Текст книги "Подчасок с поста «Старик»"
Автор книги: Михаил Божаткин
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
– Там о земле не совсем ясно сказано, – после недолгого молчания проговорил Гильфер. – С товарищами нам не по пути. Либо они нас, либо мы их, без ножа нам не разойтись. Но если помещики – тоже нам ни к чему…
Адам Гильфер не помещик, но разными правдами и неправдами сумел скупить 1200 десятин земли. Красные отобрали у него всю, кроме подушного надела. А как Врангель?
– Размер участков землевладельцев планируется установить в шестьсот гектаров…
«Значит, все-таки половину придется отдать», – думает Гильфер.
– Остальная подлежит выкупу… Барон сказал, что новый закон касается и его. Я могу это повторить, но…
Произнес то, в чем был уверен:
– Но это не окончательное решение. Все решать будет сам народ, земский собор, когда мы покончим с большевиками.
Гильфер заулыбался: раз так, то и беспокоиться не о чем, в земский собор войдут свои люди. А Булдыга-Борщевский негромко, но так, чтоб все услышали, буркнул:
– Будет вам и белка, будет и свисток…
Князь Горицкий, словно не слыша его реплики, спросил:
– А теперь, господа, прошу доложить, какова обстановка здесь.
Полковник Эбеналь вскочил, щелкнул каблуками:
– Сразу же после прибытия господина штабс-капитана, – он скосил глаза на Булдыгу-Борщевского, – началась подготовка. В Ландау, Ватерлоо, Штемберове готовы подняться в любой момент. Установлена связь с колониями Гросс-Либенталь и Мюнхен. Наши и прибывшие от вас люди выехали в окрестные колонии, – полковник перечислил их. – Завтра-послезавтра они возвратятся. Я, к сожалению, из-за этого, – качнул перевязанной рукой, – сам выехать не мог. – И пояснил: – Господин Арканов обещал беспрепятственную высадку. Да и высадились неплохо, а вот в последний момент…
Вздохнул и продолжал:
– Мало оружия. Не хватает винтовок, всего три пулемета, но два из них неисправны…
– Нам главное – подняться. Как только выйдем на берег моря хотя бы на небольшом участке, сразу же будет высажен десант и доставлено необходимое вооружение вплоть до тяжелых орудий. С прибытием связных определим время…
– В народе ходят слухи, – начал Гильфер, – что в ближайшие дни большевики объявят мобилизацию. В этот день и надо начать. Новобранцы в наших местах не очень-то жалуют большевиков, так что пойдут за нами. Но все дело в оружии…
– Хорошо, господа, все эти вопросы мы решим, как только явятся связные. А теперь… – и князь Горицкий встал.
Поднялись и остальные, направились к выходу.
Глава IX
ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР
– Господин штабс-капитан, прошу остаться!..
Булдыга-Борщевский снова сел на стул, вынул из кармана золотой портсигар, достал из него самосад, быстро свернул цигарку, закурил, пустил клуб дыма на распятие.
– Откуда это у вас? – кивнул полковник на портсигар.
– Благодарное население преподнесло.
Князя даже передернуло: под этими словами подразумевалось любое изъятие ценностей у населения: от реквизиции до откровенного грабежа. И князь, свято веривший в идею белого движения, считал, что вот это-то в значительной степени и предопределило крушение похода Деникина.
– Да что вы так? – заметив недовольную гримасу князя, спокойно сказал Булдыга-Борщевский. – Подумаешь! Не обеднеют эти толстосумы… Эх, вот в Киеве мы изымали крамолу! – ввернул он словечко, бывшее в ходу у контрразведчиков.
– Доизымались! Попробуйте теперь после всего, что было, убедить народ в необходимости свергнуть большевиков, добиться, чтобы они нам поверили, за нами пошли.
– Не пойдут – потянем, как баранов на убой. А этих… Этих и не так еще нужно потрясти.
– Да вы… вы… вы понимаете, что говорите?!
Булдыга-Борщевский молча встал, подошел к огромному, резного дуба буфету, достал объемистую бутыль, налил из нее в кружку – в комнате резко запахло самогоном, – выпил не закусывая. Сел на свое место.
