Текст книги "Орлята (Рассказы)"
Автор книги: Михаил Шолохов
Соавторы: Аркадий Гайдар,Леонид Пантелеев,Николай Островский,Леонид Жариков,Лев Гумилевский,Михаил Стельмах,Александр Кононов,Андрей Головко,Григорий Гельфандбейн,Нази Киласония
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)
Ночь спускалась тихо-тихо; зажглись огоньки в разбросанных домиках. Ушли старики, ребятишки. Но долго еще по залитым лунным светом уличкам смеялась молодежь. И долго еще наигрывала искусно лекпомова гармоника, и спорили с ней переливчатыми посвистами соловьи из соседней прохладной рощи.
А на другой день уезжал незнакомец. Жиган и Димка провожали его до поскотины. Возле покосившейся загородки он остановился. Остановился за ним и весь отряд.
И перед всем отрядом незнакомец крепко пожал руки ребятишкам.
– Может быть, когда-нибудь я тебя увижу в Петрограде, – проговорил он, обращаясь к Димке. – А тебя… – И он запнулся немного.
– Может, где-нибудь, – неуверенно ответил Жиган. Ветер чуть-чуть шевелил волосы на его лохматой головенке. Худенькие руки крепко держались за перекладины, а большие, глубокие глаза уставились вдаль, перед собой…
На дороге чуть заметной точкой виднелся еще отряд. Вот он взметнулся на последнюю горку возле Никольского оврага… скрылся. Улеглось облачко пыли, поднятое копытами над гребнем холма. Проглянуло сквозь него поле под гречихой, и на нем – больше никого.
Леонид Пантелеев
НОЧКА
Рассказ
ХОЗЯЙКА. Мне двенадцать лет было. Подружки мои еще в куклы играли да через веревочку прыгали, а уже я хозяйкой была. Сама и белье стирала, и по воду ходила, и кухарила, и полы мыла, и хлебы пекла… Нелегко было, только я не жаловалась.
Мама у нас умерла. Папа второй год с белыми воевал. Жили мы вдвоем с братом. Ему уж тогда пятнадцатый год пошел, он в комсомоле состоял. А меня в комсомол не брали. Говорят – маленькая.
А мне обидно было. Какая же я, помилуйте, маленькая, когда я не только обед сготовить или что, – я даже корову доить не боялась!
НОЧКА. Корова у нас хорошая, красивая, во всем городе такой не сыскать. Сама вся черная, как ворона, и только на лбу белая звездочка. Зато и кличка у нее была подходящая – Ночка.
Это еще мама ее так назвала, еще теленочком. Я, может, за это и любила ее так, нашу Ночку, что она мамина воспитанница была.
Ухаживала я за ней – сил не жалела.
Бывало, встану чуть свет, сама не поем, а Ночке воды согрею, сена натаскаю, – «ешь, говорю, Ноченька, поправляйся». Потом доить сяду.
А как подою, Васю разбужу и скорей гоню Ночку в стадо.
А для меня это самое милое дело – корову в стадо гонять.
Бывало, меня соседки просят:
– Верочка, возьми и нашу заодно.
– А что ж, – говорю, – давайте!
Прихвачу штуки три-четыре – мне еще веселее. Иду, кричу:
– Гоп! Гоп!
А коровы мычат, стучат, колокольчиками брякают. Так через весь город и топаем.
А потом – река. А на реке – мост.
Мы через мост идем: «Туп! Туп! Туп!»
А потом уж луга пошли. А за лугами лес. Ну, тут и попрощаемся.
Я, правда, никогда сразу из леса не уходила. Утром в лесу хорошо. Другой раз возьму с собой шить или починить что-нибудь и сижу себе, ковыряюсь до самого обеда. А рассидишься если, так и уходить не хочется.
БАНДИТЫ. Правда, меня пугали, будто в лесу бандиты орудуют. Только я сама не верила. Мало ли что девочки брешут. Но потом и Вася мне однажды говорит:
– Ходи осторожнее. В заречных, – говорит, – хуторах, действительно, орудуют…
А потом уж и по всему городу слухи пошли о бандитах.
Такие о них ужасы рассказывали, будто они и живых в землю закапывают, и маленьких детей режут, и даже кошкам и собакам пощады не дают.
А у нас в городе в это время никакого войска не было. И некому было его защищать. Одни комсомольцы остались, вроде Васи нашего. Им на всякий случай оружие выдали. И Вася мой тоже какой-то наган завалящий получил. Но только на них не надеялись. Какие же это защитники – мальчишки желторотые.
Все ожидали, что вот-вот Красная Армия подойдет. Богунская дивизия тогда подступала от Киева.
