Текст книги "Зеленый папа"

Автор книги: Мигель Анхель Астуриас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Понятно, братьев, старик. Мы в команде зовем братьев телятами, матерей – коровами, а отцов – волами…

– Но у волов не бывает телят, – поправил Аделаидо. – Ты теперь сам заливаешь.

– На побережье, может, и не бывает. Там быки есть, а здесь мы называем волами отцов, и у них бывают телята. У тебя сколько братьев?

– Четверо… А вот двоюродных целая куча… Я самый старший из родных братьев… А среди двоюродных есть и постарше, сыновья дяди Хуана…

Мальчики выпили воды. Каждый по три стакана. Животы звенели, как стеклянные барабаны.

– Вот было бы здорово, если бы ты поехал с нами на побережье! Там получше здешнего.

– Только жара чертовская…

– Жара чертовская, да получше, чем здесь. Тут холодно, скучно, все куда-то прячутся.

– Если твой папа попросит моего деда, он, может, и отпустит. Мне бы хотелось посмотреть, как там у вас, а потом с твоими братьями и другими ребятами составили бы бейсбольную команду…

– Ив войну сыграли бы…

– Вот увидишь, как мы сегодня вечером схватимся в Серро. Ты не думай, что это так, баловство; будет жарко… Но все-таки здорово было бы затеять войну и на побережье.

Когда автомобиль остановился у дверей отеля, Боби крикнул:

– Здорово живем!

Отец Пио Аделаидо был в холле с гостями, – так сообщил швейцар. Какие там гости, просто один земляк с побережья, лейтенант.

– Нет, это гость, – сказал Боби, вошедший поздороваться с сеньором Лусеро и поговорить насчет приглашения на побережье: если Лусеро попросит дедушку, тот непременно отпустит, – это гость, хоть и ваш земляк.

– Ладно, пусть гость… – ответил Пио Аделаидо, шагая через холл, заполненный людьми и большими цветочными вазами, и размахивая руками для храбрости.

Боби подошел к дону Лино, который разговаривал с лейтенантом Педро Доминго Саломэ, и попросил отпустить Пио Аделаидо погулять с ним, с Боби, вечером после обеда.

– Пожалуйста, пусть идет, – согласился Лусеро.

– Спасибо! – сказал Пио Аделаидо. – Ты зайдешь за мной, и мы отправимся.

Боби уже попрощался, когда вдруг вспомнил, что, войдя, не снял кепи, бейсбольное кепи с длинным и широким козырьком-лопаткой.

– Вы останетесь с нами и пообедаете, – говорил Лусеро, не обращая внимания на отнекивания лейтенанта. – Пио Аделаидо сбегает в номер, а мы выпьем пока по второй стопке. Возьми ключ, сынок, поднимись наверх и принеси мне мои таблетки.

Мальчик повернулся и пошел, размахивая для храбрости руками, – конца нет этому холлу, полному людей! – а Лусеро дружески похлопал офицера по колену и сказал:

– Нет, это хорошо, очень хорошо, что вам дали повышение. Так вот и делают карьеру, приятель.

– Кстати сказать, дон Лино, я думаю подать в отставку.

– В отставку, когда вас повышают? Пойдемте в ресторан. – Лусеро встал, гостю тоже пришлось подняться. – Хорошего винца за новый чин. Пива? Ну, нет. Пиво не пьют в таких торжественных случаях. Ведь вы теперь капитан.

– Видите ли, – продолжал Саломэ, – я хочу выйти в отставку, конечно, когда кончится эта история: не думайте, я не стремлюсь увильнуть от войны, в отставку, чтобы купить вместе с вами землицы и сажать бананы.

– Это не плохо, но, по-моему, не стоит вам бросать военную службу. Галуны добывать легче, чем сажать бананы. Военный чихнет – ему платят. Можно сказать, звезда ваша восходит.

– Ну, а этот паренек что тут поделывает? – спросил новоиспеченный капитан мальчика, который вернулся с лекарством для отца, еще раз пройдя через ненавистный холл.

– Мы с Боби Томпсоном ходили к его друзьям. Только их дома не было. Постучим в дверь и идем дальше.

