Текст книги "Тень Эдгара По"
Автор книги: Мэтью Перл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
С особой страстью мистер По писал о намерении издавать новый журнал – «Стилус». Много лет он потратил на издание чужих журналов. «Мой журнал, – клялся По, – наконец-то позволит гениальным авторам отпраздновать победу над авторами талантливыми, то есть такими, которые в большей степени чувствуют, нежели думают. Мы не станем печатать недостойных, мы явим миру все произведения, которые ясностью идеи и, главное, служением истине, объединяются под определением “литература”». Долгие годы Эдгар По медлил с учреждением журнала. В последнем письме, отправленном летом 1849 года, он выразился в том смысле, что, если ожидание вплоть до Судного дня увеличит его шансы на успех, он, Эдгар По, готов ждать! И однако, По надеялся взять в руки первый номер уже в январе 1850 года.
Он предвкушал поездку в Ричмонд с целью собрать средства и заручиться поддержкой, выражал уверенность в успехе – конечно, при условии, что все пойдет по его плану. Эдгару По было необходимо подкопить денег и фамилий желающих подписаться на журнал. Однако так называемая профессиональная пресса упорно продолжала распространять сплетни о безнравственности Эдгара По, задаваться вопросом, а в своем ли Эдгар По уме, перечислять его романтические увлечения и подчеркивать расточительность. По говорил, что враги готовы вцепиться ему в горло за честную критику их опусов, а также за смелость – ибо он рискнул заявить об отсутствии оригинальности у таких почитаемых авторов, как Лонгфелло и Лоуэлл. Он боялся, как бы его усилия не были задушены домыслами о нем как о никчемном пьянице, недостойном общественной поддержки, – именно таким отвратительным типом рисовали Эдгара По газетчики, именно так он представлялся обывателям.
Тогда я задал вопрос. Пожалуй, слишком прямой вопрос. Неужели это все правда – эти обвинения, которые я уже много лет слышу? Действительно ли вы, мистер По, пьяница, давно пропивший свой талант?
И что вы думаете – Эдгар По ответил без намека на обиду или превосходство. Он поклялся мне – мне, человеку, которого в глаза не видел, – что полностью воздерживается от спиртного. Разумеется, можно усомниться в моей способности судить по письму, я полагался только на свою интуицию. Я написал Эдгару По, что верю ему безоговорочно, и хотел уже заклеить конверт, но тут меня осенило.
Я сделал своему корреспонденту деловое предложение – привлекать к суду клеветников, мешающих учреждать журнал «Стилус». Нашей конторе случалось и прежде защищать интересы периодических изданий, так что опыт у меня имелся. Я вознамерился уберечь этого гениальнейшего из людей от попрания ничтожествами. Я почитал это своим долгом, так же как долгом Эдгар По почитал время от времени изумлять мир.
«Благодарю Вас за то, что обещали наказать клеветников, – написал По в ответ. – Поможете ли Вы мне самому? Пожелаете ли помочь? Сейчас я не могу вдаваться в подробности – могу лишь полностью довериться Вам».
Вскоре после этого письма Эдгар По поехал в Ричмонд читать лекции. Вдохновленный реакцией на мое предложение, я засыпал По вопросами о новом журнале и о возможностях добыть денег. Я рассчитывал, что По станет писать мне во время лекционного турне, поэтому регулярно ходил на почту, а когда дела не позволяли покидать адвокатскую контору, проверял списки лиц, на имя которых были письма (эти списки печатались в газетах).
И конечно, я запоем читал произведения Эдгара По. С гибелью родителей моя увлеченность этим автором только усилилась. Возможно, вы скажете, что читать о смерти неприятно и даже отвратительно. На это могу парировать: Эдгар По, хотя и не идеализирует смерть, но и не считает ее запретной темой. Главное же, для него смерть и конец – не синонимы. Смерть – это испытание, некий опыт, некое знание, которым должен овладеть каждый из людей. Теологи говорят, что душа не гибнет вместе с телом. Эдгар По в это верил.
