355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Михаил Орлов » История сношений человека с дьяволом » Текст книги (страница 13)
История сношений человека с дьяволом
  • Текст добавлен: 31 октября 2016, 02:46

Текст книги "История сношений человека с дьяволом"


Автор книги: Михаил Орлов


Жанр:

   

Эзотерика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Вихованцем хохлы называют духа, выношенного из яйца «зноска»  в продолжение девяти дней под мышкой. Мы уже упоминали, что таким путем добывается хозяином свой собственный домовой. Малороссы очень недолюбливают повесившихся и считают их детьми дьявола. В доме, где человек повесился, неохотно живут, бросают такие жилья, предоставляя им разрушаться от времени. Висельники способны превращаться в упырей, и потому их хоронят, предосторожности ради, пронзив осиновым колом. Не можем пропустить без внимания и нашу знаменитую сказочную героиню, бабу-ягу, костяную ногу. Это существо, несомненно, демоническое. Баба-яга, громадная старуха, страшная, грязная, черная, растрепанная, длинноносая. По нашим сказаниям, она ездит в ступе, погоняя ее пестом и заметая след помелом; белорусы же представляют себе бабу-ягу ездящей по поднебесью в огненной ступе с огненной метлой в руке. Эти огненные черты в изображении и дают повод Афанасьеву видеть в бабе яге грозового духа; это, впрочем, его любимая мысль, которой он нещадно злоупотребляет. Любопытно то, что во всех греческих сказаниях, по содержанию одинаковых е нашими сказками, то, что в этих последних приписано бабе-яге, в греческих отнесено к ламии либо к дракону, т. е. к баснословному змей. Баба-яга артистически распознает «русский»  дух, т. е. запах человеческого мяса, что и неудивительно, т. к. она людоедка. Еще любит она женское молоко и эта черта сближает ее с ведьмой. В одной сказке она сосет белые груди красавицы, которая от этого едва не погибает; братья этой красавицы, богатыри, заставляют бабу-ягу указать им колодец с живой водой, и этой водой исцеляют сестру. Баба-яга – существо по преимуществу злобное, но, однако, в некоторых сказках она выступает как покровительница героя, предупреждает его об опасностях, снабжает волшебными предметами, оружием, конем, дает ему ковер-самолет, указывает путь и т. д. Можно думать, что все болезни народ связывает с нечистой силой, считая ее вообще подательницей всяческих зол. Заразные и во-вальные болезни народом непосредственно олицетворяются. Особенно пышна поэзия лихорадок. Обычно их представляют в виде девяти или двенадцати дев. Старшая из них только командует, повелевая своим сестрам, нападая на людей, «тело жечь и знобить, белы кости крушить» . Они настоящие жилицы адовы, там обычно и живут, но 2-го января зима гонит их из ада, и, очутившись на морозе, они забираются в теплые избы и там нападают на «виноватых» , т. е. людей, нехорошо себя ведущих. В названный опасный день старухи обмывают двери жилых изб с особыми заклинаньями, препятствующими лихорадкам переступить через порог. Старшая сестра неимоверно зла и сильна; она прикована к железному стулу железными цепями; если она сорвется с цепей и нападет на человека, то его смерть неминуема. Лихорадка ночью кличет человека по имени. Если он отзовется, она сейчас же в него и вселяется. Иногда, что, без сомнения, особенно коварно с ее стороны, она превращается в какую-нибудь соринку и примешивается к пище; человек, ничего не подозревая, глотает ее и становится ее жертвой. Любопытно, что если эту соринку различат, распознают, что это лихорадка, то ее можно погубить, бросить в огонь, и она сгорит. В Тульской губернии записано поверье, что из девяти сестер-лихорадок шесть уже таким путем сгублены, значит, их остается на свете всего три. Чехи тоже веруют, что прежде было сто лихорадок, но одна из них сгибла, потому что заползла в кусочек хлеба, намоченный в молоке. Тут люди ее распознали и заточили в свиной пузырь; она в нем металась, металась и задохлась. У нас в народе ходит по рукам список заговора против лихорадок, в котором все двенадцать сестер-лихорадок перечислены поименно и характеризованы по роду причиняемых ими болезненных явлений: 1) трясея, 2) огнея, 3) ледея или озноба, 4) гнетея (гнетет, лишает аппетита, ослабляет), 5) грынуша (причиняет хрипоту, кашель), 6) глухея или глохня, 7) ломея, костоломка, 8) пухнея (причиняет отеки), 9) желтея, желтуха, 10) коркуша или корчея (причиняет судороги), 11) глядея (не дает спать), 12) огнеястра или невея самая старшая, злая и губительная. Это та самая плясавица, т. е. Иродиада, ради которой была отрублена глава Иоанна Крестителя. У южан лихорадка олицетворяется в образе молодой красавицы, которая обладает способностью претворяться в воздух. Человек, который вдохнет этот воздух, и заболевает лихорадкой. В Литинском узде записано такое сказание. Ехал мужик по дороге и увидал двух девиц-лихорадок, которые, не замечая его, вели разговор, подслушанный мужиком. Одна говорила, что пойдет к богатому барину, который очень любит пить дорогое вино, с этим вином он, дескать, меня и проглотит. А другая сказала, что пойдет к бедняку, и при этом назвала того самого мужика, который с ними встретился. Этот мужик, как только войдет в хату, сейчас и крикнет жинке, чтоб она варила ему галушки; с первой же галушкой лихорадка и намеревалась внедриться в его утробу. И вот, приехал мужик домой, и ему в самом деле крепко захотелось поесть галушек. Но когда жена, изготовив их, подала, он первую галушку есть не стал, а быстро кинул ее в кошель, да и завязал, а потом мешок повесил в трубе, чтобы лихорадка задохлась от дыму. Долго висела лихорадка в дыму и коптилась и все эго время люди не болели лихорадкой. Но мужика мучило любопытство: что делается с его пленницей, жива ли она или задохлась? И вот он, чтобы взглянуть на нее, развязал кошель, а лихорадка и выпорхнула, в опять начала ходить по людям и мучить их. Чума, которая местами называется черной смертью и вообще мором, представляется обычно в виде огромной женщины с растрепанными волосами; одежда на ней то вся черная, то вся белая. Южане же ее представляют себе в образе богатой барыни, которая ездит в дорогой карете, запряженной шестеркой белых коней. Говорят, что, подъехав к хате, она спрашивает: «А чи е чума у доми?» . И если жильцы, по оплошности, ответят, что нет, то сейчас же и заболевают чумой. Чтобы обмануть чуму, надо вынуть оконные рамы, будто хата брошена, никто в вей не живет. Чума страшно богата. Посетив местность, она нарочно разбрасывает по дороге и по улицам разные дорогие вещи; люди, конечно, соблазняются находкой, поднимают ее, а она уже заражена чумой, и кто поднимет ее, тот заболеет и умрет.