– Вроде как письмоносец. Не так ли, сынок? Вот что значит быть мальчишкой, капитан. Постучал в дверь к приятелю, и уже доволен. В этом возрасте у ребят не дружба, а скорее влюбленность какая-то, вам не кажется?

– Нет, папа, совсем не так было, как вы говорите. Мы не сразу уходили, а стояли у дверей. Боби еще и свистел им, чтоб узнать, дома они или нет.

После обеда Пио Аделаидо помчался в номер, одним глазком взглянуть на подарки, купленные отцом для мамы и дяди, родных и двоюродных братьев. Подарки и заказы. А Лусеро с капитаном уселись в кресла в холле. Еще раз пришлось пересечь огромный салон, уже полупустой, худому большеголовому мальчугану, которого, как волосок на языке, беспокоила мысль о войне в Серрито.

Саломэ заказал шоколадный ликер, Лусеро попросил коньяку, и оба взяли по сигаре.

– Что же, однако, все это значит: японская подводная лодка, смерть телеграфиста? – спросил Лусеро; обмакнув кончик незажженной сигары в коньяк, чтобы крепче во рту сидела, он зажал ее в зубах, легонько покусывая.

– Бедняга парень!

– Сегодня мне сказали, капитан, не знаю, слыхали вы или нет, что в оставленном письме он сознался в получении от одного важного чиновника Компании крупной суммы денег для передачи ложных сведений.

– Будь хоть святым, не устоишь перед золотым!

– Говорят тоже, будто и не было никаких японских подводных лодок и Поло Камею заплатили, чтобы подставить ножку нашему правительству… именно сейчас, во время пограничного конфликта…

– Для чего подставлять ножку?

– Для того, чтобы нас сочли за союзника Японии. А парень-то посылал телеграммы в воздух. Никто их не получал, да кто это докажет…

– Письмо…

– Да, только одно письмо. К счастью, скажите, оно попало в руки властей. А если бы нет – задали бы нам перцу. И еще, капитан: говорят, что номера банкнотов, полученных Камеем, подтверждают участие «Тропикальтанеры» в этом дельце.

Аромат коньяка и шоколадного ликера, запах сигар, яркий полуденный свет, слепящий и усыпляющий, почти полная тишина – в баре чуть слышно позвякивали стаканы, а в пустом ресторане жужжали мухи – все это ввергло собеседников в такое приятное полузабытье, что они предпочитали не спать в этот час сьесты, а сидеть вот так, молча, друг против друга, запрокинув головы на спинки кресел.

Перестав качать ногой, капитан замер: перед его полусомкнутыми глазами рисовался образ девушки, с которой он познакомился вчера вечером в маленьком кабачке… Как же называется тот переулок?.. Надо пойти поискать, прямо из отеля… Одно только дурацкое название кабака запомнилось – «Был я счастлив»…

Лусеро, положив руки на подлокотники кресла, вспоминал пророчество Рито Перраха об урагане, который будет поднят людскими массами, – сотнями, тысячами, миллионами рук, взметнувшимися в яростном порыве, вырывающимися из неподвижных плеч, устремленными против, против, против…

Пио Аделаидо проспал войну. Боби зашел за ним в отель, звонил в номер, но безуспешно. Он спал, свернувшись клубочком, среди подарков для родных и игрушек для братьев, среди сабель, пушек и револьверов. Когда его отец вошел в комнату, он сладко посапывал. Дон Лусеро, прежде чем снова уйти, подложил ему подушку под голову, снял башмаки и укрыл одеялом.

Пио Аделаидо спал до самого вечера. Боби вторично пришел за ним, поднялся наверх и разбудил. Сильным ударом в дверь. Разбудил, говоря, что вся ватага ждет его на улице около отеля и что все хотят познакомиться с ним и рассказать о своей победе в Серро. Враги были начисто выбиты из укреплений и бежали врассыпную. Хуарес Трепач сражался как лев. Ему камнем расквасили ухо. Он оглох и обливался кровью. Если бы его атаковали в лоб, может, и сдал бы позицию. Но он стоял насмерть у своего окопа и держался один, пока не подошло подкрепление. Лемус Негр тоже вел себя молодцом. «А ты, Боби?» – собрался было спросить Пио Аделаидо, когда они спускались на улицу, где их ждали ребята. Но Боби, пока Пио Аделаидо протирал заспанные глаза, успел сообщить ему, что в этих местных войнах гринго участия не принимают; он, Боби, следит за боем издалека, приставив к глазам кулаки – полевой бинокль. Вот завтра ему тоже надо вступить в сражение, потому что завтра вечером, после уроков, обязательно будет война с Японией.

