Текст книги "Подчасок с поста «Старик»"

Автор книги: Михаил Божаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава III
НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Врач с сомнением покачал головой:

– Слаб ты, парень. Надо бы еще полежать с недельку…

Тимофей и сам чувствовал – пошатывает его, и после двух-трех десятков шагов на лбу появляется испарина. Но вспомнил, что ребята на постах дежурят без смены, вспомнил, как им трудно приходится, и опять попросил:

– Выпишите!..

– Ну что же… Коль настаиваешь…

Получил Недоля направление в свой батальон, и сердце заныло: надо сразу же идти к Неуспокоеву. Куда ни кинь, а виноват. Прохлопал, и за это по головке не погладят.

Да, неладно получилось… Распоряжение уполномоченного особотдела Неуспокоева – беречь раненого подчаска пуще глазу – в госпитале выполнили буквально: поместили его в палату для арестованных. Впрочем, Тимофей, когда очнулся, и внимания не обратил, что на окнах решетки, – мало ли где ему приходилось за эти годы лечиться: и в больнице, и в вагоне, и просто на соломе в омшанике, за тонкой стенкой которого кудахтали куры и похрюкивал поросенок. Одно только его удивило – людей мало в палате: он и еще двое.

Поел, потом попросил у сестры книгу. Принесла что-то совершенно растрепанное, без начала и конца. Оказалось, «Война и мир», второй том.

Читал недолго: замельтешили какие-то черные мухи перед глазами. Незаметно задремал. Проснулся – снова за книгу, но тут к нему подсел один из больных.

– Ты кто? – спросил свистящим шепотом.

– Как кто? – не понял Недоля. – Красноармеец…

– Это я понимаю, – улыбнулся больной, – а вообще ты кто?

– Да говорю же – красноармеец…

– Ну чего ты скрываешь!

– Я не скрываю.

– Говори! Очнулся и сразу же за книжку. Да не за Демьяна Бедного, а за графа Толстого. И в арестантской палате… Тоже мне – красноармеец!

Помолчал и, понизив голос:

– Скрывай – не скрывай, а отсюда один путь – к Реденсу [5]5
  Редене С. Ф. в описываемое время был председателем Одесской губчека.


[Закрыть]. А тот – прямым сообщением в штаб Духонина…

Улыбнулся как-то загадочно и совсем уже приглушенным шепотом:

– Вот мы решили отсюда того…

– Да оставь ты его, – прервал другой голос. – Видишь, слаб человек. Только обузой будет…

Из этого разговора Тимофей ничего не понял и сразу же забыл о нем, углубившись в книжку. Потом пришел Неуспокоев, распорядился перевести Недолю в общие палаты и долго расспрашивал о событиях на посту. Да что мог Тимофей сказать? Только то, что видел и слышал.

– А куда Арканов делся?

Этого Недоля не знал.

Неуспокоев остался недоволен. Пообещал еще прийти и просил вспомнить все хорошенько.

Этой же ночью из арестантской палаты те двое убежали. Готовились, наверное, не один день: успели и решетку перепилить, и веревку из простынь связать – палата была на третьем этаже.

Крепко ругался Неуспокоев. Дежурных врача и медсестру пообещал посадить, да и главврачу досталось, почему не сообщил, что они уже поправились. И к Тимофею подсел:

– Ты вместе с ними лежал, ничего такого не замечал?

– Не-е… – ответил, но тут же вспомнил о странном разговоре. Рассказал.

– Чего же ты сразу не доложил? – рассвирепел Неуспокоев. – Ведь мы их тогда бы сцапали… На вид-то ты вроде парень грамотный, революционно подкованный, а ротозей. Самый настоящий ротозей. Ну погоди, выпишешься – я с тобой поговорю!..

Что же, будь что будет, нужно идти. Прохлопал. А раз виноват, надо и ответ держать. И все-таки не хочется. Невольно свернул в боковую улочку, к базару. Впрочем, сделал он это не только чтобы оттянуть встречу с уполномоченным особого отдела. Тимофей надеялся выменять на махорку что-нибудь съестное. Сам Тимофей не курил, причитающееся ему табачное довольствие обычно использовали соседи по палате, но две осьмушки все-таки удалось сэкономить.