– Я не знаю, чем для вас кончился «ледовый поход», а для меня – тяжелейшим ранением, после которого вместо восемнадцати ребер осталось тринадцать. Когда мы вернулись в Ростов, все захлебывались от восторга, в газетах называли нас «титанами воли», «героями духа», «безумно храбрыми» и прочее, и прочее. А на лечение и на помощь таким, как я, отцы города собрали аж 470 рублей. На два десятка бинтов и пяток пузырьков йоду… Да после этого!.. Я их еще потрясу, они у меня еще пораскошелятся!.. – Штабс-капитан снова встал, потянулся к бутылке.
– Хватит! – повелительно сказал Горицкий. – Садитесь!
И вкрадчиво:
– Скажите, господин штабс-капитан, какому богу вы молитесь?
– Откровенно?
Князь кивнул.
– Ну, как на духу… Вы красиво говорили… И, видимо, верите в то, что говорите… А я… Я верил, что нужно положить живот за веру, царя и отечество, и готов был это сделать, а нам слали гнилые шинели, сапоги с подошвами из картона, наживая на этом капиталы. К нам посылали пополнение без оружия, в надежде на то, что им достанутся винтовки убитых, а кто-то где-то искусственно сдерживал производство, чтобы удержать высокие цены. После революции Родзянко взывал: «Рубашку снимите – Россию спасите!», а сам со своими миллионами удрал за границу. О том, как нас встретили в Ростове, я уже имел честь поведать вам. И… я устал верить, разуверился во всем… России такой, какой мы ее знали – Великой, Малой, Белой и Червоной Руси, Грузинского, Польского, Казанского и Астраханского царств и прочая и прочая – больше не существует. И никогда не будет существовать…
Князь хотел что-то сказать, но Булдыга-Борщевский остановил его:
– Постойте, дайте мне до конца… Как на духу… – повторил он, на этот раз твердо, с ударением. – Не будет существовать. Англичане уцепились за Закавказье, а вы их хватку знаете. Бакинскую нефть и грузинский марганец они теперь ни за что не отдадут. На Дальнем Востоке японцы. Те тоже, как клещи, впились. Финляндии, Эстландии, Курляндии и прочая нам больше не видать как своих ушей. Не отдаст их Европа. Польша теперь под рукой французов, и ничего с ней не сделаешь. Да, наверное, французы оттяпают у нас за помощь и Донбасс, и Крым, да еще и добрый кусок Украины в придачу. Если даже мы и победим, то останется у нас первопрестольный град Москва и несколько уездов вокруг него, как до Ивана Грозного, и будут там разгуливать большевистские Пугачевы и Болотниковы из тех, которых мы не успеем или не сможем повесить.
Опять что-то хотел сказать князь Горицкий, и опять его остановил Булдыга-Борщевский.
– Теперь о моем боге. Я никому и ничему не верю, но я хочу жить. И не просто прозябать, а жить. Вы и вам подобные воюете, чтобы вернуть свои имения, титулы, почести, власть. Вот эти, – он показал на пустые стулья, где только что сидели Эбеналь и Гильфер, – идут за вами, чтобы сохранить свои тысячи – или сколько там? – десятин земли, свои доходы и привилегии. Казаки идут, чтобы сбросить с вашей помощью всякую власть, изгнать со своих земель пришлых людей и жить этакой Запорожской Сечью, никого и ничего не признавая, кроме своих выборных атаманов. Крепкие мужики пойдут за вами, надеясь получить землю, которую вы, конечно, им не дадите. А что я? Неимущий безземельный дворянин, или, как у нас называют, «голый» барин. В детстве мечтал мир завоевать, как Наполеон, а кто-то – более сильный, что ли – бросает меня из стороны в сторону, не считаясь ни с моими желаниями, ни с моими интересами… Я себя иногда называю графом, рассказываю про писаных красавиц – моих любовниц, про устрицы и коньяк Шустова, про ананасы в шампанском… Ничего этого не было, пехотному поручику ни красавицы, ни рысаки, ни ананасы не по карману. Хотя графская кровь во мне, кажется, течет…
Здесь Булдыга-Борщевский был искренен. Во времена оны, хотя и не столь отдаленные, всесильный магнат, один из отпрысков графов Потоцких, взял себе в наложницы дочь мелкопоместного дворянина. А когда та затяжелела, выдал замуж за своего приживальщика Булдыгу, а в приданое дал небольшое именьице Борщевку. Беспутные предки штабс-капитана имение промотали, и последний представитель их, Юрий Юльевич Булдыга-Борщевский, остался гол как сокол.