– А он умеет играть в бейсбол? – спросил у Боби Торрес Гнояк.

– Спроси его сам…

– И то правда, дурак я; ведь он же говорит поиспански. Ты играешь в бейс?

– Нет, но Боби меня научит, – ответил Пио Аделаидо.

– Ребя… – предложил Флювио Лима, – давайте покажем ему. Хотя бы завтра, вместо войны с Японией.

– Не трепи зря… Скажи, что струсил, от страха вон поджилки трясутся. Мужчина называется.

– Но ведь он же не может участвовать в войне. Разве это хорошо: приехать сюда с того берега, чтоб тебе глаз выбили? Скоты вы.

– Скотт был храбрый человек.

– А знаете, мне нравится мысль устроить завтра матч в честь друга, выпалил Боби.

– Еще один трус нашелся, завтра-то небось самому воевать надо! Знаешь, Боби, гринго тоже должны когданибудь под пулями постоять. Или ты думаешь, они так и будут всю жизнь в бейсбол играть?

– Заткнись, boy!

– Сам заткнись, хитрый гринго! – крикнул Галисия Перышко. – В зубы дать хочешь! Попробуй тронь!

– …!

– Сам ты…

– Потише, Перышко, – вмешался Хуарес Трепач, у нас тут гость… Его нужно резинкой угостить…

Сказав это, Хуарес раздал всем по жевательной резинке, но на долю Пио Аделаидо пришлась какая-то сладкая мыльная пастилка, которая вдруг стала заполнять весь рот. Сначала он никому ничего не говорил, может, это только так кажется, но, почувствовав, как вязкая масса разрослась за одной щекой, потом за другой, – языка не повернуть! – он побледнел, вспотел от страха и со слезами на глазах стал под смех остальных хватать ртом воздух, задыхаясь.

Мальчишки повернулись к Лусеро-младшему спиной, пока он отдирал от зубов разбухшую сладкую массу, прилипавшую к рукам. Боби и Флювио Лима помогали ему, как могли. Смешиваясь со слюной, масса все больше разбухала и пенилась, облепляя пальцы, подобно тянучке-копалу. Пока Пио Аделаидо разделывался с бесконечным липким клубком, ребята объяснили ему, что это – испытание, которому подвергается новичок: надо узнать, достоин ли он быть членом их команды.

– Кто выплюнет и не задохнется – наш, а кто сдрейфит, тому конец…говорили одни, а другие выражали удовлетворение его мужеством и, плюнув себе на ладонь, протягивали ему руки с грязными от слюны разводами.

– Ничего, так полагается, – разъяснил Боби. Слюна – это белая кровь. Жених с невестой целуются губами, а друзья целуются слюнявыми руками.

– А теперь, – сказал Галисия Перышко, – он должен рассказать про такое, чего никто на свете не слышал.

– Такое, что ты сам слышал или видел… – подсказал Боби.

– Не знаю, подойдет ли мой рассказ… Вот когда вороны всей стаей ловят рыбу, кажется, будто из моря высовывается черная голова какого-то великана. Отрубленная голова великана, которая качается на волнах вверх-вниз, вверх-вниз…

Все оторопело молчали. Наконец Торрес Гнояк отважился заметить:

– Небось на самом дне моря рубят головы великанам.

– Ладно, ребята, этот парень – свой, давайте подыщем ему кличку!

– Раз его зовут Пио, Пио… Петушок! – предложил Трепач.

– Fine![98]98
  98. Чудесно! (англ.).


[Закрыть]

– Катись ты со своим «файном», Боби! – обрезал его Перышко. – «Петушок» – ерунда. «Голован» ему больше подходит; глядите, какой у него котел на плечах!