Холера, та, наоборот, по воззрению хохлов, совсем нищая баба, ходящая из деревни в деревню в одной рубахе с распущенными волосами. Она все плачет и воет, и где ее голос услышат, там и начинается эпидемия. Вернейшим средством против всяких повальных болезней, людских и скотских, считается любопытный обряд опахивания. Задача состоит в том, чтобы вокруг всего жилого места, например, деревни, провести плугом борозду с сомкнутыми концами. Таким манером все место окружается волшебным кругом, через который невозможно переступить вражьей силе. Обряд совершается с общего согласия жителей и обычно обсуждается и решается на мирской сходке. Заведует церемонией пожилая баба, богатая опытностью во всяких свычаях и обычаях. Вообще в деле участвуют только одни женщины, мужчины исключаются совершенно, и во все время опахивания должны сидеть по домам, наглухо запершись. Точно также запирают и всех домашних животных. Ровно в полночь баба, заправила обряда, выходит в одной рубахе на околицу и с диким воплем стучит в сковороду. Это призывной сигнал. По нему все взрослые женщины деревни, девушки и замужние, выбегают из дворов, вооруженные всевозможными хозяйственными снастями – ухватами, кочергами, косами, серпами, метлами иди просто дубинками. В ту же минуту повсюду затворяют ворота, запирают наглухо скотину в хлевах, привязывают собак, и сами остающиеся дома мужики запираются в избах. Между тем, все женское население деревни собирается на околице. Приволакивают и плуг или соху, которыми совершается опахивание. Лишь в немногих местностях, например, в Волынской губернии, в плуг впрягают волов, повсюду же в других местах плуг волокут сами же бабы. Обряд начинается с того, что заправила произносит, сняв с себя рубаху, грозное проклятие смерти. Затем бабы подтаскивают соху, надевают на заправилу хомут и впрягают ее в соху. Другие пособляют ей, и таким образом совершается троекратное обхождение сохой всей деревни. Вся толпа женщин, сопровождающая соху, вооружается пучками зажженной соломы; вся эта публика во все горло кричит, пляшет, кривляется, размахивает по воздуху теми снастями, какие кто захватил, хлопает кнутами. Иногда всем хором войт особую заклинательную песнь; в ней говорится о каких-то котлах, в которых «горит огнем негасимым всяк живот поднебесный» , о старцах, которые стоят около тех котлов и судят всему миру «животы долгие» , причем «на злую смерть кладут старцы старые проклятьице великое» . Существуют любопытные местные особенности обряда опахивания. Носят, например, иконы Богоматери, святого Власия, покровителя скота (если опахивание ведется против скотского падежа), святых Флора и Лавра (патроны коней). Тут видно стремление устроить из опахивания что-то вроде молитвенного обряда; но с этим стремлением самым странным образом не вяжется раздеванье чуть не до нага, неистовый рев и пляс и вся вообще языческая обстановка обряда. В Курской губернии в соху при опахивании впрягают бабу-неродиху, т. е. бесплодную. Правит сохой девица, порешившая не выходить замуж; а сзади сохи идут вдовы и сыплют, как бы сеют во вспаханную борозду песок. «Когда песок взойдет, тогда и смерть к наи зайдет» , поют при этом участницы обряда. В Воронежской губернии для опахивания избирают девять девушек заведомо безупречного поведения, трех вдов самого дородного телосложения и одну беременную бабу. Девиц запрягают в соху, правят вдовы, а баба идет впереди с образом. Все поют обрядовую песню: «Выйди вон из села, мы идем девять девок, три вдовы с ладаном, со свечами, с Божьей Матерью!» . Все живое, попадающее на пути процессии, нещадно предается смерти, будь то зверь, птица, человек. Коли попалось животное, то это, очевидно, оборотень; болезнь превратилась в зверя, птицу, чтобы спастись от преследователей, или с такой же целью приняла вид своего деревенского мужика. По этому-то мужики во время опахивания сидят дома. Сошник при опахивании располагается так, чтобы отваливал землю в сторону, противоположную селению. В заключение передадим еще русские сказания об оборотнях, которые у нас, судя по массе россказней, гораздо популярнее, нежели заграницей. Колдуны, чертовы слуги, равно как и ведьмы, прежде всего запасаются от нечистого талантом превращения во что угодно, смотря по обстоятельствам и по надобности. Колдуны чаще всего превращаются в волков, ведьмы – в сорок. Вообще сказания о волках-оборотнях как-то путаются с сказаниями о самих волках и их вожаке. У волков есть пастырь, и в народе таковым считают то Егория Храброго, то лешего; очевидно, эту путаницу произвело столкновение старого язычества с христианством; народ не очень-то охотно разлучается с старыми богами. Белорусы считают волчьим пастырем Полисуна, т. е. лешего. Такие сказания есть у других славян. Волчий пастырь либо принимает вид старого деда, либо сам обращается в волка и тогда рыщет по лесам, нападает на скот. Пастырь собирает волков и распределяет между ними добычу, указывает каждому волку, какую скотину он может зарезать; и животное, обреченное в жертву, уже не избегнет своей участи. Белорусы стараются задобрить волчьего старосту Полисуна, принося ему в жертву молоко. Злые люди превращаются в оборотней самим чертом. Он, например, является ночью к нечестивой бабе, подает ей волчью шкуру и велит надеть; как только она ее надела, она превращается в волчицу, и с тех пор ей овладевает волчий нрав; с той поры она по ночам рыщет волчихой, а к утру снова обращается в бабу. Шкура, принесенная чертом, и служит ей для этого превращения; поэтому она ее тщательно прячет и бережет, и всегда, где бы ни была, чует, если к шкуре прикоснется кто-нибудь другой. Так, у хорватов есть сказание, что один человек нашел в пещере, на которую случайно набрел, волчью шкуру; он развел огонь и бросил в него шкуру. И вдруг откуда-то с отчаянными воплями прибежала баба, кинулась прямо на огонь и хотела выхватить из него шкуру. Но та уже сгорела, а вслед за ней и баба была подхвачена огнем и расплылась в дыму. В большом подозрении у народа находятся кошки, и особенно черные. Чехи, например, полагают, что кошки этого цвета – просто-напросто черти; из каждой черной кошки через семь лет делается ведьма, а из черного кота – дьявол. Этим и объясняется, почему колдуны и ведьмы всегда держат у себя черных кошек. Это – черти-оборотни, которые им пособляют во всех делах. По русскому поверью черт входит в кошек и собак во время грозы.

