Текст книги "Долгий, трудный путь из ада"

Автор книги: Мерилин Мэнсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава II. Деформография

Он раздраженно вскинул руки. «Не хочу показаться слишком саркастичным, но я даже немного угрожаю вам, дабы вы поняли, насколько безумны! Ведь вы говорите о проклятом литературном псевдониме, становящемся реальностью!»

Стивен Кинг, «Темная Половина»

6. Проблемные детки…

Мэрилин Мэнсон был стопроцентным главным героем для такого закомплексованного писателя, как я. У него был характер человека, делающего все для того, чтобы завладеть симпатиями людей. И тогда, когда он завоевывает их расположение, он поворачивает его против них самих. Его история, названная, к примеру, «Раплата», могла бы уместиться на шестнадцати страницах и могла быть отвергнута семнадцатью журналами и до сих пор пылиться вместе с остальными моими шедеврами в родительском гараже. Но это была слишком хорошая идея для того, чтобы предать ее забвению. На дворе стоял 1989-й год и Miami's 2 Live Crew стали хэд-лайнерами, так как большинство владельцев музыкальных магазинов были привлечены к штрафам за продажу их бесстыдного альбома. Многие «ученые мужи» выступили в их защиту, пытаясь доказать, что их тексты не просто набор непристойных слов, а искусство. Очевидно целая цепь высокоразумных реминисценций заключалась в их рифмах типа: «Маленькая Мисс Нелепица села на креслице, широко раскинув ножки/Вот пришел паучок, заглянул в нее – хороша пи…ешка.» В то время я штудировал книги по философии, гипнозу, криминальной и массовой психологии, не забывая и оккультизме. Начитавшись всего этого, я чувствовал себя конкретно разбитым и подолгу отсиживался у телевизора, смотря всякую чушь типа «Удивительные Годы» или всевозможные ток-шоу, и офигевал, насколько все-таки тупы американцы. Все это вдохновило меня на создание своего собственного «научного» проекта, дабы доказать, что белая группа, исполняющая далеко не рэп, может не менее потрясти публику своими стишками.

КРУГ ШЕСТОЙ – ЕРЕТИЧНЫЙ

Так как никто не собирался публиковать мои вирши, я договорился с Джеком Кирни, владельцем небольшого клуба Скуиз, что буду декламировать свои творения перед началом ежевечерних шоу. Таким образом я мог хоть как-то донести свою поэзию до людей. Теперь каждый понедельник я нелепо возвышался за микрофонной стойкой на маленькой сцене, читая недалекой публике стихи и прозу. Если кто-то высказывался против, я посылал его на три буквы, но внутри все равно чувствовал, что моя поэзия не сдалась никому из этих людей. Я мечтал стать музыкантом, и все, что мне было нужно, так это несколько родственных душ, согласных пройти со мной сквозь ад. На Южном Побережье Майами есть одно чудесное место, именуемое Китчен Клаб – заведение, являющееся меккой для местных индустриальных банд. Там же располагается грязненькая гостиница, вечно забитая проститутками, торговцами наркотиками и прочем отрепьем, во дворе которой есть бассейн с вечно грязной водой, загаженной блевотинами и мочой. Каждую пятницу я снимал номер в этой клоаке и под конец уикенда обнаруживал себя разбитым и блюющим после гиганского количества «отверток» и подобных гремучих смесей. В одну из пятниц я приперся в клуб со своим приятелем по театральному классу, которого звали Брайен Тютюник. Я был одет в голубую куртку военно-морского образца с надписью «Иисус Спасает» на спине, полосатые штаны и военные ботинки. Тогда я думал, что выгляжу круто, хотя на самом деле выглядел круглым мудаком («Иисус Спасает»?). Когда мы вошли внутрь, я сразу обратил внимание на белобрысого парня, растекшегося по барной стойке, курящего сигарету и ржущего без умолку. Я подумал, что он ржет надо мной, но когда мы прошли мимо, он даже не повернул головы. Он смотрел в пустое пространство, хохоча, словно безумец… Под звуки лайбаховской версии «Life Is Life» я озирался по сторонам и вдруг заметил прикольную девчонку с черным хайром а lа Goth и огромным бюстом (таких мы называем бисквитами Дракулы). Стараясь перекричать музыку, я объяснил ей, что у меня есть номер в отеле и пригласил к себе в гости. Однако она ответила, что пришла ни к кому иному, как к этому смеющемуся идиоту. Она подвела меня к стойке, и я спросил, о чем он так ржал. В витиеватой форме он объяснил, что смеется надо всем, чем захочет. Он снова начал хихикать, и сквозь его смех я различил что-то насчет головного