– Урра!.. Урра!.. Голован!.. Урра!.. Урра! Голован! – заорали и запрыгали мальчишки. – Болван Голован! Болван Голован!

– Я крещу тебя, болван, называйся Голован! – изрек Галисия Перышко, самый бойкий из них, хлопая Пио Аделаидо по голове; другие тоже набросились на него с кулаками, стараясь принять участие в «крещении».

Пио Аделаидо отбивался, как мог. Было уже пора возвращаться в отель. Они шли по площади СантаКатарина. Если не пуститься со всех ног, можно опоз– дать. Ему нужно идти с папой. Восемь вечера. Парадный костюм. Выход. Они направились к дантисту, родственнику Макарио Айук Гайтана. Над входной дверью выпуклые буквы из темной бронзы на золотом фоне слагались в имя: «Д-р Сильвано Лариос»,

За порогом резиденции доктора Лариоса все выглядело иначе, – каким-то волшебством гости переносились прямо в Нью-Йорк. Рассеянный свет вяло отражался голыми поверхностями стен, потолков, полов, мебели, как убитый теннисный мяч, еле-еле отскакивающий от земли. В этом свете все казались вялыми. Гости, прислуга, музыканты, чередовавшие вальсы и гавайские напевы.

Пио Аделаидо окружили мальчишки и потащили в сад. На юном Лусеро был новый костюм, пахнувший стеарином; волосы на голове затвердели – столько бриолина вылил на них отец. Впервые в жизни на шее Пио – галстук, на руке – часы.

– Пойдите-ка сюда, сеньор Лусеро, – сказал доктор Лариос, – мне надо поговорить с вами об одном деликатном деле.

Лино взял сигарету, предложенную доктором, и сел на один из стульев в вестибюле перед врачебным кабинетом, куда его привел хозяин дома, приложив палец к губам в знак молчания.

– Посидите здесь, сеньор Лусеро, и почитайте это письмо. Я тотчас вернусь.

Лино развернул бумагу, которую передал ему с конвертом доктор Лариос, и, прочтя ее, остолбенел, замер, не зная, что делать и говорить. Попробовал взглянуть на письмо еще раз, но отвел глаза, – довольно.

Макарио Айук Гайтан просил его голосовать на выборах президента Компании за одну особу, чье имя, – если Лусеро и его братья согласны, – доктор Лариос уполномочен сообщить им по джентльменском усоглашению; эта особа возглавляет и поддерживает акционеров «Фрутамьель компани».

Вернулся Лариос, неся два стакана виски с содовой, и предложил выпить, молчаливо и многозначительно чокнувшись с гостем. Издали слышалась музыка и взрывы веселого смеха. Отхлебнув с наслаждением виски и причмокнув от удовольствия, доктор спросил, что думает Лусеро о письме Мака.

– О письме Мака… – повторил машинально Лино.

– Да, Мака…

– Макарио…

– Нет, дружище, этого человека знают в финансовых и биржевых кругах только под именем Мак Хейтан.

– А знаете ли, – он хотел было сказать «Макарио», но под своим новым именем тот показался ему совсем чужим человеком, – знает ли этот сеньор, что «Фрутамьель компани» замышляет недоброе против нашей родины? Ведь он же сам здешний, здесь родился, здесь вырос, здешний ведь он…

– Ныне, мой друг, подобные аргументы изжили себя, – воскликнул доктор Лариос и сопроводил слова жестом, будто отбросил что-то ненужное, хлам, которого случайно коснулась рука. – Родина и все такое прочее вышло из моды.

– Но если родина для Макарио…

– Минуточку: Мак! Мак Хейтан!

– Макарио, так он зовется! Если родина для Макарио и вышла из моды, не может быть, чтобы он забыл наставления того, кто ему оставил деньги, сделав– шие его человеком… Какого черта!..

– Поминаете того идиота, которому солнце ударило в затылок? Хм!

– Сомневаюсь, доктор Лариос, чтобы в другом месте, не будь мы у вас дома, я позволил бы говорить так о Лестере Миде.