Несмотря на все приказы и запреты, одесский базар, называемый в народе просто «обжоркой», процветал. Правда, на виду продавались лишь тыквенные и подсолнечные семечки, кукурузные и ячменные лепешки, вареные креветки, жареная рыба и прочая нехитрая снедь. Однако сведущие люди говорили, и, наверное, не без основания, что здесь можно достать все: и продукты, и контрабандные товары, и даже оружие.

Но Тимофея интересовало только съестное, и он сразу же направился к торговке жареными бычками. Та предложила две рыбешки. Тимофей пытался было торговаться, да где там – женщина и рта раскрыть не дала:

– Слушай сюда! Если хочешь иметь свой интерес – давай сюда свою прогорклую махорку и бери эту рыбу!

– Так ведь… – попытался вставить Тимофей.

– Об чем разговор? Ты посмотри, они же как белуга! А вкус! Да разве могут с ними осетры равняться? Ни в коем разе!

– Но… – снова было начал Тимка.

– Да таких бычков больше нигде на свете нет! Да когда ты их будешь есть, ухо режь – не услышишь!

После госпитального пайка от аромата жареной рыбы, от слов торговки у Тимофея даже голова закружилась. Выпросив еще горсть семечек, взял бычки и тут же, прислонившись к забору, начал есть их. Целиком, вместе с косточками.

И вдруг:

– Шурупчик!

Даже вздрогнул от неожиданности: так его звали давно, очень давно, еще до революции, когда он учился в реальном…

Оглянулся – никого. Лишь неподалеку сидит на телеге бородатый парень, смотрит на него. Может, он? Да нет, лицо совершенно незнакомое.

Снова взялся за бычка. И опять:

– Шурупчик!..

Точно парень. Больше некому. Вон смотрит на него и зубы скалит из зарослей бороды. Подтянул Тимофей штаны с генеральскими лампасами – только такие нашлись в госпитальной баталерке, поправил не по росту большую фуражку, оттопыривающую уши, направился к парню, на ходу дожевывая рыбью голову.

– А ведь и верно ты! – обрадовался бородач. – Смотрю, вроде похож… Да, времени столько прошло. А меня не узнаешь? Смотри на него – совсем забыл!

– Мичиган!

– Ну то-то же! – И парень, соскочив с воза, полез обниматься.

…Как ни трудно жилось кузнецу николаевского судостроительного завода «Наваль» Ивану Недоле, однако младшего сына Тимофея он решил учить. И учил. Сам по семнадцати-восемнадцати часов в сутки работал, но определил сына в реальное училище. Помогло то, что Иван Гордеевич был облагодетельствован царем: во время спуска дредноута «Императрица Екатерина Великая» присутствовавший на торжестве Николай II подарил Ивану Недоле именные часы. Приглянулся, видать, ему могучий – на голову выше всех, – с широкой окладистой бородой кузнец, пристально смотревший на самодержца.

Провожая сына, в училище, отец говорил:

– Ты, Тимка, старайся… Ведь последние копейки на твое ученье будем тратить…

Многое хотелось сказать в тот момент Ивану Гордеевичу, но не смог он выразить своих мыслей, легче ему было с молотом управляться, чем говорить. Да Тимка сам понял: раз нет капиталов, значит, должен взять знаниями, и в ученье шел впереди.

Когда вернулся из ссылки старший брат Федор, стало полегче. Хотя Федор и считался неблагонадежным, но за добрый магарыч и подарок мастеру ему удалось устроиться на завод. Тем более что и люди тогда были очень нужны – производство расширялось.

В училище Тимофей сидел за одной партой с сынком деревенского мельника Георгием Утробиным, которого все называли Жора Мичиган. Почему Мичиган – никто не знал, да и сам Жора не мог этого объяснить. Впрочем, прозвище имел каждый. К Тимофею, например, прочно прижилось – Шурупчик. И не только за маленький – не в отца – рост, а за его въедливость, стремление в любом вопросе дойти «до корня».

