Текст книги "Орбита мира (СИ)"

Автор книги: Михаил Лапиков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Глава 3

– До свидания! Bon voyage! До встречи на земле! – семнадцатый экипаж посещения уже крепко обнялся с восемнадцатым на прощание и теперь занимал места в «Союзе». Мягко встала на место и щёлкнула замками крышка люка. Бортинженер Юлий Бороденко проверил герметичность и показал командиру экипажа большой палец.

– Так, Юлик, давай к установке, выводи на режим, – приказал ему в ответ Виталий Никитин. – Откатаем быстренько программу, и отпустим уже ребят домой.

Имени установка не имела. Просто "установка" и всё. Даже в документах. Космонавт-исследователь Валентин Степняков попробовал как-то пошутить "спасибо, что не изделие". Давно попробовал, ещё в наземном центре подготовки, так оба товарища по вылету посмотрели на медика будто заслуженные дедушки советской армии – на чересчур говорливого салабона. Даже Бороденко, который формально был таким же гражданским специалистом. А уж командир экипажа, герой Советского Союза полковник Виталий Никитин, тем более отлично знал, в чьих именно тёмных коридорах и зачем родилась установка. Знал гораздо лучше, чем ему с подчинённым того хотелось.

Дни военного космоса стремительно заканчивались, как и дни СССР. Француженка в семнадцатом экипаже посещения стала тому неумолимым свидетельством. Всего каких-то десять лет назад сама мысль, что монтировать секретную военную установку на вершине Софоры, проводить кабели питания и телеметрии и начальный комплекс диагностики будут с иностранным военным пилотом-испытателем на борту казалась сюрреалистическим бредом. А сейчас даже сам её монтаж оказался возможен далеко не в последнюю очередь потому, что Франция заплатила сорок миллионов долларов за полёт своего космонавта и взяла на себя часть расходов по снабжению экспедиции.

Про то, как именно обеспечили возможность хотя бы полугода работы с установкой без посторонних на борту в следующую, восемнадцатую, смену и вовсе можно было писать авантюрный роман. Лет через пятьдесят, когда сроки давности пройдут.

Если пройдут.

И если останется кому писать. Бардак на Земле вызывал не самые приятные мысли о перспективах некогда единого государства. Расстрел политбюро безумной спортсменкой, два кровавых путча и сплошное кольцо бунтов и погромов на периферии СССР заставляли нехорошо задуматься, успеет ли страна увидеть новый, 1995, год, или самое позднее летом развалится на десяток независимых государств – вроде де-факто уже отколовшегося балтийского союза или охваченных братоубийственными склоками Кавказа и средней Азии.

Оставалось только держаться за работу – ради надежды, что прилежное выполнение собственных обязанностей хоть немного поможет всей остальной стране сохранить разум в безумной смуте.

Пока "Союз" выполнял маневр расхождения, Бороденко уже пробудил установку от сна и вывел антенную решётку в рабочее положение. На телеэкране словно раскладывалась причудливая головоломка. Прошлый экипаж втихушку жаловался, что даже от полусобранной установки ломило голову – казалось, что её тонкие металлические трубки и пластины антенн пересекаются наперекор законам известной человечеству геометрии. Впрочем, неизвестно, сколько в этом было правды, а сколько – обычного стресса.

Это четыреста километров до Земли не казались ни высотой ни расстоянием. Привычное к лесостепям человеческое подсознание с его фактической глубиной восприятия порядка сотни метров с первого же взгляда превращало их не более чем в красочную декорацию. А вот пятнадцать метров до "Кванта-1" с того же первого взгляда становились пятью этажами неустойчивого ажурного насеста – и вызывали настоящий страх.

Эффект накрывал практически всех, кто работал на Софоре, что мужчин, что женщин, без разницы, ещё с первых её строителей. Но теперь, когда Бороденко сам наблюдал за выходом установки на режим, ему казалось, что не так уж и лукавили все те, кому пришлось работать с шизофренической флотской конструкцией.