– Прошу извинения. Полагал, что вы его презираете так же, как презирают его Мак с братьями и Кохубуль.

– Презирают, говорите вы?

– Да, я слышал, он и его жена были большие чудаки, любители все ставить с ног на голову, – одним словом, люди с заскоком. Но это – дело прошлое, а сейчас Мак и Кохубуль хотят, так же как и все мы, одного: чтобы «Фрутамьель компани» забрала акции «Тропикаль платанеры», которая стала дряхлой и неповоротливой, и мы стали бы акционерами «Фрутамьель», ясно? Это филиал Компании, более мощный, чем «Тропикаль платанера», понятно? В то время, как в нашей стране с нас берут налоги за вдох и выдох, там, в соседнем государстве, «Фрутамьель» добилась для себя уменьшения налогообложения на девять миллионов долларов в год, а так как льготный срок составляет десять лет, подсчитайте-ка: около ста миллионов долларов будут распределены среди акционеров, понятно? Вот где настоящий порядок, порядок в той, соседней стране! Допивайте виски. Здесь, с «Тропикаль платанерой», мы начали, правда, неплохо; нам подарили железные дороги, у нас их купят через девяносто девять лет, нам отдали даром причалы; но теперь – чем дальше, тем хуже. Поэтому надо, чтобы президентом Компании стал человек из «Фрутамьель компани», который злом ли, добром ли, войной или решением арбитража сделал бы все наши здешние плантации собственностью «Фрутамьель», отдав тем, с той стороны границы, спорный кусок земли. Тогда все смогли бы пользоваться равными благами. Вы, видимо, утомились?..

– Немного. Как поднимешься с побережья, становится нехорошо.

– Высота действует.

– Да, мне тут просто невмоготу.

– Что вы решили в связи с письмом?.. Вы должны решать, мне надо ответить Маку, можно ли рассчитывать на ваши голоса. В последнем случае, заключив с вами джентльменское соглашение, я смогу назвать вам имя нашего кандидата.

– Это не сеньор Мейкер Томпсон? – робко спросил Лусеро. Его вдруг взяло сомнение, не ставит ли тот сразу на две карты, и сердце забилось в ожидании ответа.

– Ни в коем случае… Беднягу Зеленого Папу пора бы ягуару на обед! Наш кандидат – человек с когтями.

Лусеро вздохнул с облегчением и, стараясь скрыть радость, закинул голову назад и прижал к губам стакан. Лед с привкусом виски поцелуем скользнул по губам, обжег небо.

– Давайте заключим джентльменское соглашение, и я тотчас скажу вам имя.

– Нет, доктор Лариос.

– В таком случае, как полагается, дайте мне честное слово, что наш разговор останется между нами.

– Насчет этого, доктор Лариос, не сомневайтесь – с моим ли словом или без такового. Мне стыдно передавать содержание этой бумажки и ваше предложение. Что за человек, спросили бы те, кому бы я все это рассказал, что за человек, который не плюнул в лицо негодяю, призывающему предать родину, оскверняющему память супругов Лестера Мида и Лиленд Фостер в его присутствии?

– Если подобное мнение обо мне будет гарантией вашего молчания, оставайтесь при нем, сеньор Лусеро, но тут нет никакого предательства родины, никакого предательства вообще… Дайте сказать мне» позвольте кончить… Пограничные земли, из-за которых разгорелся спор между обеими странами, не принадлежат чьей-либо родине. Они не здешние и не тамошние, это земля Компании, ныне – «Тропикаль платанеры», а завтра – «Фрутамьель компани», если мы выиграем дело. Вопрос не стоит ни о родине, ни о границах, как вам представляется, – это не деловые рассуждения. Те земли, та самая полоса у границы, из-за которой ссорится наша страна с соседней, собственность Компании, и борьба идет не между патриотами, а между двумя мощными акционерными группами.

– А почему же тогда говорят о войне?