С Утробиным Тимофей подружился. Странная это была дружба: Жору Мичигана нельзя было назвать совершенно неспособным, но ко всему он относился равнодушно, и домашние задания и письменные классные работы всегда за него делал сосед. Зато каждое лето Тимофей уезжал к Утробину в село на берегу Буга и отъедался там на дармовых Мельниковых хлебах.

Но закончить училище Тимофею не пришлось. Брата за участие в антивоенной забастовке 1916 года уволили с завода, потом мобилизовали. А цены росли и росли. Отец начал вещи продавать, да много ли удалось их скопить? Даже царские часы ушли по закладной… И Тимофей, оставив ученье, пошел работать на завод. Впрочем, и после этого Утробин с ним дружбы не прекратил, часто приходил, просил то решить задачку, то написать сочинение.

После революции Жоре было не до уроков, а Тимофею не до Утробина, и они потеряли друг друга. Затем надвинулись грозные события: весной 1918 года город заняли немцы. Комендант города генерал Кош в приказах писал, что германские войска прибыли по просьбе Центральной рады для охраны порядка и что они не будут вмешиваться во внутренние дела города, но это осталось только на бумаге. Немецкое командование сразу же закрыло судостроительные заводы, и тысячи рабочих очутились на улице без всяких средств к существованию. В довершение к этому немцы начали вывозить в Германию продукты и сырье, материалы и оборудование заводов. Офицеры и солдаты брали себе все, что понравится, расплачиваясь ничего не значащими квитанциями.

И николаевский пролетариат поднял восстание. Среди восставших находился и Тимофей. Он был в том возрасте, когда еще не чувствуешь разницы между приключением, подвигом и опасностью, и старался быть впереди. Однажды дружина, в которой был и Тимка, наступала на центральную улицу. Вдруг он увидел Жору Мичигана: тот бежал про тротуару, что-то крича. Было ясно, что, как только он выскочит из-за угла, его срежет немецкий пулемет, установленный на перекрестке.

Тимофей догнал своего бывшего товарища, на самом углу успел броситься ему под ноги. И как только они вместе покатились в кусты, над ними защелкали пули о стену дома, обдав известковой пылью. У Жоры глаза вылезли из орбит, челюсть отвисла; он смотрел на выщербленные пулями ямки в штукатурке и не мог сказать ни слова. Затем пополз вслед за Недолей и долго еще боялся подняться на ноги, хотя за углом был уже в полной безопасности.

Больше Тимофей его не видел и – надо же так – встретил через два с половиной года. За это время Утробин возмужал, поздоровел, отпустил бороду, даже отрастил животик.

– Так где ты, как сюда попал? – спросил Тимофей.

– Что… Освобожден от службы по чистой.

Грыжа, понимаешь ты, еще что-то болит, – Жора состроил страдальческую мину. – Сижу дома, пасу волов, заделался, так сказать, хвостокрутом. Ну а ты-то как? Говорят, немцы тогда расстреливали чуть ли не всех поголовно.

– Удалось уйти. С Черноморским отрядом… А сейчас из госпиталя иду, после ранения.

– Вылечился, значит! Вид-то у тебя, прямо надо сказать, неважный: кожа да кости.

– Были бы кости – мясо нарастет, – отшутился Тимофей.

– Что это у тебя? – Мичиган взял у Тимофея недоеденного бычка, повертел в руках, понюхал, бросил в сторону… – Фу, гадость!.. Отъелись на мертвецах… На-ко вот…

Он мигом вытянул из-под рядна кусок янтарного, с розовыми прожилками сала, посыпанного крупной серой солью, несколько яиц, брынзу, огромный ломоть белого хлеба – снедь, которую Тимофей давным-давно не только не пробовал, но и не видел. Невольно проглотил слюну.

– Ну, чего ты стоишь, как засватанный? Бери лопай!

– Насчет пожрать – это я в любой момент, – невольно подделываясь под речь Жоры, отозвался Тимофей.

Взял в руки кусок сала, отряхнул соль, откусил. А потом хлеба. Сколько мог захватить зубами. И от забытого вкуса сала, хлеба голова закружилась.