Разумеется, Питер выразил полное неодобрение моей идеи – защищать «Стилус» от клеветников. «Я скорее дам отсечь себе руку, нежели стану тратить время на всякие там литературные журналы! Я скорее брошусь под омнибус, нежели…» Полагаю, метафор довольно.
Пожалуй, вы уже догадались – Питер противился главным образом потому, что я не сумел внятно ответить на его вопрос о гонораре. Пресса зачастую характеризовала Эдгара По как человека практически нищего. «Какой же резон браться за дело, которое других стряпчих не интересует», – повторял Питер. Напрасно я доказывал, что деньги станет приносить новый журнал, которому, без сомнения, гарантирован успех!
На самом деле мне хотелось сказать совсем другое, а именно: «Послушай, Питер, неужели тебе не претит все время заниматься только доходными делами? Забудь о гонораре. Разве не правильно было бы защитить нечто великое, но попираемое невеждами и стяжателями? Разве не прекрасно было бы что-то изменить в этом мире – пусть даже себя самого?» Однако я понимал, что к этим аргументам Питер останется глух. Смерть Эдгара По вполне устраивала Питера, ибо устраняла самый предмет спора.
Устраняла – но только не для меня. Чем больше я читал статей, очерняющих По, тем сильнее становилось желание защитить хотя бы его имя. Я, как никогда раньше, чувствовал себя обязанным это сделать. Пока Эдгар По был жив, он мог защищаться сам. Эти критики, эти навозные черви не просто снабжали отвратительными подробностями каждый неприятный факт из жизни По – нет, они буквально слетелись на его труп, точно алчные мухи, и это, с моей точки зрения, было омерзительнее всего. По их логике выходило, что обстоятельства смерти были предсказуемы и даже символичны для человека столь безнравственного. Жалкий конец Эдгара По как бы подтверждал наличие темных пятен в его биографии, а заодно и сомнительную литературную ценность его опусов, раскрывающих нездоровые наклонности автора.
«Только подумайте, что за ужасный конец, – усмехалась одна газета, – что за ужасный конец!»
Почему бы не подумать о беспримерной гениальности По или о его литературном мастерстве. О том, как он умел расцветить жизнь отчаявшегося читателя. О том, как недостойно спихивать мертвое тело в канаву, как подло пинать холодный лоб покойника!
«Приезжайте в Балтимор, посетите могилу По, – призывала та же газета, – и в самом воздухе ощутите предостережение вести жизнь, подобную жизни этого бумагомарателя».
Однажды я заявил, что далее ждать нельзя – нужно действовать. Питер расхохотался:
– Ну и кто станет подавать в суд? Истец-то давно в земле! У тебя нет клиента как такового! Пусть себе покоится с миром, а у нас других дел хватает. – И Питер принялся насвистывать популярную песенку. Он всегда насвистывал, когда бывал недоволен; мог начать свистеть даже посреди беседы.
– Знаешь что, Питер? Мне надоело за деньги говорить и делать то, что я не считаю правильным. Я решил представлять интересы мистера По. Я дал ему обещание. И не пытайся убедить меня, будто обещания теряют силу со смертью адресата.
– А знаешь что, Квентин? Твой По согласился принять помощь исключительно, чтобы ты от него отстал. – Питер заметил, что задел меня, и добавил, подпустив в голос сочувствия, однако тоном человека, уверенного в собственном умении читать в чужой душе: – По крайней мере этот вариант не исключен – не правда ли, дружище?
Я же вспомнил фразу из письма Эдгара По: «Мое предназначение – учредить “Стилус”. И я доведу дело до конца, если успею». В следующем абзаце По просил меня больше не оплачивать вперед почтовые услуги. И подписался: «Ваш друг».
Этими же двумя простыми словами я подписал свой ответ, и мне казалось, что чернила скрепили клятву в верности до гроба. А значит, никто не посмеет сказать, что я теперь свободен от клятвы.
– Нет, – ответил я Питеру. – Эдгар По знал, что я смогу его защитить.
2
Зловещее предупреждение я получил в понедельник днем. Ко лбу мне не приставили пистолет, никто не размахивал ни кинжалом, ни шпагой, не грозил виселицей (да эти опереточные уловки и не испугали бы меня). Нет, потрясение оказалось куда более впечатляющим.
