Текст книги "Универ Вредной магии (СИ)"
Автор книги: Миара Шин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
И тут кто-то спросил шепотом:
– Она что, тоже расистка?
– Кажется… да, – неуверенно пробормотала Райса.
– Стопудово – да! – подтвердила я.
– Черт! – выругался, собственно, черт.
На его замечание никто не ответил, а я вдруг оказалась в окружении всей группы, то есть, пяти заинтересованных ведьмочек, которые, затаив дыхание, читали по мере написания мои "Требования к уборке чертового общежития".
– Оу, – выдохнула Райса, – ты чего, там теперь староста, что ли?
– Ага, – не поднимая головы и выводя "пункт первый", ответила я.
И стало тихо. Не обращая внимания, продолжаю писать, но тут Райса прошептала:
– Стась, понимаешь, я там тоже была… старостой.
– Угу, – продолжаю сосредоточенно писать.
Тишина, так что никто не помешал мне написать:
"Пункт первый. Должна выполняться протирка пыли со всех поверхностей, вплоть до люстр и карнизов ежедневно".
– Так вот, – продолжила Райса, – я тоже была… расистка.
– Была? – невозмутимо интересуюсь, выводя "пункт второй".
– Теперь просто ненавижу! – прошипела она.
– Значит, теперь ты не расистка, а расоненавистница, – резюмирую, продолжая писать.
" Пункт второй. Ежедневно должен производиться вынос мусора из всех помещений".
– Так вот, – продолжила Райса, – я сдалась на третьей паре туфель…
Чего-чего? Я оторвалась от листка и удивленно посмотрела на ведьмочку. Та нехотя продемонстрировала туфельки: черные, замшевые, с серебрянной пряжечкой, на удобном каблучке…
– И что с туфлями? – спросила я, понимая, что за такие можно и убить, если честно.
– Они мне предложили туфли в обмен на… подпись, – выдала Райса.
– Равноценный обмен, – выдохнула Светлана, с завистью глядя на оные.
– Поддерживаю, – заметила молчавшая до этого момента Кларисса.
– Ээ, ты хочешь туфли? – с надеждой спроси Герак.
Его надежда разбилась о мое мстительное:
" Третий пункт. Уборка помещений производится влажным способом: пол вымывается горячим мыльным раствором, также стены, крышки столов, стулья, ножки столов, стульев, двери".
– Григорьева, ты обалдела? – прошипел черт.
" Четвертый пункт. Раз в неделю проводится генеральная уборка. Она представляет собой углубленную текущую уборку всех помещений и мебели, мытье полов производится с использованием не только горячих мыльных растворов, но также с последующей дезинфекцией двухпроцентным раствором хлорной извести".
– Григорьева!!! – заорал черт.
– Так вот, должна предупредить, черти – мстительные, – отодвигаясь подальше от Герака, завершила речь Райса.
" Пятый пункт. Инвентарь для уборки обязан быть подписан следующим образом: "Для уборных", "Для пола", "Для мебели", "Для мытья стен" – и применяться строго по назначению".
– Григорьева! – взревели у меня над ухом.
– Туфли надо было сразу предлагать, а не злить ведьму угрозами. Вообще, Герак, запомни на будущее: нельзя злить ведьму.
Он понял, о чем я, на пункте шестом:
" Пункт шестой. Инвентарь для уборки должен быть тщательно вымыт после оной, содержаться в чистоте и храниться в специально отведенном проветриваемом помещении".
Хриплый рык надо мной и шипящее:
– Это все, госпожа ведьма?
– Нет, – сосредоточенно ответила я.
" Пункт седьмой. Все постельное белье и скатерти должны стираться раз в неделю, для ковров и занавесей допустимо два раза в месяц".
И вот, после всего этого, я расписалась "Григорьева Станислава", завизировала список и протянула Гераку.
Глава 7
Черт, глядевший на меня с такой ненавистью, что становилось сразу ясно: о легкой смерти мне мечтать не стоит – двумя пальцами взял лист, и, продолжая его нести, как самую прескверную гадость, с прямой спиной и нервно дергающимся хвостом, удалился из кабинета.
– Тебя живьем закопают, – совершенно уверенно проговорила Агата.
Остальные не сказали ни слова, но судя по взглядам, с Агатой были совершенно согласны.
