Текст книги "Подчасок с поста «Старик»"

Автор книги: Михаил Божаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Божаткин Михаил Иванович
Подчасок с поста «СТАРИК»
Повесть

Глава I
ПОСТ У МОРЯ

Ночь.

Летняя, августовская.

А темень – штыка у винтовки не видно.

В ней растворились и степь, и обрывистый берег, и море – оно угадывается только по случайному всплеску волны.

И безмолвие. Такое, что кажется, будто слегка позванивают звезды в вышине.

У самой кромки воды смутно белеет узкая полоска песка. По ней, едва видимые во мраке, идут в секрет часовой Семен Гвоздев и подчасок Тимофей Недоля. Осторожно ступают пограничники, чуть слышно поскрипывают под их ногами перемолотые прибоем ракушки.

Гвоздев то и дело останавливается, чутко вслушивается в тишину. Он сегодня по-особому собран, осторожен и взволнован – предстоит охранять участок у Бирючьей балки.

Глухое, неспокойное место. Узкая щель оврага рассекает береговой обрыв и тянется далеко-далеко в степь. Крутые склоны балки так заросли дерезой и терновником, что даже в солнечные дни на дне ее сумрачно и сыро. Еще ночь какая-то необычная: даже звезды не рассеивают сгустившейся мглы.

«Тут незаметно пробраться – плевое дело, а там – ищи-свищи», – невесело думает Гвоздев.

Да и было так уже, было. В прошлом году здесь высаживались деникинские лазутчики, и нынче к берегу не раз подходили белогвардейский миноносец и французская канонерская лодка. Каждый раз после их прихода пограничники обнаруживали следы на песке. Пытались прочесывать балку, да что толку-то? За ней – бескрайний степной простор, а там – немецкие колонии. В них кто хочешь может скрыться, мелькают в голове Семена отрывочные мысли.

«Неспокойное место. Тут надо бы крепкий заслон ставить, с пулеметом, – думает Семен. – А приходится идти вдвоем – не хватает людей. Да еще этот, – скосил глаза Гвоздев на едва угадываемую на фоне обрыва фигурку подчаска. – Новичок, первый раз в секрет идет. Парнишка вроде бы ничего и уверяет, что уже побывал в переделках. Только что с него возьмешь? Малец, такого щелчком пришибить можно…»

Семен оглянулся. Обрывистый мыс Карабуш, на котором находится пограничный пост, совсем растаял в темноте. Где-то впереди, у самой балки, должна быть небольшая коса, но и ее сейчас не видно.

– Надо же – такое гиблое место, – недовольно ворчит он. – И этот чертов мыс, и эта дьявольская балка…

Тимофей – южанин, для него эти названия, оставшиеся от турок, ясны: Карабуш – значит Черная голова; Бирючья – Волчья балка. Так он и растолковал Гвоздеву. Хотел еще добавить, что с моря мыс будто бы действительно похож на откинутую назад голову, да Семен неожиданно сердито одернул.

– Ладно уж! Что волчья, что дьявольская – все одно…

Тимофей замолчал и даже дыхание затаил: беспокойство Гвоздева передалось и ему. Тишина – уши ломит, и все же улавливаются ночные шорохи: вот скатился с обрыва сухой комочек земли; с легким шипеньем отхлынула волна; наверху зацвиркал сверчок… Знакомые, привычные звуки.

– Ничего… – Гвоздев двинулся дальше, заскрипел песок под ногами.

Шагнул и Тимофей, да сразу же споткнулся. И раз, и другой.

«Вот недотепа!» – про себя выругался Семен.

И сердитым шепотом:

– Что там у тебя?

– Подошва…

– Что – подошва?

– Оторвалась…

– А раньше куда смотрел?

– Думал, продержится…

– Думал, думал… Голову надо иметь на плечах! Подбил бы загодя…

«Подбить-то к чему?» – недоуменно пожал плечами Недоля, но промолчал: у всех на посту обувь на честном слове держится, красноармейцы обуваются только на дежурство, а днем босиком ходят.

Гвоздев вытащил из кармана обрывок бечевки.

– На, привяжи…

Недоля наскоро замотал.

«В секрете сделаю как следует», – решил он, догоняя товарища.