В тот период я был завсегдатаем читального зала в балтиморской публичной библиотеке. Мы занимались делом одного известного человека, погрязшего в долгах, и потому собирали вырезки из разных газет. Когда намечался крупный процесс, Питер дневал и ночевал в конторе, вовсе не видел солнечного света – иными словами, обязанность бегать в читальный зал ложилась на мои плечи. Я же заодно искал статьи об Эдгаре По и его смерти.
Типичная краткая биография По (напечатать которую после его смерти считало необходимым каждое издание) включала названия самых известных его стихотворений («Ворон» и «Улялюм»), название гостиницы, где По был найден («У Райана», на перекрестке Хай-стрит и Ломбард-стрит; кстати, закусочная при этом заведении в тот день служила избирательным участком). Также упоминались день смерти в больнице (воскресенье, седьмое октября) и тому подобные факты. Статьи об Эдгаре По стали мелькать в крупных изданиях Нью-Йорка, Ричмонда и Филадельфии, отдающих предпочтение новостям с привкусом сенсации. Мне удалось найти несколько таких статей в нашем читальном зале. И что же было в них?
Эдгар По – человек, достойный всяческого сожаления; наделенный могучим умом и разменявший сей дар по мелочам; прихотливые стихотворения и странные рассказы слишком часто отражали роковые, прискорбные события жизни автора. Эдгар По был алкоголиком. Умер как алкоголик, как подлец, своими опусами расшатав моральные устои общества. Едва ли найдутся люди, что станут скорбеть о нем, написал один нью-йоркский журнал. Едва ли память о нем переживет его.
Судите сами:
Эдгар Аллан По мертв. Обстоятельства смерти неизвестны. Смерть была неожиданной; из того факта, что случилась она в Балтиморе, следует вывод, что По возвращался в Нью-Йорк. Данное сообщение шокирует многих, но вряд ли кого опечалит…
Я не мог спокойно смотреть, как оскверняют имя Эдгара По. Хотелось отвернуться, и в то же время я поймал себя на намерении прочесть все статьи о нем, даже откровенно лживые. (Скажу иначе, и пусть читатель задумается о странностях человеческого ума: заведомая ложь только укрепляла мое желание увидеть ее воочию, а самая черная клевета убеждала в необходимости ознакомиться с ней!)
И вот настал тот памятный день – холодный, с моросью; один из тех дней, когда небосклон одинаково сер что в шесть утра, что в полдень, что в шесть вечера. Город был захвачен туманом. Словно липкие пальцы, туман касался лиц, лез в глаза и в горло.
Я возвращался из читального зала, и вдруг меня толкнул некто. Человек этот был одного со мной роста, по возрасту же показался мне ровесником моего отца. И задел он меня не случайно, ибо странно, неестественно изогнулся, так что локти сами собой растопырились. Нет, то был не удар – скорее легкий, едва заметный толчок. Я приготовился выслушать извинения, однако с уст незнакомца сорвалась угроза:
– Глупо, очень глупо, мистер Кларк! Не следует тревожить напева похорон.
Взгляд его вскрыл, подобно молнии, сырую пелену, и, прежде чем я опомнился, незнакомец исчез в тумане. Я обернулся, как будто угроза могла относиться к другому человеку.
Но нет, он отчетливо сказал: «Кларк». Имел ли он в виду меня, Квентина Гобсона Кларка, двадцати семи лет от роду, стряпчего, чью практику составляли в основном дела о долговых расписках? Определенно. Мистер Кларк был не кто иной, как я; мне только что угрожали.
Я не представлял, что делать. От неожиданности я выронил блокнот, он упал на землю и открылся. Именно в это мгновение, спеша поднять блокнот прежде, чем толпа втопчет его в грязь, я осознал, сколько усилий было потрачено мной на поиски информации об Эдгаре По. Фамилия По мелькала на каждой странице. Странные слова незнакомца обрели вдруг пугающе ясный смысл. Угроза касалась моего расследования.