– Тут ведь такое дело… Кое-кто заинтересован в том, чтобы продать оружие, и старается использовать случай, погреть руки на порохе. И поднимают шумиху, большую шумиху. Газеты кричат о войне все время и на все голоса, но только ради коммерции и не из-за чего более. Дураки те, кто делает из этого драму, болтает о смерти за отечество, о борьбе до последнего вздоха под сенью знамени, о защите священной родины до последней капли крови… Ерунда… Чистейшая ерунда, потому что в конечном счете все пойдут искать чужой и собственной смерти, а не защищать свою землю, ибо и тут им ничто не принадлежит. Победят ли те, победят ли эти – спорная территория не сменит хозяина. Если победят соседи, мы будем с «Фрутамьель компани», а если наоборот, с победой вернется наше славное войско, – мы останемся с «Тропикаль платанерой».

– Не той палкой машете, доктор Лариос, если хотите меня убедить; ясно одно: кончится все это плохо.

– Почему же, если это не конфликт, а коммерция? Вкладчику ведь не безразличны ни выгоды, ни прибыль, ни собственное благоденствие. Сигарету?.. У янки есть слово, определяющее суть нашей эпохи: «просперити»… «Просперити» для меня означает: да преуспевают преуспевающие и все остальные, кто ухитрится. У современного человека нет иной родины, кроме «просперити»; я родился в стране озер, но я – гражданин отечества, которое зовется процветание и благоденствие. Важно одно – хорошо жить… Однако мы болтаем о разных глупостях, надо решать вопрос.

– Нечего нам решать, доктор Лариос; ответ мой прост. Мы не будем голосовать за то, что хоть самую малость может помочь осуществлению планов «Фрутамьель компани».

– Но вы могли бы воздержаться от голосования, не голосовать ни «за», ни «против»…

Лусеро молча пошел к двери, ведущей из приемной в другие комнаты. Вся его фигура, покачиваясь на ходу, говорила «нет». Лариос бросился за ним.

– Нет, доктор, не на того напали. – И он высвободил, будто стряхнул какую-то мерзость, свою руку из рук Лариоса.

– Давно вы здесь? Как я рада вас видеть! – остановила Лусеро давняя приятельница его жены, положив конец его стычке с доктором. – Идемте, я представлю вас друзьям. Мужа моего вы знаете… Представляю вам одного из знаменитых наследников побережья; он из тех миллионеров, что не уехали за границу. Мы как раз сейчас о вас говорили. У вас, должно быть, горели уши.

– Не понимаю, как люди со средствами могут здесь жить… – томно протянула дама, одетая в черное; на ее белом лице у самого рта чернела родинка, которая средствами косметики была превращена в одетый трауром Момотомбито[99]99
  99. Момотомбито – уменьшительное от Момотомбо – вулкан, расположенный к северо-западу от озера Манагуа в Никарагуа.


[Закрыть]. Ее соотечественник, один поэт, сказал ей как-то тоном заговорщика: «Твоя родинка – Момотомбито в трауре».

– Донья Маргарита из тех краев, что и доктор Лариос, – объяснила знакомая Лусеро, представлявшая ему гостей, – вдова дипломата.

– Большого дипломата… – сказала вдова, вздыхая и поднося кружевной платочек к своему точеному носу греческой статуи, к Момотомбито в трауре на бледной щеке.

– Расскажите мне, Лусеро, как поживает Крус? Я ее так давно не видела… Я думала, что вы хотя бы в столицу переедете; не подобает вам жить на побережье, как беднякам.

– Ну, положим, не как беднякам… – вставил супруг, сеньор в черепаховых очках; на длинной сухой шее вращалась почти голая голова, которую прикрывали реденькие волоски – настоящая паутинка; он даже хвастал, что лысых с такой прической не беспокоят мухи, боясь попасть в ловушку.

– Вы, должно быть, часто бываете в столице…Донья Маргарита будто метнула слова глазами, подхлестнула их своими черными зрачками, косящими, смеющимися в прищуренных веках среди длинных черных ресниц.

– Приезжаю, когда дела требуют, но тут же и назад. Вдали от дома сердце не на месте.

– А сейчас вы одни приехали? Я непременно скажу Крус, что она зря вас одного отпускает. Человек с вашими миллионами – сплошной соблазн. Слава богу, мы тут все замужем. Ах да, ведь донья Маргарита – вдова!.. Вот вам и прекрасная вдовушка!