Эту дивизию у нас в городе все и ночью, и днем ждали. А я больше всех ждала. Потому что в одном из полков этой дивизии служил наш папа.
А уж я о нем так соскучилась, так соскучилась, что и сказать не могу. Бывало, ночью проснусь, лежу и слушаю: не идут ли, не слышно ли? А потом в подушку забьюсь и плачу тихонько, чтобы Вася не услышал. А то ведь, если услышит, задразнится. Он и так меня плаксой называл. А я – ничего не скажу – любила поплакать.
ОДНАЖДЫ. Дело осенью было. Я уж давно с хозяйством управилась, обед приготовила, на стол накрыла – сижу, дожидаюсь Васю. А Васи моего чего-то нет и нет. А мне уж за Ночкой пора – уж доить время.
Вдруг слышу: за окном где-то – бах! бах!
Я думала – это бочки с водой по улице катятся. А потом, как еще раз бабахнуло, – «нет, – думаю, – это не бочки… Это, пожалуй, скорее всего, с винтовок стреляют».
«Ох, – думаю, – не папина ли это дивизия подходит?» Только подумала, слышу: в сенях со всего размаху дверь как хлопнет. Вася вбегает.
Сам бледный, рубаха на шее расстегнута, козырек набок свернулся.
Я испугалась даже. На скамеечку даже присела.
– Что, – говорю, – Васенька? Что такое? Что с тобой? А он на меня дико так посмотрел и говорит:
– Банда идет!
– Какая банда?
– Такая вот… Соколовского атамана банда. С Богуславского хутора хлопчик сейчас прискакал. Богуславку сожгли, сюда идут.
– Ой, – говорю, – что ж это будет?
– Ничего не будет, – говорит Вася. – Защищаться будем. Я за наганом пришел. У нас в комитете сбор.
Я не подумала, вскочила. Говорю:
– Я тоже пойду.
Рассердился Вася.
– Ну да! – говорит. – Только тебя там и ждали, Матрена Ивановна!..
Обиделась я, еле слезы сдержала. Но не сказала ему ничего, отвернулась.
А Вася наган из-под подушки достал, почистил, подул на него зачем-то, сунул за пояс и побежал.
А я посидела, подождала да и за ним следом.
В КОМИТЕТЕ. Прибегаю в комитет, а там уж народу – не протолкаться. Там комсомольцам – мальчишкам и девчонкам – оружие выдают. Кому – наган, кому – винтовку, а кому – только один штык от винтовки. Я потолкалась да и тоже в очередь стала.
Подошла очередь, я говорю:
– Дайте и мне.
Оттолкнули меня. Говорят: – Иди, не мешай!
Я говорю:
– Дайте, пожалуйста! Я ж тоже хочу город защищать.
– Иди, – говорят, – не путайся.
Я говорю:
– Вы думаете, я маленькая? Я же не маленькая. Я – сильная. Во, посмотрите, какие мускулы у меня…
Тогда этот парень, который оружие выдавал, говорит:
– Ну, на, попробуй.
И винтовку мне подает.
Я винтовку взяла – и чуть на пол не села. Действительно, хоть мускулы у меня и крепкие, а – тяжело. Я говорю:
– Вы мне дайте – знаете, бывают такие маленькие… карабины, что ли…
– Эва, – говорит, – чего! Может, тебе еще игрушечный пугач выдать? Иди, не задерживай, некогда…
ПОДСЛУШАЛА РАЗГОВОР. Я в сторону отошла, слышу: ребята судачат о чем-то.
– Мост, – говорят, – сейчас взрывать будут.
Все говорят:
– Правильно! Пусть через реку сунутся – без моста-то.
А один говорит:
– А что толку-то? Мост! Они, если захотят, и по плотине у Стахеевской мельницы переберутся.
– Ну, это положим. Кто им, интересно, покажет эту плотину! О ней ведь и в городе не каждый знает.
Я сразу и не поняла, о чем они там говорят. Какой мост? Почему взрывать? А потом, как вспомнила, что у нас в городе всего один мост, – догадалась. Значит, они хотят бандитов от города отрезать. Ведь, если моста не будет, им сюда не попасть.
«Ловко, – думаю, – придумали!.. Хоть и мальчишки, а ничего, соображают…»
Подумала так, и вдруг меня за плечо кто-то как схватит. Оглянулась – Вася.
– Ты что? – говорит. – Тебе кто позволил?
Я хоть и не боялась его ни капельки, а все-таки испугалась.
– Я, – говорю, – не зачем-нибудь пришла. Я – просто так, поглядеть.
– А ну, домой сию же минуту!
Рассердился.
– Мне, – говорит, – перед отцом за тебя отвечать!