Признаюсь, моя реакция изумила меня самого. Я вдруг ощутил небывалое спокойствие, мозг заработал с непривычной четкостью; пожалуй, Питер пожал бы мне руку – конечно, если бы дело касалось какого-нибудь другого клиента, а не Эдгара По. Я знал: мне не стать адвокатом вроде Питера – характер не тот. Питер питал истинную страсть даже к самым мелким тяжбам; чем мельче была тяжба, тем охотнее Питер брался за дело. Я правда тоже не жаловался на вялость ума, но за мной и не числилась тяга к заучиванию наизусть целых страниц из Блэкстона и Коука [3]3
Уильям Блэкстон – автор труда «Комментарии законов Англии» (1765), Эдвард Коук – автор труда «Правовые институты Англии» (1628). Оба произведения наряду с еще несколькими являются правовыми доктринами, к которым до сих пор обращаются, когда пробел в праве не может быть заполнен статутом или судебным прецедентом.
[Закрыть]. Однако теперь у меня появились и клиент, и дело, и я не собирался отказываться ни от того, ни от другого. Я вдруг представился сам себе лучшим адвокатом всех времен и народов.
И вот я бросился в толпу, пестрящую зонтиками, и вскоре узнал своего обидчика со спины. Он заметно сбавил шаг, словно фланировал по бульвару в погожий летний день! Увы, я ошибся.
Вернувшись к действительности, я заметил: в тумане абсолютно все выглядели как мой зловещий незнакомец – даже самые прелестные дамы и самые темнокожие рабы. Стелющийся туман перемешал нас всех вместе и скрыл каждого в отдельности; на улицах больше не было привычного порядка. Казалось, каждый прохожий старательно имитирует осанку и походку моего фантома.
Я свернул за угол, и поток света от газовой лампы пронзил густой воздух. Свет поступал из едва заметного полуподвального окна, окно же принадлежало трактиру. Сочтя трактир этаким маяком, привлекающим субъектов с сомнительными намерениями, я буквально ворвался в заведение. Растолкал завсегдатаев и наконец увидел сгорбившуюся за столом фигуру. Пальто, некогда дорогое, а ныне сильно поношенное, было точь-в-точь как у моего Фантома. Я схватил его за руку. Он поднял трясущуюся голову и воззрился на меня с удивлением.
– Ошибка, сэр! О, что за жестокая ошибка! – произнес он. Язык его заплетался – он был пьян.
А я – я опять обознался.
– Это мистер Уотчмен, – сочувственным громким шепотом пояснил пьяница, что сидел рядом. – Джон Уотчмен. Выпью-ка я за здоровье бедняги. И за ваше здоровье могу выпить, сэр, ежели желаете.
– Джон Уотчмен, – согласился я, даром что на тот момент имя для меня ничего не значило (если оно и попадалось мне в газетах, то проходило незамеченным).
Я оставил несколько медных монет, чтобы этот человек и дальше мог потакать своей пагубной слабости, поспешно вышел на улицу и продолжил погоню.
Местами туман был не слишком густ, и тогда объект преследования открывался моим глазам. Один раз мне почудилось даже, что все прохожие бросились за ним и действуют заодно, как бы охотясь на зверя.
Я уже упоминал, что Фантом был одного со мной роста? Да, упоминал; тут я не ошибся. Однако данное обстоятельство не означает, что он походил на меня. Напротив, я единственный из прохожих не имел разительного сходства с Фантомом. Волосы у меня пепельного цвета, как древесная кора, и всегда тщательно причесаны и подстрижены; черты лица некрупные, правильные. Я не ношу ни усов, ни бороды и выгляжу моложе своих лет. Он – этот Фантом – имел странное телосложение. Ноги его были чуть ли не вдвое длиннее моих – как ни старался, я не мог сократить расстояние между нами.
Пока я бежал сквозь ледяной туман, мной владели разрозненные бешеные мысли; объединяло их лишь одно обстоятельство – полное отсутствие логики. Я задел чье-то плечо, еще и еще раз, наткнулся на крупного мужчину, которому ничего не стоило распластать меня на красных плитках тротуара. Отскочил в грязь, заляпал левый бок пальто. И вдруг оказался совсем один – никого не было видно вокруг.
Я замер, застыл, оцепенел.