Ведьма всего охотнее превращается в сороку. У нас в западной Сибири всякая сорока, стрекочущая, сидя на крыше, и особенно на трубе, после заката солнца, считается «вещицей» , т. е. ведьмой. Как известно, Марина Мнишек была ведьма, и потому в ту ночь, когда в Москве началась смута во времена самозванца, она оборотилась сорокой и улетела из царского терема Олонецкой губернии рассказывают, что однажды мужик поймал сороку за хвост; она вырвалась и улетела, а в руках у мужика осталась женская рубаха. Афанасьев приводит любопытный отрывок из записок нашего историка Татищева: «В 1714 году, – пишет он, – заехал я в Лубны к фельдмаршалу графу Шереметеву и слышал, что одна баба за чародейство осуждена на смерть, которая о себе сказывала, что в сороку и дым превращалась, и оная с пытки в том винилася. Я хотя много представлял, что то неправда и баба на себя лжет, но фельдмаршал нимало мне не внимал» . У нас в народе говорят, что в прежнее время в Москву налетало множество ведьм в виде сорок. И вот, когда однажды какая-то из этих сорок утащила частицу причастья, митрополит Алексей проклял сорок, запретил им приближаться к первопрестольной, и с тех пор в Москве сорок нет. Любопытны южные наши сказания об оборотнях, занесенные в упомянутый выше сборник географического общества. В Ушицком уезде существует поверье, что колдуны производят превращение посредством какой-то заколдованной веревки. Они ее накидывают человеку на шею, он немедленно обращается в волка иди иное животное и остается оборотнем, пока веревка как-нибудь сама не порвется иди кто-нибудь ее с околдованного не снимет. Рассказывают, что какой-то паныч влюбился в девицу, но не мог на ней жениться, а женился на другой. А мать той девицы, первой, была колдунья; она, улучив удобную минуту, и накинула ему на шею околдованную веревку, и он сейчас же обратился в волка и убежал в лес, и жил там полтора года. И вот однажды, по указанию волчьего пастыря, он забрался в хлев, но не хотел резать ту овцу, которую ему назначил пастырь, а начал выбирать другую, пожирнее. Испуганные овцы подняли крик и стук; прибежали хозяева взглянуть, отчего овцы беспокоятся. Оборотень бросился было бежать, да как раз и зацепился веревкой за что-то и порвал ее, и тотчас стал человеком. В Луцком уезде рассказывают, что колдун, желая перекинуться во что-нибудь, несколько раз кувыркается через голову. Там же верят, что есть люди, которые оборотня могут превратить вновь в человека. У таких людей имеется особая скатерть, которая должна три года подряд покрывать стол в Пасху. Эту скатерть расстилают на земле и гоняют подозреваемого оборотня, например, волка, так, чтобы он три раза перескочил через эту скатерть, и после третьего скачка он превратится в человека. В той же местности рассказывают, что какая-то баба бросила в воду родное дитя, приговаривая при этом: «Будь же ты три года раком» . Через три года после того пошла дивчина за водой и вытащила этого рака, и тот сказал ей человечьим голосом, что он превращен в рака своей матерью.

ОТДЕЛ ТРЕТИЙ. Расправа с ведьмами и колдунами в Средние века
I. Отношения к чародейству в древнем мире

Чародейство, т. е. обладание сверхъестественной силой, как бы и чем бы она ни проявлялась, существовало в самые отдаленные времена, и, кажется, решительно у всех без исключения народов. Чародею всегда и всюду приписывалась способность повелевать какими-то бесплотными силами, и с их помощью угадывать и предсказывать будущее и вообще действовать «рассудку вопреки и наперекор стихиям» . Если такие противоестественные вещи совершались при пособии и посредстве господствовавшей религии, то в них, конечно, не усматривалось ничего зазорного. Таковы были деяния авгуров в Риме, Пифии в Дельфах, и т. д. Равным образом такие вещи как изгнание демонов посредством экзорцизмов в христианской Европе, чудесные исцеления, заклинания вредных животных, тоже никак не могли идти вровень с колдовством, а напротив, противополагались ему. Колдовство принимало свое злодейское обличие лишь в том случае, когда кудесник прибегал к помощи сил, прямо враждебных царящим в данное время божествам. Мы уже раньше отмечали эту черту: боги старой веры делались демонами новой веры. Колдовство можно бы определять как отступничество от новых богов в пользу старых. И эту черту во взглядах на колдовство можно проследить с древнейших времен. Так, когда в Индии водворилась браминская вера, в народе еще жили верования в прежде царивших богов, ракшей. В Ведах мы находим упоминания о злых волшебниках, ятудхана; и что же им вменялось в злодейство? А не иное что, как содействие ракшей, к которым они прибегали в своих чарах. Что же совершали ятудхана? Да то же самое, в чем обвиняли и за что сжигали живьем средневековых европейских колдунов и ведьм: вредили своим недругам, истребляли жатву, губили домашний скот; выделывали особые амулеты, т. е. заколдованные снасти, посредством которых все эти злодейства и совершались, ни дать ни взять как наши колдуны с своими наузами, приворотными зельями в т. п. И, как и в Европе, в Индии были свои противучары, разрушавшие колдовство. Та же история у древних евреев. По их учению, чудеса можно было творить не только силой Иеговы, но и силой элоим ашерим, т. е. буквально «других богов» . Об этих лже-чудесах, между прочим, идет речь при описании известных казней египетских. Из этого свидетельства и из других мест Библии и древних еврейских писателей видно, что магия особенно процветала в древнем Египте. Чарльз Лие, по знаменитой книге которого («История инквизиции в Средние века» ) мы составляем этот отдел, приводит свидетельства европейских авторов, утверждавших, что на десять долей магического искусства, каким обладают народы земли, девать долей отдано Египту и его знаменитым в древности хакамамам. И как раз в том же Египте, сколько известно, отмечен первый во всемирной истории судебный процесс по поводу колдовства. Это было за 1 300 лет до Р.