– Н-да… – негромко процедил он сквозь зубы.

«Ведь мы здесь завалены, замурованы», – догадался Тимофей, и сердце его тоскливо сжалось.

А «фронтовик» ходил по подвалу, трогал решетки на окнах. Около одного проема остановился, с силой стукнул несколько раз прикладом по железным прутьям. Потом подозвал Недолю.

– Иди-ка сюда! Надо донесение отправить… Пролезешь в эту щель? – показал на отогнутый прут решетки.

Тима примерился: голова проходит, значит, и самому протиснуться можно.

– Ты Чигрина [8]8
  И. А. Чигрин (1879–1919) – революционер, один из руководителей большевистского движения в Николаеве, организатор Мартовского восстания против германских оккупантов. Погиб в сентябре 1919 года в боях с бандитами.


[Закрыть] знаешь?

– Ивана Андреевича? Ну как же…

– Он должен быть на Кузнечной, там оперативный штаб. Передашь ему.

«Фронтовик» пошарил по карманам, вытащил смятый клочок бумаги, огрызок карандаша. Нацарапал несколько слов, сложил записку.

– На! Как выберешься – сразу же через забор. Напротив немцы с пулеметом, как бы не скосили… Винтовку не бери, обузой будет…

Тимофей выбрался в углубление около окна. Пожал протянутую сквозь решетку руку «фронтовика», выскочил, бросился к забору, перемахнул через него. По каменному верху защелкали пули, осыпало известковой пылью, и что-то больно обожгло щеку. И в тот же миг послышался одинокий выстрел из подвала. Другой выстрел прозвучал, когда Тимофей выглянул со двора на тихую Рыбную улицу.

На Кузнечную прямо пробраться не удалось, кругом стояли немецкие заставы. Спустился ниже, к вокзалу, но и оттуда путь был закрыт, и Тимофей пополз вдоль железнодорожного полотна к Водопою, откуда еще доносилась стрельба.

Около электростанции Тимофей увидел, как отряд немцев ведет двух моряков. Одежда на них порвана, на головах бинты, руки связаны. В одном из них Тимофей с ужасом узнал брата. В безрассудном порыве хотел броситься, крикнуть: «Федор!», да что-то удержало. Но как он сюда, в Николаев, попал? Был же в Севастополе… Вместе с Черноморским отрядом? Говорили, что в нем много николаевцев.

Эх, как Тимофей жалел, что послушал «фронтовика» и не взял винтовку. Сейчас открыл бы по немцам огонь, а там будь что будет. Кинуться так, одному? А что можно сделать? И все же не утерпел, уже когда немцы стали спускаться с насыпи в угольный склад, поднял увесистый камень, бросил. Попал одному в каску и только – бум! Тут же началась беспорядочная стрельба. Несколько пуль просвистело у Тимофея над головой.

«Все кончено… Все кончено…» – повторял он, пробираясь все дальше и дальше к окраине города. И даже слез не вытирал – так велико было горе. После он и вспомнить не мог, как добрался до своих, как нашел командира штурмового отряда Леонтия Рыся. Тот молча взял записку, прочитал:

«Все, Ваня. У нас дело идет к концу. Судя по выстрелам, и на Слободке то же. Сил оказалось маловато. С севера части так и не подошли. Немцы жителям, этого не простят, много крови прольется напрасно. И все-таки не зря взялись за оружие. Пусть знают, что Украина – не плацпарад для них, что их здесь ненавидят и долго им здесь не быть. Мальчонку, что письмо доставит, побереги, кто-то должен наше дело продолжать».

И все. Подпись неразборчива. И совершенно незнакома Рысю. Но Чигрин-то, наверное, ее хорошо знает, раз к нему так дружески обращается этот неизвестный автор письма.

– Хорошо, оставайся в отряде. Записку при случае передам Ивану Андреевичу.

Подкрепление восставшим так и не подошло, часть людей осталась в подполье, а часть отступила. Черноморский отряд Ивана Федько вместе с бронепоездом – по железной дороге, отряд Рыся и другие – пешком на Херсон. Несколько дней сражались с немцами там, а потом к Перекопу, в Крым.

Тимофей Недоля попал в Днепровский отряд, которым командовал черноморский матрос Иван Иванович Матвеев. Парнишка чем-то приглянулся командиру, и тот взял его за вестового.