– Подожди-ка…

Жора из задка телеги вытащил квадратную бутыль, заткнутую стержнем кукурузного початка.

– Хлебни! Чистейший первак…

Хлебнул. Самогон ударил в нос, забило дыхание. Теплая волна прошла по всему телу, поднялась в голову и стало легко-легко.

– Крепкая!

– Из отборной пшенички… Ну-ка еще!

Тимофей снова приложился. Опять теплая волна прошла по телу, и Тимка почувствовал, как у него от жара запылали щеки. Он с благодарностью посмотрел на Жору. Вот что значит настоящий друг, накормил, напоил, пронеслась в его мозгу мысль, и ему захотелось рассказать Мичигану о себе что-то хорошее, чтобы тот слушал и удивлялся, а может, и завидовал, и он начал говорить, хотя язык не очень-то слушался его.

– Я, брат, все эти годы воевал. Где только не был…

– Значит, пришлось трехлинейку потаскать?

– Трехлинейку! Я пулеметчик.

– Пулеметчик?!

– Ну да! Я, брат, за пулеметом король! Во всей дивизии лучшего не было. Дам очередь – как косой. Камышинку могу пулей срезать, галку на лету сшибить… Да что галку – дай пулемет, распишусь пулями… Не заболей тифом, наверное, уже орден имел бы…

– Да ну!

– Вот тебе и ну! Меня Реввоенсовет за стрельбу часами наградил. Серебряные, большие такие, с ключиком!

– Часами! А где же они?

– Когда в тифу лежал – хозяйка продала. Надо же было меня лечить.

– Здорово! Да ты хлебни, хлебни! И ешь, этого добра у нас много, не жалко…

От еды Тимофей не отказался. Уже вроде и полон живот, а сытости все нет и нет – наголодался.

– Да, заслуг у тебя много, а обмундирование-то того, подгуляло, – не скрывая иронии, сказал Жора.

– Говорю же тебе – из госпиталя я. И потом… Ошибку я допустил…

«Чего таиться от бывшего соученика?» – мелькнула мысль, и Тимофей рассказал о случае с офицерами.

– Расстреляют, – авторитетно заявил Жора Мичиган. – Как пить дать. У нас в селе одного красноармейца расстреляли за то, что курицу украл. А тут – белогвардейцев упустил. Нет, брат, твое дело конченое…

Задумался Недоля: а ведь и в самом деле, пожалуй, одним разговором с Неуспокоевым дело не обойдется, придется предстать перед ревтрибуналом, а там…

– Да, брат, и помочь тебе ничем нельзя, – сокрушался Мичиган. – За помощь контрикам, знаешь, как строго…

Помолчали.

– Может, смягчающие вину обстоятельства учтут? Пролетарское происхождение, боевые заслуги…

Опять помолчали. Тимофей мысленно повторял все, что он скажет Неуспокоеву, а Мичиган думал о чем-то своем и все время искоса поглядывал на бывшего друга.

– Ты какой пулемет-то знаешь, ведь их, говорят, много? – наконец спросил он.

– Да я их все, какие есть, назубок. И «кольт», и «льюис», и «шоша».

– А «максим»?

– С «максимом» я все время и был. Первым номером.

Жора взял в руки бутыль, хлебнул из нее и, нагнувшись к самому уху Недоли, зашептал:

– Знаешь что, поедем ко мне.

– Куда?

– Домой, к папане моему.

– А служба?

– Да я же говорю, твоя служба кончилась. Два-три дня всей жизни осталось. Потом трибунал и…

– Значит, дезиком предлагаешь стать?

– Ну и что? Сколько амнистий дезертирам было и еще будет… Пересидишь, пока дело забудется. В случае чего – покаешься, признаешь свою вину. Простят. Поедем?

«Почему это он уговаривает меня стать дезертиром? – мелькнула тревожная мысль. – Почему?..»