– Так что и на Кавказском фронте я гнил для того, чтобы вы и вам подобные рябчиками объедались, и «ледовой поход» проделал, чтобы вам имения возвратить. – Булдыга-Борщевский так взглянул на полковника, что тому стало не по себе. – А мне, даже когда я был что-то вроде атамана банды разбойников, оставалась вот эта косорыловка, – кивнул он на бутыль с самогоном. – Контрразведка? Там работают такие, у кого в душе уже ничего человеческого не осталось. – Булдыга-Борщевский чувствовал, как у него постепенно зарождается ненависть к этому спокойному князю, которого, наверно, где-то ждет жена, у которого, несомненно, есть счет в заграничном банке, друзья княжеских и графских родов.
– С такими мыслями вы смело можете идти в Чека, – сказал князь.
– А я был там…
Собственно, в Чрезвычайной комиссии ему не довелось бывать, просто встретился с матросским отрядом в бытность свою сожителем или военным руководителем – черт его разберет кем – у атаманши разбойной шайки анархистов. Когда матросы предложили анархистам вступить в их отряд или разоружиться, Булдыга-Борщевский увел отряд в степь.
– Вы думаете, мне приятно здесь, в тылу у красных, сидеть, всякую минуту ждать пули от любого продотряда? – продолжал штабс-капитан. – А за что? Если мы даже и победим, я как был «голым» паном, так им и останусь… – И Булдыга-Борщевский опять потянулся к бутылке.
– Постойте! – И хотя князь чувствовал презрение к этому потерявшему во все веру человеку, без ответа эти его тирады оставить не мог. – Постойте!.. Мне говорили, что вы учились в университете… Вспомните лекции по истории, что было с Россией в Смутное время, и какой она стала потом. То же будет и теперь. Дальше, Антанта нас содержит не только в надежде урвать лакомый кусок, но и за то, что мы своей кровью ограждаем их от революции и большевизма. Пусть этим и будут довольны, а куска им не дадим!
«Сами возьмут», – подумал Булдыга-Борщевский.
– Этих, – кивнул князь на дверь, за которой скрылись Эбеналь и Гильфер, – а также мужичье мы сумеем в узде держать. Крепкий хозяин во главе страны, опирающийся на военных, – вот что нам нужно…
– Взамен пролетарской – военная диктатура?
– Пусть будет так. А те, кто прошел с нами весь путь, не останутся на задворках. На просторах Руси хватит места для имений, нужны нам будут и опытные руководители в разведке и контрразведке, – сказал князь Горицкий и подумал:
«Какое бы правительство ни стало в России, но тебя, сукина сына, все равно повесят…»
«Да, всем детишкам по лаптишкам», – мысленно улыбнулся Булдыга-Борщевский, а вслух сказал:
– Что вы меня уговариваете, ваше сиятельство? Чтобы там в конце ни было – другого пути у меня нет. Только с вами.
– Значит, все точки над «и» поставлены, – облегченно вздохнул князь; в этом бывшем контрразведчике друга он не нашел, да и не хотел бы иметь его другом, но то, что они единомышленники – несомненно. – Я вас об одном прошу, при них, – кивок на дверь, – помалкивайте…
– Ничего, от нас они не уйдут. Большевики со своей уравниловкой для них нож острый, на фатерланд теперь надежды рухнули. Сами что-либо сделать не смогут – кишка тонка.
– Все равно… Вы где-нибудь за это время были?
– Откровенно говоря, боюсь показываться в селах. Я здесь бывал с карательным отрядом в октябре – ноябре прошлого года, ну и…
– Понятно. Тогда займитесь своим делом, смотрите, чтобы к нам большевистские лазутчики не проникли. Вчера со мной из Одессы один малец…
В это время за боковым окном послышался какой-то шум. Штабс-капитан одним прыжком очутился около окна, отогнул занавеску и увидел Тимофея Недолю, который, покраснев от натуги, тянул за сошники пулемет.