Х. Этот процесс весьма наглядно характеризует взгляды на колдовство в древнем Египте. Надо заключить, что колдовство само по себе в преступление не вменялось; кто желал им заниматься, тому закон этого прямо не запрещал; преследовалась только цель колдовства, если она клонилась кому-нибудь во вред. Колдовство было орудием преступления, но не преступлением. Подобно тому, как оружейному мастеру, совершившему убийство им самим выделанным мечом или копьем, не было бы поставлено в вину, что он занимается выделкой оружия, так и колдуну никто не ставил в вину занятия волшебством, а судить его можно было лишь за совершенное им преступление, все равно каким бы способом оно ни было совершено. Дело же, разбиравшееся в египетском судилище, состояло в том, что некий Пенхайбен, пастух, задумал проникнуть в архив фараонского дворца, чтобы похитить оттуда какие-то важные документы – рукописи, содержавшие описание каких-то мистических тайн; эти рукописи ему нужны были для усовершенствования в магическом искусстве, которому он предавался. И ему удалось проникнуть в хранилище, при содействии каменщика по имени Атирма, и выкрасть нужные ему рукописи времен фараона Рамзеса III. Таким путем он овладел какими-то неимоверными волшебными тайнами. Это дало ему возможность учинить целый ряд злодеяний: посеять великую распущенность нравов среди фараоновых наложниц, перессорить между собой всех придворных и вообще, как сказано в отчете о суде, «привести в исполнение всяческие гнусности и злодеяния, каковые внушило ему его сердце, и он их исполнил, равно как и иные великие преступления, внушающие ужас всем богам и богиням» . Злодей был казнен, но, очевидно, вовсе не за колдовство, а за свои злодейства, «ужасавшие богов и богинь» . Древние евреи оценили по достоинству магические познания египтян и, кажется, многому от них позаимствовались еще во времена своего плена. В еврейских книгах мы находим чрезвычайно обильную терминологию специальностей и отраслей колдовства. Так, слову колдун соответствуют еврейские названия: Ііаіеп, ЛскСопі, АвБпарп, КавБпарп, МекавБпарп. Все эти названия, надо думать, обозначали какие-нибудь оттенки ремесла. В книге Лие приведено до 25 таких еврейских слов, которыми мы не будем утомлять читателей. У них были особые мастера по части вызывания демонов, вызывания умерших, предсказатели по текстам Священного Писания, очарователи, заговариватели, звездочеты, изготовители науз, и т. д., и т. д. В древней Греции по одному уже пестрому составу ее Олимпа, казалось бы, исключалась всякая надобность в колдовстве преступном, в черной магии. У греков были боги на все руки, и, значит, к чему же еще было обращаться к каким-то темным силам? Почти каждая человеческая страсть и страстишка имела своего небесного покровителя, вполне признанного господствующею религиею; и каждый, кому была нужна сверхъестественная помощь в каком бы то ни было деле, как бы оно зазорно ни было, прямо и мог обращаться к божеству, а не к демонам. Но такова несокрушимая власть над человеческим духом этого вечного стремления покорить себе какие-то неведомые силы, что даже при такой удобной и покладистой религии, какая была у греков, среди них все же возникло и угнездилось чародейство, и существовало слово для его обозначения – §оу1еіа. И были и прославились среди них свои, отечественные, знаменитые чародеи – Зет, Амфион, Орфей, Эпименид, Эмпедокл, Аполлоний Тианский. Новоплатоникам прямо приписывалась сила творить чудеса, а так как в Средние века в Европе все это читалось, изучалось, толковалось, признавалось авторитетным, то можно себе вообразить, в какие дебри забредал ум тогдашних христианских богословов. Надо еще помнить, что у греков к славе этих полу-мудрецов, полу-колдунов, вроде Аполлония Тианского или Пифагора, примешивались слава Медей и Цирцей, слава вполне мифическая. Немудрено, что у них разработалась магия в форме особой науки. Существует предание, что особый вкус к тайным наукам внес к грекам великий персидский или мидийский маг Осфан, сопровождавший Ксеркса в его поход на Грецию. Платон тщетно громил колдовство, виды которого он, кстати, перечисляет. Мы видим, что у греков применялось почти все то же, что потом появилось и в Европе, и у нас в России. Они, например, выделывали фигурки из воска, долженствовавшие изображать известную личность, и, делая разные истязания этой фигурке, переносили их в тоже время на изображаемого ею человека. Делали еще наузы, т. е. околдовывала всевозможные вещи, и, приколачивая их к дверям или оставляя на перекрестках, могли ими причинять болезни, моры, увечья и вообще всякие несчастья. Знали также любовные зелья. Учиняли и явные злодейства; так, Аполлония Тианского обвиняли в том, что он при своих чародействах умертвлял младенцев. В Риме, при тамошнем развитом культе богов преисподней, этот культ являлся связующим звеном между деятельностью жреца и деятельностью колдуна. Знаменитая колдунья Эрихто бродила между могилами и вызывала из них тени усопших; она колдовала посредством костей мертвецов; она призывала в своих заклинаниях адскую реку Стикс. Канидия и Сагана, о которых говорит Гораций, тоже орудовали при пособии адских сил, и все, что им приписывали древние римляне, то же самое творили потом средневековые ведьмы, которые гибли на кострах инквизиции; сходство сплошь и рядом простирается даже на мельчайшие подробности. Римские ведьмы, как и европейские, посредством заклинаний иссушали роскошные нивы и сады. Те и другие выделывали восковые фигурки, представлявшие тех, кому надо было нанести вражеский удар; иногда на этих фигурках награвировывалось даже имя жертвы. Желая напустить на жертву хворь, протыкали булавкой то место в фигурке, куда намеревались угнездить болезнь. И римские, и средневековые ведьмы были мастерицы в превращениях, делали людей оборотнями. Наузы, напуски, приворотные зелья – все это было коротко известно римским колдуньям и широко ими применялось. Безумие, овладевшее Калигулой, приписывали какому-то снадобью, которое Цезония дала ему в приворотном зелье. В этом были так твердо убеждены, что когда Калигула был убит, вслед затем немедленно умертвили и Цезонию, и именно в наказание за то, что она навлекла на государство беды своими чарами. А до какой степени легко верили в колдовство, об этом свидетельствует история, которую рассказывали насчет Марка Аврелия: утверждали, что он выкупал свою жену Фаустину в крови гладиатора, в которого она была влюблена. Апулея обвиняли в том, что он склоны к браку с собой почтенную Пудентиллу посредством колдовства; его даже притянули за это к суду, и если бы тогдашние римские судьи располагали таким убедительным средством, какое было в распоряжении отцов инквизиторов, т. е. пыткой, то, без сомнения, Апулей должен был бы признаться в своем злодействе; но, увы, классический Рим еще не дозрел до этого усовершенствованного следственного приема, и Апулей вышел жив и здоров из судебной волокиты. В Риме с первых лет республики общественное мнение побудило правительство издать строжайшие законы против колдовства. Впоследствии, когда в Рим проникла утонченная греческая культура, вместе с нею туда проникли и тайные науки с Востока, гораздо лучше разработанные, нежели грубое колдовство древней Италии. Общественное мнение и правительство были этим очень обеспокоены. В 184 году до Р.