Зашагали пограничники дальше. Пахнул в лицо ветерок, принес по-осеннему холодноватый аромат степной полыни, чернобыльника и крепкий, как нашатырный спирт, запах выброшенной на берег морской травы. И вроде бы непроницаемую вечернюю мглу развеял – звезды проступили четче, ярче. Все это не только вверху, но и снизу, под ногами, отражалось в густой воде. И от этого море кажется таким же бездонным, как и небо, и Недолю вдруг охватило ощущение, будто он шагает по самому краю пропасти. Даже голова закружилась.

Время от времени море вздыхает: волны – отголоски промчавшегося где-то шторма – с шипением облизывают кромку песка, и омытые раковины начинают сиять, словно выброшенные водою осколки звезд.

Берег отступает, образуя неширокую лощину. Отсюда и начинается Бирючья балка, но ни ее, ни зарослей кустарника на склонах не видно – ночь все затушевала одним цветом.

– Здесь остановимся, – вполголоса сказал Гвоздев. – Если что – на кручу не полезут, а тут встретим…

– После вчерашнего, наверное, не сунутся, – не то возражает, не то думает вслух Недоля.

На все посты сообщили, что прошлой ночью у Чубаевки, под Одессой, пытались высадиться белогвардейцы. Часовой не растерялся: подчаска послал за подкреплением, а сам вступил в бой. Одного убил, двух ранил и одного взял в плен. Остальные скрылись на шаланде в море.

Может, после такого урока и в самом деле побоятся? Во всяком случае, так говорил начальник поста при наряде. Гвоздев тоже вспомнил эти слова и невольно хмыкнул:

– Не сунутся! Да пока мы всех беляков и Антанту не уничтожим, покоя от них не жди. А Арканов…

Не по душе Семену начальник поста Арканов. Чует он в нем что-то чужое, присматривается, каждое слово, каждый шаг берет на заметку. Но пока молчит, ни с кем не делится своими мыслями.

– Не сунутся! – с сердцем повторил Гвоздев. – А сами все время у берега крутятся…

Что верно, то верно. Французской канонерки в последнее время не видно, она получила свое у Очакова [1]1
  4 мая 1920 года французская канонерская лодка «Ла Скарп» при попытке прорваться в Днепровско-Бугский лиман у Очакова была повреждена артиллерийским огнем с плавучей батареи «Защитник трудящихся».


[Закрыть]. А вот трехтрубный миноносец – говорят, «Жаркий» – каждый день торчит на кромке моря и неба. И сегодня с утра маячил. А за ним видны мачты еще каких-то кораблей. Белых или французских – не разберешь, далеко.

– Так что держи ухо востро, – заключил Гвоздев и распорядился: – Ты иди на ту сторону лощины, замаскируйся, да смотри не засни. А я здесь…

– Есть!

– Что ты мне все есть да есть! Подумаешь, скиталец морей нашелся, – неожиданно рассердился Гвоздев. – Повторять нужно приказание!

Гвоздев – старый солдат. Хлебнул лиха на Румынском фронте и с белыми уже третий год воюет. Порядок любит во всем, даже в мелочах. А Тимофей раньше, до болезни, в бригаде Мокроусова, среди матросов был, привык по-флотски отвечать. Однако спорить не стал, повторил.

– Выполняй!

Гвоздев шагнул было в сторону, но остановился. Завозился, сердито сипя:

– Вот черт!.. И у меня тоже…

– Что такое?

– Да подметка отстала, туды ее… Совсем не к поре… Подвязывает ее и бормочет. То ли для себя, то ли для Тимофея:

– Мы тут, конечно, вроде бы в стороне… А кто знает, может, и от нас мировая революция зависит…

Приладил подметку, замолчал и сразу же исчез в темноте.

Недоля пересек лощину, забрался под куст, устроился поудобней и тоже затих. Неожиданно потянуло тонким пряным ароматом.

«Откуда это?»

Пощупал ветку, укололся и даже обрадовался – шиповник! У калитки их домика в Николаеве, на углу Колодезной и 5-й Слободской, тоже рос большущий куст шиповника. Но тут же радость сменилась горечью: нет сейчас ни куста, ни домика. Сгорели от немецкого снаряда. И мать от взрыва погибла. Старший брат тоже погиб, сам видел, как немцы его на расстрел повели. Отец тогда спасся, отсиделся у друзей, а вот пережил ли деникинщину? С его характером… Послал письмо отцу, и уже давненько, а ответа что-то нет. Самому бы съездить. И недалеко, да разве пустят? И так почти без смены дежурить приходится…

Сидит Тимофей, едва дышит. Даже рот приоткрыл, чтобы слышнее было. И все кругом затаилось. Лишь время от времени вздыхает море, да нет-нет и прошелестит кто-то в траве. Мышь или ящерица? А может, змея?..

