Текст книги "Долгий, трудный путь из ада"
Автор книги: Мерилин Мэнсон
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Мерилин Мэнсон
Долгий, трудный путь из ада
Глава I. Когда я был червем
Меж всех вещей, что могут быть созерцаемы под сводом небес, ничто не выглядит столь возбуждающим человеческий дух, насилующим человеческие чувства, вызывающим ужас или восхищение, как чудеса, монстры и мерзости, сквозь которые мы видим труды природы вывернутыми, изуродованными и обезглавленными.
«Истории Чудес», 1561.
1. Человек, которого ты боишься
КРУГ ПЕРВЫЙ – ЛИМБ
Адом для меня в то время был подвал моего деда. В нем воняло как в общественном сортире и было невыносимо грязно. Сырой цементный пол был устлан пустыми пивными банками и прочим дерьмом и не подметался, наверное, с тех пор, когда мой отец был еще ребенком. Соединенный с внешним миром одной лишь деревянной лестницей, приделанной к шершавой каменной стене, этот подвал был запретным местом для всех, кроме деда. Это был его мир. Болтающаяся на стене выцвевшая красная сумка для клизм ясно говорила о том, что Джек Энджюс Уорнер абсолютно не волновался о своем суверенитете, который мог быть нарушен его внуками и прочими посторонними людьми. У правой стены подвала пристроился обшарпанный белый медицинский шкафчик, напичканный какими-то коробками, набитыми всяким барахлом, презервативами. высохшими до такой степени, что их можно было порвать, взяв в руки, резиновыми перчатками, ржавыми банками от дезодорантов, а довершал эту нелепую коллекцию игрушечный Монах Тук, чья голова почему-то была загнана кем-то внутрь туловища. За лестницей ютилась небольшая полочка, уставленная банками с краской, в которых, как я позднее обнаружил, хранилось порядка двенадцати шестнадцатимиллиметровых пленок с порнофильмами. Одну из стен вершало маленькое окно с настолько грязным стеклом, что глядя сквозь него, можно было смело почувствовать себя грешником, взирающим на мир из темноты ада. Но что больше всего интриговало меня в этом подвале, так это рабочий стол. Он был старый и небрежно сколоченный, будто его сделали столетия назад. Покрывал стол кусок темно-оранжевой ворсистой материи, до безобразия засаленной сотней различных грязных инструментов, побывавших на нем за долгие годы его существования. Единственный ящик был неуклюже приделан к этому нелепому сооружению и был всегда заперт. Над столом красовалось большое грязное зеркало в деревянной раме. Обычно такие зеркала вешают на двери, но это было старательно прикреплено к потолочному перекрытию… для чего, я мог только догадываться. Все это произошло, когда мой двоюродный братец Чад и я начали наши ежедневные дерзкие вылазки в тайную жизнь деда. Я был поджарым тринадцатилетним веснушчатым шкетом с жутким подобием стрижки на голове, он был поджарым двенадцатилетним веснушчатым шкетом с кривыми зубами. Мы не мечтали ни о чем ином, кроме как о карьере детективов, шпионов или частных сыщиков. Мы старались как можно сильнее развить в себе мастерство разоблачать различные несправедливости и разгадывать загадки. Во-первых, все, что мы хотели сделать тогда – это пробраться вниз и следить за дедом без его ведома. Но когда мы начали врубаться, что спрятано в подвале, наши мотивы несколько изменились. Набеги на святую святых Уорнера-старшего стали чем-то большим, нежели попытки просто последить за ним. Почти каждый день мы совершали все новые и дикие открытия. Я не был дылдой, но если аккуратно становился ногами на дедовский стул, мог дотянуться до щели между зеркалом и перекрытием. Там-то я и нашел пачку чудовищных черно-белых фоток. Они были не из журналов: пронумерованные карточки выглядели как открытки из почтового каталога. Это были снимки начала семидесятых, на которых женщины развлекались с половыми органами лошадей и свиней, похожими на мягкие кожаные штопоры. Конечно, я имел честь видеть Плейбой или Пентхаус и раньше, но данные фотографии были чем-то совсем иным. Они были какими-то нереальными -все женщины улыбались солнечными и невинными улыбками детей-цветов, трахаясь с животными и облизывая их чудовищные «приборы». Там же мы обнаружили и не менее интересные журналы Водный Спорт и Черная Красавица. Боясь украсть целый журнал, я взял лезвие и аккуратно вырезал некоторые страницы. Мы отнесли их в сад и спрятали под большими белыми камнями, лежащими около дороги. Годы спустя, когда мы вернулись за ними, они так и лежали в нашем тайнике, намокшие, грязные и покрытые дождевыми червями и плесенью… Однажды ранним вечером мы с Чадом, сидя в столовой после очередного безмазового дня в школе, решили, что пора ознакомиться с содержимым дедовского ящика. Наша бабка Беатриса пыталась насильно запихнуть в наши желудки свой коронный мясной рулет и желе. Она была родом из дико богатой семьи, наша дорогая бабуля, но при этом носила вечно сползающие чулки и парик, который явно не хотел ровно сидеть на ее голове. Над столом в ее комнате висел пожелтевший портрет Папы Римского в медной раме. Импозантное фамильное древо, наглядно показывающее, что Уорнеры пришли в Америку из Польши и Германии, где они звались Уонамакерами, висело на стене рядом. Вершало все это большое полое деревянное распятие с золотым Иисусом. Под кухонным столом наводилось вентиляционное отверстие, ведущее к столу в подвале. Сквозь него мы могли слышать, как дед сухо кашляет внизу. Когда я был еще совсем мелким, он был госпитализирован с раком горла, сколько я себя помню, я так никогда и не слышал его настоящего голоса, один лишь сипящий хрип. Мы подождали, пока он выберется из подвала, уничтожили мясной рулет, вылили желе в вентиляционный люк и рванули к лестнице. Мы услышали лишь, как бабушка прокричала нам вслед: «Чад, Брайен! Не забудте помыть тарелки!» Мы были рады, что все, что она сделала, так это только закричала. Обычно, если нас заставали таскающими еду со стола, болтающими или кривляющимеся, пятнадцать минут, а то и час на коленях нам было обеспечено. К тому же под колени подкладывалась швабра, так что покинуть место экзекуции без синяков и ссадин было практически невозможно. Мы с Чадом работали быстро и тихо. Подняв с пола ржавую отвертку, мы начали аккуратно выдвигать ящик до такой степени, чтобы в него можно было хотя бы заглянуть. Первое, что мы увидели, был целлофан. Тонны целлофана, в который было что-то завернуто. Мы не могли даже догадаться, что там могло быть. Чад просунул отвертку глубже…Там были волосы и кружева. Он сунул отвертку еще глубже и, ящик выдвинулся окончательно. В ящике мы обнаружили накладные груди, лифчики, нижнее белье и кучу спутанных женских париков. Мы начали разворачивать целлофан, но как только содержимое открылось нашим глазам, сверток с глухим стуком упал на пол. Может быть, я был еще слишком молод для такого шоу, но то, что я увидел, было просто тошнотворно. Это были искусственные фаллосы. Огромные, темно-оранжевые и нереальные, как порноснимки, найденные нами за зеркалом. Я заставил Чада поскорее запихнуть их обратно. Но когда мы стали задвигать ящик назад, дверь подвала скрипнула. Я и Чад замерли на мгновение, но потом он судорожно схватил меня за руку и увлек под фанерный стол, на котором размещался нехилый макет железной дороги – одно из хобби деда. Пол под столом