Х. расправа с колдунами и вообще всякого рода практикантами тайных наук была поручена претору Невиусу. Он поднял множество дел о колдовстве, арестовал целую кучу колдунов и колдуний и учинил над ними суд и расправу. Судя по оставшимся сведениям, проворный претор проявил чрезвычайно усердную деятельность в исполнении своей задачи. Месяца в четыре с небольшим он осудил до двух тысяч колдунов и колдуний. Во времена империи продолжались суровые гонения всякого рода кудесников, против которых то и дело издавались новые постановления и законы. Преследование их шло с возраставшим ожесточением. Очень часто обвинению в колдовстве подвергались высокопоставленные лица, а в особенности люди богатые. Это последнее обстоятельство напоминает нам времена средневековой инквизиции. И тогда точно также инквизиторы особенно охотно брались за богатых и знатных, просто-напросто потому, что от них было чем поживиться. Можно заключить, что в эти две столь отдаленные друг от друга эпохи побуждения у ревнителей порядка и благочестия были одинаковы, или, по крайней мере, очень сходны. Особенным усердием в преследовании колдунов отличился незабвенный Нерон. Этому, можно сказать, везде чудились колдуны, так что у него в число их попало несколько известных философов. Вообще внешность в определении признаков волшебного звания приобрела тогда большое значение. Так, например, в то время мудрецы любили драпироваться в греческие плащи, по которым их и различали, как военного по мундиру. И вот, при Нероне нередко случалось, что один злополучный греческий плащ приводил того, кто надел его, в судилище, по обвинению в колдовстве. Таким путем попал в тюрьму известный Музониус; без сомнения, он и погиб бы в тюрьме, если бы природа не оделила его исключительно крепким здоровьем. Каракалла оказался еще свирепее и придирчивее Нерона. При нем хватали и сажали в тюрьмы людей, носивших на шее ладанки, предохранявшие от разных болезней. Что же касается до изобличенных в колдовстве, то с ними обходились без всякой пощады. Тех, кого изобличали в разных ночных волхованиях, имевших целью кого-нибудь околдовать, приговаривали к самым свирепым казням того времени – распятию на кресте или отдаче диким зверям в цирке. Лица, изобличенные в пособничестве колдунам или в пользовании их услугами, подвергались той же участи. Изобличенные колдуны, давно занимающиеся практикой, сжигались на кострах. Мы видели расправу с кудесниками в древнем Египте и отметили ту особенность египетского законодательства, что оно самое занятие волшебством вовсе не считалось преступным, а преследовало только преступление, совершаемое колдунами, как обыкновенное преступление, причем колдовство не вменялось даже в обстоятельство, усиливавшее вину. В императорском Риме мы видим совеем другое отношение. Там само занятие магиею считалось преступлением. Было запрещено изучать магию, и у кого находили книги, по которым она изучалась, их немедленно отбирали и предавали сожжению, а тех, у кого их нашли, смотря по степени вины и общественному положению виновного, либо подвергали изгнанию, либо предавали смерти. Очень долгое время еще при язычестве колдунов распивали на кресте, но затем, когда распространилось христианство, крест, разумеется, сделался священной эмблемой, и распятия прекратились; равным образом вышли из употребления и цирковые зрелища с дикими зверями, терзавшими жертвы на глазах у публики. Но зато постепенно все более и более распространялись костры, на которых грешники искупали свои прегрешения. Это свирепое наследие классического мира так и перешло потом в христианскую Европу. Между тем христианство мало-помалу распространялось в Риме и Византии. Горячие и умные проповедники новой религии сумели привлекать к ней лиц, стоявших во главе государственного правления. Христианские проповедники сразу устремили все свое внимание на магию во всех ее разветвлениях и признали ее одним из вреднейших устоев язычества, который надлежало искоренять с неослабным усердием. Были составлены длинные списки всякого рода мельчайших суеверий и обрядностей, чрезвычайно прочно укоренившихся в обиходе языческой жизни. Христианство все это рассматривало как факты служения демону. Тогда мало-помалу началась отчаянная схватка между представителями старого язычества, его жрецами, и провозвестниками новой веры. Народ не без волнения присутствовал при этой схватке и мучительно колебался, не зная, к которой стороне пристать, какие боги сильнее – старые ли дедовские Юпитеры, Минервы, Аполлоны и т. д., или же новый неведомый Бог, проповедь Которого принесли христиане. В это время разыгрывались, как можно себе представить, чрезвычайно бурные сцены. Случалось, например, что в какой-нибудь местности начиналась засуха, с ее обычными печальными последствиями. Тогда народ обращался к небу с молениями о ниспослании влаги. Языческие жрецы обращались с этими мольбами к Юпитеру, а христианское духовенство к своему Богу. И вот небеса разверзались и посылали на землю благодатный дождь. Спрашивается: кто умолил небо об этой милости, кто услышал мольбы, кто пришел на помощь людям, Юпитер или Бог христиан? Жрецы Юпитера приписывали всю заслугу себе, а христианское духовенство – себе. И народу в его мучительном колебании надо было решить, кто же из них прав, кто был услышан