Теперь, когда я потерял след – или же след потерял мой Фантом, зрение стало острее, будто я надел очки. Итак, я стоял в двадцати ярдах от небольшого пресвитерианского кладбища, и жалкие надгробия казались сгустками все того же сырого тумана. Уж не Фантом ли привел меня сюда чуть ли не через весь город Балтимор? Или Фантом исчез сразу, я же неосознанно оказался в этом месте – там, где Эдгар По искал успокоения и не находил?
Много лет назад, когда я был еще подростком, произошел один случай, который надо бы упомянуть. Я с родителями ехал в поезде. В дамском вагоне не было места плевкам и сквернословию, равно как и нам с отцом, хотя вообще-то в такие вагоны допускались родственники пассажирок. Поэтому мы, устроившись в вагоне для джентльменов, время от времени ходили проведать маму. После одного из таких визитов я возвращался впереди отца и обнаружил, что наши места заняты. Очень вежливо я объяснил двоим джентльменам, в чем их ошибка. Один впал в ярость и предупредил: я займу место только через его труп.
– Если не уйдете, именно так все и будет, – ответил я.
– Что ты сказал? – удивился грубиян.
С прежним хладнокровием я повторил свою абсурдную угрозу. Учтите, я был худощавым, даже хрупким пятнадцатилетним мальчиком. В другое время я бы извинился и занял худшее место. Возможно, вам интересно, как вел себя второй захватчик наших с отцом сидений. По идентичности верхней части лица я определил его как брата первого хулигана, по трясущейся голове и пустому взгляду счел умственно отсталым.
Что же до моей реакции, объясняется она просто. За несколько минут до инцидента я был с отцом, а отец мой умел подчинить себе всякого, с кем имел дело. Неудивительно, что это чувство превосходства распространилось и на меня, и я вообразил, будто смогу поставить на своем. Иллюзия, разумеется; всего лишь иллюзия.
Однако закончу историю. Хулиган бил меня по лицу и по голове, пока не вернулся отец. Не прошло и минуты, как отец вместе с кондуктором выгнали обоих в соседний вагон, с тем чтобы на ближайшей станции их высадили.
– Что ты наделал, мой мальчик? – спрашивал отец, склоняясь надо мной. Я лежал на сиденьях, голова кружилась.
– Но, папа, тебя ведь не было рядом! Я должен был отстоять нашу честь!
– Ты спровоцировал дурного человека. Он мог тебя убить. И что бы ты этим доказал, а, Квентин Гобсон Кларк?
Расплывающийся перед глазами силуэт, ровный голос, обычное отцовское хладнокровие; тогда-то я и постиг разницу между нами.
А теперь мне сделали новое предупреждение: «Не следует тревожить напева похорон…» Образ Фантома занимал все мои мысли – совсем как тот одержимый из поезда, из моего отрочества. Как хотелось мне рассказать о Фантоме – все равно кому! В то время как раз приехала приглядеть за хозяйством моя двоюродная бабушка. «Можно ли, – думал я, – рассказать ей об угрозе?»
«Твоим воспитанием следовало заниматься раньше, ибо кто жалеет розгу, тот губит младенца», – примерно в таком ключе высказывалась бабуля Кларк по самым разным поводам. Она доводилась теткой моему отцу; его твердые деловые принципы применяла в более широком смысле – для проповедования благоразумного поведения. Бабуля Кларк восхищалась «саксонской хваткой» своего племянника. Внучатому племяннику от этого восхищения досталось немного – бабуля Кларк считала своим долгом бдительную, настороженную заботу обо мне.
Итак, я ни словом не обмолвился престарелой родственнице, а вскоре она покинула «Глен-Элизу». (Интересно, рассказал бы я отцу, будь он жив?)
Я думал поделиться с Хэтти Блум. Она всегда была готова слушать о моих личных делах. После смерти родителей одна только Хэтти умела показать – кто-кто, а она понимает, что для меня родители по-прежнему живы. Увы, поскольку я не видел Хэтти со дня нашей предполагаемой помолвки, я не мог предугадать ее реакцию.