Снова потекли воспоминания… Немного лет прожито, а сколько всего видел! На заводе успел поработать, и в восстании против немцев участвовал, и гибель кораблей у Новороссийска переживал, и в походе Южной группы войск пулеметчиком был.

Потом тиф. Несколько месяцев провалялся. Просился на польский фронт, да врач покачал головой:

– Куда тебе! От ветра шатаешься… Поезжай к морю, там, может, немного окрепнешь…

Так и стал Тимофей Недоля красноармейцем Отдельного батальона пограничной охраны. На посту Карабуш. Конечно, немного обидно: за пулеметом он король, а здесь… Вот даже секрет не доверили, поставили подчаском…

Впрочем, пост у них ответственный. Но что бы ни случилось, не струсит. В себе Тимофей уверен, а в Гвоздеве – тем более; тот, наверное, тысячи верст по фронтам исшагал. Говорят, был и на Восточном, и под Царицыном, а зимой в составе 41-й дивизии с боями прошел путь от Орла до Одессы.

Вслушивается Тимофей в тишину. Ох и обманчива она!

«Интересно все-таки, как корабли белых к берегу подходят? – ломает голову Недоля. – Кругом минные поля, еще с войны остались… Наверное, карты у них есть. Так что проходы знают. Вот если бы эти проходы заминировать!»

Думает Недоля и сам понимает – невозможно это пока сделать. Белые увели все годные суда, остальные взорвали, затопили. В Николаеве судостроители сейчас ремонтируют старые баржи и брошенные колесные пароходы, устанавливают на них пушки. Из таких судов создана флотилия на лиманах. Моряки зовут их шутливо «лаптями». Лапти – лапти, а берега охраняют.

«Вот если бы сейчас сюда хотя бы один крейсер из тех, что строились на заводе, когда он там работал! – представил Тимофей. – Да пусть не крейсер, а эскадренный миноносец. Не такой, как у беляков, а новейший, из Ушаковского дивизиона [2]2
  В 1915 году на николаевском судостроительном заводе «На-валь» было заложено 8 эсминцев типа «Новик», названных по местам героических побед адмирала Ф. Ф. Ушакова: «Гаджибей», «Занте», «Калиакрия», «Керчь», «Корфу», «Левкое», «Фидониси», «Цериго». Эти эсминцы неофициально получили название Ушаковского дивизиона.


[Закрыть]. Да где они, эти эсминцы? Четыре – под Новороссийском, на дне моря. Сам видел, как их топили. А остальные или еще недостроены, или белые увели. Впрочем, они и недостроенные уводили. Вон под Одессой лежит на берегу незаконченный «Цериго». Оторвало штормом от буксира, выбросило на камни».

Вдруг Недоля даже вздрогнул: далеко в море вспыхнул огонек, замигал торопливо – сразу же стало тревожно на душе.

– Не спишь? – доносится приглушенный голос Гвоздева.

– Что вы!..

– Видал?

– Ага!

– А ты говоришь!..

Замолчали, вглядываются напряженно в темноту. Но ничего, только черный берег, море да звездное небо. Может, показалось? Нет, сигналят, сволочи!..

– Иди-ка сюда! – зовет Гвоздев.

И уже официально, как положено по инструкции:

– Останетесь здесь за старшего! Что бы ни случилось – беляков не пропускать!

– Есть! – по-флотски ответил Недоля, и на этот раз Гвоздев его даже не одернул.

– Если позову на помощь – не мешкай!..

Добавил, словно оправдываясь:

– Не нравится мне наш… Всех услал с поста, а…

Не договорил, скрылся в тени берега, только песок хрустел под ногами.

Один остался красноармеец Тимофей Недоля. Действительно неладно получается. На днях приезжал комиссар, требовал усилить бдительность. Две руки международного капитала, говорил, белополяки и Врангель, хотят задушить Республику Советов. Антанта их снабжает всем – и обмундированием и оружием. Да еще кулаки в тылу восстание готовят, а белогвардейцы пытаются к Николаеву и Херсону прорваться, чтобы с тыла ударить. Очаковскую крепость корабли чуть ли не круглые сутки обстреливают, на горизонте французские и английские дредноуты дымят.