божеством, на чьей стороне сила, за кем следовать, кому и чему веровать. Между представителями духовенства начались своего рода состязания. Сохранилось, например, предание (в числе бесчисленного множества других подобных) об одном карфагенском священнике-христианине, который бросил языческим жрецам такого рода вызов: он привел к ним одержимого бесом и тот в их присутствии призвал себя одержимым, т. е. сидящий в нем бее его устами объявил и подтвердил, что он действительно овладел этим человеком. Напомним еще известную борьбу между святым Петром и Симоном Волхвом; этот последний кудесник поднялся на воздух и летал, орудуя при этом, разумеется, силой нечистого духа. И вот молитвами Петра кудесник был остановлен в своем воздушном полете и повержен на землю, причем переломал себе кости. При виде таких чудес естественно совершался переворот в общественном мнении в пользу новой веры, и христианство стало неудержимо распространяться среди древнего языческого мира. Чудеса, подобные упомянутому, производили чрезвычайное впечатление даже и на самих кудесников. Так, в «Деяниях апостольских»  (XIX, 19) упоминается о том, как иудейские волшебники были поражены смущением при виде чудес, совершаемых христианскими проповедниками, и собрали все свои волшебные книги, сложили их в кучу и публично сожгли; при этом упоминается, что ценность сожженных книг доходила до 50-ти тысяч серебряников. Одно из самых громких чудес, оказавших огромное действие на население, случилось во время войны Марка Аврелия против маркоманов. Одно время обе армии очутились в совершенно безводной местности и страшно страдали от жажды. Марк Аврелий вовсе не был другом христиан, но в этой крайности ему кто-то посоветовал обратиться к содействию христианских жрецов. И вот по молитвам, которые они совершили в присутствии императора, вдруг поднялась страшная гроза, которая доставила армии императора обильное количество воды, а армию его врагов начала разить громами и молниями и привела в такое замешательство, что Марк Аврелий без труда одержал над врагом победу. Затем не менее блестящее торжество христианству доставила известная победа Константина над Лицинием. Константин в то время держал при своей армии, как святыню, крестообразный символ, так называемый ЬаЬагшп. Лициний в свою очередь совершал усердное жертвоприношение языческим божествам, а египетские маги, сопровождавшие его в походе, усердно колдовали, хлопоча изо всех сил о привлечении победы воинству Лициния. Но крест победил. Во время решительного боя Константин приказал носить его по полю битвы, и всюду, где он являлся, язычники бежали перед ним. Тогда вера в могущество христианского Бога быстро утвердилась в народе, и, как известно, уже при Константине христианство сделалось почти государственной религией. Как и следовало ожидать, торжествующая новая вера в лице своих представителей немедленно принялась за искоренение всяких следов старой языческой веры, на смену которой она приходила. Но, как мы уже выше заметили, преследование касалось не только главных основ языческого культа, но и всех его повседневных мелочей, крепко внедрившихся в жизнь народа. Таким образом, предметом особенно упорного преследования со стороны последователей христианской веры явились сотни мелких обрядностей и суеверий, применявшихся язычниками. Можно думать, что проповедники христианства и главари новой веры сами были убеждены в том, что все эти мелкие языческие обрядности вовсе не лишены всякого значения, что народ за них держится потому, что веками убедился в их действительности. Но это-то и казалось особенно ужасным христианским священникам. Если какие-нибудь ворожбы, амулеты, ладанки, заговоры от болезней и несчастий оказываются в самом деле действительными, приносят ту пользу, на которую люди рассчитывают, то тем с большей энергией и надлежит против них бороться. Ибо что такое, например, заговаривание болезней и на чем может быть основан его успех? Очевидно, на содействии дьявола, который придает этим волшебным действиям внешний вид успеха для того, чтобы завлечь людей в свои сети. Таким образом, борьба против этих суеверий, в сущности, сводилась к борьбе против лукавого врага Божьего и козней его. Раз такая задача, и в таком именно виде, была поставлена перед усердными слугами Божьими, они очень легко пришли к заключению, что в этой борьбе дозволены всякие средства. Так было в те времена и также повторилось и впоследствии в Средние века, когда католическая церковь ополчилась на еретиков, Много помог укреплению этого убеждения и тот дух, которым были пропитаны авторитетные книги еврейских духовных писателей. Еврейские законоучители распространили этот дух преследования колдовства, придали ему широкое толкование, и в этом толковании уже прямо предписывалось не щадить колдунов и колдуний, истреблять их. По учению талмудистов колдуны и ведьмы приговаривались к избиению камнями. В Талмуде, по свидетельству Чарльза Лие, говорится даже, что каждый, кто заимствует от колдуна хоть какой-нибудь один заговор или заклинание, и тот достоин смерти. Таким образом, первобытное христианство, возникшее из иудейства и невольно находившееся под его влиянием, несомненно позаимствовалось и убеждением, что борьба с колдовством, как делом дьявольским, является угодным Богу, а потому и допускающим весьма широкий выбор средств и способов. С водворением христианства не только его высшие представители, т. е. духовенство, но и все обращенные в новую веру принялись за священную борьбу против остатков язычества. На советах епископов вырабатывались меры и приемы этой борьбы. Само собой разумеется, что как только христианство завладело некоторой силой, т. е. заручилось влиянием на правящие классы, оно немедленно добилось издания особых указов и законов, направленных против колдунов и всяких вообще адептов тайных наук. При этом нельзя не заметить, что эти законы отличались чрезвычайной жестокостью. Так, например, при Константине издан был закон, угрожавший костром каждому колдуну, если будет доказано, что он входил в дом к какому бы то ни было частному лицу, хотя бы этот визит совершался в силу родственных отношений или доброго знакомства. Кто призывал к себе