мозга, но в любом случае это шоу прикололо нас обоих. Звали этого придурка Стефен, и он объяснил, что ненавидит, когда кто-нибудь называет его Стив, так как его имя пишется Stephen, а не Steven. Мы продолжали говорить о всякой ерунде, когда в зале заиграла вещь Ministry «Stigmata», и толпа панков и готов начала безумно слэмовать, причем основную бучу наводил женоподобный парень с красными волосами, в узкой футболке и леопардовых портках (в конце концов этот субъект стал нашим вторым басистом). Стефен тем временем втирал мне о том, что если мне нравится Ministry, то меня должны приколоть Big Black и стал описывать нюансы гитарной игры Стива Альбини и поэтическую концепцию его альбома «Songs After Fucking». В конце концов мы обменялись телефонами и он позвонил на следующей неделе, сказав, что хочет подогнать мне «Songs After Fucking» и еще кое-что интересное. Помимо Big Black он притащил запись команды Rapeman, мы долго обсуждали достоинства и недостатки обеих групп, с тех пор стали постоянно зависать вместе, заниматься писаниной и шляться по концертам дерьмовых флоридских команд. Однажды вечером после одного из таких шоу мы пришли ко мне домой и решили выбрать из моих стихов самые достойные для того, чтобы положить их на музыку. Я очень надеялся, что новый друг владеет хоть каким-то инструментом, так как, судя по разговорам, хорошо разбирался во всем, что касается электроники и саунда. Я спросил его, но в ответ получил долгий монолог в лучших традициях Стефена о том, что его брат – джазовый музыкант, играющий по кабакам на клавишах и перкуссии. Под конец этого монолога, он сознался: «Вообще-то я играю на барабанах, хе, хе-хе, на барабанах, хе-хе-хе, на различных барабанах, хе-хе!» К несчастью, я абсолютно не расчитывал на присутствие «живых» барабанов в своем творчестве, так как многие идустриальные команды в то время уже вовсю использовали драм-машины. «Покупай клавиши и давай играть,» – подвел итог я. Стефен так и не появился в первой инкарнации моей группы, зато вскоре я познакомился с еще одним персонажем, который меня достаточно приколол. Я встретил его в музыкальном магазине в Корал Скуеар Молл, когда покупал Judas Priest и Mission U.K. в подарок Чаду на День Рождения. Этот экзотический скелет со Среднего Востока со шнобелем покруче чем у Брайена Мэя работал в магазине продавцом. Бэйджик на рубашке идентифицировал его как Джорди Уайта. С ним в паре работала некая девица по имени Линн, которая по агентурным данным осчастливила минетом добрую половину флоридских музыкантов, включая и Джорди, но исключая меня. Кстати, год спустя мы с Джорди организовали стеб-проект под названием Mrs. Scabtree и сочинили песню о наследстве, оставленном Линн флоридской сцене. Песенка называлась «Герпес», и Джорди пел ее, одетый как Дайана Росс, а я стучал на барабанах, сидя на чемодане вместо табуретки. Как я выяснил, экзотический скелет нарезал на басу в death-metal составе Amboog-A-Lard. Я не хотел переманивать его, а только попросил порекомендовать толкового басиста, на что он ответил, что в Южной Флориде их просто нет, и был прав. Не теряя надежды, я обратился с просьбой к Брайену Тютюнику. предложив ему стать нашим басистом. Я знал, что это было неправильно с самого начала, так как Брайен неоднократно говорил о том, что сам хочет сколотить банду, в которой, как я понял, места для меня не находилось. Он думал, что окажет мне честь, присоединившись к нам как часть ритм-секции, а не в качестве фронтмена, которым он хотел быть, но это была небольшая честь, так как он был и остается хреновым басистом, вегетарианцем и фанатом Боя Джорджа. Он отыграл с нами пару концертов, после чего был уволен. Чуть позже он собрал дерьмовенькую индустриально-металлическую команду под названием Collapsing Lungs, думая, что она является божьим даром для тысяч фэнов. Но они не стали божьим даром даже после подписания контракта с Atlantic Records. Посредственная игра и песни о спасении морских черепах никогда не были им на руку и не помогли их карьере. Я нашел очередного участника своей группы на одной квартирной попойке. Упитый тип с сальным коричневым хайром и длинными обезьяньими руками плюхнулся рядом со мной на кушетку и сказал, что он, между прочим, гей. Он представился как Скотт Патески и сказал, что отлично рубит в технике звукозаписи и, что самое главное, у него есть четырехдорожечный магнитофон. Он