Еще говорил комиссар, будто идет подготовка к высадке десанта здесь, на побережье. Все может статься. Наверное, вчерашний случай вроде, пробы был. Тогда снова попытаются. А вдруг здесь? На посту же никого нет, начальник всех людей разослал: кого в Одессу за продуктами, кого на Тузловский лиман соль охранять. Осталось по два человека на секрет, а у самого поста и стоять некому. Только дежурный телефонист. Хорошо, конечно, что сам товарищ Арканов тоже там, ну а если где подмога потребуется?

Лежит красноармеец Недоля в выемке под кустом шиповника, думает, и как-то не по себе ему. А с моря то ли голоса, то ли скрип уключин послышались. Затаил дыхание – нет, ничего, только плещется о берег мелкая волна.

Неожиданно отдаленный крик, затем выстрелы взорвали тишину.

«На посту!» – мелькнула мысль, и Тимофей, не рассуждая, бросился туда, где хлопали выстрелы, частили пулеметные очереди. Да споткнулся – зацепился снова отставшей подошвой. Оторвал ее совсем, отбросил в сторону.

Задыхаясь, вбежал на обрыв около поста. В окне приземистой будки вспыхнул свет и тут же погас, потом раздался какой-то треск, и оттуда выскочил человек.

– Стой! – крикнул Недоля. – Стрелять буду! – и клацнул затвором.

В ответ резанули по глазам вспышки огня, что-то сильно толкнуло в плечо и в бок. И, уже теряя сознание от поднявшейся к горлу боли, Недоля поймал на мушку фигуру, убегающую в степь, в темноту, и нажал спусковой крючок.

Глава II
КАРАБУШ НЕ ОТВЕЧАЕТ

Павел Парамонович Клиндаухов был зол. Он считал, что каждое большое или малое событие в жизни батальона должно быть отражено на бумаге в форме приказа. Страсть эта проявилась сразу же, как только его назначили адъютантом. Но поскольку он в свое время окончил только два класса церковно-приходской школы и от учителя – дьячка сельской церкви – перенял витиеватый почерк, то вначале приказы походили на ребусы.

– Ты бы завитушки ставил отдельно, а буквы отдельно, – посоветовал однажды ему командир батальона Герасимов.

Клиндаухов обиделся, и несколько дней красноармейцы были лишены возможности знакомиться с творчеством адъютанта. А потом он притащил со склада внушительный «ремингтон», после чего приказы стали появляться в печатной форме в нескольких экземплярах. Правда, на машинке не было букв «е», «у», мягкого, твердого и восклицательного знаков, но это не очень смущало Павла Парамоновича. «Е» он заменял буквой «и», а «у» – «ю», что вообще-то не очень влияло на грамотность его творений; твердый знак все равно был отменен, значит, можно обойтись и без его собрата – мягкого знака, а восклицательный он с успехом заменял вопросительным. Все скоро привыкли к тому, что командир батальона из Герасимова превратился в Гирасимова, сам Павел Парамонович – в Клиндаюхова, а заключительные фразы приказов, будь то «Да здравствуют красные орлы!» или «Позор тем, кто льет воду на мельницу мировой буржуазии!» – неизменно оканчивались вопросительным знаком.

Сейчас Клиндаухов сидел возле машинки и со злостью тыкал одним пальцем в буквы, выстукивая очередной приказ, третий за день. Собственно, приказ этот был уже отпечатан раньше, но только он его вытащил из машинки, как в оперативку – так называлась комната, в которой находился Клиндаухов, выполняя обязанности и начальника штаба, и начальника оперативного отдела, и бессменного дежурного, – ввалился моряк. Бескозырка на самом затылке, ленточки до пояса, грудь перекрещена пулеметными лентами, у пояса граната, нож и огромный «кольт» – не револьвер, а целая гаубица.

Клиндаухов несколько удивленно посмотрел на грозный вид моряка – такого ему давненько не приходилось видеть. Однако встал, одернул френч из толстого шинельного сукна, поправил шашку, произнес:

– Слушаю вас!

