Текст книги "Тень Эдгара По"
Автор книги: Мэтью Перл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Нет, эти оковы пока существуют. Но тяжесть их не распространяется на гражданку Франции. Вы – свободная женщина. У вас нет никаких обязательств перед Бароном.
– Никаких обязательств перед моим супругом? – переспросила Бонжур. – Надо будет запомнить – вдруг пригодится?
– Барон – ваш супруг?
– Кажется, мы все обсудили, мосье Кларк. Закроем же тему. И не пытайтесь ставить нам палки в колеса.
В какую бы страну путешественника ни забросила судьба, он неминуемо обнаруживает особую, немногочисленную разновидность стряпчих – точно так же, как натуралист даже в самом глухом уголке мира умудряется пополнить коллекцию растений. Обычный, широко распространенный юрист полагает запутанность законодательства надежным пьедесталом для вечных ценностей, в то время как стряпчие упомянутой разновидности, эти хищники, охотящиеся на вид Jurista ordinara, видят в законах препятствие на пути к успеху.
Барон Клод Дюпен представлял собой столь великолепный образчик этой второй, плотоядной, разновидности, что его скелет впору было выставлять в Тюильри, в кабинете сравнительной анатомии. Как воином выбирается подходящее оружие для каждого боя, так Бароном выбирался соответствующий закон из обширного арсенала. Законы были его пулями и кинжалами, причем их словесная природа ничуть не смягчала ударов. Каждая просьба об отсрочке слушания дела значила, что Барон отправился наносить последние штрихи, то есть подслушивать и подглядывать. Когда же эти зловещие методы не давали результата, Барон задействовал настоящие пули и кинжалы. Конечно, не напрямую, а через агентов, которых у него была целая сеть; эти-то молодчики и добывали сведения и признания. Да, Барон закончил юридический факультет, но по призванию он был импресарио; юриспруденция была для него не целью, а средством. Он был фокусником от юриспруденции; он торговал законом вразнос.
Еще на пароходе Дюпон поведал мне историю Бонжур, правда, не упомянув о матримониальной связи с Бароном. Во Франции, сообщил Дюпон, распространен особый вид преступников под названием «бонжуры». Действуют они так: одевшись помоднее, вор или воровка входит в богатый дом, уверенно минует слуг, словно спешит на аудиенцию с хозяином, по пути прихватывает все, что плохо лежит, и спокойно выходит на улицу. Если же попадается лакей, горничная или кто-нибудь из домашних, ему кланяются, говорят: «Бонжур!» – и спрашивают хозяина соседнего дома (имя выясняют заранее). Разумеется, вора принимают за приличного человека, который ошибся адресом, и направляют в нужный дом без единого подозрения, зато с кучкой дорогостоящих безделушек. Так вот, молодая дама, что заслонила меня от пули, была лучшей в Париже «бонжур»; отсюда и прозвище. Говорили, Бонжур выросла в деревне. Ее мать, швейцарка, умерла, когда девочке не исполнилось и года. Француз-отец не покладая рук трудился в пекарне, один воспитывал дочь. По ночам он плакал по покойной жене. Юной Бонжур претило утешать отца в его затянувшемся горе. Это обстоятельство, а также отсутствие женского пригляда в доме, сформировали характер Бонжур – она выросла отчаянной и независимой, впрочем, как все француженки. Скоро, в ходе очередного мятежа, отец был арестован и уведен в неизвестном направлении. Девушка подалась в Париж, где жила сама по себе, лишь за счет хитрости, ума и физической силы. На ранних стадиях воровской практики на Бонжур было совершено немало нападений; результатом одного из них и явился шрам.
– Как случилось, что женщина столь редкой красоты остается обычной воровкой? – спросил я однажды вечером за длинным обеденным столом в кают-компании.
Дюпон вскинул бровь и надолго замолчал, словно решил вовсе не отвечать.
– Она, во-первых, не воровка, а во-вторых, не обычная. Много лет Бонжур была наемной убийцей, причем не знала провалов на этом, гм, поприще. По старой привычке она сначала говорила: «Бонжур», а уж потом перерезала жертве горло. Впрочем, это всего лишь легенда, которую некому ни подтвердить, ни опровергнуть.