И тут все наши карты заговорили разом: "Отвратных, Немирова/ Зельман /Сан/ Кинжал/ Злобнер/ Григорьева".
Учитывая, что фамилии наши прозвучали в унисон, мы как-то все растерялись и уже потрясенно выслушали: "Форс-мажорные изменения расписания. В университете "гости". Кабинет покидать запрещено!".
И все как-то меланхолично расселись по местам, тетради пооткрывали, учебники. И я тоже, даже учебник открыла…
А потом из меня словно разом вышибли весь воздух. Весь, до капельки. И, сама не знаю, почему, но я вдруг встала, как-то пошатываясь, и, вообще непонятно, с чего, подошла к двери, открыла…
– Григорьева, ты бы вернулась, – сказал кто-то, кажется, Светлана.
Но я уже выходила в коридор…
Коридор? Это был Ад! Натуральный, реалистичный, жуткий, с призраками летающими, бродящими умертвиями, ручейком лавы под стеночкой, псами преисподней, зарычавшими на меня разом, живой плесенью, перемещающейся по потолку…
Но псы! Огромные, черные, шипастые, зубастые, с лапами и когтями, поблескивающими ядом, с алчным блеском в алых глазах, с плавной хищной походкой…
И когда эти трое монстров, глухо рыча, двинулись ко мне, одна часть меня скончалась в обморок, вторая застыла истуканом, а что-то, вот совсем не мое, требовало идти вперед…
И тут одна из жутких собак ада прорычала:
– Студентка, вернитесь в учебное помещение.
Изумленно вытаращилась на монстра.
– Ты чего мне глазки строишь? – рыкнул тот. – Назад пошла!
Сверху слетело приведение, покрутило пальцем у виска и сообщило:
– Гости у нас, понимаешь? Хор-р-рошие гости!
– В смысле? – не поняла я.
– В смысле, боевые маги империи! – прошипело приведение.
После такого сообщения я поняла, что мне жизненно необходимо вернуться обратно в кабинет, но, вопреки этому, я почему-то уверенно шагнула вперед, точно зная, что нужно пройти этот коридор, спуститься по лестнице, свернуть налево, и вот там будет самая важная вещь в моей жизни.
Какая вещь – понятия не имею, но важная, и я должна идти.
– Я должна идти, – сообщила песикам и сделала шаг.
Путь мне мгновенно преградили, после чего один из черных псов потянул носом воздух, обнажил клыки и прорычал:
– Призыв по ауре!
И второй тут же:
– Безопасника сюда нужно.
Приведение умчалось.
Я стояла недолго, после обошла пса и пошла дальше, пока на моей дороге не вырос камень. Здоровенный такой булыжник – ни пройти, ни проехать, но вот насчет обойти – вполне себе даже. Я и обошла – а там болото. Большое такое, от стены до стены, вязкое, но кочки есть. Я с кочки на кочку поперепрыгивала, и болото закончилось.
Почти обрадовалась, да не тут-то было: впереди овраг, да не простой – огненный. Уж я и разбежалась, да с разбегу как прыгну… Перепрыгнула!
Остановилась, пошатываясь, и издала громкий стон, когда передо мной возникла гора. Внушительная, суровая, мускулистая гора мышц.
И, странное дело, оправляя юбку, поправляя лиф и приглаживая прическу, я думала только об одном: где-то я его уже видела. И глаза эти зеленющие, и губы сжатые, и волосы черные…
– Станислава Григорьева, вы меня узнаете? – вопросила гора.
– Не-е-ет, – протянула, подходя ближе. – А кто ты, гора?
Гора придвинулась ближе, нависла надо мной и проникновенно вопросила:
– Кто тебя зовет?
– Не знаю, – мгновенно ответила я. – А меня зовут? – и начала обходить гору.
– Судя по всему – да, и активно, – хмуро произнесла гора. – Григорьева, вы куда?
– Мне надо, – ответила, не задумываясь.
– Куда? – гора вновь выросла на моей дороге.
– Нужно пройти этот коридор, спуститься по лестнице, свернуть налево и вот там будет самая важная вещь в моей жизни, – мгновенно ответила я.
Гора придвинулась ближе и проникновенным голосом спросила:
– Григорьева, а хочешь малинки?