– Чего слушать-то? Вот! – И моряк покачал головой, хлопая оторвавшейся подошвой ботинка. – Небось, как начальство, так и… – кивнул он на сапоги Клиндаухова, начищенные до зеркального блеска.

– Начальство? – возмутился Павел Парамонович. – Начальство вот в чем ходит! – показал он: подошвы на сапоге вообще не было, на голенище остались только ранты, да еще каким-то чудом держался каблук. – Обувка на ногах, да следы босые!..

– Ничего, штабистам и так можно, – нашелся моряк.

И тогда Павел рассвирепел. Это он-то штабист, он, тайком от родных уехавший в партизанский отряд на своей лошади, единственной опоре всей семьи. Правда, лошаденка от постоянной бескормицы едва передвигала ноги, Павел вместо седла приспособил две подушки, а винтовку за плечо закинул с примкнутым штыком, что считается величайшим позором для кавалериста. И командир отряда, увидев его в таком виде, сказал в сердцах:

– Гнать его в три шеи, чтобы конницу не срамил!

Но Клиндаухов упросил, остался, и вышел из него лихой рубака. Однажды красная батарея накрыла петлюровский бронепоезд. Тот начал удирать на полных парах. И тогда в каком-то безрассудном порыве наперерез ему бросилась группа конников. Клиндаухов сразу же вырвался вперед, сблизился с паровозом, успел первым выстрелить в показавшегося из окна «сечевика», дотянулся до поручней и прямо с коня вскочил в паровозную будку.

– Назад! – закричал он машинисту.

Приказ, подкрепленный маузером, подействовал убедительно, и вскоре бронепоезд прибыл в распоряжение красных войск. За этот подвиг командование наградило Клиндаухова великолепными красными галифе[3]3
  В период гражданской войны широко практиковалось награждение отличившихся красноармейцев вещами – ботинками, бельем и даже портянками. Одной из самых почетных наград подобного рода считались галифе, сшитые из красного сукна.


[Закрыть]. Подарком Павел Парамонович очень дорожил и надевал галифе только в самых торжественных случаях.

На коне и пешком Клиндаухов измесил тысячи верст военных дорог, был и ранен и контужен, а адъютантом его назначили чуть ли не силой, когда срочно потребовалось заменить бывшего офицера, оказавшегося предателем. И тут на тебе – штабист!

– Штабист! – Клиндаухов схватил со стола лист бумаги. – Штабист, значит! – подбросил он лист и несколькими неуловимо быстрыми взмахами шашки иссек его в лапшу.

Но тут же устыдился своей горячности и уже спокойнее спросил:

– Где воевали, в какой части служили раньше?

Моряк предпочел не распространяться на эту тему. Раньше он был известен в Одессе под именем Фильки Руля. Перед самой революцией за неудачный налет Филька попал в помещение, из которого мир просматривался через частую решетку из толстых прутьев, и только Керенский освободил его, как, впрочем, и всех других уголовников страны.

Филька Руль вскоре сообразил, что можно обычный грабеж называть экспроприацией, если объявить себя анархистом, что он и сделал. В девятнадцатом, поддавшись общему порыву, Филька вступил в отряд, сформированный известным одесским бандитом Мишкой Япончиком из собратьев по ремеслу; отряд этот несколько дней побыл на фронте под Вапняркой. Но любители легкой наживы быстро поняли, что на фронте стреляют и могут даже убить, и устремились назад в Одессу-маму. Большинство их, в том числе и наш моряк, благополучно добрались, вот только самому Япончику не повезло: в городе Вознесенске он был задержан и по приказу ревкома расстрелян.

Во время деникинщины Рулю кое-как удалось избежать мобилизации, а с приходом Красной Армии он устроился в портовую мастерскую. Странная это была мастерская. Все здесь называли себя красными военморами и форму носили соответствующую, а выполняли частные заказы из казенных материалов и жили припеваючи до тех пор, пока мастерскую не прикрыла ЧК. И чтобы не быть расстрелянным по суду военного трибунала, моряк поспешил объявить себя добровольцем.