Странным образом слова Фантома заворожили меня в той же степени, что и напугали. «Не следует тревожить напева похорон». Вроде угрожает, а с другой стороны, намекает, что мнение об Эдгаре По может – и должно – быть оспорено. Иначе говоря, изменено, причем не кем иным, как мной. В известной степени угроза поощрила меня к дальнейшим действиям.
Я чувствовал отдаленно знакомое и почти желанное возбуждение. В адвокатской практике ничего подобного со мной не случалось.
Однажды я сидел в конторе за столом и смотрел в окно. День выдался невыносимо тягучий. Питер был поблизости – бранил клерка, наделавшего помарок при записи показаний. Вдруг взгляд его упал на меня. После секундной паузы Питер продолжил распекать подчиненного, однако не выдержал – снова посмотрел на меня.
– Квентин, что-то случилось?
Надо сказать, я имею странное свойство: ни с того ни с сего уставиться прямо перед собой, словно под действием чар. Питер всегда боялся этих состояний. Теперь он схватил мой пакет имбирного печенья и затряс им у меня перед носом. Пакет зашуршал довольно громко.
– Квентин, что-то случилось? – повторил Питер.
– Нет, все хорошо. Все отлично, Питер.
Видя, что больше от меня ничего не добиться, Питер повернулся к незадачливому клерку и продолжил выговор точно с того слова, на котором несколькими минутами раньше остановился. Я же не мог более сдерживаться.
– Да, полный порядок! Если, конечно, полным порядком называется прямая угроза! – вдруг выкрикнул я. – Все ужасно, Питер!
Мой друг отпустил клерка, и тот не замедлил выскочить за дверь. Когда мы остались одни, я выложил все, до мельчайших подробностей. Питер сидел на краешке стула, слушал с интересом. Поначалу он вроде бы даже проникся моим волнением, однако очень скоро вспомнил, что он деловой человек. Питер объявил моего Фантома обычным сумасшедшим.
По неведомой причине я ощущал потребность снять этот диагноз, даром что Фантом меня запугивал.
– Нет, Питер, он не сумасшедший! Ни в малейшей степени! Видел бы ты его глаза – в них светился острый, изощренный ум.
– Квентин, ты безнадежный романтик. Сам подумай: что ему в тебе? Зачем ты ему понадобился? Он что же, один из должников, с которого ты намерен взыскать?
Я возразил резким смехом, определенно покоробившим Питера, – словно отрицание потенциальной заинтересованности сумасшедшего в долговых тяжбах принижало все адвокатское сословие. Впрочем, я тотчас же раскаялся и более спокойно объяснил, что дело касается Эдгара По. Я признался, что с самой его смерти собираю газетные упоминания о нем и нашел уже немало несоответствий.
– В частности, все газеты намекают, будто По умер от своей «роковой слабости» – это у них эвфемизм для слова «пьянство». Но где доказательства? Разве эти же самые газеты – по крайней мере некоторые из них – за несколько недель до смерти По не писали о его вступлении в ричмондское Общество трезвости? Разве не утверждали, что По держится данной клятвы?
– Бездельник этот твой Эдгар По, вот он кто! Впрочем, поэты все такие. Читать его – все равно что дышать полной грудью в мертвецкой.
– Питер, ты говорил, что не читаешь По!
– Именно поэтому и не читаю! И не удивлюсь, если с каждым днем читающих эти книги будет становиться все меньше. Да ты хоть на названия посмотри – от них одних кошмары начнут сниться! И не воображай, пожалуйста, Квентин Кларк, что, раз ты без ума от Эдгара По, значит, и другим он по нраву. Говорю тебе, По тут ни при чем – просто тебе хочется думать, будто угроза связана с его именем! Я совершенно уверен: она не имеет никакого отношения к По, и вовсе является мнимой. Нет, всему виной твои расшатанные нервы!
И Питер всплеснул руками.
Возможно, он был прав – в конце концов, Фантом не назвал ни имени Эдгара По, ни какой-то специфической даты. Откуда же взялась моя уверенность? А я не сомневался: некто задумал остановить мое расследование. Я не сомневался: есть человек, знающий, что конкретно случилось с Эдгаром По в Балтиморе, и есть человек, который этой правды боится. Нужно выяснить правду, чтобы понять причину опасений.