– Но ведь там, во рву, Бонжур явила себя милосерднейшей и отважнейшей особой, – возразил я. – Видимо, в женских пороках повинны слабое здоровье и пагубное влияние среды.
– В таком случае беднее и несчастнее Бонжур не бывало существа на свете, – подытожил Дюпон.
Однажды зимой Бонжур доставили в участок по обвинению в неуклюжей краже, в результате которой погиб хозяин дома. Бонжур грозила смерть – ее хотели наказать «примерно», из-за того, что все больше краж совершалось женщинами. Барон Дюпен, бывший тогда на пике адвокатской славы, защищал Бонжур с похвальным рвением. Он ловко продемонстрировал, что Бонжур, этот ангел во плоти, хрупкое дитя, бедная сиротка, принесена жандармами в жертву (разумеется, не по злому умыслу!). И Барону поверили, причем привлекательная внешность Бонжур не в последней степени повлияла на решение суда.
Теперь, полагаю, читателю понятно, каким образом Барон находил себе преданных слуг среди преступников. Освобожденные Бароном, преступники делом чести почитали служение ему. Так вышло и с Бонжур. И никакого противоречия в этом нет. Человеку нужно жить хоть по каким-нибудь законам; у преступников законов минимальное количество, и один из самых главных звучит так: «Долг платежом красен». Барон уже был женат; по слухам, женщинами в случае с ним руководили разные мотивы – от влюбленности до желания получить его деньги. Остается только гадать, переродилась ли преданность Бонжур в любовь, была ли совершенно вытеснена любовью, или же из сочетания этих двух чувств явилось третье, ничего общего не имеющее с движениями сердца.
12
На мой рассказ о встрече в книжной лавке Дюпон отреагировал флегматичным замечанием, что методы Барона Дюпена существенно усугубят ситуацию. Вполне согласный с ним, я утроил усердие, с каким искал следы развернутой Бароном кампании, тем более что следы эти попадались теперь по всему городу. Дома я теперь почти не бывал – все бегал с Дюпоновыми поручениями, в то время как сам Дюпон окопался у меня в библиотеке. По большей части он отмалчивался. Я порой ловил себя на бессознательном копировании поз или мимики Дюпона; полагаю, происходило это от монотонности моих занятий, а может, я хотел увериться, что Дюпон действительно в Балтиморе, в моем доме.
Однажды Дюпон, просмотрев несколько газет, воскликнул:
– Ах да!
– Вы что-то обнаружили, сударь? – обрадовался я.
– Нет. Зато я только что припомнил, какая именно мысль стучалась в мою голову вчера, когда в вашу, мосье Кларк, дверь постучалась женщина.
– Какая женщина?
– Вообразите, сколь чудовищный урон нанесла она своим визитом моему мыслительному процессу, если я ухватил вчерашнюю мысль лишь сию секунду!
Поскольку больше от Дюпона ничего не удалось добиться, я подступил к горничным. Оказалось, они не сочли нужным известить меня, поскольку с визитершей говорил Дюпон. Впрочем, из сбивчивых описаний было понятно, что посетила мой дом тетя Блум в сопровождении невольника, который держал над ней зонтик. Хотя горничные расходились в деталях, мне все же удалось восстановить диалог, что состоялся у меня в библиотеке.
Тетя Блум: А что, мистера Кларка нет дома?
Огюст Дюпон: Так и есть.
ТБ: Так и есть? Так есть или нет?
ОД: Вы угадали. Мистера Кларка нет дома.
ТБ: Не в моем обычае угадывать. А кто вы, собственно, такой?
ОД: Я – Огюст Дюпон.
ТБ: Неужели? Но…
ОД: Мадемуазель…
ТБ (всполошившись от французского слова): Маде-муа-зель?
ОД (в первый раз с начала разговора поднимая взгляд): Мадам.
ТБ: Мадам?
ОД (сказал что-то по-французски. Ни одна из моих горничных не сумела воспроизвести фразу, поэтому придется читателю ее придумать.)
ТБ (вторично всполошившись): Полагаю, сэр, от вас не укрылся тот факт, что вы находитесь в Америке!