был усыпан какими-то запчастями, искусственным снегом и сосновыми иголками, которые неприятно кололи колени и локти. Шаги приближались Дед явно не замечал ни нас, ни приоткрытый ящик, который Чад так и не успел задвинуть до конца. Мы слышали, как Уорнер-старший шаркает по комнате и сипло дышит через дыру в своей глотке. Затем раздался щелчок, и игрушечные поезда начали движение по полю макета. Модные черные ботинки деда остановились прямо напротив нас. Старик сел на стул. Потихоньку его нога стала постукивать по полу, как если бы он качался в кресле, а дыхание стало громче звука поездов. В моей голове промелькнула чудовищная аналогия со старой газонокосилкой, которую тщетно пытаются вернуть к жизни, однако представить такой звук исходящим из человеческой глотки было бы под силу не каждому. После десяти минут, пролетевших как столетие, голос сверху позвал: «Раввин на ослике! Где ты?!» Это была моя бабка Беатриса. Поезда остановились, нога перестала отстукивать ритм. «Джек, что ты там делаешь?!» -кричала она. Дед что-то гаркнул сквозь свою дырявую, глотку. «Джек, ты можешь сходить к Хини?!» Дед рявкнул еще более раздраженно. Потом замер на минуту, видимо, обдумывая, идти ему или нет, а затем медленно поднялся. Мы были спасены… Задвинув ящик, мы выскользнули из подвала и направились во двор, где хранили игрушки. Игрушками нашими, кстати, была пара духовых ружей. Помимо слежки за дедом у нас было еще два хобби: лесок за домом, где мы постреливали по зверям и девчонки по соседству, к которым мы приставали с подростковыми домогательствами. Временами мы шлялись по городскому парку. гоняя малолеток, играющих в футбол, и устаивали перестрелки, порой даже друг между другом. Чад, кстати, до сих пор ходит с пулей под кожей. В тот день мы расположились недалеко от дома и стали тренироваться в сбивании птиц с деревьев. Это было жестоко, но мы были подростками и не особо обращали внимание на моральную сторону дела. В тот день я был явно в ударе и даже умудрился подстрелить белого кролика, выскочившего из кустов. Когда мы подошли к сраженной мишени, он был еще жив, и кровь сочилась из его глаза, растекаясь по шкуре. Его рот судорожно открывался и закрывался, зверек глотал воздух в последних попытках вернуться к жизни. Впервые я почувствовал сострадание к животному, которое подстрелил. Я поднял камень и остановил его страдания резким ударом по голове. Мы вернулись домой, наши предки уже ждали нас в буром отцовском Кадиллаке Купэ де Виль, его четырехколесной гордости с тех пор, как он получил работу менеджера в магазине ковров. Отец никогда не заходил в дом за мной, только если это было совсем необходимо, и редко разговаривал со своими родителями. Обычно он ждал на улице, как если бы боялся, что, переступив порог, снова вернется в свое детство. Наш двухквартирный дом всего в двух минутах езды вызывал не меньшее чувство клаустрофобии. После свадьбы моя мать перевезла своих родичей вместе с собой в Кантон. Так вот они, Уайеры (в девичестве мою мамашу звали Барб Уайер), жили с нами по соседству. Они были родом из сельской местности штата Вирджиния, отец (соответственно, мой второй дед) был механиком, а мать – обычной толстой домохозяйкой. Чад заболел, и я не приезжал к родителям отца еще неделю. Однако любопытство относительно тайной жизни деда неуклонно росло. Чтобы убить время до продолжения нашего расследования, я играл на заднем дворе с Алюшей, которая по многим причинам оставалась тогда моим самым близким другом. Алюша была сукой аляскинского маламута размером с волчицу с разноцветными глазами: один из них был зеленый, а другой – голубой.