– Ты что тут делаешь?
– Пулемет тащу. Тяжелющий, дьявол! – простодушно ответил Тимофей. – Видать, колеса заржавели…
– Куда же ты его тащишь?
– Да в кусты.
– Зачем?
– Разобрать, почистить надо.
– Так чего же не во дворе?
– А если продотрядчики наскочат? Вам-то, может, ничего, а я и так из-под следствия утек, да еще пулемет… Небось по головке не погладят, – и Тимофей взглянул на Булдыгу-Борщевского такими невинными глазами, что тот невольно подумал:
«Какой из него шпион? Или уж очень хитер… Ну да у меня расколется!..»
Глава X
ЕЩЕ ОДНА ВСТРЕЧА
Проснулся Тимофей чуть свет. Осторожно приподнял черепицу, посмотрел во двор. Пусто, разъехались ночью. Только все, или кто остался?
Хотел спуститься вниз, да услышал голос Адама Гильфера:
– Настя! Настя!
– Слушаю, дядя Адам!
«Э, да она ему, оказывается, не дочь!»
– Ты, Настя, повежливее с гостями. И говорить с ними не хочешь, и глядишь… Меня уж спрашивают, не большевичка ли…
– А чего они!.. Приехали, так будьте, как гости… А то или гадости говорят, или пристают… Особенно тот, который давно у нас. Проходу не дает…
– Ты слушай, что тебе говорят! – повысил голос Адам Антонович. – Я тебя приютил, воспитываю, ни сил, ни средств не жалею, а ты вон даже моих гостей уважить не можешь. – И уже спокойнее продолжал: – Подожди, Настя, скоро все переменится…
Зашаркали тяжелые шаги, пошел куда-то Гильфер. А Настя внизу пробормотала:
– Переменится!.. А мне-то что от этого?
«Эге, да с ней следует дружбу завести», – подумал Тимка и спустился во двор. Увидел Настю, попросил:
– Накорми, хозяюшка!
– Иди в кухню, ешь!
– Ишь какая сердитая! Так ты что, разве не дочь хозяину?
– Тебе не все равно? Проголодался – иди лопай, а остальное пусть тебя не касается.
– Ну-ну!
Больше говорить нечего, поплелся Тимофей в кухню. В еде он не привередлив, пожевал, что под руку попало, и к пулемету. Вытащил его из колючих кустов дерезы, поднял крышку короба. Хотел было сразу взяться за чистку, да подумал:
«Нет, отсюда мне ничего не видно…»
Потянул пулемет к самому обрыву, на выступающий мысок. Совсем другое дело – и балка вся просматривается, и поле за балкой, по которому тянется дорога в село, а кустик дерезы более или менее маскирует.
«Отлично!..»
Приготовил тряпки, нашел палочку, чтобы масло выбирать, принялся за работу. Очищает детали от давнишней смазки, а сам нет-нет да и оглядывается – не пропустить бы чего.
Вот из-за угла дома вышел человек. По выправке видно – военный. К Тимофею направился. А Тимофей будто и не замечает ничего вокруг. Углубился в работу, да еще и песенку мурлычет: «Барыню», только на необычный, протяжный мотив.
Взглянул Тимофей искоса – о, да это тот тип, что вчера утром выполз на крыльцо, придерживаясь за стенки, а вечером окликнул его из окна. Ну что ж, пусть подходит, и, будто не замечая ничего, чистит Тимка пулемет, тянет «Барыню».
Подцепил на щепку как можно больше масла, стал пристально рассматривать.
Обернулся, словно для того, чтобы отбросить щепку, вдруг вскрикнул испуганно:
– Ой!
Вскочил на ноги и тут же скатился с обрыва на дно балки и исчез, как сквозь землю провалился.
Человек посмотрел-посмотрел, крикнул:
– Эй ты, вылезай!
Молчание.
– Вылазь, говорю! А то пристрелю, как щенка!
Из-за глинистой глыбы показалась наголо остриженная голова с оттопыренными ушами.
– А не тронете?