– Я никогда не езжу один. Сейчас со мной мой первенец.

– Ну, его всегда можно отправить погулять, съязвила вдова. – Надо жить там, где жизнь есть жизнь, а не прозябать в ваших деревнях. Мой муж приучил меня к комфорту… Мы жили в Вашингтоне. Посольский дом утопал в миндальных деревьях. Такие цветы только во сне увидишь…

– Вот и хорошо, поспали и проснулись, – сказал лысый. До ужина слуги разносили чашки с холодным консоме.

– Но я не теряю надежды снова уснуть, уехать за границу. Когда покидаешь свою страну, словно грезишь во сне – дивные вещи, чудесные впечатления…

– Настоящий рай, одним словом, – прервала ее супруга лысого, отвернувшись от консоме.

– Не желаете отведать? – спросил Лусеро.

– Я не прочь попробовать, но лучше пусть возьмет муж. Если из двух любящих один ест досыта – уже хорошо. Вообще-то я не люблю холодный бульон. Новая мода. Мне подавай все погорячей. Тепло – это жизнь…

– Тогда едемте со мной на побережье.

– Ах нет, там ужасная жара… Лучше в ад отправиться…

– Зато там веселее, чем на небе, – сказал лысый. В зубах у него поблескивали зеленые кусочки маслин, которые он жевал.

– Вы не ответили мне, сеньор Лусеро, думаете ли вы послать своего мальчика учиться за границу. Я спрашиваю вас, потому что мог бы рекомендовать вам одну особу, которая специально занимается устройством детей в колледжи, школы, университеты.

– Позже – да. А сейчас – нет. Сначала он должен пустить корни в своей земле. Кто уезжает отсюда ребенком, ни тут корней не оставляет, ни там не пускает. Как вон те цветочки неживые, с красивыми листиками, которые золотой краской на стенах нарисованы. Я не хочу, чтобы мой сын был цветочком для украшения, как многие богатые дети. А вот и он сам. Познакомьтесь – Пио Аделаидо Лусеро…

– Точный портрет Крус, как две капли воды. Лысый, не обратив внимания на замечание своей половины о внешности Пио Аделаидо – портрете Крус, – завертел головой на сухой шее в поисках слуг, разносивших после ужина ароматный кофе, ликеры и сигары.

– Что с тобой, мальчик? – спросила донья Маргарита, ласково беря его за руку.

– Мой папа не хочет уходить, а я уже хочу…

– Кто тебе сказал, что я не хочу уходить? Давай простимся с нашими добрыми друзьями. Мы живем в «Сантьяго-де-лос-Кабальерос». Я был бы рад, если бы вы навестили нас на этих днях; пообедали бы вместе или поужинали. Уедем мы числа двадцатого. Приходите в любой день. Только известите меня за– ранее, чтобы я мог заказать что-нибудь особенное.

– Трудно поверить, что на свете еще есть такие темные люди! – воскликнула вдова, когда Лусеро и его сын отошли.

– Бедная Крус: быть женой такого типа! Настоящий дикарь, индеец, хотя лицо у него как у белого. А мозги навыворот.

– По-моему, – сказал лысый, – по-моему, он просто ситуационно не созревший человек.

– Где ты только подцепил это словечко?

Донья Маргарита нацелила глаза и родинку – словно три черных ока – в затылок Лусеро, остановившегося перемолвиться словом с другими гостями.

– Это великое заблуждение – жить на побережье. Простите, что я говорю с вами так откровенно, но мне хотелось бы обратить ваше внимание на то, какие дела можно вершить в других местах с вашими финансовыми возможностями…

Говоривший был родственник Айук Гайтанов, представитель одной известной автомобильной фирмы.

– Вам Макарио пишет?.. Подожди, сынок, сейчас пойдем, дай мне поговорить.

– Мак, хотите вы сказать. Он, видите ли, даже имя себе усовершенствовал, вместо вульгарного «Макарио» взял элегантное «Мак». И теперь он больше не сборщик бананов, изможденный житель побережья, а мистер Мак, рядовой обитатель Ривер-Сайд в НьюЙорке. Так вот, Мак в своих письмах просит меня поговорить с вами, чтобы вы не тратили попусту время и деньги и не портили детей, которые должны получить образование.