– В каком только дурдоме вы её чертежи у психа отобрали, – недовольно пробормотал бортинженер, и принялся за предварительную стадию подготовки эксперимента.

Не самое простое занятие. Балансировать накачку рабочих накопителей должен был специальный компьютер, но земной, ещё ранних восьмидесятых годов разработки, давно устарел и не лез в грузовик по массе, а современный космический требовал импортных деталей. Купить их вовремя и хотя бы начать сборку попросту не смогли.

Поэтому какая-то светлая голова на Земле догадалась отпечатать цветные таблицы основных режимов, выдать их оператору установки, и отправить его крутить реостаты вручную – пока все нужные стрелки не займут все нужные положения. Как при этом работает установка, на станции не знал вообще никто. Только положения стрелок и последовательности изменений настроек в каждой серии экспериментов. Шутки это порождало... соответствующие.

– Эй, Джон Гордон, сколько нам до первого залпа Разрушителя? – Степняков устал следить за мучениями товарища и решил его немного подбодрить.

– Айболит, не мешай, – Бороденко недовольно дёрнул плечами. – Я первый раз тут всё сам делаю. Иди вон, лучше, серию фотографий сделай, их с нашего ракурса тоже просили.

– Лечу, Юлик, – Степняков выхватил из креплений фотоаппарат и повернулся к люку. – Уже лечу.

– Земля, есть телеметрия, – отрапортовал командир экипажа. – Начало эксперимента по готовности Сириуса. Ведём предварительную.

– Есть предварительная, сигнал чёткий, – подтвердили с Земли. – Володя, как вы там, готовы?

– Манёвр расхождения завершён, – подтвердил Владимир Иблисов с борта "Союза". – Лёша уже в орбитальном, с фотоаппаратом.

– Подведите корабль на расстояние пятнадцати метров к модулю, – откликнулись с Земли. – Заказчик просит внешние замеры и фоторепортаж с малого расстояния.

– Пятнадцать метров, принято, – Иблисов двинул "Союз" вдоль станции. – Алексей, тебе хорошо там видно?

– Не очень, – откликнулся бортинженер из орбитального модуля. – Командир, неровно как-то идём.

Иблисов пытался вести "Союз" аккуратно, как учили. Но привычная медлительность сменилась на что-то совсем непонятное. В соседнем ложементе в недоумении крутила головой Клаудия Эньере – с её опытом пилота-испытателя никаких дополнительных указаний о внештатной ситуации уже не требовалось.

– Корабль откликается рывками, – недовольно доложил Иблисов после нескольких малоудачных попыток выровнять ход. – На команды реагирует плохо.

– Володя, уводи нас в сторону, – торопливо сказал из орбитального модуля Злотников. – Опасное сближение.

– Экипажу занять места в спускаемом модуле, – приказал тем временем Никитин. – Немедленно.

– Пошли, Айболит, – громко, чтобы услышал товарищ с фотоаппаратом, продублировал команду Бороденко. – В спускач, бегом!

Даже если у Валентина Степнякова и были какие-то возражения, медик благоразумно оставил их при себе. Весь его опыт и навыки предназначались в основном для борьбы с последствиями удара по станции. Предотвратить же его сейчас мог ровно один человек – командир семнадцатой экспедиции посещения Владимир Иблисов.

Не то, чтобы у него получалось.

Несколько рывков окончательно перекосили "Союз" и вдоль корпуса станции корабль полз уже под каким-то совсем нештатным углом.

– Володя, мы сейчас их цепанём! – Злотников отшатнулся прочь от иллюминатора так, будто его движение могло повлиять на полёт неповоротливого модуля. – Володя, дистанцию!

В размеренном гуле бортовых систем жизнеобеспечения "Союза" послышался негромкий посторонний звук. Орбитальный модуль самым краем задел корпус станции. Подскочил, дёрнулся, и задел его снова, уже сильнее. Задел достаточно, чтобы вибрацию от удара получилось услышать экипажу корабля.