– Говорю тебе… Ну!
Тимофей взобрался наверх, отряхнул пыль со своих генеральских штанов.
Булдыга-Борщевский взглянул на паренька в упор. Глаза голубые, а взгляд тяжелый и какой-то волчий – сбоку и исподлобья. Словно черной краской по лицу мазнул. Где-то когда-то Тимофей вот такой же тёмный взгляд голубых глаз уже видел.
– Ты что, не узнал меня?
– Нет…
– Так вечером, когда ты вот эту штуку тащил, – ткнул Булдыга-Борщевский носком сапога пулемет, – я тебя спрашивал. Помнишь?
– В комнате же темно было, не разглядел.
– Чего же ты испугался?
– А как же! Вдруг кто из ревкома. Я ведь убежал да и чищу-то небось не картошку… А вы так незаметно подошли…
Булдыга-Борщевский довольно улыбнулся: он считал себя не только контрразведчиком, но и прирожденным разведчиком, и бесхитростное признание хлопца ему польстило.
– Так как тебя звать?
– Тимошкой… Тимофеем…
– А фамилия?
– Недоля.
– Чего это вас так назвали?
– Да так… Невезучая наша семья… Рассказывают, раньше-то мы казаковали, запорожцами были. Так одного из нас турки на кол посадили, другого ляхи живьем сожгли, а прапрадеда татары в плен забрали, заковали в цепи и хотели продать в неволю. Да войска Суворова в Феодосии всех казаков освободили…
– Значит, еще повезло. А родом откуда?
– Тут недалеко, из Николаева.
– Там что делал?
Тимофей и на этот раз так же, как и тому «красноармейцу» в дороге, решил говорить только правду: кто его знает, может быть, этому человеку уже все известно о нем. Или встретится кто из знакомых. Вон ведь как получилось: за сколько времени единственный раз вышел на одесский Привоз и то нарвался на Жору Мичигана.
– Сначала учился в реальном, а затем на французский завод поступил…
– На «Наваль», значит, – уточнил Булдыга-Борщевский. – Ну а дальше?
«Знает, оказывается, город», – мелькнула мысль.
– Когда немцы пришли – завод закрыли… Потом восстание… После в деревню ушел…
И все это было правдой; только не сказал Недоля, что в деревню попал кружным путем, через Херсон, Крым, Новороссийск.
– В какую?
– В Мариновку. За Вознесенском, верст двадцать пять будет…
– К родным, что ли?
– Не… К знакомому старшего брата. Брата-то немцы расстреляли, а дядя Алексей и взял меня с собой. «Идем, – говорит, – а то тебя шлепнут…» Ну и пошел…
– А потом?
– Вернулся в город. Ходил Одессу освобождать от Антанты…
– Один, что ли? – улыбнулся Булдыга-Борщевский и как-то по-особому мотнул головой, так что его светлый, словно льняной, чуб плавно взлетел вверх и лег, прикрывая часть лба и ухо. И этот кивок, этот льняной, с золотистым отливом чуб, этот тяжелый взгляд, да и все удлиненное лицо с вытянувшимся вперед подбородком опять показались Тимофею такими знакомыми, что он непроизвольно рот открыл от изумления.
– Ты чего?
– Да так… Волосы у вас красивые.
– Ты что, девушка, что ли! Смотри, не влюбись…
– А у меня как отрастут – никакого сладу с ними нет, торчат во все стороны, словно проволочные…
Булдыга-Борщевский ухмыльнулся, но тут же прикрикнул сердито:
– Ты мне зубы не заговаривай! Рассказывай дальше!..
– Ну Одессу взяли, меня даже парой белья премировали.
– В какой части был?
– В шестой бригаде…
– Григорьева, что ли?
– Ну да.
– Так чего же ты молчишь?
– Кто его знает, ведь Григорьев…
– Ох, парень, или ты плут большой, или… Так ты с Григорьевым и в Александрию ушел?
«Ишь ты, вопросы-то такие же задает, что и тот, который ехал с нами…»
Ответил:
– Нет, меня ранило немного. – Тимофей засучил рукав и показал шрам выше локтя. – В госпитале лежал, потом служил в полку.
– Где?