– Война с соседями заставит вас уехать с побережья, она вот-вот разразится, – вмешался в разговор кофейный плантатор с голубыми глазами и тевтонским акцентом.

– Вы спутали, война будет на Атлантическом берегу, а мистер Лусеро живет на Тихоокеанском, – поправил агент по продаже автомобилей и запасных частей.

– Все равно, неплохо было бы вам отправиться в небольшое путешествие, сказал тевтон, – и не только в Соединенные Штаты. Мне кажется, вам стоило бы съездить в Германию. Пока тут стихнет буря.

– Прежде всего – в США, и ни в какую Германию. С гринго надо ладить! – возразил родственник Айук Гайтанов.

– Папа, я хочу домой! – заныл Пио Аделаидо.

– Одно дело – ладить, быть друзьями, – повысил голос Лусеро, перебивая сына, – а другое – зависеть от них, быть им прислужником, всем их бочкам затычкой.

– Папа, я хочу домой!

– Какое там друзья!.. С тех пор как мир создан, друзья только тогда друзья, когда они равны по мощи, назовите ее деньгами или силой. Чего ради слону быть другом блохе? Он только терпит ее, как это и с нами происходит, мистер Лусеро. Мы думаем, что слон существует для того, чтобы блохе было у кого кровь сосать, думаем так потому, что ум-то у нас блошиный, слышите? – блошиный.

– Тогда пусть слон воюет с другими слонами и оставит нас, блох, в покое…

– Вот именно, ибо в конечном итоге, – сказал тевтон, – это будет ваша, блошиная война…

– Папа, пойдем отсюда… Пойдем, папа… – тянул отца Пио Аделаидо.

– Да, да, сейчас. Сеньоры, извините…

– Вы не уйдете, не ответив мне на один вопрос, обратилась вдова к Лино. – Вы непременно должны ответить… Я умираю от желания узнать, кто были супруги Мид. Ведь это редчайший случай встретить таких гринго, гринго, которые душой и телом встали бы на сторону сынов этой земли… Душой, телом и деньгами, ибо без этого ингредиента, сеньор Лусеро, на что годятся тело и душа? Вы можете быть самым добродетельнейшим и талантливейшим человеком, а я – самой красивой женщиной на свете с классическими формами, но чего это стоит, если об этом не будут знать, без рекламы же никто и не узнает, а реклама – деньги.

– Папа, скоро мы пойдем домой?

– Мне кажется, что супруги Мид, – их, говорят, звали также Стонер, – все делали ради славы, гласности, да и завещание составили в вашу пользу, чтобы прославиться, не подозревая, что смерть близка. Они, наверно, говорили: составим завещание, а потом, как попадем в наши газеты – здешние-то ничего не значат, – ликвидируем завещание. Люди, бьющие на оригинальность, желающие войти в историю, – вам не кажется?

– Нет, сеньора…

– Маргарита зовут меня…

– Нет, донья Маргарита…

– Или вы считаете меня старухой? Бог вас накажет… Можете взять назад свою «донью».

– Нет, Маргарита…

– Нет, нет, нет… и раз я зовусь Маргаритой, могу возразить вам и сказать… да, да, да!

– Папа, ну когда мы пойдем!.. Идем же, папа!

– Малыш просто валится с ног от усталости. И вдова тронула худое плечо Пио Аделаидо рукой, унизанной кольцами, на запястье звякнули браслеты.

– Да, да, сейчас идем…

– Вы мне не ответили, и я зайду к вам в отель, вы ведь в «Сантьяго-де-лос-Кабальерос»? Я навещу вас, вы мне расскажете о супругах Мид. О людях с другой планеты.

Небесный купол из целой глыбы темно-синего базальта, под которым натянули звездную золотую сеть – чтобы люди-насекомые не тревожили сон бога, содрогнулся от рева моторов. К другим, северным, широтам направлялись ночью воздушные корабли с пассажирами, с людьми, которые на утренней заре стремились к другим снам, к снам наяву.