Я хотела чего-то другого, что и выразила шепотом:
– Клубнички бы…
После чего попыталась вновь обойти гору. И вот незадача – огненную пропасть вмиг перепрыгнула, а горой – оно как-то ни пройти, ни проехать, хоть бери и за метлой возвращайся.
– Стася, – вдруг тихо сказала гора, – ты же девственница, так о какой клубничке речь?
– Что? – не поняла я.
А потом случилась она – клубничка.
Она случилась пикантная, очень страстная и совершенно невероятная. Невероятная настолько, что я, обалдев окончательно, уставилась на большую волосатую ладонь, властно уместившую в себе мою правую грудь. Грудь уместилась вполне себе даже. Груди сразу стало теплей, приятней и удивительней. Мне только удивительней.
– Это что такое? – поинтересовалась я у рукастой горы.
– Клубничка, – прорычала та.
– Это? – обалдев от вопиющей несправедливости, вопросила я.
Гора передернула плечами и прорычала:
– Главное, что ты больше не рвешься никуда, так что я потерплю.
Потерпит?!
– Потерпишь? – вот точно с теми же интонациями, что пронеслись в голове, поинтересовалась бесшумно подошедшая собачка.
– Потерплю, – угрожающе прорычала гора.
– Потерпи, дорогой, потерпи… за радь университета на какие токмо жертвы не пойдешь, – явно издеваясь, выдала псина.
Гора внушительно рыкнула, и моей груди стало холодно. А она ведь только-только согрелась, а с нее взяли и убрали большую волосатую руку… Обидно, холодно и тоскливо, а еще:
– Мне пора, – заявила я, предпринимая попытку обойти гору.
Гора протянула руку, и опять стало тепло и идти куда-либо расхотелось.
– А ты ей нравишься, – заметила собачка.
– Смешно, да, но мы с тобой после об этом поговорим, – в голосе горы такое явственное обещание грядущих неприятностей прозвучало, что я бы на месте собачки смылась подобру-поздорову.
– Нет, правда, нравишься, – не устрашилась псина преисподней. – Сам посуди, Владлен Азаэрович: твое прикосновение заглушает зов по ауре, это о многом говорит. Кстати, обнял бы девку, этот четверть демон из нее сейчас все силы тянет.
И гора, шагнув ко мне, вдруг стала сразу и везде. И тепло так стало, и хорошо, и уютно, и спокойно очень, и, приподнявшись на носочки, я прошептала совершенно искренне:
– Я тебя люблю.
Гора вздрогнула, и мне как-то стало тесно в крепких объятиях.
– Правда? – тихий голос.
– Правда люблю, – созналась я. – Я тебя очень-очень люблю, огромная волосатая гора, потому что ты теплый.
Где-то на периферии сознания отметила, что собаки, когда ржут, у них смех такой лающий, еще отметила, что пара ржущих приведений свалилась со смеху на пол, но мне было все равно.
– Спасибо, – зло сказала гора.
– Не за что, – обнимая ее, ответила я, – правду же сказала.
Гора странно глядела на меня, а затем я услышала от собачки:
– Гости сменили направление осмотра, унеси ведьму.
Моей груди мгновенно стало холодно, а после жарко, потому как меня подняли и к чему-то теплому прижали, а после унесли куда-то размеренным быстрым шагом…
"Ко мне!" – рык раздался где-то внутри моей головы, скрутил, заставил дрожать, ноги зашевелились сами, имитируя ходьбу.
– Он охамел?! – этот рычащий голос прозвучал надо мной.
Я не знала, кто охамел, меня вдруг начало ломать. Сильно. Так, что едва суставы не выворачивало, и, завопив от боли, я пропустила момент, когда скала остановилась, прижала меня к стене, схватив за подбородок, вздернула мое лицо, чтобы, заглядывая в помутневшие глаза, прохрипеть:
– Григорьева, соберись, слышишь?
Тьма накрыла в тот миг, когда я попыталась собраться. Беспросветная, густая, непроницаемая, теплая, обволакивающая тьма. Я пошатнулась, но почему-то устояла, словно кто-то поддержал.