– В Николаеве.
– Кто им командовал?
– Бражников.
– Хм! – усмехнулся Булдыга-Борщевский, и Тимофей не понял почему. – А куда он делся?
– Не знаю. Говорили, что арестовали за что-то…
– Та-ак. Давай дальше!
– Потом мы отступали. Под Помощной попали к Махно.
– Ну и что?
– Ничего. Комиссаров он расстрелял, а нам что – мы рядовые.
– Долго у Махно был?
– Нет. Я тифом заболел. Оставили меня в селе.
– Как к красным попал?
– Когда пришли – мобилизовали. Послали на пост служить. Там ранило. Лежал в госпитале. Ну вот и все…
– Мне твой дружок… Кстати, как ты с ним познакомился?
– С Жорой-то? Да за одной партой сидели. Я за него все время задачки решал. И дома у него бывал. Летом, во время каникул… А когда против немцев началось, так он, чудак, побежал прямо на пулемет. Тут я ему ножку подставил и за угол оттащил. Говорит, что я его спас… Да только, может, ничего и не случилось бы…
– Он примерно то же рассказывал. Только о задачках не вспоминал. Да это не так и важно. Встретились то как с ним?
– Я не курю, а махорку выдавали в госпитале Ну вот и решил обменять на что-нибудь. Знаете, как в госпитале кормят… Попались бычки. Только за них взялся, меня Жорка-то и окликнул…
– И ты согласился с ним уехать, дезертировал?
– Боялся я. Ведь сами посудите, упустил двух офицеров. Товарищ Неуспокоев прямо сказал…
– Кто это – Неуспокоев?
– Уполномоченный особого отдела…
– Неуспокоев… Неуспокоев… Что-то незнакомая фамилия… Где он раньше служил?
– Не знаю… Говорили, с Балтики будто бы прибыл…
– Неуспокоев… Какой он из себя?
– Да как вам сказать? Ростом-то, пожалуй, с вас будет, только в плечах, – Тимофей развел руки на всю ширину, – вот так. Орел у него на груди, такой синий…
– Татуировка?
– Ну да. Волосы? Потемнее ваших, назад он их зачесывает. Глаза? Глаза сердитые. Цвет не рассмотрел, но сердитые. Ну и маузер всегда с собой носит, большой такой, в деревянной кобуре.
– Портрет что надо, хоть картину заглазно пиши, – гриво улыбнулся Булдыга-Борщевский. – Ну ладно… Так что он?
– Говорит, что потеря революционной бдительности – преступление перед мировой революцией и что я за это буду отвечать по всей строгости закона… А умирать-то кому охота…
– Значит, решил дезертировать и вернулся в госпиталь?
– Дык мне сказали, что документы будут готовы только после обеда. Вот и отпросился на часок. А если бы я не явился? Могли бы тревогу объявить, сцапать прямо в городе. Тогда уж… Да и Марусю жалко. Когда офицеры убежали – она дежурила, а теперь тоже.
– И что же ты ей сказал?
– Что, дескать, я выбываю на особое задание и чтобы обо мне не беспокоилась…
Добавил тише, опустив глаза в землю:
– Понравилась она мне… Договорились, чтобы потом, значит, вместе.
Третий раз рассказывал Тимофей все это – Жоре, попутчику и теперь вот этому – и уже сам начинал верить в то, что он любит Марусю, сестру из госпиталя, и что они решили, когда закончится война, быть всегда вместе.
– А может, только за Шеллером-Михайловым ходил?
– Нет, за документом. Да вот направление в часть. – Тимофей пошарил в карманах. – Что-то нету, наверное, я его в книгу положил, – а про себя подумал: «Ведь книгу-то он просматривал, иначе откуда знал бы, что это Шеллер-Михайлов. Значит, и направление видел». – Ну да, в книге. Сразу же под обложкой лежит. Оставить книгу там не мог, все знают, как я читать люблю. Подозрительным показалось бы.
– А между прочим, – твердо выговаривая каждое слово и пристально глядя на Недолю, заговорил Булдыга-Борщевский, – на книге штампик бывшего владельца дома, в котором сейчас ваш батальон разместился.