Игры дома, правда, сопровождались у меня приступами легкой паранойи с тех пор, как мой сосед Марк вернулся на Трэнксгивен Брейк из военного училища. Марк -пухлый белобрысый парень, и я привык смотреть на него, как на авторитета, так как он был на три года старше меня и слыл хулиганом. Мы стали зависать вместе, когда мне было восемь или девять, в основном потому, что у него дома функционировало кабельное телевидение, а я очень любил смотреть сериал о Флиппере. Телик стоял в цокольном этаже, где также находился ящик для грязного белья и еще какая-то дребедень. После просмотра Флиппера Марк обычно затевал игру типа "Тюрьмы", которая заключалась в сажании в этот ящик. Это была необычная тюрьма: охрана была настолько суровой, что не дозволяла узнику брать с собой в камеру ничего, даже собственную одежду. Так вот, когда мы однажды торчали голыми в этом проклятом ящике, Марк начал гладить меня и даже потрогал за член. После нескольких таких "заключений" я раскололся и все рассказал моей мамаше. Она сразу пошла к его родителям, и, хотя они и обозвали меня лгуном, поспешили сплавить Марка в училище. С того момента наши семьи стали лютыми врагами, и я всегда чувствовал на себе затаенную злобу бывшего друга. С тех пор как вернулся, он не сказал мне ни слова, лишь злобно глазел на меня из окна, и я жил в страхе, что когда-нибудь он придумает страшную месть для меня, родителей или собаки. Но вот пришло время снова вернуться в дом деда и продолжить игру в детективов с Чадом. На сей раз мы пребывали в решимости раскрыть тайну до конца. После изничтожения половины содержимого наших тарелок, мы извинились перед бабушкой и осторожно направились в подвал. Еще с верхней ступеньки мы услышалигудение игрушечных поездов. Дед был там. Стараясь не выдать своего присутствия ни малейшим шумом, мы осторожно проникли в комнату. Он стоял спиной к нам, и мы могли видеть его несвежую фланелевую клетчатую рубаху, из которой он практически не вылезал последнее время. Воротник стягивал его потную шею. Также не первой свежести эластичная резинка, удерживающая металлический катетер над Адамовым яблоком плотно обхватывала горло. Волна страха медленно окутала наши тела. Спустившись в подвал, мы спрятались за лестницей, стараясь не вскрикнуть при прикосновении гирлянд паутины, опутавших все пространство за ней. Из нашего тайника нам было хорошо видно все, что происходило в подвале. Дед сидел около большого черного трансформатора, с помощью которого управлял движением поездов. Я снова перевел взгляд на шею деда. Пожелтевшая кожа висела складками на костях и мясе, и я провел параллель с ящерицей. Остальна кожа на лице Уорнера-старшего тоже отличалась интересной гаммой: серая, как птичий помет, за исключением носа, вечно красного после долгих лет употребления алкоголя. Его руки огрубели от постоянной тяжелой работы, а ногти были темны, как крылья жука. Дед не обращал внимания на поезда, бешенно носящиеся вокруг него. Его штаны были наполовину спущены, один из журналов красноречиво раскрыт на коленях. Он тяжело дышал и быстро двигал правой рукой вверх-вниз. В то же время, сжимая в левой руке желтый клетчатый платок, он вытирал слизь, выделяющуюся из его горла. Мы знали, что он делает, и нам захотелось дать деру прямо сейчас, но мы вжались в узкое пространство за лестницей и не могли сделать ни шагу. Внезапно его сип прервался и дед развернулся на стуле в нашу сторону. Наши сердца замерли. Он встал и штаны сползли до лодыжек. Мы вжались в стену и больше не могли смотреть на то, что он делает. Я был готов кричать. Тысячи диких, извращенных картин пронеслись в моем воображении. Кашлянье, сип и шарканье ногой начались снова и мы смогли выдохнуть. После нескольких томительных минут жуткий шум донесся из его глотки. Создалось ощущение, будто кто-то повернул ключ зажигания у многотонного грузовика. Я отвернулся в тот момент, когда белый поток спермы брызнул из его желтого морщинистого пениса, словно внутренности из раздавленного таракана. Когда я осмелился посмотреть вновь, он уже вытирал свое "хозяйство" тем самым платком, который использовал для удаления мокроты из горла. Мы дождались, пока он уйдет из подвала, и выскользнули следом, поклявшись никогда больше не посещать это адское место. Возвращаясь домой, я поведал предкам, что случилось. Мне показалось, что мать поверила мне меньше, чем отец. Однако позже она рассказала, что много лет назад, когда дед еще работал водителем грузовика, он попал в аварию. Когда врачи раздели его в больнице, случился конфуз: они обнаружили женское белье под обычной рабочей одеждой. Когда мы подъехали к дому, я сразу же направился на задний двор к Алюше. Она лежала на траве, блюя и биясь в конвульсиях. Когда приехал ветеринар, мой лучший друг был уже мертв. Врач сказал, что ее отравили. Я улыбнулся сквозь слезы. Я знал, чьих это рук дело.