ОД: Да, я заметил, что местные жители не только ходят в сапогах по коврам, но и кладут ноги на стулья, а также выливают яйца в стаканы и выплевывают табачную жвачку из окон. Нет никаких сомнений, что я нахожусь в Америке, мадам.
ТБ: А теперь извольте сообщить, кто вы такой.
ОД: Несколько драгоценных минут назад вы не отреагировали на мое имя узнаванием. Я очень занят, мадам, и не нахожу в себе желания предоставлять себя к вашим услугам, вследствие чего переложу сию честь на мосье Кларка. В свете сказанного с вашей стороны разумнее было бы спросить, кто такой мистер Кларк, нежели интересоваться моей персоной.
ТБ: Кто такой мистер Кларк! Но я отлично знаю мистера Кларка, сэр! Я знаю его, можно сказать, с пеленок! Я услышала, что он вернулся из Европы, и вот пришла с визитом.
ОД: Вон оно как.
ТБ: Очень хорошо. Я сыграю в вашу игру, хоть вы и иностранец; вдобавок дерзкий иностранец. Итак, сэр, кто такой мистер Кларк?
ОД: Мистер Кларк – это мой компаньон на данный период, до завершения одного дела.
ТБ: Значит, вы адвокат?
ОД: Святые небеса!
ТБ: Тогда о каком деле вы говорите?
ОД: Вы имеете в виду дело, от которого вы изволили меня отвлечь своим визитом?
ТБ: Да. Да, то есть… Сэр, вы что же, намерены закурить эту сигару прямо в доме? Прямо в моем присутствии?
ОД: Намерен. Правда, спички куда-то запропастились; что ж, на нет, как говорится, и суда нет.
ТБ: Мистер Кларк непременно узнает, как вы со мной обошлись! Мистер Кларк непременно…
ОД: А, вот они! Спички нашлись, мадам!
Я послал весточку Питеру, отчасти понуждаемый к тому кошмарным приемом, оказанным тете Блум, и после нескольких неудачных попыток застать Питера в конторе мы наконец назначили встречу у него дома. Питер держался вполне дружелюбно. Мы уселись; он оглядел кабинет, и лицо его вдруг исказилось.
– Пожалуй, это неподходящее место. И все же, Квентин, будем говорить без обиняков. – Питер шумно вздохнул. – Во-первых, пойми: возможная резкость с моей стороны вполне оправдывается уверенностью, что таким образом я помогаю тебе, что поступаю так, как поступил бы твой отец.
– Резкость? Дерзость!
– Что, Квентин? – изумился Питер.
Я догадался, что невольно перенял у Дюпона манеру речи.
– В смысле, я прекрасно понимаю, какие мотивы тобой двигали, Питер.
– Тем лучше. Так вот, Квентин, пока ты отсутствовал, в Балтиморе происходили постепенные, но существенные изменения. Квентин…
Я подался вперед.
– Вынужден сказать тебе, Квентин, нечто неприятное…
– Да, Питер?
– Я веду переговоры с одним джентльменом из Вашингтона. Переговоры относительно твоего места в конторе, Квентин, – выдавил Питер. – Этот джентльмен – хороший адвокат. Он чем-то похож на тебя. Видишь ли, Квентин, я просто завален работой.
Я слова вымолвить не мог от удивления. Нет, не тот факт, что Питер нашел мне замену, изумил меня. Я поражался другому. Я не чаял порвать с адвокатской конторой и никак не ожидал от себя сожалений теперь, когда дело вроде бы так удачно разрешалось.
– Отличная новость, Питер, – наконец проговорил я.
– Наша практика под угрозой. Уже имели место препятствия финансового характера. Нас теснят со всех сторон. Бизнес висит на волоске; если ничего не предпринять, уже через год от него ничего не останется. Погибнет фирма, которую создал для нас твой отец.
– Ничего, Питер, я знаю, ты справишься, – произнес я чуть дрогнувшим голосом. Вероятно, эта дрожь подвигла Питера пойти на попятный.
– Квентин, ты можешь вернуться хоть сегодня! В любой день и час, как только пожелаешь. Мы все так обрадовались, когда узнали о твоем приезде. Особенно Хэтти; кстати, там ситуация требует твоего вмешательства. Миссис Блум возвела вокруг Хэтти целую крепость, лишь бы ты с ней не встретился.