– Да? – говорю. – А за тебя, интересно, кому отвечать?
– Еще рассусоливать?! Пигалица!.. Марш!!
Ну, я спорить не стала больше, поглядела на него как следует и пошла.
ВЗРЫВ. До угла не успела дойти – как бахнет. В ушах зазвенело. И даже в глазах темно стало.
Оглянулась – все небо черное. И сразу на улице дымом запахло.
Я думаю: «Что это? Откуда?» А потом вспомнила: «Мост!»
Очень мне хотелось на реку побежать, поглядеть, как этот взорванный мост гореть будет. Но не пошла.
«Нет, – думаю. – Надо и правда домой спешить. А то я даже и дверь на замок не закрыла. Да и поздно уж – пора за Ночкой в стадо бежать…»
Подумала так и похолодела.
– Ой, батюшки! Милые мои! Ночка-то! Ночка-то ведь моя – за рекой?!
«Что же мне делать? – думаю. – Миленькие!..» У меня даже слезы из глаз брызнули.
Закричала я тут, как сумасшедшая:
– Ноченька моя! Ночка!
И побежала к реке.
МОСТ ГОРИТ. Я думала, – может, еще проскочить успею.
Да нет, где уж тут проскочишь… Еще издали, за две улицы, слышно было, как трещали в огне сухие сосновые балки.
Люди бежали к реке с баграми. Наверное, не знали, в чем дело. Думали, что пожар.
А на берегу уж весь город собрался. Я еле протискалась.
Все шумят, кричат – радуются, что бандитов обманули. А я стою, как дура, и плачу…
Тут уж и думать нечего было, чтобы на ту сторону пробиться. Из-за дыма да из-за огня даже не видно было, что на той стороне делается.
Вдруг мне послышалось, будто на том берегу теленочек закричал. А потом колокольцы как будто звякнули. Потом слышу: коровы мычат.
А уж в толпе кто-то кричит:
– Стадо идет! Стадо идет! Куда они? Гоните их! Ведь сгорят! Живые сгорят…
А я, хоть и на цыпочки встала и шею вытянула, а никакого стада не вижу. Только дым и огонь вижу, и только слышу все ближе и ближе:
«Му-у-у-у! М-у-у! М-у-у-у!»
Да так жалобно, так печально, что и не хочешь плакать, а заплачешь.
ПЛОТИНА. «Ну – думаю, – пропала моя Ноченька».
И тут я вспомнила о Стахеевской мельнице.
«А что? – думаю. – Попробовать разве?»
Я даже не подумала о том, что Стахеевская мельница далеко, что туда полчаса бежать надо.
«Ничего, – думаю. – Как-нибудь добегу. Через плотину переберусь, корову найду и обратно. Бандиты еще и подойти не успеют».
Но до мельницы мне добежать не пришлось.
Только я из толпы выбралась, не успела на дорогу выйти, вижу – навстречу Вася идет. И с ним еще человек пять комсомольцев.
Вася и рта раскрыть не успел, а уж я ему говорю:
– Не ругайся, Васенька! У нас беда.
– Что такое?
– Ночка у нас на той стороне осталась.
Он побледнел весь. Потом говорит:
– Плевать. Ничего с ней не будет.
Я говорю:
– Как это ничего не будет? А если ее подстрелят?
– Ну и пусть, – говорит, – подстрелят. Не в этом счастье… Беги домой. Сейчас у нас тут стрельба начинается. Бандиты подходят.
Тут я не выдержала и говорю:
– Нет, ты как хочешь, Васька, а я домой не пойду. Я лучше к Стахеевской мельнице побегу.
– Это зачем же? – говорит.
А один комсомолец языком прищелкнул и говорит:
– Опоздала, девочка!
– Как это опоздала?
– Да так. Опоздала трошки. Наши ребята только что побежали плотину взрывать.
ДЯДЯ ФЕДОР. Что же мне делать было? Домой бежать? Нет, не могла я домой бежать – ноги не шли.
На берегу уж никого не осталось, все куда-то попрятались. Только я одна сидела у самой воды и смотрела на тот берег. А мост все еще горел. И вода вокруг него была красная, огненная, блестящая. Пар над водой клубился. Что-то шипело, ломалось, трещало… И мне все чудилось, что на той стороне коровы мычат. А может быть, и не чудилось, может быть, они, и правда, мычали.
Вдруг где-то близко– близко захлопали по воде весла. Я голову подняла – вижу: лодка плывет. А в лодке знакомый старик – дядя Федя, охотник.
Он меня тоже заметил, положил весла и кричит:
– Эй! Кто там? На берегу! Тетенька!
А я и ответить не могу. Отвернулась и поскорей слезы глотаю. Тогда он к берегу пристал, поглядел и узнал меня.