2. Те, кто отдал себя року, будут повешены
Брайен Уорнер был неприметным подростком. Тощий как ветка. Я в любой момент мог прийти к нему домой и послушать что-нибудь типа Queensryche, Iron Maiden или Judas Priest. Я был большим знатоком в этом деле, нежели он. Я даже не предпологал, что увлечение хзви метал сподвигнет его стать тем, кем он является сейчас. Наверное, он просто счастливчик.
Нейл Рабл, выпускник Школы Христианского Наследия 1987-го года.
Брайен Уорнер и я учились в одном классе Христианской Школы в Кантоне, Огайо. Мы оба сопротивлялись религиозному прессингу со стороны преподавателей. Он еще и тогда представлял себя сатанистом. Я отвергала саму идею Бога и Сатаны, потому что изначально была агностиком, но недавно я стала ведьмой.
Кэлси Восс, выпускница Школы Христианского Наследия 1987-го года.
Я спрашивала Мэрилина Мэнсона: «Действительно ли я подтолкнула тебя на какие-то поступки в твоей жизни?» До сих пор я думаю: «Неужели то что я делала, я могла сделать по-другому?»
Кэролайн Коул, преподаватель Школы Христианского Наследия.
Джерри, иногда мне кажется, что мы уже катимся к Армагеддону. Рональд Рейган. Из беседы с Преподобным Джерри Фарвеллом.
Конец Света все не наступал, несмотря на пророчества. Мне промывали мозги на религиозных семинарах каждую пятницу в Школе Христианского Наследия, доказывая, что все признаки Конца Света налицо. "Вы узнаете, что Зверь уже выбрался из Преисподней, поскольку услышите адское лязгание его зубов", – могла выдать миссис Прайс перед рядами вжавшихся в парты шестиклассников. "И все, дети и родители, будут страдать. Те, кто не носят метку, его номер, будут обезглавлены перед своими семьями и соседями." На вершине своего монолога миссис Прайс могла сделать паузу, покопаться в папке со снимками апокалипсиса и извлечь наружу фотоснимок штрих-кода с номером 666. Это означало, что мы уже подошли к Концу Света: штрих-код был знаком Зверя, предсказанным в Откровениях. Мы должны были знать, что автоматы в супермаркетах настроены так чтобы контролировать человеческий разум. Они предупреждали, что скоро эти сатанинские штрих-коды заменят деньги, и каждый, кто будет носить знак на руке, получит все. "Если вы отвергните Христа, – продолжала миссис Прайс, – и сделаете себе эту татуировку на руке или макушке, вы останетесь живы, но будете потеряны навеки", -она поднимала карточку с изображением Иисуса, спускающегося с небес и произносила: "жизнь" На других семинарах она показывала карточку с газетной вырезкой, на которой был изображен Джон Хинкли, совершивший в свое время покушение на Рональда Рейгана. Она могла держать ее и читать из Откровения тринадцатого: "Поймите номер Зверя: это человеческий номер, и этот номер – 666" Факт, что сочетание шести букв во всех трех именах Рейгана и есть тот же самый знак, означал, что Антихрист уже пришел на землю и мы должны готовиться к пришествию Христа и молиться. Мои учителя считали это неоспоримым фактом, предсказанным в Библии. Они свято верили. И это было наглядно видно в их ежедневном предвкушении апокалипсиса, в том, как они были уверены, что должны быть спасены -умереть, но жить на небесах, свободными от страданий. Тогда же у меня начались ночные кошмары, продолжающиеся и поныне. Я был запуган рассказами о Конце Света и Антихристе. Я был охвачен этими страхами, просматривая фильмы "Изгоняющий Дьявола" и "Омен", читая книги "Столетия" Нострадамуса, "1984" Джорджа Оруэлла и новеллу по фильму "Вор В Ночи". В комбинации с еженедельными мучениями в Христианской Школе все это делало апокалипсис настолько реальным и близким, что я постоянно сталкивался с мыслью, что произойдет, если я узнаю, кто Антихрист на самом деле. Что если и я ношу этот проклятый знак на себе, под кожей или на заднице. Что если я сам Антихрист?