– Вне всякого сомнения, миссис Блум печется о благополучии своей племянницы. Кстати, раз уж ты о ней заговорил – миссис Блум приходила ко мне с визитом…Что касается Хэтти, я сумею уберечь ее от огорчений.
Питер взглядом выразил неуверенность в справедливости этого утверждения.
Я и сам знал: пока я занят расследованием, любые попытки восстановить связь с семьей Хэтти, даже удачные, неминуемо поменяют вектор, когда первое же требование внимания к нашему с Хэтти будущему наткнется на мой отсутствующий взгляд. «Нет, – думал я, – нужно подождать, разобраться с делом Эдгара По и лишь потом латать прорехи в сердечных отношениях». Я поспешно распрощался с Питером, пообещав объясниться позднее.
Я продолжал посещать читальный зал, где постоянно натыкался на того самого словоохотливого джентльмена, что вклинился в мой разговор с библиотекарем; на того самого загадочного поклонника Эдгара По. Джентльмен, как и я, читал газеты, продираясь сквозь дебри глупых домыслов о великом поэте.
Однажды утром я нарочно пришел, когда читальный зал еще не начал работу, посидел до открытия на каменных ступенях и, едва двери отворились, занял место напротив облюбованного этим джентльменом стола, чтобы иметь возможность наблюдать за ним с более близкого расстояния. К моему разочарованию, джентльмен, увидев, где я расположился и с какой целью, выбрал другое место. Желая развеять впечатление, что преследую его, я остался там, где сидел. На следующий день я медлил возле бюро библиотекаря, дожидаясь, когда джентльмен выберет себе стол и стул, и лишь после того, как он устроился, сам сел к нему поближе. Теперь от моих глаз не могло укрыться ни одно его действие.
Статьи об обстоятельствах смерти По вызывали у этого человека непонятное злорадство.
– Вы только прочтите это! – воскликнул он однажды, протягивая газетный лист даме за соседним столом. – Надо же, как их занимает судьба денег, которые По выручил на лекциях в Ричмонде! Если деньги были при нем, куда, спрашивается, они подевались? Вот каким вопросом они задаются. Проницательные ребята эти газетчики.
И он расхохотался, будто прочел крайне удачную шутку.
Проницательные ребята! Фраза возмутила меня до глубины души.
– Сэр, как можете вы смеяться в подобной ситуации? – вопросил я (хотя должен был помалкивать). – Неужели предмет для вас недостаточно серьезный, неужели вы считаете вздором соблюдение хотя бы внешних приличий?
– О да, предмет серьезный, – согласился джентльмен, насупив кустистые брови. – Куда как серьезный. Но, сэр, по-моему, крайне важно довести до сведения общественности все подробности случившегося с По.
– А вам не кажется, сэр, что к газетным статьям надо относиться с известной долей скептицизма? Или для вас каждый абзац написан как бы на одной из скрижалей?
Он тщательно обдумал предположение о собственной легковерности.
– Зачем тратить типографскую краску на заведомо лживые сообщения? Видите ли, я не желаю уподобляться иудеям, которые, отнюдь не считая любой Новый Завет лучше Ветхого, по-фарисейски испытывают ложных мессий [13]13
Имеется в виду стих из Евангелия от Луки (Лк. 17:20–21): «Быв же спрошен фарисеями, когда придет Царствие Божие, отвечал им: не придет Царствие Божие приметным образом.
И не скажут: Вот, оно здесь, или: вон, там. Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть».
[Закрыть].
В крайнем волнении покинул я читальный зал и до вечера уже не возвращался. Я подозревал, что желание этого субъекта насмехаться скоро иссякло. Действительно, он пропал на несколько дней, но потом вдруг снова появился в читальном зале, да не один, а с новой привычкой: цитировать стихи Эдгара По, когда какое-нибудь внешнее обстоятельство вызывало их в памяти. Например, когда однажды за окном раздался похоронный звон, он вскочил и продекламировал:
Обычно он сидел, обложившись газетами, отвлекаясь лишь за тем, чтобы трубно высморкаться в носовой платок (свой собственный или позаимствованный у незадачливого владельца – неизвестно). Я же проникся дружелюбием ко всем завсегдатаям читального зала исключительно по той причине, что больше ни один из них не являлся спесивцем с кустистыми бровями и вечным насморком.
