Текст книги "Тень Эдгара По"
Автор книги: Мэтью Перл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
10
Пароход «Гумбольдт» компании «Кунард» насчитывал семьдесят восемь офицеров и матросов. Узкие каюты открывались в главный салон, устланный толстыми коврами, и были рассчитаны на комфортабельную транспортировку более сотни пассажиров. Имелся также целый комплекс дополнительных помещений – библиотека, курительные комнаты, гостиные. В трюме везли крупный рогатый скот.
Мы с Дюпоном прибыли к этому плавучему дворцу одними из первых. Переполненный надеждами, поднимался я на борт сего ковчега, что готовился доставить нас в Новый Свет. Дюпон, добравшись до верхней палубы, внезапно остановился. Я замер в страхе, что решимость его поколеблена каким-то дурным предчувствием, что сейчас он сойдет на берег.
– Мосье Дюпон, – с участием начал я, полагая, что сумею воззвать к его чувству долга, – с вами все в порядке?
– Мосье Кларк, сделайте одолжение – велите стюарду сообщить капитану, что на борту безбилетный пассажир. Вдобавок вооруженный.
Мою тревогу как ветром сдуло – зато место ее заняло изумление. Однако я взял себя в руки и отвел стюарда в сторонку.
– На пароход проник безбилетный пассажир, – горячо зашептал я. – По всей вероятности, он вооружен.
Стюард нахмурился, полагаю, не от тревожного известия, а от недовольства мной.
– Откуда такая информация?
– Разве это имеет значение?
– Сэр, мы, как обычно, проверили трюм и каюты. Вы что, видели подозрительного субъекта на борту?
– Нет, мы с моим другом сами только что прибыли!
Стюард кивнул, как бы говоря: «Беда с этими пассажирами!»
Я бросил взгляд на палубу. Подвести Дюпона, да еще так скоро, да еще после всех усилий залучить его на пароход я никак не мог. Мне хотелось дать ему понять: все, о чем он просит, будет исполняться мной быстро и точно.
– Вы когда-нибудь слышали о дедукции? – спросил я стюарда.
– Как не слыхать. Это морское чудище, сэр, о шести сотнях лап и с горбатой спиной.
Я проигнорировал характеристику.
– Дедукция – это способ приходить к неким выводам, используя не только обычную логику, но и высшую – логику воображения, недоступную разуму большинства людей. Уверяю вас, на борту находится вооруженный злоумышленник. Очень советую немедленно предупредить капитана и еще раз проверить трюм и каюты.
– Я так и так собирался пройтись по каютам, – важно объявил стюард и пошел прочь с нарочитой медлительностью.
Несколько минут спустя раздался крик – точнее, вопль – этого стюарда, призывающий капитана в почтовую каюту. Вскоре дородный пожилой капитан и стюард выволокли на палубу сопротивляющегося субъекта. Субъект растопырил локти, вырвался и одним ударом повалил стюарда на спину. Отдельные пассажиры, что прохлаждались на палубе, мигом скрылись из опасения за сохранность своих жизней или по крайней мере своих драгоценностей. Другие, в том числе Дюпон и я, наоборот, сгруппировались вокруг дерущихся и затихли, когда капитан навис над поверженным нарушителем и пророкотал:
– Будешь знать, как на нашу почту покушаться!
Бюджет нашего парохода во многом строился на перевозке писем и посылок. Этим зарабатывали все суда, пересекавшие океан.
Нарушитель на миг показался мне обитателем другого мира, ибо был очень громоздок и красен лицом. Возможно, эта же мысль посетила капитана – он вытянул руки, как бы для защиты или усмирения свирепого фантома, и проговорил:
– Эй, полегче!
– Держу пари, вы захотите узнать то, что известно мне! – процедил злоумышленник, поверх капитановой головы озирая пассажиров, словно решал, кого бы взять в заложники. Мы все – кроме Дюпона – невольно отступили на шаг.
Капитан не проявил интереса к словам злоумышленника, зато глупый стюард был явно заинтригован.
– Что тебе такое известно? Что ты можешь знать?