КРУГ ВТОРОЙ – ПОХОТЛИВЫЙ
Несмотря на все ужасы, которыми нас пугала миссис Прайс, я начинал осознавать, что испытываю к ней тупое сексуальное влечение. Наблюдая ее, входящую в класс словно сиамская кошка, ее пухлые губы, эффектную стрижку и шелковые блузки, ее «трахни меня»-тело и «воткни мне в задницу»-походку, я врубался, что за христианским фасадом скрывается темпераментнейшая женщина. Я был епископалианцем, но для нашей школы это не имело значения. Это не останавливало миссис Прайс. Однажды она начала урок, спросив: «Есть ли хоть один католик в классе?» Никто не ответил, и тогда она погрузилась в долгие разглагольствования о различиях между католической и епископальной церковью. Она рассказывала о неправильной интерпретации Библии и фальшивых идолах, в частности Деве Мари.
Я сидел офигевший, не зная, на кого мне обижаться -на нее или моих предков, взрастивших меня епископалианцем. Также нас посещали заезжие лекторы, которые дружно рассказывали, как они были проститутками, наркоманами и черными магами, пока не нашли Бога, выбрали его путь и родились заново. Все это напоминало вечеринку Общества Анонимных Сатанистов. Порой они предлагали каждому из нас подняться на кафедру, воздеть к потолку руки и быть спасенным. Я частенько думал, мог ли я это сделать, мог ли встать перед всем классом и объявить, что чист, честен и праведен. Местом, от которого я просто тащился, был каток для роллеров. Я мечтал стать чемпионом по роликам и упросил предков ссудить мне сумму в четыреста баксов для покупки умопомрачительных коньков. Моей партнершей по катанию была Лайза, хрупкая девчушка, ставшая моим первым разочарованием. Она была из очень религиозной семьи. Ее мать работала секретарем у преподобного Эрнеста Энгли, одного из самых жутких телевангелистов нашего времени. Наши катания с Лайзой обычно заканчивались употреблением "суицида" – безумного коктейля из колы, 7up и пива, после чего мы шли в церковь Энгли. Преподобный был одним из самых страшных людей, которых я когда-либо встречал: его абсолютно прямые зубы блестели, как надраенный кафель, челка, уложенная на макушку, напоминала шапку из волос, вытащенных из сливного отверстия в ванной, он всегда носил синий костюм и ярко-зеленый галстук. От него за версту несло искусственностью во всем, начиная с внешнего вида и заканчивая именем, которое при желании можно было произнести как Ирнест Энджел, то есть "убежденный ангел". Каждую неделю он собирал целое варьетте убогих людей на сцене и выставлял их напоказ миллионам телезрителей. Он мог положить руку на ухо глухого или глаза слепого и сказать что-нибудь типа "Злой дух выходит" или "Скажи, детка". В апогее шоу присутствовавшие бросали на сцену деньги. Это был дождь из тысячи четвертаков, серебряных долларов, не говоря уже о совсем мелких монетах. Стены его церкви украшали пронумерованные литографии с изображением жутких сцен типа четырех всадников апокалипсиса, скачущих на закате по городку вроде Кантона, оставляя за собой кучу перерезанных глоток. Службы длились по пять часов, и порой меня затаскивали в отдельную комнату, где проводились специальные семинары для молодежи. Там высказывали недовольство, что я развращаю других подростков тем, что слушаю рок, говорю о сексе и вообще уделяю слишком много внимания преходящим радостям материального мира. Лайза и ее мамаша были очарованы этой церковью в частности потому, что Лайза с детства была полуглухой, а Преподобный восстановил ей слух в течение одной службы. Каждый раз, когда они подвозили меня домой после служб, я представлял, как мамаша Лайзы моет дома руки, потому что она меня касалась. Это меня несколько угнетало, но я все равно таскался с ними, поскольку это был мой единственный шанс быть с Лайзой вне катка. Однако скоро наши отношения прекратились. Я понял, что создал себе идеал, забыв о том, что все далеко не идеальны. Это случилось, когда мы ехали домой из церкви, болтая