Его направили служить в отдельный батальон пограничной охраны. Впрочем, обо всем этом он не стал распространяться, ответил Клиндаухову без особой заносчивости:

– Кое-где пришлось побывать. Да разве сейчас об этом речь? Вот корочки надо подлатать…

Клиндаухов вызвал старшину, распорядился:

– Выдай ему все необходимое, чтобы обувь в порядок привел. Потом заставь по-пластунски ползать, стрелять лежа, с колена и стоя. Да чтобы как положено, десять выстрелов в минуту. А патроны пусть из ленты вынимает. Увидим, будет ли он после этого арсенал на себе таскать…

И Павел Парамонович закончил необычно длинную для себя речь:

– Красный воин должен быть вот таким! – показал на плакат.

На плакате, приколотом над столом, на фоне пятиконечной звезды стоял образцовый красноармеец с винтовкой в руках, с бантом на груди, с подсумками на поясе. Он попирал сломанный царский скипетр и корону, а под ними была подпись:

 
Революционный держите шаг,
Неугомонный не дремлет враг!
 

Впрочем, и сам Павел Парамонович Клиндаухов мог бы служить образцом в соблюдении формы. Френч вычищен и каким-то образом даже выглажен, синие кавалерийские петлицы сияли морской глубиной, нарукавные знаки отличия родов войск и знаки различия пришиты так, как того требовал приказ Реввоенсовета. Вот только на локтях виднелись заплаты да сапоги без подошв, но это уже не от него зависело.

Старшина пошел приводить Фильку Руля в плакатный вид, а Клиндаухов вдруг обнаружил, что исшинковал-то он не просто лист бумаги, а отпечатанный приказ. Плюнул в сердцах и, злясь на себя, на этого так не вовремя пришедшего военмора, сел за машинку печатать заново. На листе бумаги, сквозь которую проглядывали жгучие очи полуобнаженной красавицы и надпись: «Мыло «Скромность». Вне конкуренции», – печатать приходилось на найденных где-то неиспользованных обертках, – уже виднелось:

Приказ

В ноч с 28 на 29 июля сиго, 1920 года к постю Чюбаивка, на котором находился сикрит из двюх чиловик, подошли дви шаланды с билогвардийцами…

Далее в приказе говорилось, как белогвардейцы высадились и открыли огонь и как часовой красноармеец Колупаев, отослав к заставе подчаска за подкреплением, вступил в бой. Одного он убил, двоих тяжело ранил, одного задержал, а остальные «обратилис в постыдной бигство в мори.

Да здравствюют Красный Орлы?

Командир – Гирасимов.

Воинком…»

Фамилия комиссара батальона – Урсульев – никак не поддавалась воспроизведению на машинке, получалось черт те что, и Клиндаухов, оставив место для того, чтобы вписать эту фамилию от руки, начал выстукивать свою должность: «Адю…»

Резко, требовательно зазвонил телефон – от неожиданности Павел ударил сразу по двум буквам.

– Адъютант батальона слушает вас!

Кто-то тревожно и сбивчиво, срываясь на крик, докладывал:

– …Пост Карабуш напа…

Затем какой-то стук, треск – и все.

– Что такое? Повторите! Алло, Карабуш, повторите! Что там случилось?

Трубка молчала, слышались только приглушенные щелчки и гудение.

И, уже забыв про неоконченный приказ, Клиндаухов кричал что есть силы:

– Карабуш, Карабуш! Алло, Карабуш, отвечайте!..

Пост Карабуш молчал.

…Уполномоченный особого отдела Северо-Западного района Черного моря красный военный моряк Дмитрий Неуспокоев сбросил бушлат, разулся и плюхнулся на диван. Это неуклюжее сооружение, оставшееся в кабинете с незапамятных времен, состояло, казалось, из одних пружин, кое-как прикрытых истрепанной обивкой. Но Дмитрий этого не замечал: лежал, вытянувшись во весь рост, и блаженствовал.

Ну и деньки за последнее время выдались – в небо глянуть некогда. Белые зашевелились. Только что пытались высадиться у Санджеевой балки. Часовой Захаров отбил десант почти в два десятка человек. А ночью – у Чубаевки. Молодец Колупаев, не растерялся, встретил врагов по-пролетарски [4]4
  Красноармейцы Захаров Василий Васильевич и Колупаев Василий Макарович приказом Реввоенсовета были награждены орденами Красного Знамени.


[Закрыть].