– Разве? А я еще думал, что это за доктор Плисовский. Оказывается, он в этом доме жил?
– Так как книга-то к тебе попала?
– Ребята, когда навещать приходили, принесли. Да только она не очень интересная. Я больше люблю исторические. Вот я про поручика Мировича читал, потом про княжну Тараканову. И про Юрия Милославского, и про князя Серебряного…
– Ну ладно, – прервал Тимофея Булдыга-Борщевский. – Ты знаешь, куда ты попал?
– Небось не глупенький, догадываюсь.
– Ну и что?
– Теперь уж что будет…
– Вот что будет: скоро мы Россию освободим от большевиков, в стране будет поставлен настоящий хозяин. Ты мертвых видал? – неожиданно спросил он.
– Видел. И убитых, и которые от тифа.
– А повешенных?
– Тоже видел. Немцы после восстания сразу начали вешать.
– Ну а таких, у которых кишки наружу, звезды на лбу?
– Таких нет…
– Так вот, я тебе пострашнее сделаю, если задумаешь к своим краснопузым переметнуться. И учти, отсюда и мышь незаметно не убежит.
– Да я что! Сказал Жора – пулемет надо в порядок привести, вот и начал…
– Да, а откуда ты пулеметы знаешь?
– На заводе, в мастерских, где их ремонтировали, работал.
И это правда, пусть всего несколько дней, но работал. Что из того, что пулемет он изучил позже, когда в Днепровском отряде стоял на охране берега под Анапой. Но зачем об этом говорить?
– Как он?
– Видать, послужил, – показал на исщербленный щит и помятый кожух. И вдруг Тимофей решил проверить, просто так, на всякий случай, хорошо ли знает этот человек пулемет. – Меня беспокоит, как там пружина… Есть в затворе одна деталь, часто выходит из строя. Перетирается. А без нее и пулемет не пулемет…
Щелкнул затвором, вытащил из него пластинчатую пружинку, очистил пучком травы от масла, показал на маленькую выемку.
– Вот здесь она перетирается. Лопнет – пиши пропало. Но эта еще ничего, послужит…
Булдыга-Борщевский слушал внимательно, и в глазах его не отразилось ничего.
«Ни уха, ни рыла, ни свиной головы ты, ваше благородие, не понимаешь в пулемете», – озорно подумал Тимофей, внешне сохраняя серьезно-озабоченный вид, Убедился он в этом с радостью: если он нужен только для того, чтобы оружие в порядок привести, – одно дело, а коль он будет необходим и как пулеметчик – совсем другой разговор. С оружием в руках, да еще с таким, как «максим», ого, что можно сделать.
– Ты только устройство его знаешь или и стрелять умеешь?
– Умею. В полку Бражникова пулеметчиком был. Потом меня еще в Чека таскали.
– В Чека?
– Ну да. Все спрашивали, не говорил ли со мной сам Бражников или кто из его приближенных. Что-то там случилось… А чего со мной разговаривать? У меня взводный был; что он скажет, то я и делал… А это, – Тимофей дотронулся до щита, – надо бы испытать.
– Ну так что?
– Ленты нужны, патроны.
– Будут. К вечеру управишься?
– Вполне.
– Ну давай, Трофим, действуй.
– Тимофеем меня звать. Тимофей Недоля…
– Это все равно. Действуй. Мы тебя не забудем. И пошел.
«Не забудете… – подумал Тимофей, глядя в спину Булдыги-Борщевского. – И я не забуду… Но как же все-таки сообщить обо всем товарищу Неуспокоеву? Ладно, поживем – увидим…»
Снова взялся за пулемет. И вдруг словно укололо: где же все-таки он видел этого человека, где? Все в его лице знакомо, и эти голубые, но какие-то безжизненные глаза, и этот ровный, с горбинкой нос, и выдающийся вперед подбородок, и необычно розовые полноватые губы… И особенно чуб; да не просто чуб, а манера стряхивать головой, отчего волосы взлетали вверх и падали набок, закрывая часть лица и ухо. Где, где? У Григорьева? Среди махновцев? В полку Бражникова? Нет, нет, нет… Даже голова заболела от напряжения, но ниточку поймать не удалось – провал в памяти…