"Стася… Станислава…" – голос звучал внутри меня, и во тьме, и во вселенной. Голос звал, манил, убаюкивал, приманивал…
"Хочу прижаться к твоим губам… Ты пахнешь земляникой, сладкой, созревающей ранним летом, манящей, с умопомрачительным ароматом, Стася…"
Стон – он явно принадлежал мне – и чувство томления, растущее где-то внутри, разливающееся теплом в низу живота…
– Станислава, тебя приманивают сейчас, слышишь? Соберись, Григорьева, давай, ты же благоразумная девочка! – рычит кто-то мне в лицо.
"Когда я доберусь до тебя, – шепчет голос внутри, – сорву всю одежду; каждую тряпочку, что скрывает твое невероятное тело, Стася. А затем, сжимая до боли свои дрожащие от нетерпения кулаки, я покрою поцелуями каждый кусочек твоей кожи, каждый изгиб, каждую сладкую складочку…"
– О-ох, – выдох, а затем протяжный стон.
– Григорьева! П-п-прекрати так… – и пораженческим шепотом, – пахнуть…
"Хочу обнять тебя обнаженную, – шепчет голос внутри меня, – чтобы ладони скользили по твоей шелковистой коже… И когда ты изогнешься в моих руках, не в силах сдержаться от страсти, я обхвачу губами твой напряженный сосок, сожму, нежно пройдусь языком и прикушу вновь, заставляя содрогаться от удовольствия…"
– Да, – прошептала я, выгибаясь грудью вперед и с замиранием ожидая, когда…
"Ты забудешь, что такое дышать, ты не вспомнишь своего имени, и только я буду шептать его, как молитву о спасении, как заклинание, как заговор – Стася, Станислава, Стасенька… И целовать, целовать, целовать твое нежное тело, спускаясь все ниже и ниже…"
– О-о-ох, – выдохнула я, ощущая непреодолимое желание сорвать с себя одежду.
"Ты так притягательна, Стася, так желанна, так необходима, моя ведьмочка. Я становлюсь твердым, как сталь, стоит подумать о тебе… Просто подумать, вспомнить твое вкусное нежное имя… Стася… Сладкая, невинная, нежная Станислава… Я считаю секунды до того момента, как ворвусь в тебя, смогу ощутить, как подрагивают твои мышцы, сжимая меня там, внутри, услышать твои хриплые срывающиеся стоны, испытать плен твоих обнимающих мои плечи рук и сжимающих мой торс бедер… Ты хочешь меня, Стася?"
– Да, – выдохнула я, – хочу…
"Как ты меня хочешь, расскажи…" – приказал голос внутри меня.
– Прекрати, пожалуйста, пожалуйста, Стася, я умоляю тебя… – произнес кто-то рядом со мной.
Голос внутри оказался важнее.
– Хочу, – выдохнула я.
"Как ты меня хочешь, моя ведьмочка?"
– Сильно…
"Сильно – что?"
– Я так сильно хочу тебя, – простонала я.
"Да", – прошептал голос внутри.
– Черт! – выругался кто-то совсем рядом.
А после я вдруг оказалась прижата к прохладной стене с такой силой, что не осталось дыхания, и голос того, кто был рядом, промурлыкал у самого уха:
– Все будет не так, Станислава, совсем не так. Ты – в белоснежном легком платье, притягивающем взгляды – храм на вершине скалы, море, бушующее у ее подножия. И мой взгляд – восторженный, сияющий, исполненный любви и нежности… И слова клятвы, моей тебе, клятвы в верности, любви, преданности, и обещание защищать и оберегать – от бед, от трудностей, от обид и печалей.
Я задохнулась от восторга, представив, как буду подниматься в белоснежном свадебном платье по ступеням вверх, навстречу ветру, солнцу и чему-то эпически-важному в моей жизни…
– Страсть, освященная любовью и преданностью – самая сладкая из страстей, Стася, – шептал голос у самого моего уха, – это страсть без оглядки, без страхов и сомнений, страсть, в которой женщина не боится раскрыться, страсть, в которой нет ничего постыдного… И если ты когда-нибудь ответишь мне "да", Станислава, если ты… Я буду любить ночи напролет, я буду любить так, как никто не полюбит, я буду ласкать столь нежно, как никто не сумеет, я…
"Иди ко мне, Стасенька, иди…"
Но я оставалась стоять, почему-то мне важно было дослушать до конца тот, другой голос, звучащий рядом со мной…
И я прошептала:
– Да…
– Что? – хрипло переспросил голос у моего уха.