Неуспокоев, как только получил известие о десанте в Чубаевке, выехал туда сам. Важные птицы пытались высадиться. В кармане убитого оказались документы на имя полковника графа Роникера. Раненые документов не имели, находились в тяжелом состоянии и говорить пока не могли, а насмерть напуганный белогвардеец, оставшийся невредимым, назвался французским консулом. Консул, дипломатический представитель, а высаживается тайком вместе с каким-то сбродом. Шлепнуть бы его безо всяких разговоров. Но нет, нельзя. Международные осложнения можно вызвать, сорвать переговоры с Францией, которые ведутся в Стокгольме и Копенгагене. Отправили его в ЧК, а потом в Центр, там разберутся, что к чему.

К кому все-таки шли эти неизвестные, и по всему видно – по оружию, по одежде, по рукам – офицеры? Ведь где-то ждут их. Ничего, вылечатся – расскажут.

Недавно поступило сообщение, что начальник поста Карабуш Арканов – бывший белый офицер, только скрывает это. Вообще-то ничего удивительного: когда части 41-й дивизии разгромили группу генерала Шиллинга и заняли Одессу, батальон пограничной стражи, охранявший побережье при белогвардейцах, почти в полном составе перешел на сторону Красной Армии. После тщательной проверки многих офицеров пришлось отправить в другие части, подальше от побережья, а кое-кого и в ЧК.

Только собрался ехать – новое сообщение: неподалеку от города, в Дофиновке, нашли склад оружия. Пришлось отправиться туда. Вот вернулся, ног под собой не чуя. И так каждый день. Неуспокоев уже позабыл, сколько часов в сутках.

«Нельзя, нельзя уставать… Не имею права…» – думает он и чувствует: откидывается голова на жесткий диванный валик, глаза закрываются сами собой, тело даже острых пружин не ощущает. Спать, спать…

Но кет, нельзя. Дал себе зарок: что бы ни случилось – два часа читать. Вскочил военмор Неуспокоев и босиком по коридору к умывальнику. Вернулся с тельняшкой в руках, с каплями воды на волосах, с мокрыми плечами и грудью. В глазах бодрый блеск, словно и не было гнетущей усталости, вызванной напряжением сегодняшнего и многих предшествующих дней. Окинул взглядом комнату, да не комнату, а шкафы с книгами. Стоят они один к одному вдоль всей стены. А книги в них какие: «Энциклопедический словарь», «Военная энциклопедия», «История искусства», «Промышленность и техника», «История земли», «История человечества», «Жизнь животных», «Жизнь растений», «Жизнь моря», «Земля и люди»… Кажется, все знания, накопленные человечеством, сюда собраны. И как только уцелела такая библиотека в эти беспокойные годы?!

Любит Дмитрий книги до самозабвения. Когда он впервые зашел в эту комнату, даже растерялся. Потом взял первую попавшуюся. О том, как образуются дождь, снег, иней. Интересно, но об этом и потом можно почитать. Взял другую, раскрыл на середине. Что-то такое непонятное, ну никакому уразумению не поддается. А кто-то разбирается. Отложил со вздохом.

Третья была о строении земли. На картинках – камни, гора в разрезе. Все ясно.

«Вот если бы и человека так…» – подумалось.

Да, за эти годы Неуспокоеву приходилось встречаться с людьми, о существовании которых он раньше и не подозревал. Сидит, бывало, перед ним такой, а что у него на душе, о чем он думает – неизвестно, и с какого боку подступиться к нему надо – неясно. Сколько приходится голову ломать, пока доберешься до сути.

Впрочем, что говорить – бывало. Вчера вот наведался в госпиталь – там один из захваченных у Чубаевки пришел в себя. Пытался поговорить с ним. На все вопросы один ответ: рыбак, захватили белогвардейцы в море, заставили идти к берегу. Вроде бы и правдоподобно, да только шито белыми нитками: какие руки у рыбака, Неуспокоев знает, до службы во флоте самому приходилось рыбачить. Нет, тут гора в разрезе не поможет…

Подтянул шнур с тусклой лампочкой поближе к дивану, привязал его обрывком шпагата и раскрыл книгу по строительному делу. Тишина вокруг: и в городе и в доме. Это в первые месяцы по ночам то выстрелы, то крики будоражили город. Сейчас нечисть прибрали к рукам, а если кто и остался – притаился. Вот процокали по камням подковы конного патруля, и снова тишина. Только снизу доносится стук «ремингтона» – неугомонный Клиндаухов печатает очередной приказ.