На четвертый день пришли в именье помещика Фальц-Фейна – Асканию-Нову. Расположились на дневку. Бойцы отряда с удивлением осматривали зеленый остров в степи, диковинных птиц и животных. Старенький сторож, его скоро все стали называть дружески Фомичом, охотно рассказывал, как привозили сюда деревья и животных из всех стран мира. Но с особой теплотой он вспоминал Клима Евдокимовича Сиянко, который с детства начал заниматься разведением в степи птиц и зверей и посвятил этому делу всю жизнь.

– Все это, – обводил вокруг рукой Фомич, – его, Клима, рук дело. Конечно, деньги барина, тут никуда не денешься, а руки – его… Барин-то что, приедет, поглядит, бычку какому хлеба с солью даст. А то все Евдокимыч, царство ему небесное…

Перед вечером прибыл еще отряд. Впереди знаменосец на белом коне, а знамя черное, с черепом и костями. Анархисты. За знаменосцем, на вороных конях, с ног до головы одетые в кожу, красивая смуглая женщина и русоволосый человек с военной выправкой. Следом отряд. Кто – в кожаных куртках, кто – в матросских бушлатах, но у каждого на голове бескозырка, полуаршинные чубы вьются по ветру. А кони как на подбор. В первой колонне все гнедые, во второй – чубарые, в третьей – буланые…

– Маруся Никифорова пожаловала, – сказал кто-то.

– Да не Никифорова, та плоская, как доска, а эта, вишь, какая краля.

– Одного поля ягоды – бандиты…

А кое-кто кричал:

– Эй, клешник, штаны подтяни – потеряешь!..

– Матрос с разбитого корыта, ленточку кверх ногами прицепил!..

– Плавали небось от камбуза до гальюна, только пыль клубами позади!..

Насмешки имели основание – отряд анархистов состоял изо всякого сброда, однако почти все для шика натянули матросскую форму.

Отряд расположился в фальфейновском дворце. А вскоре к Матвееву прибежал Фомич.

– Да что же это такое, товарищ командир! Господа анархисты бизона застрелили, свежуют сейчас. А Клим Евдокимыч за ним в саму Америку ездил, еле достал. Их, говорил, будто и на свете не осталось…

Матвеев встал, поправил ремень на кожаной куртке, проверил маузер, сказал комиссару:

– Пойдем! И возьми еще с десяток человек.

– Можно и мне? – попросился Тимофей.

Матвеев молча кивнул головой.

Во дворе окна ярко освещены. Матвеев толкнул дверь, шагнул в комнату, за ним – комиссар и начальник штаба. Тимофей и остальные остались в коридоре около открытой двери. У стола трое: атаманша – женщина лет двадцати пяти с черными, по-восточному удлиненными глазами и ярко-красными губами; ее адъютант – стройный белокурый человек в офицерском френче без погон, и матрос, так густо заросший волосами, что на лице выделялись только мясистый нос и маленькие серые глазки. Увидев вошедших, он схватился за маузер, но белокурый остановил жестом руки.

Матвеев поздоровался, сел, отодвинул в сторону бутылки, стаканы, остатки еды. Положил пудовые кулаки на стол.

– Что-то незваные гости без приглашения за стол садятся… – начала атаманша, но человек в офицерском кителе только взглянул на нее, и та замолкла. И сразу стало ясно, что он здесь главный, с ним и начал разговор Матвеев.

– Я слышал, что ваш отряд, хоть и идет под анархическим знаменем, но поддерживает Советскую власть…

– Мы против всякой власти! – густым голосом прогудел волосатый.

– Однако вы, хоть и считаете себя сверх-р-революционерами, признаете власть своей атаманши, – отпарировал комиссар.

– Мне кажется, вы пришли сюда не для спора по идеологическим вопросам, – сказал человек во френче, доставая портсигар. Раскрыл его, протянул Матвееву. Тот взял папиросу.

Белокурый же положил папиросу на вытянутые пальцы левой руки, тихонечко ударил портсигаром по кисти, и папироса, описав дугу, очутилась во рту – точно так же, как сейчас.

«Он, он! – уже совсем уверенно подумал Тимофей. – И волосы и лицо… А он меня не узнает? Да нет, я за дверью, в темноте стоял…»

А воспоминания не отпускали, снова потянули к событиям в Аскании-Нова.