Тут злоумышленник поскользнулся и упал, и капитан со стюардом набросились на него. После ряда неуклюжих попыток высвободиться и под одобрительные крики некоторых пассажиров жертва была сброшена за борт.
Капитан перегнулся через перила и не без удовольствия наблюдал за беднягой, который, в довершение позора, потерял шляпу и теперь сверкал на солнце обширной лысиной. Я бросился к перилам и долго еще смотрел на воду, чувствуя известную жалость к незадачливому мошеннику. Капитан же, уверенный, что нарушителя вычислил стюард, тряс ему руку с теплотой, доселе стюарду и не снившейся.
В тот же день, когда мы уже отчалили, стюард подкараулил меня и с ненавистью осведомился:
– Какой дьявол вас надоумил насчет безбилетника?
Я ничего не сказал.
– Как вы узнали про нарушителя, когда сами только что взошли на борт? Что за чертовщина эта ваша дундукция? Отвечайте!
Позднее стюард отыгрался – препроводил нас с Дюпоном на самые неудобные места в столовой; месть вполне в духе человека его положения и умственных способностей. Зато весь день с лица моего не сходила загадочная усмешка, и до самого восточного побережья Америки она возвращалась, едва злополучный стюард появлялся в поле моего зрения.
Книга третья
Балтимор, 1851 год
11
Дедукция. Сущ. – Умение делать выводы, используя воображение и разум, а также внимательные наблюдения и прогноз человеческих поступков, являющихся результатом человеческого несовершенства, особенно несовершенства ментального, то есть глупости и наивности. Не путать с расчетом или обычной логикой.
Поначалу я очень боялся допустить какую-нибудь ошибку, способную сбить Огюста Дюпона с пути, открытого для него дедукцией (выше приведено мое собственное определение дедукции, которое Вебстер и другие издатели могли бы использовать для уточнения своих определений этого понятия и которое я составил, наблюдая за Дюпоном во время путешествия через Атлантику). Мне хотелось быть полезным, но не путаться под ногами. Выяснилось, однако, что первую ошибку я допустил задолго до того, как мы начали расследование.
Через два дня после прибытия в Балтимор, утром, я сидел напротив Дюпона у себя дома, в библиотеке. Дюпону я предоставил самое удобное кресло, и теперь его было оттуда не поднять. Не подумайте, однако, что великий аналитик дремал и прохлаждался – нет, он неустанно занимал свой ум.
Дюпон внимательно прочитывал все газетные статьи, касающиеся смерти По, которые я для него собрал, а также другие материалы по теме – биографические заметки из журналов и мою личную переписку с По; всматривался в его портреты. Манерой чтения Дюпон очень напоминал какого-нибудь губернатора колонии, что, сидя за завтраком, стискивает газетную страницу, дабы самой этой хваткой показать, кто здесь главный.
В тот день Дюпон предварил обращение ко мне характерным кивком, заставившим меня почти поверить, что сейчас мой гость выдаст окончательное заключение о причинах смерти По.
– Мне нужно остальное, – заявил Дюпон.
– Да, – чуть поколебавшись, отвечал я. Мне казалось, я понял намек на прискорбную ошибку, проистекшую исключительно из моей недальновидности; в то же время я опасался сразу обескуражить Дюпона. – Мосье Дюпон, как ни изощрялись наши издания в домыслах о смерти По, однако больше статей нет – я собрал все.
Дюпон протянул мне мой блокнот и постучал пальцами по толстой папке с газетными вырезками.
– Мосье Кларк, мне нужны не только и не столько сами статьи, сколько газеты, из которых вы их вырезали. А еще лучше, если вы добудете выпуски каждого издания примерно за неделю до и через неделю после каждой конкретной публикации об Эдгаре По.
– Сударь, каждую газету я прочел от корки до корки; ни одна, даже самая незначительная заметка не укрылась от моих глаз, даже та, где имя По просто упомянуто. Уверяю вас, больше публикаций об Эдгаре По не было.
– Болван! – со вздохом констатировал мой гость.
С подобной характеристикой нелегко смириться, если лично не знать Огюста Дюпона, но я-то успел привыкнуть к его весьма частым восклицаниям такого рода и давно не воспринимал их как оскорбления. Дюпон между тем продолжал:
– Одних заметок недостаточно, сударь. Расположение статьи на газетной странице может сообщить не меньше, чем самая статья. Абстрагируйтесь от статьи, заставляющей сильнее биться ваше сердце, – прочтите все, что напечатано выше и ниже, справа и слева; сличите кегль типографского шрифта, сопоставьте объем текстов. Поверьте, эти параметры также несут информацию. Которой вы, сударь, пожертвовали, вырезая заметки из газет.
Честно говоря, темпы Дюпона меня беспокоили, и скрывать беспокойство удавалось плохо. Наверное, я должен был сам сообразить насчет газетных страниц. Или если не сообразить, то хотя бы вычитать между строк у По. Его К. Огюст Дюпен всегда принимал во внимание самые на первый взгляд незначительные газетные статьи, касающиеся преступления, и брался за расследование лишь после тщательного анализа всего, что напечатано в прессе.
Впрочем, у меня было оправдание – если К. Огюста Дюпена время не стесняло, то нам с Дюпоном наступали на пятки. Перед мысленным взором беспрестанно маячила физиономия моего похитителя, Дюпена. (Перечитав эту фразу, я прихожу к выводу, что не следует писать просто «Дюпен», ибо эта фамилия наводит на мысли о К. Огюсте Дюпене, герое рассказов Эдгара По. Отныне буду писать «Клод Дюпен» или «Барон Дюпен», несмотря на перерасход чернил, который влечет такая подача.) Иногда я даже видел (или мне так казалось) эту физиономию в открытом окне или в толпе на Балтимор-стрит, и всякий раз Барон злорадно ухмылялся в мой адрес. Я не знал, действительно ли он приехал в Америку, или объявление в газете было помещено им с целью ввести в заблуждение парижских кредиторов.
Я занялся поисками газет, которые требовал Дюпон. Офис «Балтимор Сан» был первым в нашем городе сооружением со стальным каркасом. Некоторые находили это пятиэтажное здание красивым, я же, шагая от кабинета к кабинету, слушая, как подо мной, на цокольном этаже, гудят и грохочут печатные станки и паровые машины, жар от которых нагревает пол и подошвы ботинок, а надо мной барабанит, словно дождь по крыше, телеграфный станок, мысленно употребил другой эпитет – грандиозное. Я оказался как бы в утробе могучего существа, чьи обменные процессы шли на потребу многочисленным жителям Балтимора.
Еще я побывал у главных конкурентов «Балтимор Сан» – виговских газет «Патриот» и «Америкэн», а также в издательствах с репутацией демократических – «Клиппер» и «Дейли Аргус». В результате Дюпон получил все нужные газеты. Затем я отправился в читальный зал за новыми статьями об Эдгаре По и за газетами, издаваемыми в других штатах.
Я до сих пор не послал весточки о своем возвращении ни Хэтти, ни Питеру. Миссис Блум запретила Хэтти писать мне в Париж, и этот запрет тяжким грузом лежал на сердце. Что касается Питера, он в последних письмах почти не упоминал о Хэтти (равно как и о других предметах, могущих меня заинтересовать), зато без конца намекал на деликатные обстоятельства, касающиеся нашего бизнеса, обсуждать которые непременно надо при личной встрече. Неудивительно поэтому мое желание видеть обоих, Хэтти и Питера. Но вот что странно – все обстоятельства, не имевшие отношения к нашему с Дюпоном делу, отодвинулись на второй и даже на третий план; я был словно одним из плодов воображения Дюпона, я не смел покидать отведенные мне границы, пока дело наше не будет завершено – лишь тогда смогу я обрести прежний статус.
За три месяца, что я провел вдали от дома, в Балтиморе произошли существенные перемены. Город рос как на дрожжах. Всюду, куда ни глянь, высились груды строительного камня, взбегали по незавершенным стенам лестницы, торчали лопаты, кирки, молотки и прочий инструмент. Пятиэтажные товарные склады давно превзошли размерами старинные особняки. Все дышало новизной, а балтиморцы дышали белесой пылью, что покрыла город. Но было в воздухе, помимо новизны и пыли, нечто другое, чему я не сразу нашел название. Смятение. Нерадостное волнение. Вот какие чувства охватили меня, едва я спустился по трапу, и уже не отпускали.
Я вошел в читальный зал, уселся, приготовил блокнот и открыл газету. Я скользил глазами по заголовкам, несколько раз отвлекался на репортаж о том или ином событии, имевшем место в мое отсутствие. Наконец я нашел то, что искал. Сердце запрыгало – от удивления, возбуждения или страха – не знаю. Я схватил другую газету, третью, четвертую – нет, статья была не из тех, что помещают на последнюю страницу ради заполнения лакуны. Отнюдь! Статьями этой тематики пестрели все газеты! Каждое издание считало своим долгом поместить несколько абзацев о смерти Эдгара По! «Немало еще сюрпризов готовит нам, по всей видимости, дальнейшее расследование загадочных обстоятельств смерти поэта», – писала «Клиппер». «В литературных кругах смерть известного певца меланхолии, Эдгара А. По, в последнее время стала самой частой темой обсуждения, – констатировал один литературный еженедельник. И продолжал мысль: – Эдгар А. По был человеком в высшей степени странным и пугающе чуждым этому миру».
Что касается фактов о смерти По, ни в одной газете я их не обнаружил. Напротив, каждая статья, подобно разносчику газет, лишь обещала сенсацию, но не раскрывала ее сути.
Я бросился к престарелому библиотекарю. Правда, у его бюро стоял другой читатель, но, поскольку он не говорил с библиотекарем, я счел, что мой вопрос не будет воспринят как грубое вторжение.
– Почему столько пишут об Эдгаре По? Откуда такой ажиотаж?
– Ах, мистер Кларк, сразу видно, что вы долго отсутствовали! – отвечал, оживившись, библиотекарь.
– Сэр, еще несколько месяцев назад в Балтиморе никто не интересовался обстоятельствами смерти Эдгара По. А сейчас это прискорбное событие обсуждают все газеты, словно оно произошло вчера!
Библиотекарь хотел ответить, но тут нас прервали.
– Да, вы правы! – воскликнул неизвестный посетитель читального зала.
Мы разом обернулись на него. Это был крупный мужчина с кустистыми бровями. Прежде чем продолжить фразу, он трубно высморкался в обширный носовой платок.
– Я тоже читал эти статьи, – сказал он доверительно, чуть пихнув меня локтем, точно мы с ним были старые приятели. Я устремил на него непонимающий взгляд.
– Статьи о смерти По! – пояснил незнакомец. – Разве это не восхитительно?
– Что же тут восхитительного?
– А по-вашему, Эдгар По не гений? – с подозрением осведомился незнакомец.
– Разумеется, гений! Гений из гениев!
– И вы считаете, что лучше «Золотого жука» еще ничего не было написано, по крайней мере в прозе?
– Разве только «Низвержение в Мальстрем», – согласился я.
– Ну, значит, тот факт, что это событие наконец-то завладело вниманием газетчиков, должен вас радовать. Я говорю о трагической кончине Эдгара По.
С этими словами незнакомец чуть коснулся шляпы, кивнул библиотекарю и покинул читальный зал.
– Что вас так поразило, сэр? – спросил библиотекарь.
– Эти газеты, сэр. Почему… – Но мысли мои успел занять – и смутить – странный человек, только что вышедший из читального зала. – Кто этот джентльмен? Тот, что стоял возле вашего бюро, а потом откланялся?
Библиотекарь не смог сообщить ничего вразумительного. Я извинился и поспешил на улицу, но на углу Саратога-стрит уже никого не было.
Эти три фактора – газетная шумиха вокруг По, неизвестный почитатель его таланта и беспокойство, отравлявшее балтиморский воздух, так повлияли на меня, что я не сразу заметил пожилую седовласую женщину с пухлыми щеками. Она сидела на скамейке неподалеку от публичной библиотеки. Сидела и читала Эдгара А. По! Наблюдательность всегда была моим слабым местом, но в одном аспекте я дам фору многим, и ситуация предполагала задействование именно этого аспекта. А дело в том, что я коллекционировал издания Эдгара По, купил по экземпляру каждого и мог отличить одно издание от другого даже издали – по цвету обложки, формату, шрифту и другим мелким признакам. Впрочем, невелика заслуга, если учесть малочисленность изданий. Сам Эдгар По был недоволен тем, как его издавали. «Эти плуты, – сетовал он в одном письме, – все делают по своему вкусу, чем уничтожают самую идею произведения. Я решил сам издавать свои книги». Этому не суждено было сбыться. Финансовые дела По совершенно расстроились, а в оплате его стихов и прозы периодические издания проявляли привычную скаредность.
Итак, я остановился позади пожилой женщины и следил за тем, как она водит пальцем по строчкам, как переворачивает захватанные страницы с загнутыми уголками. Она не замечала меня, поглощенная финальной сценой «Падения дома Ашеров», изысканной в своей безнадежности. Прежде чем я опомнился, женщина захлопнула книгу, как иные сбрасывают с плеч тяжкий груз, встала и поспешила прочь, словно оставляя за собой не скамью, а руины родового поместья Ашеров.
Я решил зайти в ближайшую книжную лавку и узнать, поддался ли мой знакомый книготорговец новому поветрию. Этот человек менее других был склонен заполнять стеллажи портсигарами, изображениями индейских вождей и прочими предметами, не подпадающими под определение «книга», даром что балтиморцы все чаще получали книги по подписке, а не покупали в лавках, и многие книготорговцы давно начали ненавязчиво (или навязчиво) смещать акценты своего бизнеса.
Едва переступив порог книжной лавки, я застыл на месте, ибо стал свидетелем особого рода преступления. Молодая женщина взобралась высоко по лестнице, прислоненной к стеллажу, и… Нет, женщина не попыталась украсть книгу (поступок достаточно странный) – она достала книгу из-под шали и поместила ее на полку среди других книг. Затем она поднялась еще на одну ступеньку, извлекла из-под шали еще одну книгу и пополнила ею коллекцию книжной лавки. Разглядеть лицо женщины мешали солнечные лучи, которые пропускала стеклянная крыша, но я видел, что одета она дорого и достойно – то есть не относится к числу вульгарных девиц, что отираются на Балтимор-стрит. Открытая шея и несколько дюймов между краем рукава и перчаткой были положительно золотого цвета. Женщина спустилась на пол и пошла между стеллажей. Я нырнул в параллельный проход, а когда добрался до конца, обнаружил, что меня ждут.
– Как это неучтиво, – сказала она по-французски, скривив маленький, пересеченный шрамом рот, – глазеть на даму, да еще снизу!
– Бонжур!
Передо мной была соотечественница Барона Дюпена; та, что похитила меня и доставила к старому крепостному валу.
– Тысяча извинений. Видите ли, я вообще склонен фиксировать на чем-либо или на ком-либо как бы застывший взгляд.
Но я слукавил – я оказался не во власти своего неприятного и неудобного свойства, а во власти убийственной прелести Бонжур. Третье впечатление от этой женщины было ничуть не слабее, чем первое и второе; теперь я блуждал взглядом по комнате, стараясь разрушить чары. Несколько придя в чувство, я прошептал:
– Ради всего святого – что вы здесь делаете?
Бонжур улыбнулась, как бы в насмешку над вопросом, ответ на который очевиден.
Я поднялся на несколько ступенек по той же лесенке, что и она, и извлек с полки ее книгу. Это был сборник рассказов Эдгара По.
– Как видите, я изменила своим привычкам. Обычно я не оставляю ценные вещи.
Бонжур засмеялась, словно никогда прежде не задумывалась о смысле своих занятий, и вот он предстал ей со всей очевидностью. Она заливалась смехом, как дитя; впечатление усиливали волосы, теперь подстриженные гораздо короче.
– Ценные вещи, говорите вы? Но ведь эта книга представляет ценность лишь для почитателей таланта Эдгара По! И зачем ставить книгу на верхнюю полку – разве это не затруднит ее нахождение?
– Поиски чего бы то ни было, мосье Квентин, весьма привлекают людей. Такова человеческая природа, – отвечала Бонжур.
– Вы выполняли распоряжение Барона Дюпена. Где он сам?
– Он начал расследование смерти По. И закончит его с триумфом.
У меня закружилась голова.
– Барон Дюпен не имеет права на подобные занятия! Ему вообще нечего делать в Балтиморе!
– Считайте, что вам повезло, – загадочно молвила Бонжур.
– Барон решил развлечься. В чем тут мое везение?
– В том, что расследование он находит занятием более продуктивным, нежели умерщвление вашей персоны.
– Умерщвление моей персоны? Ха! – Я напустил на себя бравый вид. – Зачем Барону моя жизнь?
– В письмах к Барону Дюпену вы распространялись о том, как вам нужна помощь в расследовании обстоятельств смерти драгоценного мистера По. «Величайший гений Америки», «Американская литература понесла невосполнимую утрату», «Литературные круги скорбят и будут вечно скорбеть по талантливейшему из поэтов» и так далее и в том же духе. – Бонжур с впечатляющей точностью процитировала несколько моих писем. – Теперь вообразите удивление Барона. Мы в Балтиморе уже не первую неделю – и что же? Никаких чувствительных дам, оплакивающих безвременную кончину великого поэта. Никаких митингов под окнами издательств в защиту посмертной чести бедняги По. На вопрос «Кто такой Эдгар По?» лишь несколько человек не ответили: «Сочинитель жутких рассказов, которые могут развлечь читателя с крайне дурным вкусом»; и почти никто не знал, что мосье По приказал долго жить.
– Ничего не поделаешь, мадемуазель, – с вызовом отвечал я. – У каждого гения хватает завистников – неудивительно, что уникальность Эдгара По сделала его особо привлекательной мишенью для людской злобы. Таков наш далекий от совершенства мир.
– Барон Дюпен прибыл в Балтимор с целью удовлетворить публику, жаждущую правды о смерти По. А выясняется, что правды никто не жаждет!
Я не нашелся с ответом, ибо растерянность Барона в данной ситуации была мне знакома и понятна.
– Значит, он винит меня, – пробормотал я.
– Не рассчитывайте на снисходительность моего господина. Барон, обнаружив, что мы напрасно забрались в такую даль, да еще с такими путевыми расходами, просто-таки вскипел. Да, именно вскипел!
Наверное, на лице моем отразился страх, потому что Бонжур вдруг улыбнулась.
– Вам нечего бояться, мосье Квентин, – сказала она. Однако странным образом от ее улыбки стало еще тревожнее. Вероятно, всему виной был шрам, как бы разделявший рот надвое. – Не думаю, что над вами нависла тень опасности – по крайней мере пока этой тени нет. Надеюсь, вы заметили перемены в отношении к По, что произошли в вашем городе.
– Вы имеете в виду газетные статьи? – В голове моей начала складываться некая картина. – Значит, это Барон руку приложил?
И Бонжур все рассказала. Барон, прибыв в Балтимор, первым делом разместил во всех газетах объявления с обещанием «приличного вознаграждения» всякому, кто предоставит «существенную информацию» об обстоятельствах «загадочной и подозрительной» смерти поэта По. Нет, он вовсе не рассчитывал, что свидетели выстроятся к нему в очередь. Барон преследовал другую цель – взбудоражить общество, вызвать у людей вопросы. И цели этой он достиг. Издатели почуяли сенсацию и устремились на ее терпкий запах. Публика требовала все новых подробностей об Эдгаре По.
– Мы изрядно подстегнули воображение балтиморцев, – констатировала Бонжур. – Полагаю, вы заметили, как поднялся спрос на произведения По.
Я подумал о женщине на скамейке… о поклоннике творчества По в читальном зале… наконец, о Бонжур, которая ставила томик По на стеллаж.
Бонжур собралась уходить, но я схватил ее за руку. Если бы кто-нибудь из знакомых увидел, как я стискиваю запястье молодой дамы чуть выше перчатки, сия скандалезная новость тотчас отправилась бы по беспроволочному телеграфу прямиком к Хэтти Блум и ее тетушке. У нас в Балтиморе холодные ветры Севера встречаются с жесткими правилами приличия, принятыми на Юге, и результатом столкновения неизменно являются сплетни.
Насилие, совершенное мной, имело двойственную природу. Во-первых, я в очередной раз подпал под чары небрежной прелести Бонжур, столь неожиданно обнаруженной в Балтиморе, столь отличной от местных стандартов красоты, примелькавшихся в дамских журналах. Во-вторых, Бонжур могла уже выведать что-нибудь о смерти По. В-третьих (все же природу моего поступка следует назвать тройственной), в Париже взять даму за руку не считается вольностью, и мысль об этом распалила меня. Однако Бонжур сверкнула взглядом, и я отдернул руку, словно обжегшись.
Не подберу слов, чтобы описать ощущения в краткий миг телесного контакта с этой женщиной. Мне казалось, я могу перенестись в любую точку мира, сменить не только страну, но и возраст, пол, происхождение, судьбу; что и собственное тело не помеха в дивном полете – ибо это был полет духа, ибо я был легок, как небесная звезда.
К моему несказанному изумлению, не успел я отпустить руку Бонжур, как она сама простерла ко мне обе руки и продемонстрировала хватку куда более крепкую, чем моя. Я не мог разжать ее пальцы, и одно бесконечное мгновение мы стояли друг против друга.
– Сэр! Сделайте одолжение, уберите руки! – внезапно воскликнула Бонжур тоном оскорбленной добродетели.
Этот возглас, разумеется, разбудил в каждом посетителе книжной лавки стоокого Аргуса. Под бесчисленными взглядами Бонжур отпустила меня, а я схватил с ближайшей полки первую попавшуюся книгу, словно в ней были все мои помыслы. К тому времени как любопытные взгляды рассеялись, Бонжур исчезла. Я выскочил из книжной лавки, заметался по улице и успел заметить, как вдалеке над шляпкой Бонжур раскрывается полосатый зонтик от солнца.
– Стойте! – закричал я, бросаясь следом. – Я знаю, вы не желаете мне зла, – продолжал я, нагнав Бонжур. – Вы закрыли меня от пули. Вам я обязан жизнью!
– Просто вы проявили намерение помочь мне сбежать от Барона, полагая, что моих услуг он добивается угрозами. Это было… – Бонжур чуть прикусила губу своими мелкими ровными зубками, – не как всегда.
– Неужели вы не понимаете, что суть дела вовсе не в том, чтобы взбудоражить балтиморскую прессу? Дешевая шумиха до добра не доведет. Гений Эдгара По заслуживает большего. Вы с Бароном должны немедленно прекратить это недостойное занятие.
– Думаете, на нас так просто повлиять? Так просто заставить нас отказаться от своей задачи? Я, мосье Квентин, читала кое-какие произведения вашего друга По. Кажется, никто более не имеет привычки непонятно говорить о простых вещах и покрывать налетом мистики самые обыденные события, так что они приобретают зловещий смысл.
Бонжур резко остановилась, вынудив меня последовать ее примеру, и посмотрела мне в глаза.
– Вы влюблены, мосье Кларк?
А дело в том, что в тот миг Бонжур не безраздельно владела моим вниманием. Мой взгляд задержался на даме, что шла навстречу нам. Ей было лет сорок; она была хороша собой. Я посмотрел ей вслед.
– Так вы влюблены, сударь? – вполголоса повторила Бонжур, прослеживая мой взгляд.
– Я… я видел эту женщину с Нельсоном По, кузеном Эдгара По, и знаете, она поразительно похожа на… – Ах, я совсем не ожидал от себя подобной несдержанности!
– На кого? – жарким шепотом спросила Бонжур, и этот шепот заставил меня договорить.
– На Вирджинию, покойную жену Эдгара По. Я видел ее портрет.
Должен признаться, самый вид этой женщины как бы приблизил меня к Эдгару По. Вскоре она затерялась в толпе – и лишь тут я обнаружил, что Бонжур исчезла. При беглом осмотре улицы выяснилось, что Бонжур быстро нагоняет незнакомку, как две капли воды похожую на Вирджинию По. Оставалось только корить себя за недостойную болтливость.
– Мисс! – кричала Бонжур. – Мисс!
Дама обернулась. Я поспешил вжаться в ближайшую стену. Не то чтобы дама могла видеть меня в полицейском участке, однако осторожность, пусть и запоздалая, не мешала.
– Простите мою навязчивость, – начала Бонжур с убедительным южным акцентом (не иначе, позаимствовала у которой-нибудь из балтиморских уличных красоток). – Простите, но вы так похожи на одну леди, что мне доводилось встречать… Впрочем, я обозналась. Может быть, все дело в вашей прелестной шляпке…
Женщина улыбнулась с пониманием и пошла было своей дорогой.
– Надо же, до чего она похожа на Вирджинию! – воскликнула Бонжур, как бы ни к кому не обращаясь.
Женщина остановилась.
– Вы сказали – на Вирджинию? – с изумлением переспросила она, вероятно, не заметив (в отличие от меня) удовлетворенной улыбки Бонжур – улыбки из тех, что знаменуют достижение цели.
– Да, я имела в виду Вирджинию По, – вмиг заменив улыбку скорбной миной, сообщила Бонжур.
– Я так и подумала, – прошептала женщина.
– Мы встречались лишь раз, но водам Леты никогда не изгладить в моей памяти образ этой леди! – с пафосом продолжала Бонжур. – А вы, мэм, так же прекрасны!
Женщина потупила взгляд.
– Я – миссис Нельсон По. Мое имя Джозефина. Боюсь, никому не сравниться прелестью с моей обожаемой покойной сестрой.
– С вашей сестрой, мэм?
– Да, с моей милой Сисси. С Вирджинией По. Мы были единокровными сестрами. Ах, Вирджиния и в самые тяжкие часы нездоровья выказывала поразительную стойкость духа. Всякий раз, когда гляжу на ее портрет… – Голос миссис Нельсон По сорвался.
Вот, значит, в чем дело – Нельсон женат на сестре покойной супруги Эдгара По! Обменявшись утешительными фразами, Бонжур и Джозефина По двинулись дальше вместе, причем Джозефина весьма охотно отвечала на вопросы Бонжур о своей сестре. Я шел следом и подслушивал.
– Однажды вечером – Эдгар и Сисси жили тогда в Филадельфии на Коутс-стрит – дражайшая Сисси пела, аккомпанируя себе на пианино, и вдруг у нее в горле лопнул кровеносный сосуд. Она упала, не докончив романса. Почти час мы были уверены, что на этом закончится ее земной путь. Что касается Эдгара, он все отпущенные Вирджинии годы жил под страхом ее кончины. А в ту зиму, когда милая Сисси умерла, они с Эдгаром были так бедны, что не хватало денег на уголь, и Сисси целыми днями куталась в Эдгарову старую шинель в нетопленых комнатах, а на груди у нее, согревая хозяйку, дремала черепаховая кошка.
– А что случилось с ее мужем, когда она умерла?
– Метания между надеждой и отчаянием, продолжавшиеся столько лет, помутили разум Эдгара. Он нуждался в женской ласке. Говорил, что не протянет и года, если не встретит любящую и преданную женщину. Злые языки утверждают, он предпринял несколько поездок по стране в поисках новой жены, но я уверена – сердце его кровоточило по бедной Сисси. Лишь за несколько недель до смерти он обручился.
Прежде чем Джозефина учтиво попрощалась с Бонжур, они обменялись еще несколькими выражениями скорби. Затем Бонжур обернулась ко мне и хихикнула, как девчонка:
– Зря вы, мосье Кларк, так настроены против Барона и его замыслов. Впрочем, тем хуже для вас. Как видите, мы не прячемся в тени, не корпим над незначительными деталями.
– Прошу вас, мадемуазель! В Балтиморе, и вообще в Америке, никто не принудит вас и дальше прислуживать Барону, быть орудием в его руках! Почему бы вам не оставить его? Я бы оставил сию же секунду! Забудьте об оковах – в этой стране их нет!
– Как, разве рабство уже отменили? – съязвила Бонжур.