– Сэр, не знаете, почему этот человек так озаботился газетными заметками об Эдгаре По? – спросил я, приблизившись к библиотекарскому бюро.
– Какой человек, мистер Кларк?
Я с удивлением воззрился на добряка библиотекаря:
– Как какой? Да тот самый, что приходит почти каждый день…
– Я думал, вы имеете в виду джентльмена, который передал мне статьи о По – те, что я перенаправил вам, – отвечал библиотекарь. – Правда, это было довольно давно.
Я резко остановился, ибо вспомнил о подборке статей, принесенных мне на дом незадолго до отъезда в Париж; о той самой подборке, где мне впервые попалось упоминание о прототипе Дюпена.
– Вы перенаправили? А разве вы не сами их собрали?
– Нет, мистер Кларк.
– Кто же дал их вам?
– С тех пор, наверное, уже года два минуло, – раздумчиво начал библиотекарь. – Ах, что за память у меня! Никуда не годится! – И он рассмеялся.
– Прошу вас, постарайтесь припомнить. Это очень важно.
Библиотекарь пообещал сообщить, как только «найдет сведения в картотеке своей памяти». Впрочем, я уже догадывался: подборку статей подсунул ему некто, интересовавшийся Эдгаром По еще до того, как с подачи Барона началась шумиха вокруг имени великого поэта; прежде чем появились субъекты вроде вульгарного книгочея, который расселся напротив меня, будто пресловутый Ворон, посланный беспрестанно терзать мою душу. Дюпон посоветовал игнорировать этого человека. Теперь, после столкновения с Бонжур, Дюпон сказал, что Барон уж наверняка устроит за мной слежку (совсем как в Париже), чтобы выяснить направленность моих занятий. Лучше всего будет мне делать вид, что этого спесивца вовсе нет, причем не только в читальном зале, но и в природе.
– Знаете что? Скоро очень многое выяснится! – С такими словами однажды утром обратился спесивец ко всем присутствующим в читальном зале.
Несмотря на усилия внять совету Дюпона, я поймал себя на ответной реплике:
– Сэр, что вы имеете в виду?
Спесивец прищурился, будто видел меня впервые.
– Я просто прочел вслух фразу из статьи, сударь, – пояснил он, водя пальцем по строчкам. – А, вот она. Сливки общества укрепились во мнении, что «настоящий Дюпен» прибыл в Балтимор и скоро выяснит причины смерти Эдгара По. Да вы сами прочтите.
Действительно, так было напечатано в газете.
– Редактор узнал об этом из первых рук. Огюст Дюпен был… – продолжал поклонник По, но вдруг прервался, как всегда, чтобы высморкаться. – Огюст Дюпен, герой рассказов По, неизменно добивался успехов в расследовании преступлений. Он – гений среди сыщиков, как вам, вероятно, известно. Ему удалось раскрыть несколько крайне запутанных дел. Там, где он, лжи и заблуждению не остается ни малейшего шанса.
Я хотел пересказать разговор Дюпону, главным образом для того, чтобы отвести душу, но Дюпона не обнаружилось в библиотеке «Глен-Элизы», в его излюбленном кресле. Газеты были, как обычно, разбросаны по бюро и столу – значит, по крайней мере утро Дюпон посвятил анализу.
– Мосье Дюпон!
Увы, голос бесполезным эхом возвращался ко мне, побродив по просторным холлам, оттолкнувшись от каждой ступени. Я расспросил горничных – ни одна не видела нынче Дюпона. Тогда, охваченный дурным предчувствием, я закричал так, что меня было слышно на улице. Возможно, Дюпон просто устал от газет и вышел развеяться. Возможно, он где-то рядом.
Никаких следов великого аналитика не обнаружилось ни возле дома, ни в ближайшей аллее. Я выбежал на улицу и нанял экипаж.
– Мой друг куда-то запропал, – сообщил я кучеру. – Давайте проедемся по кварталу, только на хорошей скорости.