Однажды, когда я корпел над проверкой важного договора, в кабинет заглянул наш клерк:
– Мистер Кларк. Тут мистер По…
Изумленный, я велел выражаться яснее.
– То есть от мистера По. Записка. – Клерк помахал клочком бумаги.
Я выхватил записку. Она оказалась от некоего Нельсона По.
Имя было мне знакомо по газетам. Нельсон По, поверенный, занимался делами неплательщиков налогов, мелких воришек и хулиганов, а также одно время числился директором учредительного комитета Балтиморо-Огайской железной дороги. Несколько дней назад я отправил Нельсону По записку, в которой интересовался, не в родстве ли он с поэтом Эдгаром По, и просил о личной встрече.
В ответном письме Нельсон выражал благодарность за внимание к своей персоне и с сожалением констатировал, что профессиональные обязанности не позволят ему встретиться со мной еще несколько недель. Несколько недель! Мне вспомнилась заметка о Нельсоне По в календаре судебных заседаний; я схватил пальто и выскочил на улицу.
Нельсон, в полном соответствии с написанным в газете, находился в суде. Он выступал защитником некоего Кавендера, обвиняемого в попытке физического оскорбления молодой женщины. К тому времени как я добрался до здания суда, слушание дела Кавендера уже было окончено и обвиняемый препровожден в камеру. Поэтому я принялся искать Нельсона По в тюрьме, куда меня пропустили благодаря моей профессии и направили прямиком в нужную камеру. Камера была темная и тесная, обвиняемый шептался с человеком в дорогом костюме. Выражение лица этого человека отличалось характерной для адвокатского сословия невозмутимостью. На столе стояли кофейник и тарелка с белым хлебом.
– Трудный выдался день? – на правах собрата по цеху спросил я сквозь решетку.
Человек в дорогом костюме поднялся со скамьи:
– Имею честь знать вас, сэр?
Я протянул руку тому, кого впервые увидел на похоронах, на перекрестке Грин-стрит и Файетт-стрит.
– Вы мистер По? Меня зовут Квентин Кларк.
Нельсон По был мал ростом и чисто выбрит; умный лоб почти мог соперничать со лбом Эдгара По, как его изображают на портретах, своей шириною, однако чертами лица Нельсон По походил на хорька. Темные глаза я бы назвал бегающими. Я вообразил Эдгара По в минуты вдохновения – глаза сверкают отраженным светом, ибо сами непроницаемы. И все же Нельсон По, особенно в полумраке тюремной камеры, показался мне почти двойником великого поэта.
Жестом Нельсон По дал понять своему клиенту, что ненадолго оставит его одного. Заключенный, еще секунду назад прятавший лицо в ладонях, вскочил с живостью и проследил уход своего защитника.
– Если память мне не изменяет, мистер Кларк, – начал Нельсон, едва охранник замкнул камеру, – я писал вам, что очень занят.
– Достопочтенный мистер По, дело не терпит отлагательств. Ибо касается вашего родственника.
Нельсон крепче стиснул пачку документов, как бы напоминая: есть дела и поважнее.
– Несомненно, мое дело вызовет ваш личный интерес, – рискнул я.
Нельсон По прищуром изобразил нетерпение.
– Речь идет о смерти Эдгара По, – уточнил я.
– Мой кузен Эдгар алкал умиротворения. Мы с вами, мистер Кларк, по счастью, ведем размеренную и благополучную жизнь. А бедный Эдгар давным-давно промотал самую надежду на мир и покой.
– А как же его планы учредить литературный журнал высшей пробы?
– Да… планы…
– Ваш кузен непременно довел бы дело до конца, мистер По. Он боялся, как бы прежде его враги не…
– Враги! – резко перебил Нельсон По. И вдруг замолчал и уставился на меня. – Сэр, – заговорил он с новой, настороженной, интонацией, – почему вы явились в это мрачное место? Каков ваш личный интерес в деле моего кузена?