оказался первым реальным музыкантом, с которым мне пришлось работать. Мы договорились созвониться на следующий день, но когда я позвонил, его мать скорбно ответила: «Вы знаете. Скотта здесь нет. Он в тюрьме.» Оказалось, этот олух угодил в полицию за вождение в нетрезвом виде после вчерашней вечеринки. Мой новый знакомый и раньше играл в различных рок и нью-вейв командах, но практически все ею бывшие коллеги ненавидели его за претенциозность и манию величия. Теперь мне предстояло придумать себе подходящий псевдоним, так как писать о самом себе в 25-ю Параллель было достаточно глупо. Словосочетание Мэрилин Мэнсон как нельзя лучше отражало символ современной Америки, именно того человека, которым я хотел стать. Все лицемерие, с которым я сталкивался в жизни, начиная с миссис Прайс и заканчивая Мэри Бет Крогер, как нельзя лучше помогло мне понять, что все мы имеем светлую и темную половины и каждая не может существовать без другой. Когда я читал «Потерянный Рай», я открыл одну интересную истину. После того, как Сатана и его окружение взбунтовались против Бога, тот, в свою очередь, ответил им тем, что создал человека. Со слов Джона Мильтона, появление человека – плод не только божьей милости, но и сатанинского зла. Почему-то мало кто до сих пор интересуется первой частью моего псевдонима, спрашивая в основном о Чарльзе Мэнсоне. Не стоит забывать, что Монро, этот символ красоты и роскоши, также имеет свою темную половину, как Мэнсон имеет свою светлую. Балансирование между добром и злом и выбор, который мы делаем между ними в той или иной ситуации – это и есть то, что формирует нас как личность. В то время Чарльз Мэнсон снова выплыл из небытия, и внимание масс опять было приковано к этой неординарной личности. Еще в школе я приобрел его альбом «Lie», на котором он исполнял прикольные песни типа «Garbage Dump» и «Mechanical Man», вдохновившую меня на написание собственного шедевра под названием «My Monkey». «Mechanical Man» стала началом моей идентификации с Мэнсоном. Как ни крути, он был уникальным философом, намного более интеллектуальным человеком, чем многие, проклинавшие его. Но в то же самое время интеллект делал его эксцентричным и безумным, потому что экстремальность человеческой натуры вне зависимости от способов ее выражения и направленности не укладывается в рамки общепринятой морали. Когда мы облекли пять моих стихов в музыкальные рамки, то поняли, что готовы показать Южной Флориде наши уродливые личины, стратегически скрытые гримом. К несчастью, Стефен так и не обзавелся клавишами, так что на его место был рекрутирован прыщавый перец по имени Перри. Еще одной проблемой, преследовавшей меня еще с Христианской школы, была боязнь сцены. В четвертом классе преподаватель драмы определил меня играть Иисуса в школьной постановке. В сцене распятия я должен был быть облачен в одну набедренную повязку и не придумал ничего лучшего, как стащить у отца старое полотенце и обмотать его вокруг талии, не одевая трусов. После того, как я умер на кресте, я пошел за кулисы, но тут же был окружен старшеклассниками, которые сорвали полотенце, отхлестали меня им и погнали голым по коридору. Это был один из самых страшных ночных кошмаров, ставших реальностью: бег по коридору в голом виде на глазах у девчонок, которые тебе нравятся, и парней, которые тебя ненавидят. Конечно, я не боялся сцены панически, но обида на Иисуса до сих пор не дает мне покоя. Наше первое шоу прошло в Черчилль Хэдэвэй в Майами. Толпа из двадцати ликующих зрителей приветствовала нас. Брайен, «толстый парикмахер» (по нашей традиции переименованный в Оливию Ньютон-Банди), терзал струны баса, Перри, «прыщавая голова» (он же За За Спек) – клавишные и Скотт, «фашист четырех трэков» (Дэйзи Берковиц) – гитару. Мы использовали драм-машину Скотта Yamaha RX-8, и когда Скотт однажды покинул нас, никогда больше ей не пользовались. Я был одет в футболку с изображением Мэрилин Монро с мэнсоновской свастикой, нарисованной у нее на лбу. Капли крови из расчесанной родинки под соском просочились сквозь футболку и запачкали ее левый глаз. Кровь на майке была, как ни крути, результатом моего вживания в образ Мэрилина Мэнсона, включающего в себя порезы и прочее уродование своего тела. Мы начали с одного из моих самых любимых произведений Телефон". «Я разбужен постоянным треском телефона,»– начал я, и мое карканье переросло в рык. «Сны