– Дербент – Сириусу, – напряжённо сказал Никитин. – Есть угловая. Станция в свободном полёте. Смещение минимально.

Из двигателей "Союза" вновь ударили струи газа. Неповоротливая махина спазматически дёрнулась и медленно пошла вдаль от станции.

– Обошлось, – выдохнул Злотников. Корпус "Мира" полз в иллюминаторе вниз и назад. Расстояние понемногу увеличивалось.

– Звука удара на станции не было, – прокомментировал ситуацию Никитин. – Бортовые системы в норме. Жду удаления корабля для коррекции положения станции.

– Почему не заглушен эксперимент? – прорвался через давящую тишину дальней связи встревоженный голос из ЦУПа. – Параметры аппаратуры предельные! Немедленное отключение!

Виталий Никитин торопливо дёрнулся от своего поста управления к смонтированной прямо на временной контрольной панели установки. Откинуть защитный колпачок в яркой красной рамке он ещё успел.

Затем всё погасло. Моментально, будто кто-то рубильник повернул.

– Командир, – в гробовой тишине, особенно страшной тем, что не слышался даже гул вентиляторов, спокойная реплика бортинженера прозвучала громче любого крика. – Спускач умер.

Никитин какое-то невероятно долгое мгновение обиженно смотрел на серый пластик без единой подсвеченной кнопки и слепые мониторы бортовых компьютеров. Если бы не Солнце и отсветы Земли в иллюминаторах, на станции царила кромешная тьма.

– Юлий, – в первых словах командира экипажа с момента аварии никаких посторонних эмоций уже не прозвучало. – Бери фонарик и давай сюда. Будем смотреть. Валентин, за тобой визуальная инспекция. Посмотри, что у нас там снаружи.

– Е-есть! – слегка растерянный отклик медика прозвучал не столь уверенно. С его точки зрения, какой-то аварии должны были сопутствовать куда более грозные признаки. Шум, грохот, фонтаны искр прямо из панелей управления. Внезапная тишина особенно пугала тем, что много воображения, чтобы представить себе оплавленную и вспоротую по всей длине консервную банку вместо красавца "Союза" за иллюминатором ему совершенно не требовалось.

Из головного отсека уже доносилось яростное жужжание. Аккумуляторы в аварийном фонарике сдохли, и командиру приходилось яростно жать на рычаг динамо.

– Развалили страну, – раздражённо выплюнул он. – Угробили космонавтику! Даже батарейки в фонариках, и те сгнили!

– Командир, быть этого не может, – Бороденко зацепился ногой за скобу в полу на вежливом удалении от капитана. – Мне эти аккумуляторы в укладку ребята за валюту достали. Вообще новые, фирма. Они просто разрядились. В ноль. Все сразу. По всей станции.

– Да ну? – больше для порядка спросил Никитин. Как бы ему ни хотелось, чтобы гипотеза бортинженера оказалась ложной, она слишком многое объясняла. И прежде всего – полную безжизненность любой аппаратуры.

– Ну да, – Бороденко держал фонарик перед собой, направив в "потолок" отсека. – Смотри, вот я им пожужжал – какой-то заряд появился. Дохленький, правда. И предохранители я бы везде проверил.

– Так что, – командир экипажа повернулся к мёртвым панелям управления. – Получается, у нас тут всё это хозяйство сдохло? Сколько у нас времени?

– Если питание не восстановим – часов восемь. Ну, двенадцать. Задыхаться и перегреваться начнём часа примерно через два. Если шашки жечь, ещё потрепыхаемся, но температура будет как в бане – обрисовал ситуацию бортинженер. – Чинить нам с тобой – не перечинить.

– Значит, работаем, – подтвердил Никитин, и чуть повысил голос в тёмные глубины станции. – Валентин, что у тебя с осмотром?

– Пусто! – растеряно откликнулся тот. – Корабля около станции нет.

– Совсем нет? – переспросил Бороденко.