– О! – говорит. – Тетенька-то знакомая. Ты чего ревешь, тетка?
Ну, я ему все рассказала – сквозь слезы-то. Он помолчал, веслом поиграл и говорит:
– Жалко корову.
Потом еще подумал, в затылке почесал, крякнул и говорит:
– Э, была не была! Давай садись поскорей в лодку. Поедем твою буренушку спасать…
У меня сразу и слезы высохли. Я сама лодку от берега отпихнула, на ходу вскочила; дядя Федор ударил по воде веслами, и наша лодочка на всех парах полетела на тот берег.
УСПЕЕМ ИЛИ НЕ УСПЕЕМ? Я все думала:
«Успеем или не успеем?»
И все на тот берег поглядывала. А там у самого берега очень густой кустарник рос. И вот, я помню, думаю:
«Если мы там, у этих кустов, пристанем, – это хорошо. Там можно и лодку спрятать, и самим притаиться, если надо будет».
Дядя Федор изо всех сил веслами работал. А мне казалось – тихо плывет. Я, помню, даже подгоняла его:
– Дядя Федор! Давай нажмем! Дядя Федор! Поскорей, пожалуйста!..
А он только покряхтывал да головой кивал: дескать, ладно, не торопись, успеем…
Вот уж до того берега совсем близко осталось. Вот уж травой запахло. Уж листики на кустах видно стало.
Я на носу сидела. Мне не стерпелось, я встала; думаю – сейчас соскочу на берег. Уж и место себе глазами выбираю посуше.
Вдруг что-то как хрустнет. Я думала – это днище о песок задело. А потом слышу:
– Стой! Кто такие?
Дядя Федор лодку с разгону как повернет. Зубами как заскрипит.
– Садись, – говорит, – девка! Живо! Назад!
А я – не знаю, что со мной сталось, откуда у меня храбрость взялась. «Нет, – думаю, – уж коли так случилось, назад не поеду».
Взяла да и прыгнула в воду. И – бегом к берегу.
А уж над головой у меня пули свистят. Одна, другая, третья.
Оглянулась, вижу: дядя Федор далеко. Саженей двадцать уж отмахал. Лодка у него как моторная бежит. Пена вокруг. А весла над головой так и мелькают, так и мелькают, будто крылышки стрекозиные…
ДОПРОС. Я когда в воду прыгнула, мне не страшно было. А как увидела этих бандитов, – ноги затряслись.
Их там немного было: человек пять или шесть. Но я хоть и раньше о них слыхала, все-таки не думала, что эти бандиты такие страшенные.
Все они с ног до головы оружием обвешаны: бомбами, кинжалами, револьверами. Одеты не по-военному, а как-то чудно, будто на маскарад вырядились. Кто в офицерской шинели, кто в бушлате, кто в шубе овчинной. У одного на голове фуражка без козырька, у другого – папаха, у. третьего – этакий, как у нас говорят, бриль соломенный. У одного – косынка шелковая в полосочку, а еще у одного – так целая дамская шляпа с пером и с вуалькой.
У меня голова завертелась, когда я на них посмотрела.
Мне бы бежать надо, пока они там в дядю Федю стреляли. А я – не могу. Ноги не двигаются. Стою по колено в воде и смотрю, как наша лодочка от бандитов удирает.
Дядя Федор так и ушел от них невредимый. Рассердились бандиты. Плюнули. Заругались. И сразу на меня накинулись.
– Ты кто, – говорят, – такая? Тебе что здесь требуется?
А я забубнила чего-то, заплакала. Потом говорю:
– Я, дяденьки, за Ночкой приехала.
– Ты зачем врешь? – говорят. – За какой дочкой? Какая у тебя может быть дочка?
Я говорю:
– Да не за дочкой, а за Ночкой. Это корова у нас так называется…
Который в шляпе с пером приставил к моему носу наган и говорит:
– А это вот нюхала? А ну, говори правду, а не то зараз дух вышибу…
И так наганом нажал, что носу больно стало.
Я еще громче заплакала и говорю:
– Я вам правду сказала.
– Нет, ты неправду говоришь! Ты врешь! Отвечай: кто тебя сюда послал?
Я говорю:
– Никто меня не посылал. Я за коровой приехала. Пустите меня, пожалуйста, у меня корова с утра недоенная ходит.
Они друг на дружку посмотрели, головами покачали и говорят:
– Ловко придумано. Ничего не скажешь…
А потом этот, который в шляпе, взял меня за плечо, сдавил его со всей силы и говорит:
– А ну, пошли к атаману. Разберемся…
КОРОВЫ. Я всю дорогу плакала. Да так еще плакала, так орала, что даже бандиты не вытерпели. Один какой-то с бородой, в бриле соломенном, остановился и говорит:
– Тьфу! Не могу. Все уши заложило от ее крика.