Дюпон с самого прибытия в Балтимор не покидал «Глен-Элизу»; теперь он вышел. Неужели напал на след?
Мы проехали по улицам, прилегающим к колонне Вашингтона, осмотрели Лексингтонский рынок и людные переулки, ведущие к порту, а также сам порт. Добродушный кучер несколько раз пытался завязать беседу; это удалось, когда мы поравнялись с больницей при колледже Вашингтона.
– А вы знаете, ваша честь, что здесь умер Эдгар По? – Кучер едва не вывернул шею, чтобы я услышал его в грохоте колес.
– Остановитесь! – крикнул я.
Он повиновался, довольный, что привлек мое внимание. Я забрался к нему на козлы.
– Так что вы говорили об этой больнице?
– Я просто показывал вам памятные места нашего города. Вы ведь не местный? Давайте-ка я отвезу вас в отличный ресторан, чем по улицам круги наматывать. Желаете, ваша честь?
– Откуда вам известно про Эдгара По? В газете прочли?
– Нет, клиент рассказал.
– Что конкретно он говорил?
– Что По – самый великий поэт в Америке, а вот поди ж ты – перед смертью валялся в забегаловке прямо на грязном полу. Отчего помер – Бог весть; может, и без криминалу не обошлось. Про то газеты писали. Да, словоохотливый был джентльмен, не всякий день такие-то клиенты попадаются – из иного слова не вытянешь.
Увы, наружность словоохотливого джентльмена не запечатлелась в памяти кучера, даром что он явно ностальгировал по бывшему клиенту, столь выгодно отличавшемуся от клиента нынешнего.
– Три дня назад я его вез, сэр. У него был ужасный насморк.
– Насморк?
– Да. Он даже позаимствовал мой носовой платок и так его уделал, что возвращать уж не стал.
День тем временем перешел в вечер; смеркалось. Я понимал – когда совсем стемнеет, с надеждой найти Дюпона можно будет распрощаться. Балтимор занимает одно из последних в Америке мест по качеству уличного освещения, вследствие чего даже уроженцы этого города с трудом находят дорогу домой после наступления темноты. Я решил, что разумнее всего будет вернуться в «Глен-Элизу» и ждать Дюпона там.
Свиньи уже заполонили балтиморские улицы. Напрасно горожане требовали организовать вывоз мусора и отходов – городские власти в этом вопросе полностью полагались на свиней. Теперь воздух звенел и сотрясался от удовлетворенного хрюканья, с каким эти жадные создания пожирали все, что хотя бы с натяжкой годилось в пищу. Не успев велеть кучеру ехать обратно, я увидел в окно Дюпонов силуэт. По обыкновению, Дюпон шел размеренной, энергичной походкой. Я расплатился с кучером и выскочил из экипажа, словно эксцентричный француз мог раствориться в воздухе.
– Мосье Дюпон, куда вы направляетесь?
– Я не направляюсь, а проникаюсь духом Балтимора, мосье Кларк, – отвечал Дюпон, словно бы удивленный, как я сам не понял столь очевидного факта.
– Но, сударь, почему вы покинули «Глен-Элизу» один? В моем лице вы бы нашли отличного проводника!
И я начал в качестве доказательства своей компетентности лекцию о новом газовом заводе, видневшемся вдалеке, но Дюпон жестом велел мне закрыть рот.
– При определенных обстоятельствах, мосье Кларк, я буду рад воспользоваться вашей компетентностью. Однако учитывайте тот факт, что вы родились и выросли в Балтиморе. Эдгар По жил здесь некоторое время, но давно – пятнадцать лет назад, если память не слишком меня подводит. За считанные дни до смерти он прибыл в Балтимор как в совершенно новый для него город, воспринимал его глазами приезжего. Я успел заглянуть в несколько магазинов, а также на рынки, располагая лишь теми знаниями, какими располагает каждый гость Балтимора. Знания эти, как вы, возможно, догадываетесь, бывают почерпнуты из уличных указателей, рекламы и комментариев местных жителей.
Аргументы Дюпона показались мне вескими. В течение следующего часа, когда мы забирали на восток, я пересказывал прочитанное в газетах и услышанное от кучера.