Читает Неуспокоев о конструкциях потолков и сводов, а сосредоточиться никак не удается. Взглянул на карту, висящую на стене. Старая, Российской империи, но кто-то выкрасил ее в красный цвет. А теперь вот опять чернота начинает заливать.

Как хотелось Дмитрию на фронт! Отказали. Побережье надо охранять. Да, надо. От села Маяки на Днестровском лимане до города Очакова почти двести километров, а в батальоне… Негусто людей. И снабжение… Губком партии наградил батальон Почетным Красным знаменем – только за последнее время пограничники отбили пять белогвардейских десантов. При вручении знамени людей надо будет построить, а в чем? Брюки и гимнастерки в заплатах, обувь не у каждого. Командир батальона Герасимов поехал в Николаев, в штаб командующего морскими силами Юго-Западного фронта. Может, удастся там получить что-нибудь. Да, дела…

Тряхнул головой, отгоняя тяжелые мысли, снова взялся за строительные конструкции. А тут телефонный звонок и голос адъютанта:

– Карабуш! Карабуш! Отвечайте!..

Неуспокоев мгновенно натянул сапоги, бушлат, на ходу перебросил маузер через плечо – и вниз.

– Что такое?

– На посту что-то случилось. Позвонили – и молчат…

– Тревога!

Один за другим выбегают заспанные красноармейцы дежурного отделения, шофер выводит со двора крохотный полугрузовичок «пежо», и вот помчалась машина по пустынным улицам города, выскочила в степь. В желтоватом конусе света от фар возникают и снова скрываются в темноте то поломанные телеграфные столбы, то кучи прошлогодних перекати-поле, то огромные, как деревья, чертополохи.

Неуспокоев ничего не замечает, одно у него в голове:

– Скорей! Скорей! Скорей!

Но как ни напрягал «пежо» свой не очень-то мощный мотор, на пост прибыли, когда короткая летняя ночь была на исходе. Из серой дымки вырисовывались обрывистый берег, а внизу поседевшее от предутреннего ветра море.

И только показался пост, сразу заметили – неладно там: болтается на одной петле сорванная дверь, выбито окно. Бросились к будке, и внутри все разгромлено: порваны сигнальные книги, разбросаны флаги, разбит телефонный аппарат, на полу, в луже уже запекшейся крови, лежит телефонист с разрубленной головой.

Почти у самого берега красноармейцы обнаружили часового Гвоздева и подчаска Недолю. Семен Гвоздев лежал на спине, выражение лица его было сурово, словно он сердился за то, что ему не дали совершить всего предназначенного. И винтовку крепко сжимал в окостеневших пальцах – не отнимешь.

Тимофей уткнулся в землю ничком, как будто прилег отдохнуть на жухлую траву; винтовка, лежащая рядом, казалась непомерно большой в сравнении с его – щупленькой фигуркой. Один из красноармейцев повернул его:

– Да он еще жив! Дышит!..

– Сделать перевязку и немедленно в госпиталь, – распорядился Неуспокоев. – Да скажите там, чтобы берегли его пуще глазу!..

А сам с несколькими красноармейцами остался на посту до прибытия смены.

Дмитрий еще раз осмотрел все внимательно. Что ж, картина ясна: высадились белогвардейцы. Разгромили пост, убили в перестрелке часового, ранили подчаска. Погиб и телефонист. А может, тут высадились две группы?

Да, но где начальник поста, где остальные красноармейцы? Почему высадились именно здесь? Сколько человек, куда они направились? Несомненно, в какое-то село или в немецкую колонию – до города слишком далеко отсюда, трудно добраться незамеченными.

Вышел на берег моря. Место, где приставала шлюпка – или их было несколько? – волны сгладили, но дальше, под обрывом, остались следы. Те же, что и у Чубаевки и у Санжеевой балки – от английских ботинок; почти все белогвардейцы такую обувь носят.

«Следы здесь начинаются у моря… Но куда они введут, куда? – ломал голову Неуспокоев. – Может, попытаться найти следы в степи? Да где их найдешь – вот уже полтора месяца дождя нет, земля как каменная. Хотя вот, начал накрапывать. Впрочем, этот дождь не поможет: смоет и то, что еще можно было бы заметить…»

Вздохнул Неуспокоев, вернулся на пост и, разостлав на столе карту, принялся изучать близлежащие селения. А на горизонте, среди клубящихся туч, словно дразня, покачивался вражеский миноносец.