Тут и другие остановились. Говорят:
– А ну ее! Таскаться с ней… Может, она, и верно, за коровой приехала!
А тот, который в шляпе, ногой топнул и говорит:
– Брось? Знаем мы, какие тут у них коровы. Никаких тут коров нема! Тут…
И только сказал «тут» – будто назло ему где-то впереди как загудит:
«М-у-у-у-у!..»
Я сразу очухалась и плакать перестала.
Вижу: навстречу нам из лесу на лужок выходят коровы. Впереди – белая, за ней – пегая, потом еще какие-то, а потом – кто вы думаете? – а потом вижу – Ноченька, красавица наша, идет!
Я как закричу:
– Вот она! Вот она, моя корова! Видите – черная, которая с беленькой звездочкой!
И бежать уж хотела. А бандит в шляпе схватил меня за плечо и говорит:
– Стой!
Потом говорит:
– Вот я тебе что скажу. Это твоя корова? Да? Так ты ее позови. Кликни. Если она отзовется, если пойдет, – значит, правда. А если не пойдет, – значит, неправда, значит, ты брешешь, значит, ты – красный разведчик.
ИСПЫТАНИЕ. Я обрадовалась. Говорю:
– Ладно!
А сама думаю:
«А вдруг не пойдет Ночка? Вдруг не откликнется?» Ведь все-таки, сами понимаете, это корова, а не собака…
Вздохнула я тихонечко и говорю:
– Ноченька! Ночка!..
Она – хоть бы что. Даже головы не повернула. Идет, не спешит, травку жует.
Тогда я погромче говорю:
– Ночь, Ночь, Ноченька!
Вижу – Ноченька голову подняла, губами шевелит, будто воздух нюхает. А потом в мою сторону посмотрела и пошла. А я – к ней навстречу.
За шею схватила и – целовать. И опять чуть не плачу.
– Ноченька ты моя, Ноченька! – говорю. – Бедная ты моя, бедная! Вымечко-то у тебя как разбухло. Пить ты, наверное, хочешь, бедняжечка!..
А Ночка меня узнала, трется об меня и локоть мне своим шершавым языком лижет.
Тут уж, конечно, бандитам пришлось поверить, что я за коровой приехала, а не за чем-нибудь. Даже этот, который в дамской шляпе, и тот поверил.
– Ну что ж, – говорит. – Твое счастье. Шут с тобой! Забирай свою дочку или бочку и катись отсюдова.
А я думаю: «Куда же мне катиться?»
Потом думаю:
«Ясно – куда. К Стахеевской мельнице. Сейчас, как они только уйдут, я потихонечку по кустикам да по залескам и погоню мою Ночку к плотине. Может, успею еще. Может, еще наши ребята, на счастье, не взорвут ее к тому времени…»
АТАМАН СОКОЛОВСКИЙ. Но и тут мне не повезло.
Только мы с бандитами разговор кончили, не успели попрощаться, слышу: копыта стучат. Вижу: из лесу на лужайку всадники скачут.
Мои бандиты, как увидели их, испугались чего-то, побледнели.
– А ну, – говорят, – ребята, сторонись! Атаман едет! А он, атаман этот, к ним подскакал, плеткой взмахнул и кричит:
– Вы чего тут треплетесь?.. Варнаки!..
Сам он усатый, в папахе, седло у него шелком вышито, а на боку целых две сабли – одна с золотой ручкой, а другая с серебряной.
Бандиты, я вижу, еще больше испугались, потемнели все и говорят:
– Да ты не ругайся, Соколовский! Чего там. Мы же в разведке тут.
А он их не слушает. Кричит:
– Какая разведка? Какие вы, к черту, разведчики? Пока вы тут баклуши бьете, красные черти мост успели спалить!..
Бандиты ему говорят:
– Мы же не виноваты.
А он им:
– Не виноваты?!
Раскраснелся весь, зубами залязгал.
– Я вот, – говорит, – вас всех сейчас постреляю за такое дело.
Потом он меня увидел и говорит:
– А это кто такая?
– А это, – говорят, – девочка. За коровой пришла. Он еще больше покраснел, даже позеленел и говорит:
– Видали? Красные там оборону готовят, мосты жгут, а они тут, черти, с грудными младенцами прохлаждаются!
Я не обиделась, правда, что он меня грудным младенцем назвал, но только думаю – надо сматывать удочки. А то, глядишь, и тебе попадет от такого бешеного.