– Я говорю тебе "да", – выдохнула, едва не теряя сознание.
И кто-то, обхватив за талию, рывком прижал к себе, а после:
– Повтори.
– Да, – прошептала, чувствуя, что все же теряю сознание.
Тишина. Наряженная, тяжелая, сумрачная, и едва слышное:
– Скажи в третий раз, и твоя судьба будет решена, Станислава.
"Что? – взревел кто-то внутри. – Стася нет, слышишь? Нет! Не смей! Стася, не…"
– Да, – выдохнула я.
"Какого…" – начал внутренний голос, и его прервали.
Внезапно в моей голове наступила такая странная, звенящая, совершенно блаженная тишина; тело обмякло, захотелось улыбаться и чего-то еще, и…
– Так, Григорьева, а теперь медленно открываем глаза, – произнес кто-то.
И я почему-то даже подчинилась, хотя ресницы были как свинцовые, и вообще – хотелось этого кого-то обнять и подремать на его плече, и…
И стоп!
А что вообще здесь происходит? И где я?!
Глаза открывала не медленно – мгновенно распахнула… и тут же зажмурилась, потому что свет резанул и…
– Я же сказал – медленно, – отчеканил декан чертового факультета, то есть, самый настоящий черт!
– А чего вы вообще командуете? – возмутилась я, ме-е-е-е-едленно открывая глаза.
И обалдела!
У него были такие зеленые глаза! Зеленые-презеленые, и они сияли, прямо как его белозубая улыбка, точнее… ухмылка. Нагловато-пошлая такая и…
– И чего происходит? – с подозрением поинтересовалась я.
– Абсолютно ничего, – сказал черт таким тоном, что сразу стало ясно – "полный писец".
Это когда весь такой писец, но очень полный.
– Что-то мне во всем этом не нравится, – задумчиво решила я, все так же подозрительно разглядывая декана.
И вот тут произошло нечто!
Владлен Азаэрович внезапно прижал меня к стене всем своим могучим торсом, наклонился и проникновенно прошептал:
– Так значит, говоришь, разрешение на заселение моим чертям не подпишешь?
И как-то он так это сказал, что мне сразу подумалось: лучше бы взять да и подписать бы, но у меня же природная вредность.
– Не подпишу! – заявила я, в свою очередь, напирая на черта бюстом.
Ну и что, что у него торс внушительнее, мы тоже не лыком шиты.
– Не подпишешь, значит, – на чертовой морде расплылась предвкушающе-победная ухмылочка. – Что ж, дорогая, – промурлыкал Владлен Азаэрович, – в таком случае, я тоже наш развод… не подпишу.
У меня отвисла челюсть!
Черт, весело подмигнув, поднял ее, отчего я клацнула зубами, отлип от меня и от стены, крутанулся и направился на выход из подсобки, в которой мы, оказывается, пребывали в обществе швабр, веников, ведер и тряпок.
И вот, когда он уже дверь открыл, эту самую подсобку потряс мой вопль:
– Что-о-о-о?!
Грациозно обернувшись, что вообще не вязалось с его комплекцией, Владлен Азаэрович снизошел до объяснений:
– Ты трижды сказала мне "да", Станислава. И перед последним "да" я предупредил тебя о последствиях. А ты его все равно произнесла… И теперь, по законам преисподней…
Он не стал договаривать, но это и не требовалось: намек был более чем прозрачен. Короче, он же черт, у них существует норма права, регулирующая устные договоренности, и про три "да" я слышала и раньше, только вот…
– Черт! – простонала я.
– Именно так, – Владлен Азаэрович широко улыбался. – Кстати, дорогая, расизм в моей семье не приветствуется. Избавься.
Находясь в прострации после услышанного, я шепотом спросила:
– И что, большая семья?
Декан пожал плечами, посмотрел в потолок и начал подсчитывать:
– Отец, шесть матерей, семнадцать братьев, четырнадцать сестер… кстати, все черти… Эм, не помню, сколько племянников, я не считал, но тебе придется: ты, как моя первая жена, будешь обязана вести семью и, соответственно, помнить все дни рождения… – он задумался и продолжил:
– Так, пять бабушек… Я, кстати, старший сын, так что после смерти моего отца все бабушки и матери будут жить с нами… Эм…
Я не понимала: это шутка, или он серьезно? А еще я понять не могла: он реально про брак? Нет, устное согласие – оно, конечно, тут имеет значение, но чтобы настолько, это… это…
– Кстати, четыре тетки незамужних тоже будут жить с нами, – продолжил Владлен Азаэрович, – ну и…
– СТОП! ХВАТИТ!!! – заорала я.