на заднем сиденье мамашиного авто. Лайза начала прикалываться какой я тощий и я заткнул ей рот ладонью. Она продолжала смеяться и выплюнула комок зеленых соплей в мою руку. Моя любовь была разбита. Я увидал монстра за маской. До сих пор помню зеленую жижу меж своих пальцев и смеющееся лицо Лайзы. Крушение иллюзий продолжалось. Однажды я принес в школу фото, которое моя бабка Уайер сделала в самолете при перелете из Западной Вирджинии в Огайо. На фото получился ангел, летящий сквозь облака. Я хотел поделиться со своими учителями тем чудом, которое видела моя бабка. Они не поверили мне, сказав, что это монтаж, и отправили домой, обвинив в богохульстве. Это была моя самая честная попытка присоединиться к их христианским идеям, к их вере, и я был жестоко за нее наказан. Это подтвердило все мои опасения – я не могу быть спасен, как многие другие. Я покидал школу, трясясь от страха, что мир закончится, я так и не попаду на небеса, а значит, и никогда не увижу своих родителей после смерти. Но шли месяцы, и мир, а с ним и миссис Прайс, и Брайен Уорнер, и новообращенные проститутки оставались целы и невредимы. В конце концов я начал недолюбливать Христианскую Школу и сомневаться во всем, что я говорил раньше. Мне становилось ясно, что страдания, об освобождении от которых они молятся – это страдания, которые они сами взяли на себя и пытаются втянуть в это нас. Зверь, которого они боялись, жил в них самих. Этот Зверь был создан их собственным страхом. Зерна осознания самого себя благополучно пустили во мне корни. "Дураками не рождаются, – напиcaл я однажды в своей тетрадке по этике, – дураки растут и подпитываются институтами типа Христианства." В тот же день после ужина я поведал обо всем предкам. "Послушайте, – сказал я, – я хочу ходить в обычную школу. Я не.хочу принадлежать этой школе. Все. что мне нравится, они ненавидят." Они ничего не могли на это сказать. Не потому что они хотели видеть во мне семинариста, просто они хотели, чтобы я вырос приличным человеком. Обычная школа рядом с нами была не самым хорошим местом. Но мне надо было туда идти.
КРУГ ТРЕТИЙ – ПРОЖОРЛИВЫЙ
Во мне рос бунтарь. В Школе Христианского Наследия я не мог выложиться на полную катушку. Это место держалось на законах и конформизме. Там даже были странные правила ношения одежды: по понедельникам, средам и пятницам мы должны были надевать синие штаны, белую рубашку и что-нибудь красное по вкусу. По вторникам и четвергам мы носили темно-зеленые штаны, белую или желтую рубашку. Если волосы касались ушей, они должны были. быть немедленно подстрижены. Все были словно из инкубатора и о какой-либо индивидуальности, читай-выпендреже, не могло идти и речи. Начиная с двенадцати лет я начал затяжную кампанию по изгнанию самого себя из школы. Начал ее невинно – с конфет. Я очень хотел прикоснуться к запретному плоду. В данном случае под запретным плодом я имею ввиду шоколад, который нам почему-то запрещали наравне с алкоголем, сексом, наркотиками и порнографией. И алкоголь, и конфеты, за исключением пироженных Литтл Дебби, подававшихся в школьной столовой, проносились в школу контрабандой. Я стал затариваться конфетами в соседнем маркете и старательно впаривал их одноклассникам во время ланча. Мое преступление оказалось недостаточно тяжким, так что я остался в школе, получив лишь строгий выговор. Моим вторым проектом стал журнал. Я назвал его Стюпид, то есть Тупой. Его талисманом был парень, ничуть не похожий на меня: с лошадиными зубами, большим носом и в бейсболке. Я продавал журнал по двадцать пять центов. Это была чистая прибыль, так как ксерокопию я делал бесплатно на работе у отца. В школе все изголодались по сальным шуточкам, и журнал шел на ура, пока я вновь не был пойман и не стал на время банкротом. Наша училка Кэролайн Коул, высокая строгая дама в очках и с вьющимися волосами, собранными в пучок над птичьим лицом, затащила меня в свой кабинет, сунула