– Я… я его адвокат, сэр. Я намеревался защищать новый журнал от клеветы и пасквилей. Если у вашего кузена действительно были враги, сэр, я должен узнать их имена. – «Адвокат покойника», – прозвучали в мозгу Питеровы слова. – Я начинаю новый судебный процесс – процесс По!
Нельсон как бы взвешивал сказанное. Его подзащитный тем временем, вжавшись в решетку, закричал:
– Требуйте пересмотра дела, мистер По! Требуйте справедливости! Я невиновен, мистер По; как есть невиновен, по всем статьям! Эта потаскушка врет, все врет!
Несколько минут Нельсону понадобилось, чтобы успокоить отчаявшегося клиента обещанием позднее вернуться к делу.
– Необходимо защитить Эдгара, – сказал я.
– Меня ждут текущие обязанности, мистер Кларк! – Нельсон По шагнул к камере-одиночке, но вдруг остановился и недовольным тоном произнес: – Если хотите продолжить обсуждение, пойдемте ко мне в контору. Там есть нечто, могущее вас заинтересовать.
Вместе мы двинулись по Сент-Пол-стрит. Войдя в тесную от мебели контору, Нельсон сообщил, что был поражен сходством моего почерка с почерком покойного кузена.
– На миг мне показалось, я читаю письмо бедного Эдгара, – беспечно бросил он. – Это сходство заинтриговало бы любого графолога.
Кажется, то были последние добрые слова в адрес Эдгара По, произнесенные его родственником.
Нельсон По предложил мне присесть и вновь заговорил:
– Эдгар с детства отличался безрассудством; он был одержим страстями самого разного свойства. Он женился на нашей общей кузине, прелестной Вирджинии, когда той было всего тринадцать. Этот бутон, мистер Кларк, образно выражаясь, не успел стряхнуть с лепестков рассветной росы. Бедняжка Сисси – так ее называли по-домашнему. Эдгар увез ее из Балтимора, а ведь в Балтиморе она была бы в безопасности. Конечно, дом ее матери на Эмити-стрит не отличался величиной, зато Сисси там окружало любящее семейство. А Эдгар решил: если будет медлить с женитьбой, потеряет привязанность Сисси.
– Без сомнения, он любил ее больше всех на свете, – вставил я.
– Вот, мистер Кларк, взгляните. Именно эту вещицу я и хотел вам показать. Возможно, она кое-что для вас объяснит.
Нельсон извлек из ящика портрет и сообщил, что прислала его Мария Клемм, мать Сисси, доводившаяся Эдгару одновременно теткой и тещей.
На портрете была изображена Сисси в возрасте лет двадцати двух – двадцати трех. Кожа ее отливала жемчужной бледностью, волосы, черные гладкие и блестящие, походили на вороново крыло. Закрытые глаза и склоненная набок головка говорили о нездешнем покое и в то же время навевали неизъяснимую печаль. Я заметил вслух, что Сисси на портрете как живая.
– Нет, мистер Кларк, как мертвая, – поправил Нельсон, сильно побледнев. – Это ее посмертный портрет. Когда Сисси умерла, Эдгар вдруг осознал, что не имеет ее изображения, и заказал вот этот портрет. Лично я не люблю его показывать, ибо художник, что неудивительно, не передал нрава Сисси. Мне неприятен этот бледный мертвый образ, если вы понимаете, мистер Кларк. Впрочем, Эдгар безмерно дорожил портретом. Как видите, мой кузен не мог уступить жену даже самой смерти.
Вместе с портретом Нельсон показал мне стихи, написанные Вирджинией Эдгару за год до смерти. Вирджиния говорила о маленьком домике, где хотела бы поселиться вместе с мужем. Она убеждала:
Ручаюсь: вдали от забот и злословья
(А сплетникам нынче не писан закон)
Любая болезнь исцелится любовью… [4]4
Строки из акростиха, написанного Вирджинией По в День святого Валентина в 1846 г. Под «болезнью» она подразумевала туберкулез легких. – Здесь и далее, если не указано иное, стихи даны в переводе Ю. Фокиной.
[Закрыть]
Нельсон отложил в сторону и портрет, и стихотворение. «В последние годы, – сказал он, – Вирджинии требовалась постоянная медицинская помощь».