забились в уголки моих глаз, а рот пересох. Снова звонок, я медленно встаю с постели. Остатки эрекции в штанах словно незванный гость. Снова звонок. Я осторожно иду в ванную, чтобы не показывать свое естество другим. Я умываюсь и обливаю себя туалетной водой. Снова звонок. Я передергиваюсь, ибо утомлен звонками, которые все повторяются и повторяются. Я медленно, лениво иду в кабинет отца, где он постоянно курит сигары, сидя в кресле-качалке. Ну и вонь!» Концерт продолжался, и я практически не помню, что творил на сцене, и пришел в себя только когда очутился в сортире и проблевался. Я думал, что это было ужасное шоу как для зрителей, так и для артистов, но чудесная вещь случилась, когда я распластался над гремучей смесью из пиццы, пива и орешков. То были аплодисменты, доносящиеся из зала. Я почувствовал, что во мне что-то поднимается, и это далеко не очередная порция блевотины. Это было чувство гордости и самоудовлетворения. Я понял, что хочу, чтобы мне всегда апплодировали, чтобы люди на моих концертах просто обоссывались от счастья. Я понял, что могу быть знаменитым. Наш первый реальный концерт состоялся в Реюнион Рум. Помню, как я подошел к менеджеру и главному ди-джею Тиму и сказал примерно следующее: «Слушай, парень, у меня есть команда, мы хотим сыграть здесь за пятьсот баксов.» Хочу заметить, что обычно группы нашего уровня брали от пятидесяти до ста пятидесяти грин за выступление, но Тим, как ни странно, согласился. Это был урок номер один в мире шоу-бизнеса: чем больше ты ведешь себя как рок-стар, тем больше народу на это покупается. После концерта мы без сожаления расстались с «Прыщавой Головой» и «Толстяком», и у них не возникло вопросов по поводу своей отставки. Тогда же мы переманили к себе Брэда Стюарта, того красноволосого парня, что отплясывал в Китчен Клабе. До встречи с нами этот красавец нарезал в банде под названием Insanity Assasin, где помимо него рубились басист Джой Блевотина и вокалист Ник Ярость, низкорослый коренастый парень, который наивно полагал, что на самом деле он высок, худ и красив. Было несложно переманить Брэда к нам в качестве басиста (в Insanity Assasin он терзал гитару), так как у нас уже были заслуги на локальной сцене, о нас уже знали и мы имели более при-кольные сценические псевдонимы. Так Брэд стал Гиджетом Гейном. Тогда же к нам присоединился и Стефен, став Мадонной Уэйн Гэси. Не знаю, хорошо это или плохо, но в нашем шоу уродцев появился еще один персонаж. Ее звали Нэнси, и она была шизоидной девицей, причем шизоидной на всю голову. Она водила дружбу с моей девушкой Терезой, одной из первых девчонок, которых я встретил после дурацкой истории с Рэчел. Я искал кого-нибудь, с кем можно было общаться более душевно, нежели с этой проклятой моделью, и нашел такого человека на концерте Saigon Kick в Баттон Саут. Тереза была из того же теста, что и Тина Поттс, Дженнифер и многие другие девицы, с которыми я общался в Огайо. Что касается Нэнси, то я видел ее и раньше: еще работая в музыкальном магазине, я обратил внимание на это хиппово-готическое чудо в черном подвенечном платье.

Когда Тереза познакомила меня с ней год спустя, Нэнси сбросила пятьдесят фунтов и выглядела как "я -худа -и -я -хочу -от -платить -этому -миру -за -то -время -когда -я -была -толстой -и -имела -асексуальный -вид". Однажды я рассказал ей о своих идеях будущих шоу, и она настолько запала на них, что, никого толком не спросив, вошла в состав группы, словно клещ под слоновью кожу. Наши перформансы на сцене доходили до гротескного разврата. В первое время я держал ее на поводке на протяжении всего выступления, но потом она сказала, чтобы во время шоу я бил ее по лицу, и я начал это делать. Возможно, что-то заклинило в ее мозгу, но мне показалось, что Нэнси начала в меня втюриваться. Это было далеко не на пользу ее бойфренду Карлу, длинному студнеобразному парню с толстыми ляжками и женоподобной фигурой. Посколько мы с Нэнси продолжали разыгрывать на концертах все более откровенные сцены боли и господства, при этом ни разу не трахнувшись, я понимал, что в один прекрасный момент может лопнуть терпение и Карла, и Терезы, и всего общества. На одном из концертов во время песни "People Who Died" мы посадили Нэнси в клетку, и я со всей дури дернул за цепь, на которой ее держал. Цепь оторвалась и изо всех сил хлестнула меня поперек глаз, оставив огромный шрам. Всю вторую