мне в руки мое творение и потребовала немедленных объяснений комиксов про мексиканцев, скатологию, а в особенности рисунка, названного Снаряжение Для Приключений И Сексуальной Помощи Кувача. На рисунке был изображен лупоглазый усатый мужик, украшенный двумя искусственными членами, засунутыми в кобуры, кулоном в форме собачьего пениса, кисточками на сосках, одетый в чулки и трусы с гульфом и держащий в руках рыболовную удочку и кнут. Спустя время многие люди продолжали задавать мне глупые вопросы, только уже о моем собственном имидже. Я вспылил и бросил журнал в воздух… Покраснев от гнева, словно помидор, миссис Коул велела мне встать в угол и взяла в руки указку. Так я получил три быстрых и крепких христианских удара. Тогда же я начал слушать рок-н-ролл и даже стал делать на нем деньги. Человека, который подогнал мне первый рок-альбом, звали Кейт Кост. Он был крупным, но очень вялым и неуклюжим подростком, выглядевшим старше своих лет. После прослушивания альбома «Love Gun» Kiss и прыганья с игрушечной винтовкой по комнате я решил вступить в Kiss Fan Army, что и сделал, получив членскую карточку и обзаведясь сувенирами в виде игрушек Kiss, комиксов и маек. Отец даже сводил меня на первый концерт в моей жизни. Это было в 1979-м году и это были, соответственно. Kiss. Порядка десяти тинейджеров спросили у отца автограф, так как он был одет как Джин Симмонс на обложке альбома «Dressed To Kill» – в зеленый костюм и черный галстук и к тому же был в гриме. Человеком, который погрузил меня в мир рок-н-ролла окончательно, был некто Нейл Рабл. Он курил и рано потерял невинность. Я сделал его своим идолом. Он открыл для меня все, что связано с Ронни Джеймсом Дио. Другим источником информации о музыке была, как ни странно. моя собственная школа. Если Нейл знакомил меня с миром хэви метал, то там я познавал мир классического рока. Я знал, что такое Led Zeppelin, Black Sabbath и Элис Купер. Кстати, некоторые учителям могли додуматься до того, чтобы повернуть ручки магнитофона. заставив пленку крутиться назад, и пытаться прочесть зашифрованные сатанинские послания. Любая экстремальная музыка была для них сатанизмом. Они могли показывать нам фото музыкантов как наглядную агитацию апокалипсиса, но смотря на эти фото, я понимал, что хочу иметь длинные волосы и серьгу в ухе.. Но первое место в их хит-параде ненависти занимал, как ни странно, безобиднейший Фредди Меркьюри и больше всего они ненавидели песню «We Are The Champions», потому что считали ее гимном гомосексуалистов, а если прокрутить пленку задом наперед, во всей этой галиматье они слышалирефрен «My Sweet Satan».Так же в первую десятку хит-парада входили Electric Light Orchestra, Дэвид Боуи и Адам Энт. Вскоре стены моей спальни покрылись постерами из Хит Пэрэйдера, Серкаса и Крима. Каждое утро я просыпался и первое, что я видел, были физиономии Дэвида Боуи, Motley Crue, Rush и Black Sabbath. Они протягивали мне свои тайные послания. Дабы совершить еще какой-нибудь проступок и хорошенько на нем подзаработать, я переключился с конфет и журналов на музыку. Все соседские дети, ходившие в Школу Христианского Наследия, были тощими стопроцентными американскими детьми-доходягами, зацикленными на Библии и учебе. Старший брат Джей и я не имели ничего общего. Он также был зациклен на Библии. Я думал только о сексе и рок-н-ролле. Младший брат Тим был более безумным, чем Джей. Как Нейл Рабл стал для меня металлическим гуру, так я стал учителем для Тима и проводил с ним кучу времени, прослушивая различные записи. Я начал совершать регулярные велосипедные прогулки к месту, именуемому Куонсет Хат, самому крупному магазину по продаже пластинок и кассет в городе. Я выглядел точно по возрасту – на пятнадцать лет, но никто не остановил меня, когда я вошел в торговый зал. Так я начал снабжать школу кассетами. Помнится, альбом W.A.S.P., купленный за семь баксов, я загнал за двадцатку.