колдуна, тех лишали имущества и ссылали, доносчики же во всех этих случаях щедро вознаграждались. Языческим жрецам было строго воспрещено совершать богослужения публично. В судах были введены пытки, которые щедро применялись к лицам, подозреваемым в колдовстве. А надо заметить, что к таковым относили тогда людей, в сущности, более жалких, чем вредных. Так, например, к колдунам причисляли простых ворожей и снотолкователей. Можно себе представить, какой террор царствовал тогда среди населения, которое знало, что простой разговор о виденном сне мог повлечь за собой обвинение в колдовстве, от которого было рукой подать до пыток и даже до костра. При следующих императорах, например, при Констанции, строгости по отношению к колдунам еще более усилились. Преследования велись массами, и бесчисленное множество несчастных погибло в тюрьмах и на кострах под самым пустым предлогом. Случалось, например, что какой-нибудь бездомный нищий за неимением другого убежища проводит ночь на кладбище. Его хватали и обвиняли в том, что он некромант, т. е. специалист по части гадания с помощью мертвецов; за этим он, дескать, и шатается по кладбищам. Какая-нибудь ладанка на шее, которую человек носил в качестве защиты от лихорадки, могла повлечь человека на востер. Просматривая записи о таких процессах, невольно сравниваешь их с самыми свирепыми годами средневековых преследований, когда люди искупали на кострах разные прегрешения, по своей важности недалеко ушедшие от упомянутых выше. Юлиан Отступник, а за ним Валентиниан несколько смягчили эти свирепости законодательства, предоставили некоторую свободу совести. Разные сравнительно невинные снотолкователи и ворожеи были оставлены в покое, и суровые наказания угрожали только настоящим колдунам. Но это смягчение законодательства держалось недолго, и около 374 года свирепости еще более усилились. В это время людям ученым, державшим у себя книги, просто, как говорится, не стало житья. Иные из них, в заботах о собственной безопасности, решались махнуть рукой на свою науку и гуртом сжигали свои иногда драгоценные библиотеки. Дошло до того, что тюрьмы не в состоянии были вмещать арестованных по обвинению в колдовстве. Остались даже свидетельства о том, что в некоторых городах больше половины населения попадало в тюрьмы. В виду такого страшного обилия преступников, само собой разумеется, расправа с ними была короткая и жестокая. Огромное большинство лишалось имущества и подвергалось изгнанию. Казнили людей без счета. Западная часть империи, т. е. Римская, не так свирепствовала, как восточная, но, однако же, и в Риме приналегли на колдунов с таким усердием, что о них, наконец, стало что-то не слыхать. Очевидно, большую часть их истребили, а остальные припрятались. Гонорий усердно призывал христианское духовенство к борьбе с колдовством. Но, судя по дошедшим до нас трудам тогдашнего духовенства, можно заключить, что и среди самой их паствы попадалось немало лиц, которые, приняв христианство, все же никак не могли отделаться от глубоко вкоренившихся языческих суеверий. Да, несомненно, так оно и должно было быть, потому что никогда старая вера не исчезает из сознания людей без всякого следа и остатка, о чем самым ярким образом свидетельствуют наши простонародные праздники и обычаи, от которых народ и до сих пор не отстал за все тысячелетие своего христианства. (См., например, обряд опахивания, описанный нами выше). Нашествие на Римскую империю варваров мало повлияло на положение дел. Так, например, остготы, занимавшие Италию при Теодорике, так быстро прониклись духом римской гражданственности, что оставили у себя все римские законы, а в том числе и засовы против колдовства. Около 500 года в Риме переловили всех колдунов, настоящих и подозреваемых, и выгнали их из города, а когда один из них туда вернулся, то его сожгли. Вестготы, овладевшие Испанией и Аквитанией, были хоть и не так податливы к европейской культуре, как их братья-остготы, однако, все же пропитались духом римского закона. Их цари издали немало указов против тайных наук. И все же, однако, у варваров, какими эти дикие завоеватели представлялись римлянам, оказалось больше уважения к человеческой жизни, и это видно уже по наказаниям, какие они устанавливали за колдовство. Они чаще всего ограничивались тем, что людей, изобличенных в колдовстве, подвергали только ограничению гражданских прав, например, права свидетельства на суде, что, конечно, по сравнению с римскими кострами было уж сущим пустяком. Более серьезные кары полагались лишь за колдовство, бывшее или, по тогдашнему невежеству, представлявшееся настоящим преступлением. Например, изобличенные в том, что посредством чар напустили град на сады или нивы или иными колдовскими средствами нанесли, или намеревались нанести вред людям, либо домашнему скоту, наказывались телесно, а потом заточались в тюрьму; значит, все же не казнились. И замечательно, что на Пиренейском полуострове эти вестготские законы держались почти до половины Средних веков. Вообще «варвары» , как, впрочем, и следовало ожидать, оказывали деятельный отпор натиску усердствующей новой религии на свою старую дедовскую веру; а т. к. в ее состав входило то, что рассматривалось христианскими, проповедниками как колдовство и служение дьяволу, то и это ненавистное христианам переживание старины держалось против них прочно. Впрочем, разумные проповедники новой веры сами это хорошо понимали. Они не имели над варварами непосредственной грубой власти, не могли ни к чему принуждать их и потому действовали с мягкой настойчивостью, которая, конечно, приносила гораздо более зрелые и прочные плоды, нежели пытки и костры. Такое отношение внушалось отцами церкви миссионерам, отправлявшимся в отдаленные страны, на дальний и дикий тогдашний север, в Британию, Скандинавию. Григорий Великий, снаряжая Августина к бриттам, наставлял его быть кротким, не разрушать языческих храмов, а лишь святить их, кропя святой водой, и отправлять в них христианское богослужение, чтобы варвары охотно шли в эти храмы и постепенно осваивались с новой верой. Выходило даже как будто какое-то смешение язычества с христианством, и это совместительство сказывалось иногда в