половину концерта я смотрел на окружающий мир сквозь красную пелену. Кстати, тогда же я заинтересовался опасностями и угрозами, которые могут приносить невинные на первый взгляд детские фильмы, книги и предметы типа металлических коробочек для ланча, которые, между прочим, были запрещены во Флориде из-за того, что дети часто лупили друг друга этими отнюдь не мягкими штуковинами. Во время исполнения песни "Lunchbox" я постоянно поджигал такую коробку, раздевался и танцевал вокруг нее, якобы вызывая демонов. Вскоре я попал в Нью-Йорк и там написал свою первую настоящую песню. Девица с экзотическим именем Азия, которую я встретил, когда она работала в Макдональдсе в Форт Лодердейле, проводила лето в Нью-Йорке и предложила слетать туда вместе с ней на уикенд. Так как с Терезой у нас тогда не клеилось, я согласился – в основном потому, что мне было по большому счету наплевать на Азию, а предстоящая халява выглядела довольно заманчиво. К тому же я надеялся найти там какой-нибудь пристойный лейбл для своей банды и прихватил с собой демо-ленту. Нам всегда не везло с демо, так как то, что записывал Скотт, было больше похоже на школьную индустриальную команду, а мне грезился более злой и откровенный панк-рок. Манхэттэн обернулся для меня разочарованием. Как оказалось, Азия гнала насчет своего возраста и работала в Макдональдсе по документам своей сестры, так как была еще слишком зеленой. Я был расстроен тем, что еще одна девка меня надурила, и смотался из ее аппартаментов при первой возможности. Блуждая по улицам, я был приятно удивлен, встретив пару клубных тусовщиков из Южной Флориды, которых звали Эндрью и Сьюзи. Выглядевшие стильно в клубах, при дневном свете и без грима они представляли довольно жалкое зрелище – два эксгумированных трупа лет на десять старше меня. В их комнате в отеле я обнаружил такую неизвестную для меня ранее вещь, как кабельное телевидение с общественным подключением. Я проводил часы, лазая по каналам и смотря проповеди Пэта Робертсона о грехах общества и предлагающего зрителям связываться с ним посредством кредитных карт. Тем временем на соседнем канале какой-то парень смазывал свой член вазелином и также просил связаться с ним тем же способом. Я схватил блокнот и стал писать следующее: "Деньги в лапе, член на экране, кто сказал, что Бог не знал срама?" Ухмыляясь, я представлял лицо Пэта Робертсона, читающего эти строки. "Примите Библию и честно укажите грешникам их место. Эх, чудесно, великолепно, как хорошо, когда представишь на лице своем дерьмо." Итак, "Cake And Sodomy" появилась на свет. До этого я написал порядком песен, но эта была больше, чем хорошая песня. Это был настоящий гимн лживой Америке с ее лживым Христианством. Если телевангелисты старались обрисовать мир в диких красках, то я дал им реальную возможность поплакать. Годы спустя они это сделали. Текст "Cake And Sodomy" все-таки попал к Пэту Робертсону, и он интерпретировал его в лучших традициях в своем Клубе 700. Когда я вернулся из Нью-Йорка, снова начались проблемы. Тереза не приехала встречать меня в аэропорт и не отвечала на мои звонки. Тогда я позвонил Карлу и Нэнси, поскольку они жили совсем близко от аэропорта. "Где, черт возьми, Тереза? – спросил я.– Я чертовски устал в Нью-Йорке, я торчу как идиот в аэропорту без цента в кармане, я хочу попасть домой и завалиться спать!" "Тереза ушла с Карлом," – сказала Нэнси, и ее холодный тон ясно говорил о ревности, которую я тоже почувствовал. Нэнси заехала за мной и отвезла домой. Когда мы добрались до моей пещеры, она зашла следом. Я хотел отправить ее обратно, но не стал этого делать, поскольку она выручила меня. Я рухнул в кровать, она рухнула на меня, запустила свой язык мне в глотку и заграбастала мой член. Я несколько ошалел, по большей части от нежелания быть кем-либо застуканным, но вдруг почувствовал, что мне настолько осточертела эта ежедневная мораль, что я уже не хочу ничему сопротивляться. Я позволил ей сделать мне минет, чего никогда не делала Тереза, однако от "продолжения банкета" отказался. Когда Тереза и Карл заявились наконец-то меня проведать, мы мирно сидели на кровати и пялились в телек. Карл машинально подошел к Нэнси и чмокнул ее в губы, которые совсем недавно были украшены миллионами частиц моей спермы. Я и не предполагал, что этот невинный сексуальный акт станет началом шестимесячного тотального готического беспредела.