Их уж там полная лужайка набилась, этих бандитов. Кто на коне, кто пеший… Коляска еще какая-то приехала. Шумят, орут, ругаются на чем свет стоит. Я думаю:
«Ну, до свидания. Я пошла».
Подняла какую-то хворостинку, огляделась и под шумок погнала свою Ночку в кусты.
«КИРПИЧОМ ПО ГОЛОВЕ». До кустов не дошла – слышу за спиной: – Эй, дивчина!..
Оглянулась – вижу: ко мне атаман подъезжает. У меня сердце захолонуло: «Что еще? – думаю. – Этак, – я думаю, – с вами и через час до плотины не доберешься».
А он на меня зверем посмотрел и говорит:
– Ты тутошняя?
Я говорю:
– Да, тутошняя.
Тогда он пониже ко мне нагнулся, по сторонам посмотрел и говорит:
– Скажи, далеко отсюда будет Стахеевская мельница? У меня сразу и хворостинка на землю полетела.
Меня будто кирпичом по голове стукнули. Даже губы затряслись. Я говорю:
– Какая мельница? Не знаю я никакой мельницы. Никакой мельницы тут нет.
– Как это нет? Ты зачем брешешь? Нам же хорошо известно, что тут где-то есть мельница, и около мельницы – плотина.
У меня в голове мысли, как колесики в часах, завертелись. Я думаю:
«Как же это? Откуда они узнали? Ведь если они раньше, чем плотину взорвут, до нее доберутся, это ж – городу крышка. Это же значит, что они у нас всех перережут. Вы посмотрите – их сколько? Вона – у них и пулемет, и второй пулемет из коляски торчит… А у наших мальчишек – только ружья да наганы заржавленные…»
Я думаю:
«Нет, нет. Надо что-то такое придумать. Надо их обязательно задержать, обмануть. Давай, – думаю, – покажу им не в ту сторону. Пускай-ка побегают. Пока они там разберутся, пока догадаются, а уж от плотины одни щепочки останутся!»
Все это я в одну секунду обдумала.
Атаман говорит: – Ну что? Вспомнила?
А я перед ним дурочкой представилась и говорю:
– A-а! Это вы про плотину спрашиваете? Так это ж далеко. Это – в ту сторону. Это за мостом…
Он говорит: – А ну, проводи нас.
ВЛИПЛА. Уж этого я никак не ожидала.
«Вот, – думаю, – влипла, девочка!»
Ну, сами подумайте, – что мне делать было? Отказываться? Попробуй, откажись – он тебя так плеткой погладит, что от шкуры ничего не останется. А если не откажусь – тоже хорошего мало. Куда ж их вести? Не в ту сторону? Так они тебя после в куски разорвут, из пулемета застрелят.
Да, ничего не скажу, испугалась я в эту минуту. Даже подумала: не сказать ли им правду?
А потом, как вспомнила, что в городе одни мальчишки да женщины остались, – стыдно мне стало.
«Э, – думаю. – Ладно! Чего там! Уж коли назвался груздем – полезай в кузов».
Думаю: «Так и быть! Поведу их не в ту сторону».
В ЛЕСУ. А уж Соколовский командует:
– Построиться!..
Вот они построились кое-как – конные на коней полезли, пешие ремни на винтовках подтянули, – и вся эта банда, вся орава двинулась за мной следом.
Впереди у нас, за самого главного командира, Ночка моя выступает. За ней – я с хворостинкой. Со мной рядом – атаман Соколовский на кауром коне, а за ним следом – его есаулы, помощники и вся шайка.
Идут они как попало: где у них конные, где пешие – не разберешь. Атаман на них кричит. Сами они ругаются. И на меня тоже все время покрикивают.
– Эй, – говорят, – босоногая! Чего спишь? Гони свою тварь, а то сейчас ее на говядину пустим…
А я не спешу, не тороплюсь. Думаю: «Куда мне спешить? Пока я веду вас, голубчики, ничего вы со мной не сделаете. А вот потом что будет – это другое дело». «Ох, – думаю, – лучше об этом сейчас и не думать…»
ПУГАЮ БАНДИТОВ. Я только об одном думаю: скоро ли взрыв-то будет? «Что ж они, – думаю, – черти, копаются там?» Ведь рано ли, поздно ли бандиты очухаются, вернутся. Тогда уж поздно будет плотину взрывать. Неужели они, косолапые, до сих пор до мельницы не могли добраться?
А уж мы из лесу вышли. Опять по реке идем. Над рекой туман. Уж темнеть стало. В городе на той стороне желтые огоньки замигали. И я как увидела эти огоньки, – мне до того худо стало, до того невесело, так мне домой захотелось, что прямо хоть в воду кидайся…
Я даже плакать опять потихоньку принялась.