– Сударь, разве мы не должны что-нибудь предпринять? Барон Дюпен платит своим агентам, которые как бы случайно разносят по городу сплетни о смерти По. Разве не следует нам парировать его удары, пока еще не поздно?
Прежде чем мой друг успел ответить, вниманием нашим завладел некий субъект, ступивший на тротуар с противоположной стороны улицы. Я прищурился – фонарь светил так тускло, что, честное слово, лучше было бы вовсе без него.
– Сударь, – зашептал я, – не скажу наверное, но, кажется, это он – человек, что почти каждый день торчит в читальном зале! Вон там, смотрите – напротив нас!
Дюпон проследил мой взгляд.
– Да, точно он! Я узнал его!
И в ту же секунду из тьмы возникла Бонжур. Пряча руки под шалью, она крадучись следовала за ничего не подозревавшим завсегдатаем читального зала. В памяти сразу всплыли все истории, что Дюпон рассказывал о безжалостном хладнокровии этой женщины. Я застыл от страха за судьбу того, кто нынче был избран жертвой Бонжур.
Поклонник творчества По внезапно обернулся и пошел в нашу сторону. Дюпон кивнул ему и, коснувшись шляпы, произнес:
– Мое почтение, Дюпен.
Вместо ответа джентльмен, по обыкновению, трубно высморкался, а когда отнял платок от лица, в нем обнаружился накладной курносый нос. Следующим номером Барон Клод Дюпен отклеил кустистые брови. Наконец к нему вернулся французский акцент с элементами британской манеры выговора.
– Барон, – поправил он моего товарища. – Пожалуйста, зовите меня Бароном Дюпеном, мосье Дюпон.
– Бароном? Как вам будет угодно. Правда, для американцев это звучит слишком официально, вы не находите? – отвечал Дюпон.
– Не нахожу. – Барон сверкнул ослепительными зубами. – Здесь это слово в чести.
Бонжур шагнула в круг света, к своему супругу. Барон отдал ей какое-то распоряжение, и она вновь растворилась во мраке.
Первый мой шок относительно личности поклонника творчества По к этому моменту померк перед новым открытием.
– Значит, мосье Дюпон, вы уже сталкивались с Бароном Дюпеном?
– Да, мосье Кларк. Это было много лет назад. В Париже, – ответил за Дюпона Барон, загадочно улыбнулся, тряхнул париком и снял его вместе со шляпой. – Правда, при обстоятельствах куда менее обещающих, нежели нынешние. Надеюсь, джентльмены, вояж в Балтимор из Парижа доставил вам хоть половину того удовольствия, что он доставил мне. Никто не тревожил вас на борту «Гумбольдта», сего достойнейшего плавательного средства?
– Откуда вы знаете, на чем… – Я едва не задохнулся от изумления. – Конечно же! Безбилетный пассажир, вооруженный злоумышленник! Вы следили за нами с помощью своего лысого агента. Ведь так, сударь? Это был ваш агент?
Барон с самым невинным видом пожал плечами. Его длинные черные волосы, несколько влажные, вероятно, от парика и бриолина, постепенно принимали обычный вид – буйных кудрей.
– Агент? Злоумышленник? Ничего подобного! Я просто прочитывал списки пассажиров. Как вы не раз могли убедиться, мосье Кларк, я никогда не пренебрегаю газетами.
Барон снял мешковатое неопрятное пальто, что вместе с накладным носом, париком и фальшивыми бровями являлось частью грубого маскарада. О, как я мог позволить одурачить себя посредством столь дешевых трюков!
Да не сочтут читатели следующий пассаж единственно попыткой оправдать мое легковерие! Понимаю, что так вполне может показаться всякому, кто ни разу не встречал Клода Дюпена. Ибо Барон имел поистине сверхъестественную способность изменять голос, походку и повадки. Но этого мало – даже форма головы подчинялась воле хозяина – факт, который поставил бы в тупик самого уважаемого френолога. Посредством контролирования челюстей, губ и шейных мышц Барон вводил в заблуждение вернее, чем посредством маски. К каждой личине у Барона был заготовлен соответствующий характер, а всего в его арсенале имелось не меньше сотни типажей. Барон полностью владел голосом, изменяя его в зависимости от произносимых слов. В той же степени, в какой Огюст Дюпон держал под контролем замеченное в окружающих, Барон Дюпен контролировал восприятие окружающими своей персоны.