– Совсем нет, – подтвердил медик. – И установки на Софоре тоже нет.

– Как нет? – от этих слов растерялся даже Никитин. – Они её разбили, что ли?

– Я не знаю, что с ней сделали, но Софора теперь короче метра на три, и выглядит как оплавленая! – Степняков в недоумении глядел на вроде бы прочные металлические трубки монтажной фермы. Вокруг них облаком мелкого космического мусора парили оборванные кабели и лохмотья оплётки.

– Отправляйся по отсекам, проверяй на разгерметизацию, – приказал Никитин. – Мы попробуем восстановить питание.

– Есть! – торопливо согласился медик. Угрозу он представлял себе крайне хорошо. Это при сравнительно большой пробоине станция могла погибнуть за считанные минуты – но и слышно такую дыру в любом отсеке даже при активной работе всех бортовых систем. Небольшая трещина гораздо коварнее. Медленная потеря воздуха лишает сознания незаметно и эффективно. Степнякову оставалось только ухватить фонарик в одну руку, блестящую кастрюлю измерителя – в другую и отправляться в полёт.

– Связь бы нам, командир, – пожаловался в пустоту Бороденко, пока они пытались оживить питание с хотя бы одной солнечной батареи. Фонарик с разряженными аккумуляторами то и дело гас, и его приходилось каждые несколько минут подкачивать отдельно.

– Разберёмся с жизнеобеспечением, займёмся связью, – ответил Никитнн. – Если мы станцию не удержим, на ремонтную экспедицию может просто денег не хватить. Туриста сюда отправлять никто в своём уме не разрешит, а без валюты – сам понимаешь.

– Да уж, – мрачно прокомментировал ситуацию Бороденко. – Сказал бы мне кто это десять лет назад...

Несколько минут прошли в напряжённой работе. Затем вернулся Степняков.

– Течей на станции нет, давление в норме, – сказал он. – Командир, я кислородную шашку зажгу?

– Разрешаю, – согласился Никитин. – Только проверь сначала, как бы чего не вышло. Сам понимаешь, нам тут сейчас только пожара и не хватало.

– А-ага, – растерянно подтвердил медик. В теории пожар на станции можно потушить, а первое время сразу после него протянуть в изолированных противогазах. Но это на исправной станции, а не внутри набора полностью мёртвых отсеков, в которых уже не работали ни СЖО, ни даже аварийное освещение.

Коробка с укладкой кислородных шашек напоминала боекомплект старинной пушки – отдельные ячейки с крышками, под которыми ждали своего часа цилиндры с буквенно-цифровым кодом на корпусе.

Как он должен был проверять шашку и печь, Степняков не имел ни малейшего понятия, но послушно осмотрел и то и другое, повертел шашку в руках и чуть ли не понюхал. Затем очнулся, истерически хихикнул, вставил шашку на место, проверил затвор и решительно наколол специальным рычагом химический капсюль. Систему аварийной регенерации кислорода делали умные люди, и рассчитывали её на что угодно, включая ядерную войну – поэтому в самой кислородной печи не было даже электрики, не то, что электроники. А химия и механика решили вопрос просто и надёжно – как автомат Калашникова.

Зашипело.

Через многочисленные отверстия тёплой волной пошёл кислород. Степняков жадно вдохнул и решительно толкнулся прочь от установки. Хотя облака углекислоты без вентиляции и начинали понемногу давить на организм, дышать чистым кислородом тоже не стоило.

Любой из членов экипажа отлично понимал, что без постоянного разгона выдохнутого углекислого газа – движениями или резкими взмахами рук у лица, отравление углекислотой довольно быстро начнёт брать своё даже с тренированных организмов космонавтов.

Степняков просто немного лучше других знал симптомы и стадии отравления. Итог же виделся один – обманчиво медленное накопление отравы и резкая потеря сознания. Без питания и вентиляции станция могла превратиться в братскую могилу на троих за считанные часы. Оставалось только поторопиться к товарищам, и надеяться, что их сил и знаний хватит, чтобы успеть вовремя.