довольно странной форме. Так, один из бриттских вождей, Редвальд, обратившись в христианство, ознаменовал свое усердие постройкой храма, но доставил в нем два алтаря: на одном совершались христианские богослужения, а на другом приносились «жертвы демону» , как выражается летописец-монах, т. е. языческое богослужение. В Англии в те времена даже появились в обращении особые религиозные песнопения, в которых христианство самым наивным образом путалось с язычеством. Варвары в этом отношении были народ неосмотрительный. У них накопилось множество суеверий из всевозможных источников. Часть их они унаследовали от прапредков, на месте своей первоначальной родины; часть позаимствовали во время своих странствий ото всех народов, с которыми судьба скитаний их сталкивала. Приняв христианство, они не особенно беспокоились о том, совместимо ли это отчее наследие с новой принятой ими верой. Понятие о добром божестве и злом духе у них было очень шаткое; они различали, конечно, доброго бога от недоброго, но горе в том, что оба были все же боги, и вот этого-то из них и не удавалось искоренить христианским проповедникам. У северян, например, к идее демона, сатаны, вообще духа мрака, ближе всего подходил Локи; были у них еще злые драконы, вроде Фафнира, был страшный волк Фенрир, точивший свои зубы, чтобы поглотить весь земной мир в момент светопреставления. Но все эти чины их Олимпа никак не могли сопоставляться не только с христианским сатаной, но даже с зендским Ариманом. И когда северяне приняли христианство, то они, сближая сатану со своими старыми богами, склонны были в нем видеть скорее неповоротливого увальня Йотуна, обжору-великана. В сфере тайных наук, т. е. всяческого волхвования и колдовства, германские племена нисколько не уступали побежденным ими культурным народам юга Европы. Напротив, у них тайное, волшебное, сверхъестественное входило в обиход жизни и слилось с нею еще теснее. Всякого рода гадания у них были распространены, как нигде на свете. Их menn for spair (кудесники) предсказывали будущее всякими путями и способами: и ясновидением, и колдовством, и заклинаниями, и снотолкованием. Еще большим почетом пользовались уа1а (колдуньи, пророчицы). Тацит упоминает о прорицательницах Велледе и Ауринии, которых народ почитал чуть не за богинь. В одной из скандинавских саг уаіа беседует с самим Одином, почти как равная с равным. Да и простые смертные, не владевшие секретами высшей магии, могли в лучшем виде удовлетворять свое любопытство по части угадывания будущего весьма немудрыми и подручными средствами: кидали жребий, ворожили на палочках, либо приносили жертвы богам, прося их открыть будущее. А о северных колдунах и говорить нечего. Власть их была безграничная. По крайней мере, народ твердо верил, что они могут творить, что хотят. Снор Стурласон и Саксон Грамматик приводят любопытнейшее сказание о происхождении скандинавских асов, т. е. богов, – всех этих Одинов, Торов, Локи, Бальдуров и т. д. Все они были просто-напросто колдуны, которые устроили землю Скандинавскую, завели в ней человеческое общежитие, населили ее, и за все эти благодеяния благородным потомством чтились, как боги. Интересно, однако, что у германских народов существовало известное как будто бы разделение магического искусства на два сорта, признавалось нечто вроде белой и черной магии. У скандинавских племен, например, отличали §а1с1ег от БеіС Первым словом обозначалось колдовство терпимое и законное, вторым – колдовство злостное, как бы противозаконное. К первому типу причислялись магические письмена, руны, которые гравировались на всякого рода талисманах и ладанках; этими же письменами писались заговоры и заклинания. Руны считались столь важной статьей сверхъестественной силы, что самое верховенство Одина приписывалось глубочайшему знанию им всех таинств рунического письма. Выходило как-то так, что эти знаменитые руны даже управляют движением солнца и вообще ими держатся весь строй и порядок природы. За рунами в дозволенной магии следовали всякие приворотные зелья, талисманы, волшебные предметы вроде мечей, ножей. С помощью этих всех средств можно было творить истинные чудеса, например, обменять внешность взаимно между двумя людьми, нагонять бесконечно долгий сон и т. д., и т. д. Колдовство черное (веісГ) основывалось на использовании зловредных тайн природы или на пользовании силами злых божеств, особенно обжор-великанов, Йотунов. Колдуны этого типа варили свои зелья из разных адских составных частей. Обычно мужчины такими вещами даже и не занимались; БеїсС считался не то чтобы преступным, а как бы зазорным, скверным, подлым; им занимались исключительно злые бабы, которых и называли веісі– копиг, т. е. сейдовские бабы. Самое слово Беїсс, как полагают, происходит от 8)оёа – варить. Но хотя ремесло этих страшных дам и было зазорное, тем не менее, могущество их все же признавалось безграничным. Они вздымали и укрощали бури, придавали стаду баранов вид грозного войска; когда они злились, то сама земля трепетала под ними. Этим злым колдуньям народ приписывал лютые людоедские нравы; в этом они сходились, значит, с нашею бабой-ягой. У них бывали собрания, своего рода шабаши, на которых они пели, плясали, варили свои адские зелья; собирались чаше всего в ночь под 1-е мая (Вальпургиева ночь). Может быть, отсюда и пошло так повсюду укоренившееся сказание о шабашах ведьм, хотя крайне трудно было бы утверждать, откуда, от какого народа это верование пошло ходить по всему христианскому миру. Но, повторяем, занятие этой зазорной отраслью колдовства, этой черной магией в преступление не вменялось. Занятие считалось не преступным, а позорным, и даже законом признавалось за позорное; по крайней мере, закон устанавливал штраф за отозвание женщины сейдовской бабой, если обозвавший не мог доказать своего оговора. Таковы были верования народов греко-римского юга и германского севера Западной Европы, с которыми сразу встретилось восторжествовавшее христианство. Посмотрим, как оно бралось за борьбу с ними, когда его торжество упрочилось, когда язычество было окончательно подавлено и вся Европа стала номинально христианской.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю