Текст книги "Тень Эдгара По"
Автор книги: Мэтью Перл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
О чем я думал, бросаясь к двери экипажа (и думал ли вообще), – этого я не помню.
Итак, я выпрыгнул, упал на каменистую дорогу и с трудом поднялся на колени. На меня надвигался другой экипаж. Кучер умудрился проехать между мной и тем экипажем, в котором меня везли.
– Осторожнее надо быть! – проворчал кучер. Образ его свелся для меня к двум рядам крупных желтых зубов, низко надвинутой шляпе и раздутой, как парус, пелерине. Из окна высунулась длинномордая собака и облаяла меня.
Вокруг простирались поля без признаков человеческого присутствия.
Мой похититель выпрыгнул из экипажа и стал надвигаться с проворством, неестественным для человека столь громоздкого. В следующее мгновение на мою голову обрушился тяжеленный кулак.
Руки мне связали за спиной. Я судорожно оглядывался по сторонам – точнее, смотрел вверх. Ибо оказался в довольно широкой канаве на глубине примерно двадцати футов. Стены, что высились надо мной, ничем не напоминали пряничную парижскую застройку. Я словно попал в другой мир, я тонул в зловещей тишине, какая бывает, наверное, лишь в самых отдаленных, самых диких пустынях.
– Куда вы меня притащили? Я требую ответа! – кричал я, даром что видел – отвечать некому.
И вдруг раздался шепот на французском языке. Я как мог выворачивал шею, но говоривший все равно оставался за пределами поля моего зрения. Впрочем, сзади на меня падала его тень. Я решил, что говорит мой похититель.
– Где мы находимся? Отвечай, подлец! – бушевал я.
Человек ничем не выдал, что слышит или понимает мои слова. Он стоял недвижно, будто ждал чего-то. Лишь когда тот самый подлец, к которому я обращался в бессильном гневе, возник с противоположной стороны, я понял, что тень принадлежит кому-то другому.
Наконец тень шевельнулась, обошла меня и остановилась перед моим лицом. И я увидел, что женский род, употребленный мной по отношению к тени, вполне относится и к ее источнику.
Ибо передо мной стояла женщина.
На ней был свежий, без единого пятнышка белый чепец и простенькое платье, какие нередки в садах и парках Парижа. Женщина наклонилась надо мной как бы с целью защитить. Взгляд ее проник мне в душу. Глаза были так глубоко посажены, что казались закрепленными на изнаночной стороне затылка. Что касается возраста, я бы назвал ее почти ребенком.
– Хватит вопить.
– Кто вы? – прошептал я охрипшим голосом.
– Бонжур, – сказала девушка, отвернулась и пошла прочь.
Я ответил на приветствие, хотя считал бессмысленным любое проявление учтивости в данных обстоятельствах.
– Болван, – констатировал мужчина с мясистым лицом – впрочем, так, чтобы девушка не слышала, будто она могла высмеять его за мою оплошность. – Ее так зовут – Бонжур!
– Бонжур? – повторил я. И вдруг понял, что уже видел эту девушку, причем и в первый раз мне тоже угрожала опасность. – Кафе «Бельж»! Вы там были с корзиной цветов! Зачем вы там были?
– Ну вот мы и встретились! – сообщил новый голос. Сказано было по-английски с легким французским акцентом. Вновь прибывший продолжал столь же бегло и грамматически правильно, как и начал: – Неужели обязательно было так стеснять нашего долгожданного гостя из великой Америки?
Последовал ответ, достаточно смущенный, чтобы идентифицировать вновь прибывшего как главаря шайки. Человек с мясистым лицом шагнул к нему и таким тоном, словно я внезапно лишился способности слышать, весьма громко сообщил:
– Он потерял сознание в Версале, а потом выпрыгнул из экипажа прямо на дорогу. Чуть не убился…
– Теперь все позади. Мы в безопасности – и вместе. Бонжур, будь добра, если тебя не затруднит…
Девушка проворно развязала веревку, терзавшую мои запястья.
До сих пор я не имел возможности разглядеть главаря, видел только, что на нем длинный белый плащ и светлые панталоны. Теперь, когда руки мои были свободны, я выпрямился в полный рост и взглянул ему в лицо.
– Мосье Кларк, примите мои глубочайшие извинения за то, что вам пришлось проделать такой путь, – изрек главарь и рукой, унизанной перстнями, обвел окрестности – будто в долгом пути и состояло все дело! – Боюсь, эти развалины, которые помнят иные времена, ныне числятся среди немногих мест в окрестностях Парижа, где я все еще могу чувствовать себя относительно спокойно. Что еще важнее…
– А теперь послушайте меня! – перебил я. – Во-первых, ваш приспешник обращался со мной очень грубо, и в результате… Но дело даже не в этом. Я хочу знать, куда конкретно вы меня привезли и зачем! – Я захлебывался словами. Вдруг, несмотря на волнение, меня осенила догадка.
– Что еще важнее, – сердечным тоном продолжал главарь, растягивая в улыбке свое смуглое лицо, – мы наконец-то встретились лично.
Он пожал мне руку, обмякшую именно в этот момент – когда я понял, что угадал верно.
– Дюпен! – воскликнул я, отторгая догадку разумом.
9
Если уважаемый читатель помнит, у меня на примете было пять или шесть возможных прототипов Дюпена. В конце концов я отмел их всех в пользу Дюпона.
Среди претендентов фигурировал барон Клод Дюпен, адвокат, по слухам, ни разу не проигравший дела; барон Клод Дюпен, в чьих жилах текла королевская кровь, вследствие какового обстоятельства он и взял сомнительный титул. Много лет подряд Барон был в числе самых выдающихся юристов Парижа, и вдобавок считался героем, поскольку брался защищать преступников, по разным причинам вызывавших сочувствие. Он даже попал в список кандидатов на должность генерального прокурора и чуть было не оказался в палате представителей от своего округа во время одного из переворотов во французском правительстве. Однако Барона обвинили в использовании неприемлемой тактики, и он отступился, перебрался в Лондон и стал применять там другую тактику – выжидательную. В Лондоне Барон был приведен к присяге как констебль по особым делам на период опасности мятежа и проявил себя человеком достаточно храбрым, чтобы оставить за собой эту должность уже в качестве почетной, после того как опасность мятежа миновала.
Вся вышеприведенная информация была собрана мной по крупицам во французских периодических изданиях. Одно время, еще до поездки в Париж, я не сомневался, что Клод Дюпен и есть истинный прототип К. Огюста Дюпена; я даже отправил Барону несколько писем с просьбой уточнить некоторые факты из его жизни и с характеристикой ситуации в Балтиморе. Однако весьма скоро мне попались статьи об Огюсте Дюпоне, и я взял на вооружение новую теорию. Получив ответ от Клода Дюпена, я отправил ему полное извинений письмо.
В одном из французских журналов обнаружился портрет Барона Дюпена, разумеется, изученный мной до мельчайших подробностей. Вот почему я узнал человека, пожимавшего мне руку, точно мы с ним были старинные друзья. Тогда-то я и воскликнул в изумлении: «Дюпен!.. Вы Клод Дюпен!»
– Прошу вас, – с чувством произнес Дюпен, – зовите меня Бароном!
Я выдернул руку из его рук и стал оглядываться в надежде, что вот сейчас представится случай к чудесному спасению. Экипаж, меня привезший, стоял в тени полуразрушенной каменной стены, однако сбежать в нем я и не помышлял, ибо видел, как приспешник Барона занял место на козлах.
Ров вокруг Парижа является частью комплекса укреплений на случай нападения врагов. Бесконечной лентой опоясывает он город и окрестности; в нем имеются насыпи для артиллерии, а также многочисленные ответвления.
И вот в этом-то лабиринте я, по уверениям Дюпена, был в полной безопасности. Дюпен принялся объяснять, что его товарищ, Хартвик, – тот, который поймал меня в Версале и затолкал в экипаж, – желал единственно доставить меня на рандеву к Дюпену в целости и сохранности.
– Хартвик так сквернословит, что сам сатана уши бы заткнул; раз он одному субъекту чуть руку не оторвал, но в целом он неплохой человек. Вы уж простите его.
– Простить! Простить подобное оскорбление? Боюсь, Дюпен, это выше моих сил! – выкрикнул я.
– Ах, как я рад нашему знакомству, – молвил Клод Дюпен. – Я столько лет провел в Лондоне, где никто не умел выговорить мою фамилию. Вы же произносите ее как истинный француз!
– Послушайте, сударь, – объявил я, даром что был польщен – нечасто французы хвалили мое произношение, – не пытайтесь меня умаслить. Если вы желали говорить со мной, почему не выбрали какое-нибудь приличное место в Париже?
– Я был бы счастлив выпить по чашечке кофе с вами, мосье Кларк. Кстати, могу я называть вас Квентином? – Барон имел странную манеру вести диалог; она свидетельствовала об изрядной напористости.
– Нет!
– Спокойнее, прошу вас. Позвольте выразиться яснее, дражайший мой Квентин. Видите ли, существуют две разновидности друзей – друзья и враги. Что касается меня, в Париже я располагаю и теми и другими. Боюсь, представители одной разновидности были бы весьма рады видеть меня несколько убавившим в росте – ровно на одну голову. В свое время я страдал прискорбной опрометчивостью, вследствие которой пообещал выплатить изрядную сумму денег, между тем как тщательные математические вычисления дали бы мне понять, что этой суммы у меня быть не может. Да-да, дражайший Квентин, я был беден, как индюк Иова. К счастью, хоть я и попал в переплет, в Лондоне нашлась для меня протекция – притом столь сильная, что позволяет наведываться на родину. Впрочем, вы сами видите – я ограничен в выборе мест встречи, – добавил барон, широким жестом обводя ров и развалины. – А у вас, похоже, имеется состояние, братец Квентин? Как вы получили его? Трудились в поте лица? Или родились с серебряной ложкой во рту? Впрочем, какая разница?
И Дюпен извлек из кармана мои письма. Должен признаться, это было весьма неожиданно и не слишком приятно. Следует ли мне теперь описать его наружность и тем объяснить читателю, почему, несмотря на непростительное обращение со мной, за которое Барон нес прямую ответственность, я отвечал на его вопросы и вообще поддерживал разговор? Платье Барона отличалось изысканностью и явно дорого стоило. На нем был роскошный белый костюм, который сделал бы честь любому денди, и превосходно пошитые перчатки; в петлице красовался цветок, волосы и усы выдавали работу искусного цирюльника. В манишке посверкивали пуговицы с бриллиантами, крышка от часов также щеголяла драгоценными камнями. Имелись и два-три перстня; впрочем, к чести Барона, отмечу, что он не склонен был всплескивать руками или пошевеливать пальцами, дабы собеседник заметил его украшения. Заботе о блеске башмаков Барон отдавался с поистине сердечным трепетом – башмаки сияли как солнце. Было в Бароне что-то опереточное и в то же время располагающее – словом, он был как джентльмен с обложки.
Но главное – повадки Барона выдавали в нем любезнейшего, учтивейшего филантропа – под филантропом я разумею субъекта, который готов спасти от улицы женщину, а то и сразу двух, уведя их жить к себе домой. Хотя Барон похитил меня и велел доставить к заброшенным укреплениям, я ни за что не желал показаться грубым или невоспитанным. Я поинтересовался, как ему удалось найти меня в Париже.
– Среди тех, кого я в этом городе до сих пор отношу к категории друзей, есть и жандармы, фиксирующие каждого иностранца. В последнем письме вы сообщали, что намерены заняться поисками Огюста Дюпона, а я лишь предположил, что поиски будут иметь место в Париже. Бонжур подтвердила, что вы уже прибыли. – Барон улыбнулся прелестнице, которая теперь курила сигару; той самой прелестнице, которая в памятный вечер рискованной Дюпоновой игры проследила меня до кафе «Бельж».
– Почему у нее такое странное имя? – спросил я полушепотом, чтобы она не слышала. Признаюсь, даже в столь опасной ситуации меня мучило любопытство. Однако Барон проигнорировал мой вопрос.
Теперь я думаю, только ли тайна имени занимала меня, и прихожу к выводу, что не только. Девушка была удивительно хороша, особенно впечатляли ее маленький выразительный рот и глубокие глаза. Она не выказывала интереса ни ко мне в частности, ни ко всей сцене в целом – каковые обстоятельства ничуть не умаляли моего восхищения.
– Уверен, братец Квентин, сейчас самое время скрепить наш договор, – заявил Барон. Фраза вывела меня из транса. Барон развернул мои письма.
– Какой договор?
Барон скроил разочарованную мину и с упреком произнес:
– Как же, сударь! Тот самый договор, согласно которому мы с вами будем расследовать обстоятельства смерти Эдгара По!
Убежденность в голосе Барона почти заставила меня забыть, почему ни о каком договоре с ним не могло идти и речи.
– Здесь ошибка, сударь, – сказал я. – Боюсь, не вы были прототипом Дюпена из рассказов По, хотя в известный период времени я придерживался именно такого мнения. Теперь я нашел истинного прототипа. Это Огюст Дюпон. Вы ведь прочли мое последнее письмо?
– Что вы хотите этим сказать? Я полагал, разговоры с Дюпоном забавляют вас, и только. Или мосье Дюпон все же начал расследование прискорбных обстоятельств безвременной кончины дражайшего По и намерен идти до конца?
– В настоящее время… мы с мосье Дюпоном… анализируем данные. Больше ничего не могу сказать. – Тревога моя получила новый виток, я украдкой оглядывался, но, разумеется, путям к спасению взяться было неоткуда. Признаюсь, в глубине души я и не хотел спасаться. Это может показаться неестественным, однако я с восторгом слушал страстную речь Барона о смерти моего кумира. С Дюпоном я уже давно об этом не говорил (и вообще не говорил), а подобной реакции и вовсе никогда не добивался.
– А знаете что, мосье Квентин? Положение ваше, я бы сказал, двусмысленное, – заявил Барон. Сложил руки, точно для молитвы, и тут же сжал кулаки. – Настоящий Дюпен – это я. Я тот, кого вы искали; тот, кто вам нужен.
– По-моему, вы много на себя берете.
– Разве? А не я ли занимаю в Британии должность констебля по особым делам? И не предполагает ли сия должность служение истине? Будучи адвокатом, я не проиграл ни одного процесса – с фактами-то вы спорить не станете? А кто есть адвокат, как не глашатай истины? Кто есть Дюпен, как не защитник истины? Мы с вами оба адвокаты, мосье Кларк; мы отстаиваем справедливость, а для справедливости не существует ни территориальных, ни социальных, ни государственных границ. Если бы мы с вами жили в те времена, когда Эней спускался в Царство мертвых, мы бы составили ему компанию лишь для того, чтобы присутствовать на суде под председательством царя Миноса.
– Пожалуй, – согласился я. – Правда, я специализируюсь на делах о нарушении долговых обязательств.
– Значит, вы понимаете: пришло время, когда предложенный вами договор – о моих услугах и вашем вознаграждении – должен вступить в силу. Условия изложены в вашем письме. Поверьте, в результате все три стороны немало выиграют.
– Забудьте о вступлении в силу и тому подобном. Я уже говорил: договор заключен с Огюстом Дюпоном. Он – истинный прототип Дюпена, и я буду вести дела только с ним.
При этих словах Бонжур бросила на меня выразительный взгляд. Дюпен вздохнул и скрестил руки на груди.
– Дюпон давно выдохся. Его постиг тяжкий недуг, который состоит в маниакальном стремлении взвешивать все и вся. Уже самые его помыслы обременены гирьками и гирями доводов так называемого рассудка. Я бы сравнил Дюпона с немощным старцем, который некогда был недурным художником. Мастерство утрачено еще во время о́но, и лишь в собственном воображении старец по-прежнему видит себя обласканным заказчиками и меценатами. Дюпон ныне не более чем марионетка собственного разума.
– По-моему, дело Эдгара По привлекает вас исключительно по причине возможности получить деньги для погашения долгов, – с негодованием произнес я. – Огюст Дюпон – вот настоящий прототип Дюпена. И ваши оскорбительные речи, мосье Барон, сути дела не меняют. Вам повезло, что Дюпон вас не слышит.
Барон шагнул ко мне и произнес медленно и отчетливо, как бы роняя каждое слово:
– И что бы сделал ваш Дюпон, если бы слышал мою речь?
Я хотел сказать, что Дюпон раскроил бы ему череп, но не сумел ни припомнить соответствующей французской идиомы, ни убедить себя в правомерности подобного заявления. Клод Дюпен, сверкая набриолиненными усами и разноцветными бриллиантами, с усмешкой велел Бонжур сопроводить меня к экипажу. Захват, примененный этой юной женщиной к моему локтю, по силе мог сравниться с захватом Хартвика; она погнала меня по рву. Я успел заметить, что парижанке для открытия собственного дела мужчина вовсе не требуется. Женщины здесь держат шляпные мастерские, управляют громоздкими повозками, рубят говяжьи туши, разносят молоко, интригуют, меняют деньги и даже прислуживают в банях. В Балтиморе я как-то слышал речь за права женщин; оратор утверждал, что мужские занятия только добавили бы женщинам добродетельности. Теперь позади меня шла молодая женщина, которая, пожалуй, с удовольствием оспорила бы эту теорию.
Когда мы оказались вне пределов слышимости, я спросил у Бонжур:
– Что заставляет вас подчиняться этому человеку?
– Разве у вас есть право задавать подобные вопросы?
Как странно было слышать такие слова из уст женщины несколькими годами моложе Хэтти; вдобавок произнесенные голосом хриплым, как у бывалого разбойника, и в то же время завораживающим.
– Наверно, нет. Но, Бонжур – мисс – мадемуазель. Мадемуазель Бонжур, этот человек представляет для вас опасность.
– А вас заботит лишь сохранность вашего филея.
Замечание было вполне справедливое, но не только о собственном спасении думал я в ту минуту, и не оно занимало главное место в моих мыслях. Взгляд Бонжур выдавал независимость духа, и это качество вдруг показалось мне удивительно привлекательным. Кожа ее отличалась безупречностью, если не считать шрама, то есть шрамика, а точнее, насечки, которая пересекала ее губы вертикально, образуя при улыбке весьма загадочный крест. Вдруг за пределами рва закричали по-французски:
– Они приближаются!
Хартвик бежал к своему хозяину, размахивая подзорной трубой.
– Нас вычислили! – воскликнул Дюпен. – Скорее! Все в экипаж!
Вероятно, речь шла о тех друзьях Дюпена, которые подпадали под категорию врагов. Хартвик, Дюпен и Бонжур бросились к экипажу.
– Пошевеливайтесь, вы, болван! – выкрикнул Дюпен в мой адрес.
Хартвик уже достиг экипажа, но тут раздался выстрел, и громила, как-то неестественно заплетя ноги, рухнул на землю. Возглас «Дюпен!» замер у него на губах. Когда же Дюпен перевернул недвижное тело на бок, моему взору открылось багровое пятно на том месте, где раньше было ухо.
Кровавое зрелище ошеломило меня; вдобавок тропа к экипажу была очень крута – и вот, словно ударенный в лоб, я опрокинулся на спину, так и не выбравшись изо рва. Не исключаю, впрочем, что на помощь мне пришло подсознание, ибо, опрокинувшись, я отделился от похитителей. А может быть, ноги мои подкосились при виде пистолета, который Барон извлек из-за пояса. Бонжур бросилась ко мне.
– Оставь его! – распорядился Дюпен. Мне же было сказано: – В следующий раз мы сойдемся в другом месте, лучше соответствующем нашим потребностям и интересам; иными словами, там, где нам не помешают. Надеюсь, братец Квентин, до тех пор погоня за славой успеет вас утомить.
Вполне правомерны сомнения читателя в том, что Дюпен разразился подобной тирадой, когда жизни его угрожала нешуточная опасность, когда главный его приспешник погиб и сам он выбирался из глубокого рва, но, поверьте, я излагаю события с максимальною точностью, ничуть не приукрашивая действительность.
Я поднял голову – и вдруг на меня обрушилось нечто. Открыв глаза, я увидел, что это – Бонжур. Она заслонила меня собой, прижала мой локоть к земле. Воображая, что на меня (то есть на нас) смотрит Хэтти, и чувствуя укол совести, а также приступ плотского желания, я попытался выбраться из-под Бонжур, но не преуспел в этом. Ее тело, вроде бы такое легкое, невозможно было сдвинуть хотя бы на дюйм – и это обстоятельство ввергло меня в трепет.
– Не дергайтесь, – по-английски шепнула Бонжур. – Даже когда я встану, оставайтесь лежать. Понятно?
Я кивнул.
Бонжур упруго поднялась и последовала за Бароном в экипаж, больше не взглянув на меня. Судя по стуку подков, Барон направил лошадей к мостику надо рвом. Вскоре послышался конский топот и скрип колес. Другой экипаж промчался к старой крепости. Прогремел выстрел, за ним второй, за вторым третий – вероятно, преследователи увидели экипаж Барона. Я закрыл голову руками и замер под градом мелких острых камешков.
Избавление явилось в виде третьего экипажа, нанятого компанией немцев с целью осмотреть укрепления. Немцы любезно позволили мне доехать до Парижа вместе с ними.
Конечно, меня терзало желание тотчас бежать к Дюпону и поведать обо всем. Но смысла в этом не было никакого. Если в результате встречи с Клодом Дюпеном я что-то и понял, то лишь одно – ситуация совершенно запуталась. Ее и настоящий детектив за приличное вознаграждение не распутал бы; что говорить о шарлатане вроде Барона, готовом «трудиться» за гроши! Таким образом, я решил больше не видеться с Огюстом Дюпоном.
Гид, нанятый мной в Версале, оказался прав относительно тайных агентов, отлеживающих каждый мой шаг. Вскоре после похищения я обнаружил, что финансы мои изрядно сократились, и переехал в другую гостиницу, не столь дорогую. И что же? Едва переступив порог, я обнаружил в холле двоих жандармов, чья цель была – единственно записать мой новый адрес, что они и сделали, демонстрируя похвальный такт.
Решение избегать Дюпона я изменил уже через пару дней, во время пользования услугами чистильщика обуви. На сей раз неподражаемый французский такт проявился в легком наклоне головы, каковым наклоном чистильщик намекнул, что мои башмаки запылились. Я развернул газету, купленную ранее. За скамеечкой чистильщик держал большое зеркало, с тем чтобы читать газету клиента во время работы. Говорят, отдельные парижские чистильщики за годы практики выучились читать задом наперед, и это умение скрашивает монотонность их занятия. Я считал подобные слухи сильно преувеличенными, полагая, что разбирать столь искаженные тексты выше человеческих возможностей. Однако в тот день мой скептицизм был попран.
Я торопливо листал газету, и вдруг чистильщик попросил:
– Не перевернет ли добрый мосье страничку назад? Кажется, Клод Дюпен снова в Париже. А ведь на него здесь охота похуже, чем на зверя лесного. По крайней мере так говорят.
Я выполнил просьбу чистильщика, и мы вместе прочли поразительную заметку.
Выдающийся адвокат и стряпчий, Клод Дюпен, тот самый, что не проиграл ни одного процесса, ангажирован состоятельным гражданином Америки [полагаю, речь шла обо мне] для раскрытия тайны смерти любимейшего в этой стране писателя, автора многочисленных гениальных произведений – Эдгара А. По. Именно с Клода Дюпена сей одаренный литератор писал своего знаменитого персонажа, сыщика Дюпена, главного героя ряда рассказов, один из коих, «Убийство на улице Морг», широко известен как на языке оригинала, так и в переводе на французский. Чувствуя себя обязанным покойному за столь лестную параллель, Клод Дюпен отправился в Соединенные Штаты и обязался ровно через два месяца, считая с сегодняшнего дня, 1851 года, пролить свет на таинственные обстоятельства смерти Эдгара А. По, не оставив для тени ни малейшего шанса. Пожав все причитающиеся ему по праву лавры, увенчанный славой нового героя Нового Света, мосье Дюпен вернется в Париж, свой родной город…
К горлу подступил ком. Мне нужно было немедленно видеть Дюпона.
Я не мог покинуть Европу, оставив Дюпона в уверенности, что предал его, «ангажировав» Клода Дюпена; я должен был лично опровергнуть написанное в газете. Ибо о ком еще подумает Дюпон, прочтя эту статью, как не обо мне? Подсказка содержалась в самом стиле статьи – именно в таких выражениях я писал к Барону. Вот, значит, чьих это рук дело! Я вскочил в фиакр, назвал адрес Дюпона, вихрем ворвался в ворота и проскочил мимо консьержа, глухой к его воплям: «Остановитесь! Куда вы? Сейчас жандармов позову!» Консьерж даже замахнулся на меня, но я был проворнее.
Перепрыгивая через две ступени, я взлетел по лестнице. Дверь Дюпоновой комнаты была открыта, сама комната – пуста.
Газовая лампа над постелью издавала характерный запах, словно ее зажигали совсем недавно; на одеяле валялась газета. Это была «Ла Пресс» – мы с чистильщиком читали другое издание, – но разворот являл взору ту же самую статью. Другие газеты и газетные вырезки Дюпон спихнул к изножию кровати. И я представил: вот он медленно садится, одной рукой механически расчищает захламленное пространство, другой – мнет газетную страницу, а во взгляде его между тем проступает что? Что он должен был почувствовать, прочтя об «ангажировании» Барона Дюпена? Ярость? Горечь? Ведь он уже обвинял меня в предательстве.
– Мосье! – воскликнул возникший в дверях консьерж.
– А, это вы! Не утруждайте голосовые связки – я вас слушать не стану! – закричал я, охваченный гневом на Барона. – Я сегодня же покидаю Париж, но сначала мне нужно найти Огюста Дюпона. И я найду его! А вы сию же секунду ответите, где он, или вам не поздоровится!
Консьерж отрицательно качнул головой. Я замахнулся и ударил бы его кулаком в челюсть, если бы он не предупредил удар сбивчивой речью:
– Дюпона здесь нет! Он уехал! Уехал с вещами!
Из дальнейших расспросов я выяснил, что за несколько минут до моего появления консьерж помог Дюпону снести багаж вниз по лестнице. Разумеется, решение было вызвано лживой газетной заметкой плута Барона. Предательство с моей стороны, в которое Дюпон моментально поверил, так расстроило его, что он более не имел сил оставаться в этом доме. Я выглянул в окно, словно Дюпон мог задержаться во дворе, с тем чтобы я его увидел.
От доходного дома отъезжал фиакр с саквояжами на крыше. Тщетно я пытался остановить его криками – кучер меня не слышал, и мне осталось только заламывать руки, когда он выехал из ворот и покатил по улице. К моему удивлению, нанятый мной фиакр исчез со двора, хотя кучеру было велено ждать. Пока я переваривал это последнее оскорбление, раздался стук и скрип колес, и к дому возвратился фиакр Дюпона. То есть не совсем так – не фиакр Дюпона, а фиакр с Дюпоном и с багажом Дюпона, сотрясающимся на крыше, но с моим кучером.
Последний придержал лошадей, когда они очутились в опасной близости от меня.
– Я просто решил развернуться, мосье, – сообщил кучер, – чтобы времени не терять.
Он слез с козел и распахнул ту дверь, что была дальше от Дюпона. Однако я прежде должен был переговорить с Дюпоном. Я обошел фиакр и открыл противоположную дверь. Великий аналитик сидел не шевелясь, уставившись в одну точку. «Неужели, – подумал я, – наглое самозванство Барона Дюпена возымело эффект, которого я тщетно добивался призывами к защите чести истинного прототипа и посулами денежного вознаграждения?»
– Мосье Дюпон, означают ли ваши действия, что… что вы намерены?..
– Господа, вы опоздаете на поезд к вашему пароходу, – предупредил кучер. – Пропустите посадку. Скорее, поехали!
Дюпон кивнул:
– Момент настал, мосье Кларк.