Мне и себя-то до смерти жалко. И Ночку жалко. Бедняжка за день набегалась, нагулялась, – теперь еле бредет, еле ногами переступает…
Да и бандиты, я вижу, тоже чего-то приуныли маленько.
Атаман уж сердиться стал. То и дело спрашивает:
– Ну, что? Скоро ли?
Я говорю:
– Скоро. Скоро.
Он говорит:
– Да знаешь ли ты, где плотина-то? Может, ты путаешь чего-нибудь?
Я говорю:
– Нет, не путаю.
– Ты сама-то была на мельнице? Какая она – плотина? Широкая?
Я говорю:
– Очень широкая.
– Тачанка пройдет?
– Нет, – говорю, – тачанка, пожалуй, не пройдет. Это я нарочно сказала. Я думала, может, они испугаются и не поедут дальше, если тачанка-то у них не пройдет. Но, вижу, – нет, не испугались. Едут.
Они меня по дороге много о чем расспрашивали. И сколько в городе красных, и какие части, и много ли у них при себе оружия. А я, хоть и знаю, что мало, а говорю:
– Ох, до чего много! И винтовки, и пулеметы, и револьверы.
Они только посмеиваются.
– Да ну? – говорят. – Неужели не врешь? Неужели даже револьверы?
Я говорю:
– А что вы думаете? Даже пушка есть. Я своими глазами видела: у самой плотины стоит. Вот такая пушища – с колесами.
Я думала, что они хоть пушки-то испугаются. Нет. Опять смеются.
– Ну, что ж, – говорят. – Пойдем, побачим, що це за пушка с колесами…
НАКОНЕЦ, ГРОХНУЛО. А потом и смеяться перестали. Не до смеху им.
Только и слышу:
– Ну что? Скоро ли мельница?
А я им только одно говорю:
– Скоро. Скоро. Успеете.
А сама думаю:
«До коих же пор я им головы морочить буду? Ведь этак, – думаю, – пожалуй, я могу их до синего моря довести».
И только подумала – слышу:
«Бах! Трах! Трах!»
Три раза подряд как грохнет.
«Ну, – думаю, – слава тебе, господи, – плотину взорвали…»
А бандиты остановились, перепугались. Кричат:
– Що це таке?
– Что такое?
Лошади у них все в одну кучу сбились. Зафыркали, захрипели. Коляска куда-то в канаву въехала. Такой шум поднялся, – хоть уши пальцами затыкай.
Атаман Соколовский наган из кобуры выхватил. Кричит:
– Эй, вы!.. Тихо там! Не наводи панику…
Потом ко мне повернулся и говорит:
– А я думал – ты врешь.
Я думаю:
«Ну что ж. Правильно. Вру. А в чем дело?»
– А ведь девчонка-то правду сказала. И верно, оказывается, семидюймовка у них.
Я думаю: «Какая семидюймовка?»
Посмотрела за реку. А там в эту минуту что-то как вспыхнет, как ухнет.
И почти сразу же где-то совсем рядом, в кустах, за моей спиной, взорвался орудийный снаряд.
Меня даже воздухом в сторону откинуло.
ПОД ОБСТРЕЛОМ. Я, помню, еще успела подумать: «Что такое? Так, значит, это не плотина была? Значит, это из пушек стреляют? Откуда же, – думаю, – пушки у наших?»
Но тут меня чуть не задавили. Бандиты от страха прямо с ума спятили. Такой у них поднялся галдеж, такая свалка, что и рассказать не могу.
Атаман Соколовский кричит:
– Стой! Стрелять буду!
А они и не слушают его – гонят куда попало. Коляска у них трещит. Лошади спотыкаются, падают…
Ночка моя, бедняжка, мычит, мечется между ними. А они и внимания не обращают, дуют себе напролом.
А тут еще, как нарочно, пулемет затрещал из-за реки. Так уж тут и сам Соколовский не выдержал. Стегнул коня, крикнул: «За мной!» – и вперед ходу.
И мы с моей Ночкой тоже бежать припустились. Только мы не вперед, а в кусты.
ДО СВИДАНИЯ, НОЧКА. Я думаю:
«Откуда же пушки взялись? Ведь не было! Ни одной не было».
И вдруг мне как будто подсказал кто-то:
«Так это же папа! Папина дивизия подошла!»
У меня даже голова закружилась, как только я подумала об этом.
«Ну, конечно же, – думаю, папина дивизия в город пришла. Потому и плотину, наверно, не взрывали. Теперь их там много, теперь им бояться нечего… Теперь уж небось бандитам не поздоровится…»
И вдруг я вспомнила, что ведь бандиты уходят, что ведь я сама увела их подальше от города…
Меня будто крапивой стегнули…
«Что же я наделала? Дура! Ведь их потом не найдешь. Ведь они, если в лес уйдут, их полгода потом ловить придется!»