– Как там печка, в порядке?– встретил его Никитин.

– Да, подтвердил Степняков. – Никаких проблем.

– Отлично, – кивнул Никитин. – Давай к стеночке, посветишь нам тут.

Температура на станции медленно ползла вверх. Без циркуляции на теневую сторону корпуса жидкого теплоносителя, солнце грело станцию куда щедрее, чем на Земле. Конечно, между 130 градусами тепла на освещённой стороне и 120 мороза на теневой рано или поздно установилась бы какая-то равновесная температура – но понятиям о нормальной человеческой жизни она вряд ли соответствовала. Без активного теплообмена станция отдавала тепло куда хуже, чем набирала.

Земля в иллюминаторах бесстрастно отражала солнечный свет на внутренние поверхности станции. Пучки кабелей, провода, инструменты, коробки с мелкими деталями и прочая утварь в этих потёмках выглядели совершенно чужими. Даже намертво забитые на Земле в подсознание сведения о том, где что лежит, помогали не сильно.

Но техника постепенно отступала под натиском человека. Помогло то, что сильных физических повреждений бортовые системы не получили. Случись иначе – "Мир" превратился бы в гарантированный склеп для своего экипажа.

– Перекур, десять минут, – устало объявил Никитин, когда с единственной на скорую руку оживлённой солнечной батареи потекла энергия. Немного, только на аварийную сеть – но вполне достаточно, чтобы на станции появился хотя бы свет и хоть какая-то циркуляция воздуха. – И давайте хотя бы немного поедим.

Степняков и Бороденко послушно заняли места у стола. Заскрипел ключ по консервной банке, привычно зашуршали пакеты. Сил после ударного ремонта оставалось ровно на то, чтобы хоть как-то двигать челюстями. Еда казалась ещё более пресной, чем обычно.

– Голова побаливает, – сказал Бороденко. – Надышались таки.

– Если через полчаса не пройдёт, съешь таблетку, – Степняков что-то быстро прикинул в уме. – Для серьёзного отравления ещё рано.

Бороденко выдавил из пакета шарик воды и устало смотрел как тот медленно, по сантиметру, ползёт к его лицу.

– Жарко, – сказал он, повернулся к иллюминатору и осёкся.

– Эй, – Степняков его молчание понял однозначно, пусть и совершенно неверно. – This is ground control to major Tom!

Шутка не удалась. Шарик воды ударился о лицо бортинженера и растёкся по нему дрожащей лужицей.

– Командир, – Юлий Бороденко спазматически размазал воду по лицу и скорей просипел, чем сказал. – Посмотри в окошко. Немедленно.

– Что там? – начал было Никитин и тоже осёкся. Внизу проплывал знакомый пейзаж американского материка. Только вот на месте стартового комплекса мыса Канаверал оказались различимые даже с орбиты плеши. Совсем такие же, какие частенько показывали любопытному гражданскому специалисту военные члены экипажа на месте старых полигонов.

– Это чего? – обалдело повторил Бороденко. – Командир, мы что, ядерную войну проспали?

– Они старые, – вмешался Степняков. – Несколько лет, минимум. Командир, ты про ту железяку, что мы испытывали, сам вообще чего знаешь?

– Широкодиапазонный подавитель с некоторыми дополнительными возможностями. Новый и жутко секретный, – признался Никитин. – Мы им под конец программы должны были имитатор боеголовки убить. И учтите, я вам этого не говорил. Машину времени испытывать точно не требовали.

– И что теперь? – осторожно поинтересовался Бороденко. – Если там внизу правда война? Будем им межконтинентальные ракеты давить?

– Не будем, – отрезал Никитин. – Если ты забыл, установки тоже больше нет.

– Приехали, – выдохнул Бороденко.

– Да нету внизу никакой войны, – поспешил успокоить его Степняков. – Орландо на месте, даже порты рядом все целы! Бомби там кого-то всерьёз, всё побережье в мелкую дырочку оказалось. Просто вместо Канаверала заброшенный ядерный полигон.