– Сударь, извольте перечислить все личины, под которыми являлись нам! – потребовал я, стараясь интонацией не выдать, насколько глубоко оскорблен.
– Всякий раз, когда я берусь защищать в суде представителя угнетенного класса, я влезаю в его шкуру, и еще не было случая, чтобы к такому человеку не прониклись сочувствием. Ибо несчастье униженного и оскорбленного – это несчастье всего общества; его судьба – это судьба тех, кто довел его до преступления. Вот почему я, Барон Дюпен, никогда еще не проигрывал процесса. Вот почему добивался оправдания мужчин и женщин, опустившихся на самое дно. Чем громче адвокат требует справедливости, тем больше народу собирается в зале суда.
– Главное, – продолжал Барон, – не в том, чтобы сообщить публике некий факт, имеющий до нее прямое касательство, но в том, чтобы заставить публику поверить, будто вскрываешь те самые общественные язвы, которые давно мучают ее. Теперь я то же самое сделал для Эдгара По. Газетчики занялись поиском фактов о его жизни и смерти, как вы, вероятно, успели заметить. Книготорговцы столкнулись с необходимостью получать новые издания. Настанет день, джентльмены, когда в каждом доме на книжной полке будет стоять томик Эдгара По, когда читать его станут и старики, и дети. Скажу больше: в домах представителей нового поколения книги По займут место непосредственно рядом с Библией. Я хожу по улицам… или по улицам вместо меня ходит вот этот джентльмен. – Барон приставил к своему носу накладной нос и продолжал с американским выговором: – Хожу, стало быть, и нашептываю встречным-поперечным о смерти По. Я говорю об этом в питейных заведениях, в церквях, на рынках; я сообщаю подробности кучерм наемных экипажей, – тут Барон сделал паузу. – Я бросаюсь фразами в читальном зале. Моими стараниями угнетенные классы верят и сомневаются – значит, скоро потребуют правды во всеуслышание. А кто скажет им правду?
– Ваше единственное желание – взбудоражить общество к своей выгоде. Вы не пытаетесь найти правду, мосье Барон; вы прибыли в Балтимор исключительно чтобы попытать счастья! – выкрикнул я.
Барон принял вид оскорбленной добродетели – должен признать, получилось очень натурально.
– Правда – вот что меня заботит. Только это, ничего больше. Но! Правду нужно добыть из человеческих умов; ее нужно вытащить оттуда, пусть и на буксире. Я восхищаюсь вами, братец Квентин, у вас донкихотские представления о чести. Однако правды, мой заблуждающийся друг, не существует до тех пор, пока вы ее не нашли. Она не разражается, подобно грому небесному, над головой, ниспосланная благосклонными богами, даром что отдельные господа придерживаются именно такой теории.
Барон хлопнул Дюпона по плечу, скосил на него взгляд:
– А скажите-ка, Дюпон, что вы поделывали все эти годы?
– Я ждал, – ровным голосом ответил Дюпон.
– Осмелюсь предположить, мы все ждали и устали от ожидания, – произнес Барон. – Полагаю, здесь ваши услуги больше не нужны, мосье Дюпон. – Барон выдержал паузу и добавил: – Впрочем, как обычно.
– И все-таки я бы остался, – спокойно сказал Дюпон. – Если, конечно, у вашей чести нет возражений.
Барон нахмурился, точно строгий, но добрый отец; впрочем, обращение ему явно польстило.
– Оставайтесь. Только настоятельно вам советую – оставьте изыскания об Эдгаре По и держите вашего американского пупсика на поводке, а то он шустрый, как мартышка. У меня уже есть факты о том, что случилось с По. Слушайтесь меня, Дюпон, и останетесь невредимым. К вашему сведению, моя обожаемая супруга перережет горло всякому, кто попытается встать у меня на пути. По-моему, это любовь, а вы как считаете? Короче, господа, не вздумайте обсуждать По ни с одной из сторон.