На мой вопль Владлен Азаэрович отреагировал движением руки, типа, не мешай, и продолжил:
– Так, нет, я еще кого-то забыл… Эм… Ты ведь к старикам хорошо относишься, да? Насколько я в курсе, старшая невестка раз в месяц моет старшим членам рода ноги, ну так, в рамках традиционного поклонения…
Кто-то грохнулся на пол, сползая по стене. На пол не вышло – села на ведро, сверху мне на колени свалилась швабра. Реакцией на мое перемещение в пространстве была насмешливо-изогнутая бровь, после чего последовало:
– Знаешь, я даже счастлив, что все так вышло.
– П-п-почему? – пробормотала испуганная я.
– Видишь ли, у нас, чертей, никто не хочет становиться первой женой наследника рода, так как… ну, сама понимаешь, обязанностей много, опять же, ритуальное поклонение живым предкам и омывание грязных старческих ног мало кого радует, так что обычно в первые жены берут туповатых или в молодости по гулянкам сильно поистаскавшихся. И как бы все понимают, что первая жена – обычно дань традициям и всякое такое, но… спать-то с женой все равно каждый порядочный черт как минимум раз в год обязан. У моих друзей, к примеру, первые жены столь страшны, что там без половины бочонка вина к ним не сунешься, а мне, смотри-ка, как повезло, ты красотка.
Полный писец. Полный. Аки колобок сказочный. Так что у меня не писец, у меня полный колобок. Полный и абсолютный… колобок.
– И знаешь, – Владлен Азаэрович привалился плечом к дверному косяку, – я тут подумал – ну какой, к чертям, развод? Сейчас родственников оповещу, матушки явно обрадуются, они о невестке давно мечтают, а то и поиздеваться больше не над кем… Эм. В смысле, полюбят тебя как родную дочь…
Пять свекровей! Колобок, полный колобок!
– Так что они все подготовят, скалу нашу родовую украсят, и, думаю, через неделю поженимся уже официально, да?
Конкретный колобок!
– Владлен Азаэрович, – у меня голос осип, – Владлен Азаэрович, я же… ведьма.
– И? – откровенно издеваясь, спросил он. – У нас каждый порядочный глава рода обязан привести в клан ведьму: кровь разбавляем.
И, выдав мне все это, черт развернулся и, уходя, произнес:
– Да, примите мои поздравления, леди Харг.
То есть, еще в дополнение ко всему и Харк! Лучше уж "плевок"!
Но на самом деле я тогда нифига не поверила. Вот вообще ни одному слову. Я тогда встала с ведра, попыталась выйти в коридор, а мне дверь закрыли. Но я все равно не верила. Еще часа два не верила, хоть и вспомнила практически все. Потом "гости" ушли, коридоры вновь стали обитаемы живыми существами, а не собаками, адовым пеклом и всем тому подобным, а потом меня выпустили.
Точнее как – выпустили: ввалилась гномка, глянула на меня и рыкнула:
– Брысь отседова!
Дважды просить не пришлось: выбежала, как ошпаренная, остановилась в коридоре…
Мимо шастали черти, демоны, навы, навьи, вампирессы, потягивающие вино под видом крови и спалившиеся, едва в коридоре появилась Мара Ядовитовна. У кикимор вообще нюх очень даже, а уж на всякое спиртное – так и вовсе зашкаливает.
– Валимена, Эллуира… – протянула кикимомора, и поганка на ее носу заметно потемнела.
Студентки остановились как вкопанные – и плевать, что каблук сантиметров пятнадцать, а декольте до пупа доходит и капельку бриллианта в оном демонстрирует, а одному разрезу вампирши всегда предпочитают два. Это все мелочи: узрев кикимору, обе девушки посерели, ибо были и так бледные, как-то разом уменьшились, и два внушительных бокала в их ручках с ярко-алым маникюром затряслись так, что едва соломинки из них не выпали.