Тимофей чувствовал, что Жора Мичиган уговаривает не только потому, что заботится о его жизни. Ведь сначала Жора просто посочувствовал, как обычно сочувствуют хорошо знакомому человеку, неожиданно попавшему в беду. Да и угроза-то явно преувеличена. Конечно, отвечать за ротозейство придется, но не расстрел же! И вдруг такая забота… Да и страшно: предлагает совершить преступление, чтобы избавиться от наказания за проступок.

«Почему, почему, какая цель?»

И вдруг припомнилось, как оживился Жора, когда Тимка сказал, что знает все системы пулеметов.

«Вот оно что! – мелькнула догадка… – Пулеметы…

«Максим»… Он же о «максиме» меня спрашивал… Значит, значит…»

Вспомнились слова комиссара батальона: «Кто не с нами – тот против нас, тот наш враг…»

«Значит, Жора, бывший друг – сейчас враг. Впрочем, какой он и раньше-то друг был? Просто расплачивался хлебом за помощь в ученье…»

Тимофей притворился пьяным, так что Жора даже слез с повозки и стал его поддерживать, а сам думал: что же делать? Обо всем этом нужно рассказать обязательно, но кому? Командиру батальона? А может, лучше Неуспокоеву? Но как это сделать? Согласиться дезертировать, а потом уйти? Заподозрит.

И вот в голове Недоли возник план. Он начал отнекиваться:

– Нет, не поеду…

– Почему?

– Боюсь…

– Вот чудак! Я его от верной смерти хочу спасти, а он боится.

– А если поймают? Тогда уж наверняка…

– Ничего не будет, попросишься на фронт и все. А в случае чего бумагу можно состряпать. Болел, мол, тифом или еще чем. И с людьми я тебя познакомлю.

– С какими?

– Там увидишь… С хорошими людьми. Я потому тебя уговариваю, что ты мне и в училище помогал, и тогда от верной смерти спас. Хочу и тебе отплатить тем же…

– Ладно! – решился Недоля. – Только…

– Что? – насторожился Мичиган.

– Мне нужно в госпиталь сходить.

– Зачем?

– Понимаешь, там сегодня Маруся дежурит… Медсестра… Ну вот, проститься хочу…

– Да плюнь ты на нее! Другой не найдешь, что ли? Да у нас в селе девок – хоть пруд пруди!

– Мы друг другу слово дали… И потом, если я на ее дежурстве убегу – расстреляют: и те офицеры при ней утекли, и я… А так – возьму документы, а в батальон не явлюсь. И все, она ни в чем не виновата… Да и книжку надо там одну захватить, ты же знаешь, что для меня книжка!..

– Честно?

– Честно!

– Скоро вернешься?

– Туда и обратно, только и всего…

– Тогда давай! Не задерживайся!..

Тимофей, пошатываясь, пошел от телеги, но как только очутился за забором, помчался во весь дух в батальон.

Глава IV
ЗАДАНИЕ

Только скрылся Недоля, как к Мичигану подошел высокий пожилой красноармеец. Рука на перевязи, а голова так забинтована, что видны только левый глаз, нос и часть небритой щеки.

– У вас продажного самосада не имеется? – спросил он.

Жора внимательно оглядел подошедшего и ответил:

– Вы какой любите, резаный или тертый?

– Крепкий…

Все правильно, свой. Тот, за кем Жора и приехал. Ответил, как условлено:

– С собой не привез, а дома найдется.

Красноармеец облегченно вздохнул, бросил замызганную котомку на солому, спросил жестко:

– С кем ты это так долго разговаривал?

– Друг детства, учились вместе.

– Как он попал на базар?

– Из госпиталя выписывается, пришел махорку на бычков менять.

– Обо мне ничего ему не говорил?

– Ну что вы, за мальчика меня считаете? – обиделся Жора и добавил: – Он с нами поедет.

– Зачем?

– Дезиком станет. А то его Чека… – И Жора махнул рукой.

– За что?

– В одной палате с офицерами лежал, и те убежали.

– Так куда же он пошел? – забеспокоился красноармеец.

– В госпиталь, документы забрать и с зазнобушкой проститься.