А уж из города, вижу, и стрелять перестали. Думают, наверно: ушли бандиты…
«Как же, – думаю, – их задержать? Что бы такое придумать?» И придумала все-таки.
– А ну, – говорю, – Ноченька, до свидания, беги-ка ты домой одна.
Подхлестнула ее хворостинкой, а сама повернулась и – бегом, догонять бандитов.
БАНДИТЫ ХОТЯТ МЕНЯ ЗАРУБИТЬ. Они еще далеко не успели уйти.
Чего у них там случилось – не знаю, только вижу: стоят, окружили атамана своего, кричат, руками размахивают.
Я еще до них и добежать не успела, а уж атаман как будто ждал меня.
– Вот, – говорит, – она! Здесь она!
Потом говорит:
– Ну! Где ж плотина-то?
А я задрожала вся, руки перед ним ладошками сложила и говорю:
– Ой, дяденьки, миленькие!.. Вы только не сердитесь, не ругайтесь…
– Ну, что еще, – говорит, – такое?
– А я, – говорю, – ошиблась маленько. Плотина-то ведь в той стороне.
– Как, – говорит, – в той стороне?
– Да так, – говорю. – Вы уж давеча больно громко орали на меня. Я с перепугу-то все и перепутала.
Он свою серебряную саблю выхватил и говорит:
– Ты что?!
Потом говорит:
– На обман взяла? Издеваешься над нами?
Тут из толпы этот, в шляпе который, выскочил и говорит:
– Рубай ее, атаман! А ну, рубай ее, красную гадину! Тут и другие, слышу, тоже кричат:
– Обманщица!
– Обдурила нас!
– Застрелить ее надо!
– Стреляй в нее, атаман!
Я думаю: «Ну, что ж! Сейчас застрелят».
Зажмурилась даже. Потом говорю:
– Я ж не нарочно.
И заплакала.
Атаман меня за плечо схватил, в глаза посмотрел и говорит:
– Так, значит, ты говоришь, плотина – там, в той стороне?
– Там, – говорю. – Вот, честное слово, там.
Он говорит:
– А ну, становись на колени.
Я не подумала – стала.
– Перекрестись, – говорит.
Я и перекрестилась.
Тогда он саблю обратно вложил, по рукоятке ладошкой похлопал и говорит:
– Если обманешь, сам на месте тебя вот этой саблей зарублю.
Потом на коня вскочил и кричит:
– Эй вы, каиново семя, поворачивай!.. Конные вперед, переменным аллюром – за мной!..
Гикнул, свистнул и вдруг коня придержал, нагнулся, схватил меня под мышки и – к себе в седло.
– А ну, – говорит, – показывай нам дорогу.
Потом еще раз свистнул, лошадь рванула, и я чуть из седла не вылетела.
НАЗАД В ГОРОД. Я даже кричать не могла. Я будто вся деревянная стала. Лошади в холку вцепилась, зажмурилась и глаз не разжимаю.
А меня так и кидает, так и подкидывает. Соколовский орет:
– Гей! За мной! Вперед! Не отставай!..
Сзади свистят, улюлюкают, плетки щелкают, копыта стучат.
Я глаза приоткрыла – вижу: мы уже лесом несемся.
Над головой только темные ветки мелькают.
Я думаю:
«Куда же мы едем? В город? Ведь там же красные. Ведь папина дивизия пришла. А может быть, – думаю, – и не пришла никакая? Может быть, я дурака сваляла? Может быть, я в безоружный город бандитов веду?»
Подумала об этом, и даже холодно стало, будто мне снегу за шиворот насыпали.
ВСТРЕЧА. Но до города мы так и не доехали. Не успели. Только, я помню, мы с бандитами из лесу выскочили, – у меня над головой что-то как засвистит.
И не успела я голову наклонить, а уж слышу – Соколовский кричит:
– Стой!..
Лошадь под ним на дыбы взвилась. Удилами зазвенела. Задние на него налегли. Все смешались.
А уж где-то впереди слышу:
– Ура-а! Ура-а! Ура-а!
Я лошадь за шею обхватила, высунулась и вижу: бегут нам навстречу люди. И хоть они и далеко еще, а уж вижу, что это не просто люди, а военные: в шинелях, с винтовками со штыками… И столько их там бежит, что и сосчитать нельзя. А впереди на коне командир скачет и наганом над головой размахивает…
Я его еще и разглядеть не успела, а уж у меня дух захватило и сердце в груди заколотилось.