– Хрень какая-то! – Бороденко потряс головой так, будто от этого ситуация за иллюминатором могла волшебным образом измениться, но вместо этого только расплескал ворох мелких капелек воды по сторонам.

– Хрень, не хрень, – Никитин поспешил урегулировать неприятную ситуацию, – но как ваш командир я сначала требую восстановить минимальную живучесть станции, а потом – дальнюю связь. Гадать здесь бесполезно, знать нужно. Так что доедаем, и за работу.

– Е-есть, – Бороденко нашёл в себе достаточно сил, чтобы оторвать взгляд от иллюминатора.

Крайне вовремя. Желанием запускать по новой цикл неудобных вопросов без малейшей возможности быстрого ответа командир экипажа отнюдь не горел. Было у него подозрение, что если посмотреть вниз хотя бы через хороший фотоаппарат, новых вопросов появится куда больше, чем ответов. Пришлось торопливо занять подчинённых делом.

Благо, дело стало вопросом жизни и смерти в буквальном смысле этого слова. Капризный "Электрон" вновь показал себя изрядной дрянью – и наотрез отказывался приходить в себя. Время шло, а штатная система жизнеобеспечения станции так и не собиралась оживать.

– Придётся её разбирать и осматривать каждую деталь и каждый отдельный контакт, – решил Никитин.

– Вот уж спасибо, – недовольно пробормотал Бороденко и, уже громче, добавил: – Айболит, проверь, как там шашка в регенераторе.

– Лечу, – торопливо согласился медик. Признаваться в том, что ему самому давно уже не по себе, не хотелось. Мир вокруг сжался до крохотного жилого объёма, после катастрофы способного убить своих обитателей куда больше чем одним способом – и порождало это в пока что самом бесполезном из всего экипажа специалисте далеко не лучшие эмоции.

Кислородная шашка горела неторопливо, как и положено. В атмосферу станции активно шёл кислород. Вспоминать, что углекислый газ при этом так и оставался на станции, не хотелось.

Валентин Степняков нервничал – и впервые за время пребывания в космосе поймал себя на мысли о том, что хочет жрать. Не мешали даже реакция организма на постоянную невесомость и душная и горячая атмосфера станции.

– Спишем на обстоятельства, – пробормотал он, и ухватил пакетик с порционным хлебом из укладки пищевого блока.

Чтобы не крошить, медик подобрался к самому иллюминатору, аккуратно ободрал упаковку, машинально поднял голову и замер.

С другой стороны иллюминатора, на минимальном удалении от станции висел хищного вида клиновидный аппарат. Маленький, размером не сильно больше "Союза", но явно самого предосудительного назначения. Буквы USAF и белые звёзды на боках и плоскостях неизвестной машины свидетельствовали об этом крайне убедительно – как и настоящая турель в распахнутом люке на "спине" космоплана. Помимо набора окуляров, целого куста неизвестно для чего нужных антенн и небольшого прожектора, нашёлся в ней и продолговатый кожух с откинутым в сторону защитным колпачком.

Ствол чего-то малокалиберного, но совершенно однозначно стрелкового, перепутать с прибором мирного назначения и при всём желании не вышло.

– Звёздные войны? – не поверил Степняков. – Да ладно?

Словно в ответ, машина за иллюминатором очень знакомо фыркнула столбами газа из маневровых двигателей и неторопливо пошла заваливаться куда-то в сторону.

– Эй, ты куда? – не выдержал Степняков и заорал так, будто неизвестный пилот действительно мог его услышать. – А ну стоять, падла носатая!

– Айболит, чего орёшь? – устало поинтересовался Никитин из глубины отсека. – У тебя сок в пакете забродил там, что ли?

– Космоплан там у меня. Американский. Я такого никогда в жизни ещё не видел, – ответил Степняков. И совершенно обалдело закончил: – Военный.