– Это ты его уговорил с нами ехать? – красноармеец спросил таким голосом, что у Жоры мороз по коже пошел. Но ответил храбро:

– Его и уговаривать нечего было. Сам хотел бежать.

– Ну и пусть бы бежал!

– Так он же пулеметчик. Понимаете, пулеметчик. У нас «максим» есть, а управляться с ним никто не умеет.

– Приведет он сюда чекистов – будет тогда пулеметчик! В какой госпиталь-то пошел, хоть знаешь?

– Небось один он здесь, на Приморской, в бывшей ночлежке.

– Сейчас же выведи лошадь отсюда, поставь в сторонке, а сам отойди. И смотри, не наблюдает ли кто. А я на Приморскую, проверю…

– Узнаете его?

– Вы с ним целый час болтали, успел изучить… И притом таких штанов, как у него, в Одессе, наверное, ни у кого нет…

Жора невольно ухмыльнулся: что верно, то верно. Ведь и он стал присматриваться к Тимофею только из-за его генеральских брюк и уж потом узнал. А то, пожалуй, и внимания не обратил бы – мало ли шляется всякого люда по базару.

…Недоля бежал до самого батальона не переводя дыхания. После болезни да еще с непривычки запыхался так, что в груди хрипело и ноги подкашивались. Увидел в оперативке Клиндаухова – притаился за дверью: начнет расспрашивать – прощай час, а то и больше.

Потом проскользнул на второй этаж, постучался к уполномоченному особого отдела, и только тогда услышал рокочущий бас Неуспокоева за дверью:

– Вы же позорите звание красного военного моряка, позорите Советскую власть! За такие дела нужно расстреливать на месте!

И уже спокойнее:

– Идите, потом разберусь, но учтите, и вам и вашим сообщникам не поздоровится!..

Дверь распахнулась, и из кабинета буквально вылетел какой-то моряк с всклокоченным чубом и в расстегнутом бушлате. Вроде где-то Тимофей видел его раньше, кажется, к Арканову приезжал, да не стал вспоминать – не до того сейчас.

Смело шагнул в кабинет и уже там спросил:

– Разрешите?

Неуспокоев будто и не слышит. В одной тельняшке, небритый, с покрасневшими от бессонницы глазами, ходит стремительными шагами по кабинету. Остановился у стола, взял из раскрытого мешка горсть соли, ст пересыпать крупные серые кристаллы.

– На народном горе наживаются… – с серди проговорил, ссыпая соль снова в мешок. И тут он метил Недолю. – Ты как сюда попал?

– Я… я… В общем меня уговаривают дезертирвать, – выпалил Тимофей.

– Слушай, парень, тебя что, из хирургического перевели в психическое отделение, и ты оттуда сбежал?

– Да нет, – досадливо отмахнулся Тимофей. В самом деле!..

– Обожди, обожди… Ну-ка, дыхни! Так и есть! знаешь, за это…

– Да вы послушайте!

Все еще тяжело дыша после бега, сбиваясь и запинаясь, Тимофей рассказал о встрече с Жорой Мичином, о его предложении.

– Так почему ты думаешь, что там что-то замышляется? Может, действительно тебе друг детства хочу услугу сделать, спасти от Чека?

– Ну да! Заговорил-то он об этом небось не сразу, а как узнал, что я пулеметчик. Тут и начал уговаривать. Еще и про «максим» спросил… Точно, для чего-нужен им пулеметчик!

Задумался Неуспокоев. Вот стоит перед ним шпингалет. До плеча не достает. Фуражка размера на три больше, только на ушах держится, а то, наверное, и подбородка накрыла бы. В потрепанной гимнастерке, нелепейших генеральских брюках, в донельзя разбитых ботинках. В общем и посмотреть не на что. Таким же несобранным Тимофей показался Неуспокоеву внутренне – ведь проворонил же он в госпитале офицеров.

– Раз нужен пулеметчик, значит, и пулемет там есть, – нарушил молчание Недоля. – Надо задержать Жору…

Неуспокоев испытующе посмотрел на юношу. Из-под нависшего козырька на него доверчиво смотрели серые глаза.

А что, если это и есть тот случай, который позволит наконец найти так долго ускользающую ниточку, и она приведет к месту, куда направляются белогвардейские лазутчики?

– Случай слеп, да мы должны быть зрячими, – вспомнил он любимую поговорку председателя губчека Реденса и даже повторил ее вслух.

– Что? – переспросил Недоля.

– Ничего, это я про себя… Вот что, товарищ Недоля, нужно тебе согласиться на предложение Жоры.

Как? Дезертировать? Да я лучше…

– Ты, парень, не кипятись. Вот послушай: ну арестуем мы Жору, ну найдем у него пулемет, а дальше? Если действительно там замышляется что-то серьезное?

– Так Мичиган…

– А если он сам ничего толком не знает?

Тимофей задумался.

– Вот то-то! Нужно тебе ехать с ним, войти в доверие, все выяснить.

– Да я согласился, – и Тимофей рассказал придуманную им историю с Марусей. – Иначе как бы я к вам смог попасть?

– Вот видишь, как все хорошо складывается… Если же там все спокойно – что ж, отдохнешь после ранения…

Тимофей недовольно взглянул на Неуспокоева.

– Серьезно. Разрешаю тебе побыть там несколько дней… Но если наша догадка подтвердится и там узнают, кто ты такой, представляешь, что тебя ожидает?

– Угу!

– То-то же! Теперь так, о твоей поездке никто не должен знать, только ты да я. Понятно?

Тимка согласно кивнул головой.

– Как здесь объяснить твое отсутствие? – рассуждал Неуспокоев. – Выбыл после болезни в отпуск? А если?.. Точно! Уж коль командировка секретная, так пусть она будет секретной до конца! В общем ты дезертир.

– Есть! – отчеканил Тимофей и вытянулся по стойке «смирно», хотя при его обмундировании это выглядело комично.

– Для всех, кроме меня.

– Ясно.

– Вот так. Теперь, как нам связь установить? Без этого, что бы ты там ни узнал, даже самое важное, для нас не будет иметь никакого значения, – то ли думал вслух, то ли спрашивал у Тимофея Неуспокоев. – Доверить это дело почте? Долго… Да и нельзя – опасно…

Задумался и Тимофей. И вдруг вспомнил: в каком-то толстенном романе – название его сейчас просто вылетело из головы – влюбленные герои передавали друг другу записочки, зашифровав их самым немудреным способом.

«Если и тут так сделать?»

И предложил:

– Я Марусе, медсестре из госпиталя, буду письма отправлять. А вы договоритесь, чтобы она их передавала вам. И читайте… ну хотя бы каждое второе слово в строчке.

– Уж больно просто!

– Тогда… Тогда предпоследние слова в каждой второй строчке.

– Нет, Тима, нельзя рассчитывать, что там одни лопухи. Попадет к ним письмо – враз догадаются. Давай-ка мы лучше зашифруем слова, которые нас интересуют… Прежде всего, есть ли там организация, – Неуспокоев загнул палец, – имеются ли в ней офицеры, – он загнул второй, – какое там оружие, в основном, конечно, пулеметы, дальше, готовится ли выступление, и когда оно планируется. Вот! – он поднял сжатый кулак. – Значит, эти слова и заменим другими. Ты едешь к своему школьному товарищу, значит, организация – пусть будет семья. Ну а офицеры сойдут за друзей или за товарищей. Пулеметы… Пулеметы… А если – харчи? Подойдет! О выступлении можно сообщить как о свидании, – подберешь там какую-нибудь девушку, ну а срок придется указать. Вот так. Все понял?

– Понял! Контрреволюционная группа – семья, офицеры – друзья, пулеметы – харчи, выступление – свидание… Так я побежал!

– Обожди… Ты в море бывал?

– Нет! – удивленно ответил Тимофей. – Брат у меня моряк, а я только в лиман за бычками ходил.

– Так вот, Тима, как бы ни был хорош корабль, но – если у него днище дырявое, вода проникнет в трюмы, и корабль потонет. Представь себе, что наша республика – корабль. Значит, нужно делать так, чтобы в этом корабле не было ни единой щелочки, чтобы никакая нечисть в него не попала. А пролезть к нам, разрушить корабль изнутри – ох как многие хотят. На посту Карабуш враги прошли. Кто-то или прохлопал, или сознательно пропустил, в этом мы еще разберемся. В госпитале же ты, лично ты, Тимофей, проворонил, не закрыл вовремя щелочку, сбежали офицеры… Да не просто офицеры, а с той стороны заброшенные. Ведь от них мы смогли бы узнать, куда направляется вся эта сволочь, что они здесь задумали…

Недоля невольно опустил голову, так что из-под козырька великоватой ему фуражки стал виден только вздрагивающий подбородок.

– Ну, не буду задерживать, вижу, ты сам все осознал… Как же ты отлучился, что сказал своему дружку?

– Побежал в госпиталь за документами и проститься с Марусей.

– Тогда другое дело. Обожди-ка, я тебя к госпиталю подброшу, а то, может, кто-то захочет проверить, был ты в нем или нет. Только подъедем с другой стороны. Ты через заборы умеешь лазить?

– Приходилось!..

– Пошли.

– Да, товарищ Неуспокоев, а книжку?

– Какую книжку?

– Так я же сказал, что книжку в госпитале оставил.

Вернулись. Дмитрий долго перекладывал книги, затем выбрал какую-то брошюрку, протянул.

– Ну что вы, кто же поверит, что я за такой ходил? Вот эту возьму, – и он ухватился за том Льва Толстого.

– Ну, ну! – запротестовал Неуспокоев. – Лучше уж вот это, – протянул Шеллера-Михайлова.

Тимофей поморщился, но взял.

Поехали на машине по улицам Одессы. Неуспокоев говорил Тимофею, наклонившись к самому уху:

– Каждый день, каждую минуту будешь ходить пр острию ножа… Все «если» предусмотреть невозможно, впрочем, того, что можно предвидеть, опасаться нечего… На рожон не лезь, но и не увиливай особо – тебе надо выяснить, что они замышляют. И с письмом осторожнее, хотя мы и договорились, как писать. Помни, если все так, как мы предполагаем, ты будешь среди заклятых, смертельных врагов. Малейшая оплошность – и хорошо если только к стенке поставят. Ты не видел трупы с отрезанными ушами, с выколотыми глазами и с вырезанными звездами на лбу? А я видел… Ну иди. Да, – остановил Тимофея Неуспокоев, когда тот уже ухватился за прутья решетки, чтобы перескочить через забор, – ты во сне не разговариваешь?

– Вроде нет… А что? – удивился Недоля.

– Так, ничего… Ни пуха тебе, ни пера! – И машина, оставив за собой облако дыма, скрылась за углом…

…Мичиган терпеливо ждал, сидя на возу. Как время тянется!.. Жора уже и за еду принимался, и к бутыли с самогоном прикладывался, а Тимка и красноармеец словно провалились.

Тени от пыльных акаций стали удлиняться, когда за его спиной раздался голос красноармейца:

– Верно, был твой дружок в госпитале. Провожала его какая-то… Скоро, наверное, прибежит…

Жора обрадовался, что Тимофей его не обманул.

– Ну а если что-либо… Друг он тебе или не друг – сразу…

– Само собой, – согласился Утробин.

А Павел Парамонович Клиндаухов рвал и метал: и так батальон укомплектован личным составом не более чем на половину, а тут еще потери. Погибли Семен Гвоздев и телефонист Артюхин, неизвестно куда делся начальник поста Арканов – ни трупа, ни следов. Теперь еще новость: Недоля исчез. Из госпиталя сообщили, что выписался, а в батальон не явился. Не иначе, сукин сын, дезертировал, от таких тихонь всего можно ожидать.

И вечером появился очередной приказ:

«Красноармииц Нидоля во вримя стычки с билогвардийским дисантом был ранин и находился на изличинии в госпитали. Пос-ли выписки из госпиталя в баталон ни явился, выбыл в ниизвестном направлинии, то-исть дизиртировал.

Приказываю считат Нидолю Т. И выбывшим из состава баталона как дизиртира».